Текст книги "Современный финский детектив"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Мика Тойми Валтари
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 38 страниц)

17. МЕШКИ ДЛЯ МУСОРА

– Может быть, сделать так: войти во двор, открыть мусорный ящик, схватить, что под руку попадется, и тут же скрыться? – предложил Харьюнпяа.

На лице Онервы выразилось сомнение, но она ничего не сказала, даже головой не покачала – просто стала придумывать что-нибудь более подходящее.

Прислонившись к стене деревянного коричневого дома на углу Кильватерной и Бастионной, они разговаривали как два только что встретившихся человека.

За стеной слышались обрывки разговора, бормотание телевизора, откуда-то издали доносилась подбираемая на рояле мелодия, обрывавшаяся все время на одной и той же ноте. Но их не интересовали ни голоса, ни сам этот дом – они думали о сером строении, которое торчало в нескольких сотнях метров от них возле самого парка, и о мусорном ящике во дворе.

– Это, пожалуй, слишком дерзко и глупо, – сказала Онерва. – Покажется провокацией. Когда мы проходили мимо дома, шторы, по-моему, колыхнулись – значит, жильцы наблюдают за улицей и, наверно, заметят, если кто-нибудь свернет к ним во двор. А если в ящике полно мусора, тогда в нем придется рыться. На это уйдет время…

– Верно.

– Если же они нас узнают, то поймут, что первый визит был просто блефом.

– Миранда это, кажется, уже тогда заметила – она как-то уж очень выразительно посмотрела, когда взяла повестку.

Харьюнпяа оглянулся. Улица была пустынна. Близился вечер, огни на улицах только что зажглись, и сумерки сразу превратились во тьму: небо стало почти черным, между домами легли тени. Но на соседней улице, ближе к центру, было шумно – мелькали машины, по тротуарам шли веселые компании, то и дело слышались смех и возгласы, предвещавшие бурный вечер.

– Сделаем так – войдем во двор углового дома, – решил Харьюнпяа, – а оттуда через заборы, если они имеются, попадем без всякого шума прямо к мусорному контейнеру, и никто ничего не заметит.

Онерва минутку помолчала, обдумывая, но ничего лучшего не смогла придумать.

– О’кей. Возьмем с собой карманный фонарик и парочку полиэтиленовых мешков.

– А может, одному лучше подождать в машине? – сказал Харьюнпяа, не глядя на Онерву. – Вдруг что случится…

– Что, например?

Харьюнпяа пожал плечами: он и сам толком не мог объяснить, что имеет в виду, – просто ему вспомнился лежавший на полу Асикайнен и то, что убийцы стреляли еще и из леса.

– Так ты пойдешь один?

– Да. И если я не вернусь минут через двадцать, ты влетишь на машине прямо во двор, обстреляешь все вокруг и спасешь меня…

Харьюнпяа напрасно старался – Онерва даже не улыбнулась. Они оторвались от стены и пошли к стоявшей поодаль «ладе». В воздухе пахло дымком, тянувшимся из какой-то трубы. Стал накрапывать тихий теплый мелкий дождик.

Во второй половине дня они уже приезжали в Валлилу и пытались попасть в серый дом – в тот раз совершенно открыто, – но им не удалось пройти дальше порога: женщина лет тридцати открыла дверь, прежде чем Харьюнпяа успел постучать, по фотографиям, найденным в полиции, он узнал в ней Миранду, жену Севери Бломеруса.

– Вам чего? – спросила Миранда.

– Мы из криминальной полиции.

– Дальше?

Харьюнпяа ответил неопределенно:

– Мы хотели бы немного потолковать с ребятами.

– С какими ребятами?

– Хотя бы с Севери. И с Вяйнё. И…

– Севери уехал по делам. А Вяйнё и Онни уже вторую неделю где-то пропадают. На что они вам?

– Какой Онни?

Миранда внимательно посмотрела на Харьюнпяа. Но ее лицо ничего не выразило, когда она, будто мимоходом, сказала:

– Просто Онни Алгрен. Родственник. Он иной раз здесь живет. На что они вам?

– Ах, тот Онни. Ему, кажется, уже около пятидесяти?

– Нет. Лет двадцать. Чего вы хотите?

Онерва решительно ступила на порог и тронула Харьюнпяа за плечо, словно желая что-то сообщить ему.

– Хотели бы немножко побеседовать… Ищем свидетелей одной кражи.

– Какой кражи?

Харьюнпяа пытался прислушаться – царившая в доме тишина казалась подозрительной; ему даже почудилось, что дом полон людей, которые затаив дыхание следят за тем, что происходит на крыльце.

– Это старая история. Кража колес.

– Они об этом ничего не знают.

– Может быть. Просто нам намекнули… Будьте любезны, передайте им эту повестку, когда они вернутся. Пусть для верности мне позвонят.

Миранда протянула руку за повесткой, но даже не взглянула на нее; по ее лицу было видно – она догадалась, что Харьюнпяа говорит неправду.

– Ты заметил? – шепнула Онерва, когда они вышли на улицу.

– Что?

– Лестницу, которая ведет из прихожей наверх, – там на третьей ступеньке лежали ножницы, пластырь и бинт…

Харьюнпяа задумался; весь Малый порог был обследован при дневном свете, и Турман нашел на пути, по которому, как предполагалось, бежали убийцы, кустики брусники с темными пятнами. Он предположил, что это кровь, и анализ подтвердил его догадку. Запросы по больницам ничего не дали – нигде не появлялся цыган со стреляной раной или с царапиной, оставленной осколком.

– Черт побери, Онерва… – Харьюнпяа невольно остановился посреди улицы. – Если бы по этим пятнам на кустиках можно было определить группу крови. И если бы эта публика здесь уже успела сменить повязку и выбросить старую на помойку… И если бы группа крови совпала…

Он вдруг воодушевился – несмотря на то, что тут было столько «если», и на то, что он знал: все было бы намного проще, веди это дело Норри, а не Кандолин; они увезли бы в полицию весь мусорный ящик и обыскали бы этот серый дом от погреба до чердака.

– Тимо, ты только не смейся, мне показалось, что где-то скрипнул пол, даже дважды, тихонько, словно кто-то старался не двигаться, но нечаянно переступил с ноги на ногу. И это донеслось, кажется, сверху. Но я, конечно, могла и ошибиться.

Был уже вечер. Харьюнпяа направился к углу Бастионной улицы, прочь от «лады», и с каждым шагом чувствовал себя все более и более неуверенно. Может быть, они с Онервой занялись глупостями и напрасно действуют тайком от Кандолина, словно хотят доказать, что они умнее других. Да и как это все вообще выглядит: ничего не подозревающее семейство укладывается спать, а он, полицейский, с оружием на боку и фонариком в руках собирается копаться в их помойке, надеясь на большую добычу? Вполне может быть, что Миранда говорила правду. Может быть и так, что кто-нибудь из детей упал и поцарапал колено или Рууса – бабушка – открывала консервную банку и порезала палец.

Харьюнпяа остановился и оглянулся – «лада» казалась отсюда маленькой пустой жестянкой. Он смотрел на нее и думал: не разумнее ли вернуться и все бросить? Но тут Онерва на мгновенье включила фары, будто подбадривая его, и ему показалось, что разумнее и лучше совершать любые глупости, лишь бы не исполнять бездумно то, на что указывает палец начальника. Он помахал Онерве и свернул в угловой двор, точно шел к себе домой.

Первый двор освещался слабо мерцающим светом с улицы, и Харьюнпяа не пришлось пока зажигать свой фонарик. Он быстро пересек двор, прошел мимо ящика с песком, приблизился к невысокой бетонной стене, взобрался на нее и перелез через слабо натянутую сетку. Включив на мгновенье фонарик, Харьюнпяа увидел заколоченную дверь и закрытые фанерными щитами окна. В траве валялись разбитые садовые качели, книги без обложек, какой-то котел – словом, все, что прежние владельцы сочли непригодным при переезде; дом, заслоняя улицу, приглушал городской шум, и во дворе стояла обманчивая тишина – Харьюнпяа слышал только собственное дыхание и шуршанье своего плаща. Он на цыпочках пересек двор и остановился возле поваленного дощатого забора. Перед ним были двор, дом и мусорный ящик Бломерусов.

Харьюнпяа остановился. Дом был большой. Гораздо больше, чем ему сначала показалось; он делился на две квартиры, но во второй жильцов не было – окна пустые, несколько стекол разбито.

Дом как будто спал. Голоса доносились только из города и с высившейся за домами скалы, но Харьюнпяа казалось, что все здесь чутко прислушивается к нему. Он облизнул губы и заученным жестом сунул свободную руку под плащ – оружие на месте.

Машины во дворе нет. Но какой-то транспорт у Бломерусов все же был – на песке отчетливо виднелись следы шин и темное пятно от бензина; Севери, наверно, еще не вернулся из своей поездки или, скорее, снова уехал. Белье колыхалось на веревке, ее поддерживал воткнутый в землю шест. До мусорного ящика оставалось меньше десяти метров.

Харьюнпяа хотел было притвориться пьяным, но тут же раздумал – кто мог его здесь увидеть? Он сделал несколько широких шагов и оказался у ящика; его так и подмывало побыстрее откинуть крышку и схватить что попадется, но он замер и снова прислушался; вдруг шевельнулась безумная мысль, что кто-нибудь нападет на него сзади и запихнет в ящик – как раз в тот момент, когда он над ним нагнется. Однако все было тихо – только вдали кто-то так смеялся, что вся улица звенела, да где-то, по направлению к центру города, проехала машина, выхлопная труба которой была не в порядке.

Харьюнпяа открыл крышку и посветил фонариком. Резкий запах отбросов ударил ему в нос. Но ящик оказался почти пустым, может быть, его опорожнили совсем недавно, только на дне лежало два завязанных полиэтиленовых мешка. Харьюнпяа наклонился глубже и пошарил рукой – его дыхание эхом отлетело от стенок ящика, будто он находился в пещере. Он схватил один мешок, потом с трудом выудил второй, после чего распрямился, закрыл крышку, шмыгнул за ящик, опустился на корточки, продолжая крепко держать мешки, и огляделся, словно вор.

Он посмотрел на часы. Не прошло и десяти минут, Онерва подождет по крайней мере с полчаса, прежде чем станет что-нибудь предпринимать. Харьюнпяа пригладил волосы. Он сделал все, что хотел, и мог уже уходить, но не двигался с места. Он думал: Онерва обратила внимание на скрипнувший пол, на то, как Миранда явно акцентировала на долгом отсутствии Вяйнё и Онни, и перевязочные материалы лежали на лестнице, ведущей наверх. А наружная дверь – днем, во всяком случае, – была закрыта только на крючок. Харьюнпяа опустил мешки на землю и выглянул из-за ящика, ни дать ни взять – мальчишка, играющий в прятки.

До стены дома было рукой подать. В каменном фундаменте виднелась приоткрытая дверь. Харьюнпяа и сам еще не знал, что собирается делать, в голове роились бессвязные обрывки мыслей; он крепче зажал в руке фонарик – и уже через мгновение почувствовал, как мчится через двор, пригнувшись, словно гангстер из какого-нибудь современного боевика.

Харьюнпяа прижался к фундаменту и, открыв рот, тяжело дышал. Крапива жгла ему руки и щиколотки, изгоняла его, защищая обитателей дома. Дом показался ему больше прежнего и представился не то враждебным, не то испуганным; пахло залежавшимся тряпьем, сырой землей, гнилью, постепенным разрушением, которого уже никто не может остановить.

Харьюнпяа заглянул в приоткрытую дверь – за ней оказался подвал, из которого тянуло холодом, там никого не могло быть, и ему там тоже нечего делать. Погасив фонарик, Харьюнпяа обвел взглядом окна: в них по-прежнему темно, даже занавески нигде не шевельнулись. Без дальнейших раздумий Харьюнпяа прокрался к крыльцу, поднялся по ступенькам и наклонился, прижав ухо к дверям.

В доме работал телевизор. Голос доносился приглушенно, вероятно, он стоял в комнате, обращенной к улице. Дверь в ту комнату была, очевидно, закрыта. Никаких других звуков не слышно – ни разговора, ни шагов, ни даже детских голосов.

Харьюнпяа поднял лицо. Замка на двери не было. Вместо него осталась дырка, заткнутая палочкой. Но выше были прибиты еще блестящие от новизны скобы для навесного замка. По ночам дверь, наверно, запиралась изнутри; Харьюнпяа потянул ручку – она не поддалась, разве что на сантиметр, но изнутри послышался легкий звук – она была закрыта только на крючок.

Сунув руку в нагрудный карман, Харьюнпяа порылся там и вытащил согнутую в крючок тонкую проволочку. Его рука дрожала, когда он просовывал ее в дверную щель. Он знал, что делает нечто недозволенное, никому не дозволенное. Но несмотря на это, подтянул проволочку вверх и поднял крючок – в голове у него при этом вертелись объяснения: можно утверждать, подобно попавшемуся вору, что дверь была открыта, что он стучался, но никто не услышал.

Харьюнпяа скользнул в прихожую, закрыл за собой дверь, но крючок не накинул. В темной прихожей ничего нельзя было разглядеть. Пахло догорающими дровами и недосохшим бельем. Харьюнпяа стоял, не двигаясь, и чувствовал, как бьется сердце, как на лбу и верхней губе выступают капельки пота. Дверь, ведущая в глубь дома, была закрыта – он разглядел ее по проникающему сквозь щели свету. Звук телевизора слышался здесь отчетливее. Сейчас звучала музыка из какого-то многосерийного фильма.

Он передвинул большой палец на выключатель фонарика, а другой рукой прикрыл стекло. Его плащ шуршал так, будто рядом комкали пергаментную бумагу. Вдруг кто-то вошел в ближайшую к прихожей комнату. Шаги были легкие, но отчетливые. Харьюнпяа почувствовал, как у него горит лицо. Он сделал движение, желая выйти на улицу, но не успел – шаги остановились. К двери никто не притронулся. Но Харьюнпяа чувствовал, что за стеной кто-то есть, стоит почти у самой двери, может быть даже приложив к ней ухо. Харьюнпяа ждал. Тот, за дверью, тоже ждал и прислушивался. Потом послышался вздох, шорох одежды и снова шаги, но теперь они удалялись.

Харьюнпяа отер лицо рукавом. Оно было влажным, руки и спина тоже, хотя его знобило, в голове мелькали торопливые мысли. Он зажег фонарик. Свет клиньями проникал между пальцев, отбрасывая, в сущности, только тень его руки. Тень была огромная, как лапа черного великана, она охватила комнату, словно детский мяч; на указательном пальце был полицейский перстень, и тень от него тоже остро и отчетливо проступала, покрывая собою висевшие на веревке ползунки почти целиком. На полу в ряд стояли ботинки и сапоги, валялись безногая кукла и пластмассовый полицейский «сааб» – такие продавались на бензоколонках, – но мигалка на нем была вырвана и белая надпись на дверцах содрана.

Харьюнпяа повернулся. Лестница, ведущая наверх, была крутая. Края ступенек за десятки лет стерлись и стали круглыми. Бинт и ножницы исчезли. Харьюнпяа на цыпочках подкрался к лестнице и стал пристраивать ногу на первую ступеньку. Не успел он опереться на нее всем своим весом, как она скрипнула. Он затаил дыхание и прислушался – откуда-то донесся сонный плач совсем маленького ребенка, напоминавший плач Пипсы перед сном. На улице поднялся ветер, на крыше звякнуло то ли железо, то ли антенна. По телевизору кто-то говорил басом.

Харьюнпяа прижал фонарик к груди, свободной рукой уперся в стенку, вытянул ногу и наступил на самый край ступеньки. Ему удалось почти беззвучно подняться выше, но вдруг он остановился – в ухе зазвенело; в детстве он верил, что если звенит в ухе, то кто-то говорит или думает о тебе плохо; его голова и плечи были уже на уровне второго этажа, но дальше он не хотел идти, хотя и не понимал – почему.

Перед ним была чердачная площадка. На полу валялись картонные коробки, финские санки, пустые бутылки и стопка газет. Справа у стены стоял старомодный платяной шкаф, возвышавшийся до потолка, прямо перед ним были две открытые двери. В одной из комнат стояла старая мебель, вторая – та, что к улице, – была пустой, туда из окна падал синеватый свет. На мгновенье Харьюнпяа показалось, что совсем близко от него кто-то ровно дышит, как спящий человек, но, закрыв рукой звенящее ухо, он уже ничего не услышал.

И тут Харьюнпяа понял, почему ему не захотелось подниматься выше: скрип шагов услышали бы внизу. Понял он и другое – он совсем не подумал, что Севери может въехать во двор в любую минуту. Мороз пробежал у него по спине. В каком положении он окажется, если кто-нибудь зажжет в прихожей свет; поистине между ним и Кандолином небольшая разница, решил он с досадой и яснее ясного осознал, что не полез бы в дом, не живи в нем цыгане.

– Ах, черт…

К счастью, ему удалось спуститься вниз так же беззвучно, как подняться наверх.

18. КОЕ-КАКОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО

– Я больше не выдержу, – сказал Сашка, стараясь придать своему голосу искренность. – Ведь в этих бумагах все…

– Бумаги бумагами, – прервал его Кандолин, – а я хочу услышать все от тебя самого.

– Добрый господин комиссар, честное слово…

– Пожалуйста, без «добрых». Начинай с вечера в четверг. С того, как вы, по твоим словам, приехали с Фейей.

Все слышалось совершенно отчетливо, хотя дверь и была закрыта. Допрос длился уже больше часа. Кандолин, как всегда, говорил обдуманно и четко, но стоило повнимательнее прислушаться к его интонации, и становилось ясно, что он разочарован и раздражен, но почему-то упрямо повторяет и повторяет вопросы, хотя все ему уже и так известно.

– Фейя чинил освещение в автобусе, – механически начал Сашка. – Когда он кончил и мы стояли возле машины, он сказал…

Несмотря на воскресенье – или, может быть, именно поэтому, – Кандолин пришел в больницу с самого утра, чтобы допросить Фейю. Фейя изменил показания, данные при первом допросе, – он объявил, что Сашка был с ним весь вечер и что он видел стрелявших, но не узнал их. Он рассказывал о событиях, случившихся в четверг, совершенно то же, что и Сашка. Но неудачи Кандолина этим не кончались: взбудораженные газетами, к ним явились двое новых свидетелей, после показаний которых Кандолин созвал подчиненных, посоветовался с ними и решил допросить Сашку еще раз.

Теперь вся группа сидела в кабинете Кауранена, стараясь не глядеть друг на друга или делая вид, что происходящее в соседней комнате их не касается. Харьюнпяа облокотился на стол Кауранена и уже в который раз перечитывал страничку с изложением новых показаний.

«…когда свидетельнице были предъявлены хранящиеся в архиве двадцать фотографий цыган от 15 до 25 лет, свидетельница выбрала среди них фотографию № 30072/38 МП (Сашка Оскар Хедман); вышеназванного цыгана свидетельница с уверенностью признала за того, с кем она танцевала в интересующее нас время на названном выше Малом пороге. Кроме того, свидетельница указала на фотографию № 56209/92/3 (Фейя Ассер Хедман). По словам свидетельницы, она видела этого цыгана в названном выше месте, но не танцевала с ним. На специальный вопрос свидетельница ответила, что не заметила ссоры между двумя упомянутыми личностями, наоборот – свидетельнице показалось, что их связывают близкие отношения».

Свидетельницей была девятнадцатилетняя Синикка Лахденсуу. Вторым свидетелем оказался молодой, года на два старше девушки, водитель автокара. Он утверждал, что признает в Сашке юношу, который появился на месте происшествия сразу после выстрелов, но со стороны, противоположной той, откуда стреляли. Он считал, что Сашка не успел бы так быстро перебежать туда через лес. Правда, мужчина не мог с полной уверенностью подтвердить, что то был именно Сашка, однако его показания совпадали с утверждениями подозреваемого.

Харьюнпяа отодвинул бумаги в сторону и только тут заметил, что сидящий напротив него Кауранен все время наблюдает за выражением его лица.

– И что ты нашел там смешного? – спросил Кауранен. У него было усталое лицо. До самого закрытия он торчал в барах, где работал Асикайнен, переговорил с десятками людей, поджидая цыган, но все напрасно. А утром, еще до шести, отправился с Кандолином и Нордстрёмом на Козью гору, чтобы произвести обыск у Хедманов. Они ничего не нашли, да и не знали, что ищут. – Там, кажется, ничего смешного нет, – продолжал он сердито. – Все из-за них летит к черту. Придется снова начинать с нуля. А он безусловно виноват, я уверен. Те свидетели слишком легко отделались. Надо было на них хорошенько надавить. Почему это они явились именно сегодня, может, их кто-то направил? Эта девица вообще не внушает доверия… какая-то участница Марша мира.

Кауранен встал и прошел на середину комнаты. Лоб у него был изрезан морщинами.

– Всю эту компашку Хедманов следовало бы привести сюда. Если их хорошо прижать, кто-нибудь признается, что подучил этих двоих мошенников. Поверьте мне. И без взятки тут тоже не обошлось.

– Давайте не терять элементарной логики, – сказала Онерва, сидевшая у окна.

Кауранен в гневе подскочил к ней. Он чуть не захлебнулся от злости, прежде чем сумел выговорить:

– Логики? Ты лучше скажи, какая логика заставила тебя притащить сюда эти чертовы вонючие мешки с отбросами и копаться в них?

– Послушай…

– Прекратите! – вспыхнул Харьюнпяа. Он понимал, что у Кауранена не было намерения поднимать весь этот шум, просто они все очень устали. Никому не хотелось пережевывать события вчерашнего вечера.

Они с Онервой развязали мешки с отходами в гараже Полицейского управления и нашли там куриные косточки, картофельные очистки и банки из-под молока – все, что обычно бывает в отходах, – но там не оказалось ничего, что позволило бы сделать анализ крови. К несчастью, когда все это было разложено на полу, вошли Кандолин и Кауранен. Едва они с Онервой успели объяснить, откуда взялись эти сокровища, рассказать о своих действиях и выбраться из гаража, как явился Ехконен и сообщил:

– Харьюнпяа, тебе звонили из Турку. Какой-то Вяйнё Бломерус. Сказал, что живет там уже недели две и ни черта ни о каких колесах не знает.

– Он оставил номер, по которому можно позвонить?

– Я не догадался спросить. Он сказал, что находится у тети какого-то Онни.

– Как тебе показалось – это действительно был Вяйнё Бломерус? И звонок не из Хельсинки?

– Черт побери, да ведь он же сам так назвался и сказал, что звонит из Турку. И слышимость была плоховатая…

– Это связано с мешками для отходов? – спросил Кандолин и свернул к кабинету Харьюнпяа, когда тот утвердительно кивнул.

– Тимо! – мягко начал Кандолин и так посмотрел в глаза Харьюнпяа, что между ними впервые возникли какая-то близость и доверие. – У вас с Онервой была хорошая идея. Но вы ее проверили и убедились, что она ошибочна. В этих делах надо уметь отступать. Ты – старший констебль и, как никто, знаешь, что силы нельзя распылять. У нас ничего не получится, если каждый из нас станет действовать соло, руководствуясь только собственными идеями. Мы расследуем убийство, а не мусорные ящики, не так ли?

Кауранен повернулся спиной к Онерве. Она снова стала смотреть в окно. Харьюнпяа уставился на собственные башмаки. Кандолин шагал по своему кабинету от двери к столу и обратно, и голос соответственно то усиливался, то ослабевал.

– …тогда об этой картошке! – почти кричал Кандолин. – Где вы ее украли?

– Купили.

– У кого? Говори – у кого? Что значит – у какого-то крестьянина в уезде Лоппи?

Кандолин, похоже, остановился возле своего стола и стук-пул по нему рукой.

– У меня тут десятки заявлений. Все от крестьян, все касаются кражи картофеля. Вот – украдено двадцать килограммов, тут – три, в этом – около ста… Вы с братом воровали картофель. Потому ты и не говоришь, где он куплен.

– Нет, добрый господин комиссар, я просто не помню его имени…

– Без «добрых», пожалуйста.

– Почему вы не спросите у Фейи? Он-то помнит.

– Я знаю, как мне работать. Не учи меня.

– Я только…

– Я, я, я… – передразнил Кандолин.

– Ах, добрый…

– Я уже сказал – никаких «добрых»!

– Я…

– Я! – рявкнул Кандолин.

Харьюнпяа встал. Кауранен подошел к нему и предостерегающе поднял руку.

– Оставь! – буркнул он. – Кандолин блефует. Он знает, что делает…

– Вернемся к стрелявшему, – сказал Кандолин, и теперь голос у него был обычный, пожалуй, даже с мягкими нотками. – Если не ты, то кто же это был?

– Я не знаю.

– А я знаю, что ты знаешь. Почему ты не говоришь? Что ты выигрываешь тем, что скрываешь виноватых?

– Я не…

– Знаешь ты! Подумай. Стреляли в твоего брата. А ты не хочешь, чтобы преступник получил по заслугам. Над тобой скоро все цыгане станут смеяться. Ты не мужчина, ты жалкий тип…

– Не надо…

– Конечно. Речь ведь не только о твоем брате. Убит человек. Понимаешь?

– Понимаю.

– Тогда рассказывай! Что ты имел против Асикайнена?

– Я уже говорил: я его даже не знаю.

– Так кто же это сделал? Может, твой младший брат – Алекси? Как ты полагаешь, не задержать ли мне и его? Каково ему покажется – просидеть в камере семнадцать суток?

– Не надо, добрый господин начальник полиции… Алекси не…

– Тогда думай, что говоришь. И подумай, как все будут над тобой смеяться, если тебя когда-нибудь освободят. Сашка, скажут они, такой трус… Я тебя не уговариваю, ты сам должен сделать выбор… но настоящий цыган не оставил бы этого так, он бы отомстил.

– Добрый…

Сашка стал всхлипывать. За дверью послышалось шуршание одежды, стук упавшего стула.

– Встать! – закричал Кандолин.

– Пожалейте меня, господин начальник!

– Не разыгрывай сцен – не поможет! Нечего тут на меня молиться!

– Не надо, Господи милосердный!

– Встать с колен! Слышишь, ты!

Харьюнпяа взглянул на Онерву. Глаза ее сузились и стали суровыми, нижняя губа едва заметно дрогнула – Харьюнпяа только однажды видел у Онервы такое лицо – когда они были в квартире, где некий директор-распорядитель выстрелил в живот своей любовницы, бывшей на восьмом месяце беременности.

– Блефует он или нет, но заходит слишком далеко! – зарычал Харьюнпяа, однако не успел он сделать и двух шагов, как Нордстрём вскочил и, выставив кулаки, загородил дверь.

– Оставь! – сказал Нордстрём спокойно; это был крупный мужчина, всегда казавшийся вялым. – Кандолин его не тронет. Он притворяется. Если его придется освободить, надо хотя бы припугнуть. И так пристыдить, чтоб он назвал настоящих убийц и привел нас к ним. Цыгане – это же дьяволы, они обязательно отомстят. А может, он проговорится по ошибке.

– Нет, черт побери!..

Кандолин рывком открыл дверь и резко вошел в комнату.

– Отведите его назад в камеру! Ехконен, займись им…

Харьюнпяа увидел Сашку в открытую дверь. Парень стоял на коленях перед обтянутым зеленым дерматином стулом, как перед алтарем, – руки были воздеты к потолку, пальцы скрещены. Кандолин метался по комнате, словно не зная, куда ему деваться. Он снял пиджак, рубашка под мышками и на спине потемнела от пота.

– Черт бы их всех побрал, это же настоящие артисты…

Кандолин сдернул очки. Без них лицо его стало неузнаваемым, странно пустым и маленьким. Растерянно оглядываясь, он заметил стул Кауранена, бросился на него, спрятал лицо в ладони и изо всех сил потер глаза.

– Черт побери! – усмехнулся он вдруг и снова надел очки – теперь это опять был прежний комиссар Туомо Йоханнес Кандолин. – С ними и сам станешь артистом. Такие хитрые. Но и мне тоже палец в рот не клади.

Несколько минут все молчали.

– Что нам с ним делать? – спросил наконец Кандолин, тихо, словно размышляя вслух. – Сегодня кончаются третьи сутки. Надо либо продлить срок задержания, либо освободить его.

– Освободим, – сказала Онерва, не оборачиваясь. – Он не виновен.

– Ого.

– А на каком основании?

– Виновен или невиновен, какая разница, – сказал Харьюнпяа. – Дело в том, что у нас нет таких показаний, которые признал бы суд.

– Не забывайте Эйнара Копонена.

– Он был в стельку пьян, и это всем хорошо известно.

– По-моему, одних только показаний Фейи достаточно для решения о невозможности продлевать арест.

– Минутку. Я полагаю, надо привести сюда и Алекси, чтобы устроить им очную ставку.

– Да Алекси – ненормальный. Кроме того, ему нет еще пятнадцати.

– Управление защиты детей разрешит. И сумасшедший он не больше других цыган, просто симулирует ради пенсии.

– Сашку надо освободить без всяких проволочек.

– Нет, черт побери! Если мы его сейчас отпустим, нас засмеют цыгане всей Финляндии. Они сочтут нас за круглых идиотов.

– Что тут за похороны? Все такие мрачные…

На пороге появился Турман. В обеих руках он держал по маленькому полиэтиленовому мешку – кокетливо отставив свободные пальцы, он раскачивал мешки, будто колокольчики.

– Отгадайте-ка, что сделал Турман? Я облазил весь лес возле Малого порога с металлоискателем…

И он поднял высоко над головой один из мешков.

– Здесь гильза калибра семь шестьдесят пять, которую я там нашел. А в этом мешке – гильза от патрона из оружия вашего парнишки. Можете быть совершенно уверены, что они вылетели из разных пушек. Это, конечно, неофициальное мнение, никаких микроскопов у меня с собой не было. Для настоящего заключения их надо послать в лабораторию криминальной полиции.

– Может, у него было не одно оружие, – вставил Кауранен.

– Тогда найди и покажи его, – огрызнулся Турман. – Вы задержали не того парня. Не забудьте, что врачи вынули из раненого пулю калибра шесть двадцать пять… Ваш парень не мог выстрелить ни из того, ни из другого оружия.

– Турман, – кашлянул Кандолин. – Могла ли гильза попасть в лес в связи с чем-нибудь иным, кроме событий, имевших место в четверг?

Турман смотрел на него, склонив голову и прикусив нижнюю губу.

– К сожалению, тут нет этикетки с датой выстрела, – выдохнул он.

– Я не шучу, Турман.

– А я иногда это делаю. Особенно если кто-то думает не столько головой, сколько задом… Как я могу определить, когда они туда попали? Но если на месте, где стреляли, находят гильзу, то, да простит мне Господь, я могу предположить, что она связана именно с этой историей, а не с первой мировой войной?

Турман бросил мешки на стол, сдвинул берет на затылок и вышел. В коридоре он запел:

– Да-а-дирлан-да-а…

Кандолин довольно долго смотрел на мешки. Потом быстро и нервно стал барабанить пальцами по столу и наконец, ни на кого не глядя, сказал:

– Это все же кое-какое доказательство… но не решающее. Поступим так, как я и собирался. Освободим парня. Но ни на минуту не выпустим из поля зрения.