Текст книги "Современный финский детектив"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Мика Тойми Валтари
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц)

Глава восьмая

Я продолжал смотреть на него во все глаза. Он это всерьез? Или тут какой-то подвох?

– Вызовем тогда уж машину, – недоверчиво проговорил я. – Не буду же я с такой штуковиной под мышкой тащиться по городу!

– Я понесу, – с готовностью предложил Палму. – Все будет отлично. Я возьму его на плечо. И пойду сзади, чтобы не смущать господина начальника. Попробуем! Если уж Нордберг, старый человек с больным сердцем и вообще нездоровый, мог таскать его каждый вечер, неужели ж я не дотащу?! Правда, у меня колено… ревматизм…

Он сложил штатив и лихо взвалил телескоп на плечо.

– А ну-ка поставь! – приказал я.

Телескоп вместе со штативом оказался весьма увесистым. Мы прошли по нашей Софийской улице, пересекли Рыночную площадь и двинулись по Южной набережной. На Эспланаде, одной из старейших центральных улиц, было пустынно, хотя стоял субботний вечер. Возле шикарного рыбного ресторана почему-то не роились, как обычно, стиляги. И почему-то ни один битник не попался нам навстречу, хотя вечерние сеансы в кино уже закончились. И никто не носился на мотоциклах по набережной. Было совсем тихо и пустынно. А когда мы выходили из голубых кругов света, ложившихся от фонарей, то на ясном небе были видны звезды. Я уже не помнил, когда в последний раз смотрел на звездное небо.

На холм я взбирался, изрядно пыхтя. Палму подбадривал меня:

– Молодец. Ведь и старик Нордберг не всю дорогу тащил его! Он до костела на трамвайчике подъезжал. Помнишь того трамвайного кондуктора? Чего он только не поведал! А старика называл «благородный старый господин». Хотя и «немного потрепанный». Нордберг ему тоже составлял гороскоп. Бесплатно, ради удовольствия. Очень основательный гороскоп, со всеми удачными или счастливыми днями и всем прочим.

Мы медленно поднимались по холму вверх. Место урны пустовало. Среди деревьев стояла кромешная тьма. Ни одного любителя ночных прогулок мы не встретили.

– Неужто ты, взрослый человек, веришь в астрологию? – насмешливо спросил я.

– «О небо! О земля!»[9]9
  В. Шекспир. Гамлет. Акт I, сц. 5. Перевод Б. Пастернака.


[Закрыть] – с чувством прочитал Палму, вспомнив Гамлета.

– Ну все – если ты сейчас начнешь поминать призраков, я немедленно отправлюсь обратно! – пригрозил я.

Недалеко от Памятника жертвам кораблекрушений, вернее, около известных кустов по-прежнему дежурил наряд. Два полицейских лениво отдали нам честь. Даже не нам, а скорее Палму. Меня они явно не узнали – освещение было слабоватое, а шляпу я надвинул на самые глаза.

– Ну как вы тут? – по-свойски осведомился Палму.

– Мерзнем, – откровенно сообщил констебль. – Больно холодно. А небо вон чистое, небось подморозит. Может, у вас покурить найдется а, комиссар? Нас так выдернули на дежурство это, что мы даже сигареты забыли купить!

– Да у меня трубка, – извиняющимся тоном сказал Палму. – А вот у нашего начальника наверняка есть. Он у нас всегда с сигаретами.

Только тут они догадались как-то подтянуться. До этого они, видимо, принимали меня за сыщика.

И я, честно говоря, не решился напоминать им, что на посту курить не положено. Вокруг не было ни души. Любители красивых видов попрятались по домам, опасаясь, вероятно, молодых гангстеров, засевших в кустах с резиновыми дубинками. И я молча протянул полицейским пачку сигарет.

Преисполненные благодарности, они помогли Палму установить телескоп в прежние лунки перед Памятником. Палму покрутил винт, и труба телескопа медленно поползла вверх.

– Жалко, что Луны нет, – заметил Палму, настроив телескоп. – На этих звездах, гляди не гляди, ничего не увидишь!

– Дай мне посмотреть, – попросил я и приложил глаз к окуляру. Увы, телескоп был не из лучших, и звездочка в нем выглядела просто как маленькая плошка.

– Надо было сначала в бинокль присмотреть какую-нибудь планету, – недовольно сказал Палму. – Правда, звездной карты у нас нет, я не удосужился ее найти. На октябрь-то будет в завтрашней газете, завтра ведь уже первое!

– День получки, – элегически заметил констебль, похлопывая себя по рукам, чтобы согреться. – Хоть бы глоток-другой пропустить! А то совсем окоченеешь… Можно и мне взглянуть?

Видимо, с сигаретами я поступил опрометчиво. Теперь оба констебля обращались со мной запанибрата. Однако, заметив мой взгляд, говоривший как-то дернулся и торопливо предупредил:

– Да нет, не подумайте чего, я на посту в рот не беру! Горячего кофейку бы сейчас, вот что!

Он посмотрел в телескоп, зябко передернул плечами и уступил место товарищу.

– Ну и сходите выпейте кофейку, – вдруг раздобрился Палму, – вам же еще целую ночь стоять! А мы тут пока подежурим.

– Но… – собрался было возразить я чисто из духа противоречия: даже мне было ясно, что из наших астрономических упражнений ничего не выйдет, пока эти двое топчутся у нас за спиной. – Ну хорошо, идите. – Я посмотрел на часы.

– У вас есть двадцать минут. Можете пробежаться, быстрее согреетесь. – Это было вполне в духе Палму, его шуточки. Но они и в самом деле весело заржали и топоча ринулись вниз с горы, так что земля задрожала.

– Н-да, народ… – вздохнул я и покачал головой.

Все забегаловки давным-давно закрылись, а бежать за чашкой кофе до ночного бара было далековато. Двадцать минут жесткий срок.

Палму разворачивал телескоп то в одну, то в другую сторону и любовался.

– А вон та, погляди, это что – Меркурий? – вопрошал он. – Или Марс? Красноватая такая.

Я посмотрел, но сказать ничего не мог: астрономию я не изучал. До планет было здорово далеко. Как и до звезд. Им там тоже, наверно, было нежарко. Морозец начал прихватывать всерьез.

– Да-а, ничего мы из них не выжмем, – решил наконец Палму и развернул телескоп вниз, на город. – О-о, смотри, как красиво подсвечен крест на Кафедральном соборе!

Собор действительно был в праздничной подсветке. Только-только вызолоченный крест сверкал ослепительно. В телескопе он выглядел массивным и величественным. Снизу, с площади, трудно было догадаться, что он такой большой.

– Ave crux, spes unica, – машинально произнес я – не в насмешку, нет, совершенно искренне.

– Это что еще? – подозрительно спросил Палму.

– А ты что, не знаешь? – удивился я. – Ты же учил латынь. Самостоятельно, по вечерам.

– Да я ничего, кроме нескольких выражений, не выучил, – скромно возразил Палму. – Я же простой самоучка, из старой полицейской гвардии. Ну, что это значит?

– «Радуйся, крест, единая надежда», – легко перевел я на финский. – Это приветствие первых христиан, выходивших на арену к львам. Стриндберг завещал высечь эти слова на своем кресте.

– Август Стриндберг? – недоверчиво спросил Палму. – А ты что, своими глазами видел?

– Нет, читал, – с горечью сказал я. – Но я, как известно, верю всякому печатному слову.

Палму направил телескоп на жилые кварталы Катаянокка и, вдруг захихикав, энергично поманил меня к себе.

– О, тут есть на что посмотреть! – призывно воскликнул он. – Иди скорее! Ты у нас еще молодой, что мне, старику, любоваться…

Я уставился в телескоп. На верхнем этаже многоэтажного дома в ярко освещенной спальне молодая женщина надевала ночную сорочку. Окна были не занавешены. Если вообще там были занавески. В принципе они были не нужны, потому что домов напротив не было и подглядывать было некому.

Я отпрыгнул от телескопа с такой поспешностью, что грохнулся навзничь.

– Ну, Палму, – в сердцах сказал я, – не ожидал!

– Прошу прощения, – извинился он, – я и не подозревал, что вы столь девственны. И что тут такого? Лично я наблюдал девушек, купавшихся без купальников.

Только что увиденная картинка возникла у меня перед глазами как живая, и я вспыхнул. Женщина была очень недурна! Узкая талия, стройные бедра и большое родимое пятно сбоку, на мягкой, так сказать, части.

Палму никакого смущения не испытывал. Напротив, он все еще с удовольствием хихикал себе под нос. Я силой направил трубу вверх, хотя он и пытался оказать мне сопротивление.

– Ты пришел смотреть на звезды? – сердито напомнил я. – Вот и смотри на здоровье!

– «Звезды мне все рассказали», – пропел Палму, как-то неприлично веселясь: можно было подумать, что он пьян. – «Звезды расскажут тебе!.. Я догадаться не мог…»

– Прекрати подвывать! – закричал я, зажимая уши.

Я напел ему правильную мелодию, потом пару строк из этой песни. Ее без конца гоняли по радио.

– Какой у тебя прекрасный голос! – восхитился Палму. – По-моему, ты можешь выступать на любой сцене. Я имею в виду – с эстрадными песнями. Совершенно напрасно их так презирают. Я, например, просто трепещу, когда их слушаю, и не стыжусь в этом признаться! Ну-ка, спой еще разок!

– Слащавая ерунда! – осудил я, но ради его удовольствия пропел один куплет.

В полный голос. Почти полной грудью. Да, голос у меня недурной, скажу без лишней скромности. Но все равно, ведь вокруг не было ни одной живой души!

– Неподражаемо! – восторженно отозвался Палму, по-моему, совершенно искренне.

На сердце у меня потеплело, и я растроганно посмотрел на Палму. Да, мы с ним были рабочими лошадками и вместе в одной упряжке вытягивали воз тяжелой и изнурительной работы. И если он откажется поддерживать меня, один я воз не вытяну!

Мы еще немного посмотрели на звезды. Но Палму как будто потерял к ним интерес, а я начал замерзать. Я легко мог понять тех, кто не хотел платить пятьдесят марок за то, чтобы поглазеть на яркую маленькую плошку. Луна, конечно, была интереснее. К моему несказанному облегчению, я заметил возвращающихся бодрым шагом констеблей, освежившихся и повеселевших.

– Однако! – удивился Палму. – Быстро вы долетели до ночного бара!

– А мы туда и не ходили, – признался констебль постарше. – Мы в «Палас» заглянули.

– В отель «Палас»?! – оторопел я. – Вы что, сбрендили? С вашим жалованьем!

– А у них очень кофе хороший, – спокойно объяснил констебль. – Да ведь мы не в ресторан сунулись. У меня там приятель один посуду моет в гриль-баре. И они всегда с удовольствием угостят кофейком – таким же, какой подают господам. Они нашего брата не презирают! Как раз наоборот. Вот послушайте, что мне рассказали. Я там знаком с ночным портье, всегда перебрасываюсь с ним парой слов. Сроду у них там ничего не случалось, а вот как раз сегодня утром к ним прибежала какая-то барышня с собакой, вполне прилично одетая. Так вот: она прямо влетела в отель и стала просить себе номер. И выглядела ужасно испуганной. Портье даже подумал сначала, что она не в себе. А потом выяснилось, что она нашла труп. Как раз тот самый! Ну, портье и вызвал тогда патруль. А ее фотография, между прочим, была в газете! Вместе с собакой.

– Барышня Пелтонен, – машинально проговорил Палму. – Шотландский терьер. Конечно, хорошо бы с ней побеседовать. Но полицейские из патруля выяснили только ее имя, а адрес она наотрез отказалась давать.

– Ну разумеется, – вяло согласился я. – Разумеется, ее нужно допросить. Хотя это и чистая формальность. Я вопросительно взглянул на Палму. – Может, по домам? Поспим, – предложил я и перевел взгляд на полицейских, немного колеблясь. – Вы тоже можете сходить домой. Только сначала проверьте, не перебралась ли сюда из баров какая-нибудь пьянь, а то устроят в кустах филиал распивочной… Скажем, отлучаетесь до двух? Какая необходимость стоять тут ночь напролет!

Полицейские принялись рьяно благодарить. Конечно, веселого мало: коченеть здесь и переминаться с ноги на ногу без всякого толку, когда дома ждут теплые постели! Я радовался собственному великодушию – вот ведь, не забывал и о других, не только о себе пекся!

– А как насчет него? – Палму равнодушно ткнул в телескоп.

– Его могут забрать констебли, когда будут уходить, – предложил я. – Им же все равно придется являться с рапортом. Вот и передадут, чтоб доставили его обратно ко мне в кабинет.

Мы спустились по противоположной стороне холма к костелу, и я поймал такси. Я готов был сначала завезти домой Палму, не такой это был большой крюк, но он сказал, что ему надо кое-что проверить в конторе и отпустить ребят по домам, так что лучше его высадить на углу Софийской улицы. И буркнул, что наверняка какой-нибудь патруль подбросит его до дому. Они иногда подбрасывают его из бара! Я сделал вид, что не слышал. Мне лучше было не знать о столь вопиющих нарушениях патрульного устава.

– Спокойной ночи! – с необычайной теплотой пожелал мне напоследок Палму. – Ты вполне заслужил отдых, сегодня у тебя был утомительный день. Набирайся сил, они тебе еще понадобятся.

Это было великое признание – в устах Палму. Едва я остался в такси один, как глаза мои начали слипаться. Обычно я все-таки не ложился так поздно, разве что возникала особая необходимость. Например, работа. Или спевка – не могли же мы репетировать в служебное время. Я вспомнил вчерашний вечер. Значит, в Копенгаген едем. Все-таки!

Я разделся, плюхнулся в кровать, погасил свет, натянул на голову одеяло и заснул как убитый. На здоровье мне было грех жаловаться. Шел второй час ночи.

Не знаю, что именно могло меня разбудить около пяти. Но я вдруг открыл глаза и был совершенно бодр. И я не мог припомнить, чтобы мне снился какой-нибудь тревожный сон.

У меня вообще-то удобная кровать, и квартира хорошая, и много книжных полок по стенам, правда, книги в основном по юриспруденции и криминалистике. Но в то утро, лежа с открытыми глазами в своей удобной кровати, я чувствовал себя очень одиноким. Очень одиноким в холодной-холодной комнате, ибо центральное отопление еще не работало.

В неизбывной тоске я достал сигарету и закурил. На пустой желудок. Пять часов утра – тяжелое время суток. Я вспомнил свой первый, а вернее, свой единственный брак, хотя вообще-то вспоминать о нем не люблю. «А теперь все не так, все не так, все не так…» – неотвязная мысль стучала в голове, как эта стихотворная строчка. Все рухнуло, пошло прахом. К счастью, быстро. Сам виноват: полицейскому не стоит брать себе в жены смазливую хористку…

Плохо, когда рабочий день ненормированный и когда сам ты еще мальчишка. А тебе долбят: «Карьера, карьера!» Мне это твердили без конца. А чем, собственно, была плоха моя карьера? Я-то не только работал, но еще и выбивался из сил, сдавая последние экзамены на звание кандидата юридических наук. А что стало с ее карьерой при этом ее меховщике? Нет, я не держал на нее зла. И разошлись мы по обоюдному согласию, мирно. Я взял вину на себя, а она не стала требовать алиментов. Я ведь собственными глазами видел, застал их, так сказать, на месте преступления. И все лопнуло как мыльный пузырь. Я был тогда совершенно сломлен. Долго был таким. И то хорошо, что она хоть забеременеть не успела. Из-за этих самых кандидатских экзаменов.

Мне стоило тогда послушаться Палму. Насчет смазливеньких. То есть он ничего не говорил, ни слова. Но по нему все и так было видно. Да и потом – если бы мне кто-нибудь что-то прямо сказал, я бы только возмутился. Такое нужно самому испытать, на собственной шкуре. Хотя меня опыт ничему не учит. Как с гуся вода – так Палму говорит.

Мои мысли вернулись к тревогам сегодняшнего дня. И я наконец догадался, что мое бодрствование вызвано ожиданием воскресной газеты. Причина ждать ее у меня была. От прошлого во мне ничего больше не осталось, все перегорело и умерло. И теперь у меня была моя работа, и ее мне хватало за глаза. Ну, еще хор. Ничего иного я не хотел и ни к чему иному не стремился.

В половине шестого у входной двери раздался приятный шорох. Благословенная старушка почтальонша! Она не стала подвергать мое терпение испытанию, а ведь у нее тоже был выходной! Шорох означал: она принесла воскресный номер ведущей газеты – остальные я просматривал у себя в кабинете. Все! Бессмысленно было ждать и откладывать.

Совершенно спокойно я поднялся с постели, прошел на кухню и сварил себе большую порцию кофе. Глупо нервничать, сказал я себе, я уже не мальчик. Но чашка все равно дрожала у меня в руке. Потому что в комнате было весьма прохладно. Меня даже, кажется, бил озноб. Я поставил чашку на ночной столик возле кровати и отправился в прихожую за газетой. Развернул ее. Свежий запах типографской краски приятно ударил мне в нос.

Так. Целая полоса, заголовок аршинными буквами. Не поскупились. Моя фотография. Крупным планом. И. о. командира группы по расследованию убийств, криминальная полиция г. Хельсинки. Титул вице-судьи тоже помянут. Бальзам на мои раны. Правда, фотография именно та, с разинутым ртом. Но не могли же они хоть как-то не отплатить за рассыпанную злодейскую передовицу! Я их хорошо понимал.

О бродяге больше не упоминалось. Фотография облавы в Пассаже. Н-да, оперативно работают! Но об операции – ни одного худого слова. Снимок говорил сам за себя: образцовый экземпляр стиляги с оскаленной и перекошенной физиономией силился вывернуться и лягнуть полицейского, крепко державшего его в своих объятиях. Далее: Кархунен и телескоп. Кокки и барышня Саара Похъянвуори, племянница убитого.

Ну, что еще? Комментарии занимали всю полосу. «Энергичные и целенаправленные действия полиции заслуживают полного одобрения». О преступных группировках ни слова. Никаких нападок на молодежь. Действие совершено одиночкой психопатического склада. Бедная девочка! Бедная Саара. Может быть, она тоже не спала и ждала газету.

Другие новости я даже не стал проглядывать. Пробежал глазами только передовицу. О дренаже! Я не мог удержаться от дурацкой блаженной улыбки, залез под одеяло и подложил руки под голову. Нет, жить стоит! И даже очень! Несмотря ни на что. И так долго, как только получится.

Кофе не успел остыть. Я выпил чашку залпом, и блаженное тепло растеклось по желудку. С удовольствием выкурил сигарету. Потом повернулся на бок и приготовился сладко заснуть. И увидеть полноценные воскресные сны.

Но сон почему-то не шел. Хотя информационную жажду я полностью удовлетворил: главную газету прочитал, а в остальных все окажется примерно то же. Но заснуть не удавалось! Делать было нечего: без десяти шесть я снова встал, побрился, принял душ. Поменял рубашку, облачился в темный костюм. Потом выбрал черный шелковый галстук с крохотным красным цветочком, клевером. Я считал, что этот галстук приносит мне удачу. А в ней я нуждался.

В десять минут седьмого я вышел из дома. На улице едва разливался тусклый рассвет первого октябрьского дня. Солнце еще не вставало. Газетные киоски были, разумеется, закрыты – для них было слишком рано, тем более в воскресенье. Жизнь была изумительна! Я жил, дышал, упруго шагал по земле, наконец, у меня был голос!

Не знаю, что на меня нашло, но я вдруг обнаружил себя стоящим на остановке такси и стучащим в стекло машины, чтобы разбудить дремавшего водителя.

– Обсерв… – привычно начал я, но быстро поправился: – Пожалуйста, на угол Казарменной и Обсерваторской. Я не помню номер дома.

Шофер всю дорогу молчал. Город был пустынен, утро только начиналось. Нам попался всего один пожилой разносчик, толкавший перед собой по мокрому тротуару коляску с кипой газет.

Но небо все больше светлело и даже начинало голубеть, когда я расплатился и вылез из машины. Бодрым шагом я прошел вперед до входа в парк. Оттуда – по аллее, усыпанной гравием. Под ногами похрустывало. Полянка сплошь была в желтых листьях. Черная собачка шаловливо и радостно носилась по газону. Без поводка! Убежала она, что ли? Это было первое, о чем я подумал. И только в следующую секунду до меня дошло!

Я всегда любил собак. У нас даже была такса. Но когда все рухнуло и пошло прахом, то и с ней пришлось расставаться. У себя я ее оставить не мог: слишком подолгу ей приходилось бы сидеть в одиночестве. А собаки этого не любят. Не тащить же мне было таксу с собой на работу, чтобы держать ее под столом, а самому заниматься расследованием убийств! Так не годится… Разве что я стал бы очень, ну просто очень знаменитым. Тогда, конечно, почему бы нет.

Нельзя сказать, чтобы я очень горевал. Моей слабостью вообще-то были большие собаки. Например, полицейские ищейки. Они, безусловно, наводят ужас на всяких деклассированных типов, но наша немецкая овчарка жалостлива не в меру: стоит держащему ее полицейскому поднять дубинку, как она немедленно вцепляется в его запястье. А все потому, что сука.

Я тихонько свистнул. Черный шотландский терьер опешил и настороженно приподнял уши. Очень привлекательный пес, и так замечательно подстрижен! Впрочем, это я заметил еще на снимке в газете. Собака как раз весело подлетела ко мне, чтобы поздороваться, когда на повороте аллеи показалась женщина, которую я тоже узнал по газетному фото. Она вздрогнула, неожиданно увидев меня, и остановилась как вкопанная, прижимая к груди сумочку.

– Друг, Надежный Друг! – тоненьким голоском позвала она собаку.

Та немедленно подбежала к ней, заняла оборонительную позицию и подняла уши, готовясь зарычать. Я почтительно приподнял шляпу и поздоровался:

– Барышня Пелтонен, насколько я понимаю? Доброе утро!

Она нагнулась, чтобы пристегнуть к ошейнику поводок, и только после этого застенчиво поправила меня:

– Пелконен. Д-доброе утро.

– Не бойтесь, – успокаивающе сказал я. – У меня нет никаких дурных намерений. Я из полицейской следственной группы.

Я назвал свое имя и даже свой титул вице-судьи. Барышня Пелконен резко выпрямилась и, привстав на цыпочки, произнесла с гордо поднятой головой:

– Никогда бы не подумала, что начальник из криминальной полиции возбудит дело против одинокой женщины, отпускающей свою собаку побегать по парку без поводка! Знаете, судья, это чересчур!

Я не буду описывать наш разговор во всех подробностях. Недоразумение быстро разъяснилось. Надежный Друг выказал мне максимум дружелюбия, все было отлично, и, оживленно беседуя, мы двинулись рука об руку следом за бодро трусившим терьером по парковым дорожкам. Солнце взошло, и небо было ослепительно ясным, каким оно бывает только в прекрасный воскресный день и только в нашем городе. Барышня Пелконен настолько успокоилась, что без обиняков, запросто рассказала мне обо всем. Даже о господине в зеленой шляпе с маленьким красным перышком на тулье, хотя я-то как раз вовсе не собирался упоминать о нем, поскольку он к делу не относится.

– А скажите, судья, – спросила она, сияя глазами, – я в самом деле смогу обратиться к вам, если сторожа станут кричать на меня?

– Безусловно! – заверил я. – Тут же! Вам нужно только позвонить, прямо ко мне. Но конечно, мне будет приятнее, если вам не придется этого делать.

– Даже среди дня? – недоверчиво переспросила она. – У вас там может быть народ!

– В любое время, – твердо сказал я. – Надежный Друг замечательная, послушная собака. Разумеется, он может побегать по парку без поводка. Налог за него вы платите… Но мне кажется, что осенью сторожа не такие зловредные!

Надежный Друг, заслышав свое имя, поспешил лизнуть мне руку. Барышня Пелконен вконец расчувствовалась.

– Дорогой судья, – преодолевая внутреннее сопротивление, проговорила она, – это, конечно, ужасное нарушение приличий, но мы ведь будем не одни, а с Надежным Другом… Так вот: мне будет очень приятно пригласить вас на чашечку кофе – ведь вы всю ночь трудились над расследованием этого ужасного убийства! У меня есть рогалики с маслом и печенье…

Я с благодарностью принял ее приглашение. Тем более что вдруг почувствовал зверский голод. Яичницы из двух яиц с ломтиком ветчины – и это за целый день! – для взрослого мужчины явно недостаточно.

Барышня Пелконен выглядела очень мило, когда хлопотала на своей кухоньке, приготовляя для меня кофе. Из окон открывался превосходный вид на Обсерваторский холм. Квартира была элегантно обставлена и выглядела опрятной и ухоженной, как и ее хозяйка. Когда мы познакомились поближе, барышня Пелконен упомянула вскользь, что получила довольно большое наследство, но, увы, уже после того, как тридцать лет отработала в страховой компании!

Да, я хочу сказать, что мы с барышней Пелконен очень подружились. Она выписывала другую, газету, и мы вместе прочитали предложенную этой газетой версию расследуемого мною дела. Здесь отчет уже не занимал целую полосу, не было тут и ни одной фотографии. Передовая статья вполне по-деловому обсуждала меры борьбы с молодежной преступностью. Но вот отдел писем! Эту страницу догадалась открыть барышня Пелконен, сам я об этом не подумал. И глаза у меня полезли на лоб! В письмах, подписанных: Старый учитель, Один служащий, Защитник будущего, – прямо требовалось введение смертной казни! Послание Четырех сестер убеждало шире применять телесные наказания. Сестер самих в детстве секли, и им это было приятно. Мать семерых детей, со своей стороны, выдвигала требование незамедлительно кастрировать всех половых извращенцев. Не нужно было быть психоаналитиком, чтобы догадаться, что ею движет ненависть к собственному супругу!

Добравшись до этого письма, я деликатно сложил газету и отдал ее барышне Пелконен, а сам занялся почесыванием Надежного Друга. Она отодвинула газету и спросила:

– Неужели этого бедного сироту могли бы убить?

Я, как вы понимаете, рассказал ей о Вилле и о его детстве. Конечно, меня могут обвинить в неумении держать язык за зубами, но ведь рассказал-то я не кому попало, не какой-нибудь болтливой кумушке. Что барышня Пелконен не такая, я сразу понял, как только познакомился с ней… Кроме того, в газете упоминалось, что на вокзале парень пытался броситься под поезд, вырвавшись из рук полицейского. Попытка не удалась благодаря энергичным действиям, предпринятым полицейским и электротехником Холгером Миеттиненом. Электротехник Миеттинен награждался бесплатной годовой подпиской. Значит, газетчики об этом сами узнали. Вряд ли констебль Лайтинен проболтался им.

– Не волнуйтесь! – утешил я ее. – Парню еще придется проходить обследование, врачи вынесут заключение о его психическом состоянии. А в больнице для душевнобольных ему будет куда лучше, чем в этом жестоком мире. Многим там очень нравится. Правда-правда, я сам видел!

К своему ужасу, я только тут заметил, что съел не только два рогалика и все сухари, но и половину печенья – то есть целую пачку. Но барышне Пелконен это было приятно. Щеки ее разрумянились, глаза весело блестели. Она много раз повторила, что будет рада еще – когда угодно вместе прогуляться по парку, а затем угостить меня чашкой кофе. Если мне этого захочется. И намекнула, что в этом случае постарается приготовить не только кофе, но и что-нибудь более существенное.

Итак, около половины десятого бодрым шагом, выпятив грудь, входил я в свой служебный кабинет, даже и не подумав купить по дороге газеты. Зачем? Я знал, что они меня и так ждут – или на моем столе, или в дежурке.

Палму я застал врасплох – он испуганно подскочил и начал торопливо вылезать из-за стола, за которым успел уютно расположиться, как начальник, захламив его какими-то архивными папками. Перед ним возвышалась целая гора таких папок. И среди них – ни одной газеты. Кто-то вздумал развлечься!

Меня Палму приветствовал самым благодушным образом:

– С добрым утром! Как отдохнул? Спокойная совесть – лучший отдых, да?

– Весьма признателен! – едко поблагодарил я, когда он наконец отступил в сторону и пропустил меня к моему месту. – Что тут происходит? Что-нибудь неясно?

В углу комнаты я заметил обтрепанный картонный чемодан. Палму проследил за моим взглядом.

– Вещи Вилле, – объяснил он. – Тяхтинен принес. Все его имущество. Родственники не хотят его обратно: позор для семьи и все такое прочее. Негодяй, бездельник, на хлеб не может себе заработать – ну, в общем, обычная песня.

– Ничего, пока что он на государственных харчах, – обнадежил я. – Ну что, нашли нужные ботинки?

– У Вилле только одни ботинки – те, что были на нем, – просто ответил Палму. – Вчера в криминалистическом центре чуть не полночи работали, из чистого энтузиазма. Такое крупное дело!

– И нашли на ботинках фрагменты от одежды старика Нордберга, – продолжил я с надеждой.

– Ни крохотульной крошечки, – безжалостно ответил Палму. – И на ботинках Арски тоже ничего. Так что, если ты хотел держать парня за решеткой, не стоило посылать ботинки на экспертизу в лабораторию. У них там такие микроскопы и вообще такие приборы…

Он не стал продолжать. Сидел молча и сосал свою гадкую трубку.

– Так! Что, собственно, ты хочешь этим сказать, Палму? – тоскливо спросил я. – Ты просто набитый дурак!

– Вчера ты провел операцию блестяще, – тихо сказал Палму. – Всех газетчиков водил за нос, дал нам возможность спокойно поработать. Раз в жизни. Никто нам на пятки не наступает. Это совершенно необходимо, потому что дело, оказывается, действительно серьезное.

Я подскочил. В горле у меня стоял ком.

– Ты пьян! – грубо сказал я. Нализался с утра. Ты себе слишком много позволяешь, Палму!

Палму зажег свою трубку, подождал, пока она хорошо разгорится, и медленно проговорил:

– Это правда. Я даже думал, что ты нарочно сбиваешь их со следа. Потому что нам пора начинать искать настоящего убийцу. Так что теперь мы можем заняться делом, не привлекая ничьего внимания.