Текст книги "Современный финский детектив"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Мика Тойми Валтари
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 38 страниц)

Глава одиннадцатая

Итак, барышня Анникка Мелконен и майор Густав Эрик Ваденблик заключили брак на следующий день. В присутствии бургомистра. На груди которого висели цепи, как и предсказывал Кокки. Все правильно, я сам ходил смотреть. Из ратуши прямиком отправились в адвокатское бюро. И не для заключения брачного контракта, отнюдь! Для составления обоюдного завещания. Так что тут Лююли ошиблась: новая госпожа не была в положении. То есть в каком-то, может, и была, но только не в беременном.

В честь этого события я вечером угощал Палму коньяком. В ресторане. С нами был один мой давний товарищ по офицерскому училищу. Пили, конечно, что подешевле, но сидели в отдельном кабинете, чтобы нам не мешали. Я вообще-то пытался выудить у товарища кое-какую информацию. Мы с ним оставались в приятельских отношениях, хотя он и посматривал на меня свысока: он был строевым офицером, а я в свое время служил в военной полиции.

Некогда мой товарищ находился под началом майора Ваденблика, и ему было что рассказать. По отношению к майору он испытывал смешанное чувство: отдавая должное его деловым качествам, он терпеть не мог его как человека.

– На фронте всегда в крахмальных воротничках, – с отвращением рассказывал он. – Выбрит до синевы. Даже во время наступления. Сапоги начищены до зеркального блеска… Но зато прорвется туда, куда прикажут. И позиции удержит, если прикажут. Тут он на своем месте. Крут. Но себя не жалеет, что другие, то и он.

– Впереди всех, – осмелился вступить Палму.

Мой приятель смерил его высокомерным взглядом.

– Майор Ваденблик – кадровый офицер, – наставительно сказал он. – Таких зря под огонь посылать не будут, без крайней необходимости. Слишком дорогое удовольствие для бедной финской армии. Но в личной отваге майора сомневаться нет оснований. Из окопа поднимался и нытиков в чувство приводил – собственной рукой, когда обстановка становилась серьезной и те, у кого кишка тонка, норовили податься назад.

Он увлекся воспоминаниями и для наглядности стал хватать все подряд: ножи, вилки, горчичницу с солонкой. Я поспешил заказать еще коньяку. Если бы не эта своевременная мера, можно было быть уверенным, что он пустился бы в детальный разбор операций под деревушками Мунакуккула и Хярянпюллю. Однако моя щедрость так озадачила его, что он замолк, и я успел задать свой вопрос:

– А почему майора Ваденблика перевели в тыл, в Центр подготовки военнослужащих?

– Слишком большие потери в живой силе, – отрезал он. – Ты ведь знаешь Мареки, он все сентиментальничал в те добрые старые времена. Сидел в Миккели и каждый вечер требовал к себе на просмотр списки потерь. И рыдал над каждым убитым, как над собственным сыном. Понятно, что он не жаловал офицеров, зазря терявших людей. Ваденблик же стремился действовать без передышки и если не находил ничего лучшего, то просто без всякой надобности высылал вперед дозоры. Как минимум одного человека он должен был ежедневно терять, чтобы чувствовать удовлетворение. Воинская доблесть, в его понимании… Это был верный путь попасть в немилость к Мареки, и тот лично позаботился о переводе Ваденблика в тыл. Он еще только разок сходил с нами вместе на вылазку. Хотя людей хватало, майор мог и не беспокоиться… Впрочем, что вы в этом понимаете, военная полиция!

– Не забывай, кто платит за коньяк! – напомнил я.

– В Центре подготовки майор тоже вполне нашел себя, – продолжил мой приятель. – И так муштровал парней, что те благодарили небеса, когда наконец отправлялись на фронт. У них была такая вечерняя молитва: мол, Всемилостивый Боже, сохрани нашему майору здоровье, отправь нас на фронт поскорее, если Тебе это угодно… Н-да, но в мирное время такие люди не нужны. И в начале пятидесятых майору дали коленом под зад.

– По его собственному прошению об отставке, – припомнил я.

– Затихни! – посоветовал мой товарищ. – Он уморил одного офицера-адъюнкта. Сначала назначил ночные учения и марш-бросок. Сам лег спать. А утром стал орать на них. Тогда какой-то офицер-адъюнкт осмелился раскрыть рот и пробормотал, что люди, мол, устали. Майор вывел его на беговую дорожку и заставил ползать, бегать по бревну, взбираться на деревья, и все с полной выкладкой. А остальные смотрели. Причем майор несся впереди и проделывал то же самое, показывая пример. Только без выкладки. Он как бы демонстрировал, что не требует от подчиненных ничего сверх того, что делает сам. В конце концов парень выдохся, и его отнесли в госпиталь. Там бедняга и умер… Жалобу подал врач, не ребята. Они, по слухам, договорились между собой, что дождутся учебных стрельб и майора уложат. Нечаянный выстрел. Майор предпочел уволиться из армии, чем предстать перед трибуналом. А за муштру его не стали наказывать: он ведь сам бегал впереди, хотя и был постарше того офицера… Он и жену свою так же походя убил: спихнул с поезда, когда уезжал из гарнизона.

– Не ври! – сказал я.

– Почти не вру, разве чуток преувеличиваю, – ответил мой товарищ. – Я ведь все время со стороны на это глядел, на его, так сказать, успехи на военном поприще. Потому что такого в Финляндии не бывает. Даже на войне. Я ведь его чуть не пристрелил пару раз, спасибо друзья удержали… Ну короче: он женился на какой-то лотте[11]11
  Лотты – члены женской военизированной организации «Лотта Свярд», созданной в Финляндии в 1919 г.; активно участвовали в «Зимней войне».


[Закрыть]. Родители заставили. Мезальянс… Первый ребенок у них умер. Примерно через год родился второй. Вот этого двухлетнего ребенка майор и забрал с собой, когда уезжал из гарнизона. А жену спустил со ступенек вагона. Нет-нет, она умерла не тогда. Через полгода. Когда он возбудил дело о разводе. Как говорится, сердце разбилось. Не выдержало майора Ваденблика. Он как лошадиная доза: только для очень крепких организмов. Зато теперь, рассказывают, процветает – богач, имеет поместье, окружен почетом и уважением… Жаль, не подстрелил я его в свое время.

– Но-но, – предостерегающе заметил Палму, – вы, молодое поколение, все какие-то прямолинейные. Так делать нельзя. Так даже думать нельзя. За это рано или поздно попадешь в крепость.

– Ничего, за это можно и в крепости посидеть, – заверил мой товарищ, воодушевленный коньяком. – Было у меня на войне несколько хороших друзей. И все они лежат под черными гранитными плитами. Рядом с Мареки. Все – погубленные зазря, по дури этого чертова майора. И по своей неопытности. Ученые-то ребята в лесу отсиживались, у костра, суррогатный кофе попивали, а потом строчили рапорта, которые майору были очень по душе!

Он и в самом деле завелся и еще долго рассказывал всякие военные истории, может чуток и привирая; я не стану приводить их здесь, в этой книге. Но что касается майора Ваденблика, то мы с Палму твердо усвоили, что на войне майор чувствовал себя в своей стихии. Согласитесь: три рюмки коньяку – небольшая плата за то, чтобы выяснить природные свойства этого человека, проявившиеся в военное время.

– А ты еще подбивал меня задержать барышню Мелконен! – упрекнул я Палму на обратном пути. – Вот у майора действительно душа убийцы!

– Может быть, может быть, – согласился Палму. – Прирожденный убийца. Наверно, такие бывают. Ты, наверно, про них в книжках читал. Но, знаешь, женщины тоже бывают о-го-го! Слушай-ка, я весь взмок от ходьбы, октябрь называется! Тут прямо рядом стоянка есть, давай, а?

Мне ничего не оставалось, как отвезти его домой. На том вечер и закончился. А на следующий день, примерно в шестнадцать часов, я прочитал на последней странице вечерней газеты, что госпожа Анникка Ваденблик скончалась этим утром в своем имении, сорвавшись с выступа скалы поблизости от дома. Смерть наступила мгновенно… Медовый месяц у нее оказался коротким.

Трагический несчастный случай. Так его аттестовали в газете. Разумеется, что же еще! Меня он потряс: обоюдное завещание… майор завладевает контрольным пакетом акций… власть и деньги в руках майора Ваденблика…

Палму не винил меня. Деликатно принес номер вечерней газеты, положил его передо мной на стол и ткнул толстым пальцем в объявление.

– Бойкий господин этот майор, – с укором заметил он. – Он что, в самом деле воображает себя сверхчеловеком? Заранее показал нам место убийства, прямо за ручку привел.

– Но это действительно опасное место, – попытался возразить я, заглушая собственный внутренний голос. – Излюбленное место Анникки. Они наверняка пошли утром смотреть на свою стройку. Майор начал подгонять рабочих, а молодая госпожа – то есть уже не очень молодая, но неважно – пошла на свое любимое место полюбоваться на море…

– Так что свидетелей, то бишь очевидцев, не было – ни на воде, ни на суше, – закончил Палму. – Ты ведь помнишь пропасть, над которой нависает этот выступ? Самое большее, что могут показать рабочие, – это то, что майор спустился следом за супругой. А от этого до неопровержимых доказательств – как до звезд.

– Но нас это не касается, – возразил я. – Это дело тамошнего ленсмана. Ну, еще, быть может, губернского агента криминальной полиции. Если его вообще пригласят. Но вряд ли они захотят раздражать майора. Я имею в виду местных. А мы вмешиваться никак не можем…

Начальник нашего отдела вернулся со своей охоты и лично захотел взглянуть на Вилле.

– Н-да, разбойничья рожа! – проницательно заметил он. – Только почему вы ему разрешаете свободно разгуливать повсюду? Алпио сейчас повел его во двор наводить глянец на наши новые машины. Парень ведь может драпануть!

– Трудотерапия, – автоматически сказал я. – Он несовершеннолетний. Заботы попечительницы.

Начальник понимающе кивнул.

– Конечно, это твое дело, судья. Тонкое дело. Но надо запускать машину на полный ход, чтобы найти неопровержимые доказательства. Одного его признания недостаточно.

– Разумеется, найдем, – заверил я.

И отправился покупать Вилле именинный пирог. У «Фацера». Как и обещал. Алпио подарил ему складной нож. Тигрица, то бишь попечительница, презентовала бритвенные принадлежности. Хотите – верьте, хотите – нет! Что может взбрести в голову такой женщине, одному Богу известно! Говорят, Вилле обещал ей бросить курить.

Что подарила ему Саара, я не знаю. Не любопытствовал. Они довольно долго сидели вдвоем в его камере, несколько часов. После чего Саара отправилась покупать обручальные кольца. Вилле ведь выйти не мог. Да и денег у него не было. А Саара решила, видимо, продемонстрировать свою независимость. Назло родителям. Несовершеннолетним обручаться можно и без их разрешения. Так что в один день отпраздновали и день рождения, и своеобразную помолвку. Веселый был день. У других.

Директор-распорядитель Аарне Мелконен принял нас с Палму сразу. Мы не ждали ни минуты. В кабинете было окно десятиметровой ширины, палисандровое дерево и Матисс на стене. Главная контора фирмы! Преуспевающей. Где и к полицейским относились как к людям.

Единокровный брат Анникки проявил крайнюю озабоченность, едва мы только заговорили о деле.

– Я много раз предостерегал Анникку от этого человека, – сказал он. – Наглый пройдоха и бесчувственный авантюрист. Он даже не догадывается, что в крупной промышленности в наше время нельзя действовать прежними методами. Потому что собственность – это тяжелые обязательства, а не привилегии. Так говаривал наш покойный отец, хотя я в молодости не мог понять его в полной мере. Понял только теперь, когда сам впрягся. Отец был на «ты» с самыми старыми рабочими, крестил их детей, ну и так далее. В «Зимнюю войну» самовольно ушел на фронт – вместе со своими, хотя здесь он был нужнее… Так что это тяжелая, тяжелая ответственность.

– Ваша общая? – Палму удивленно поднял брови. – Насколько я понял, майор Ваденблик собирается отныне взять бразды правления в свои руки. И решать, сколько и на что давать вам деньги. Ведь теперь дело придется иметь с его капиталом.

– Ну нет, на это уйдут годы! – жестко возразил Мелконен. – Конечно, я буду опротестовывать завещание. Вплоть до Верховного суда. Выиграю время. Хотя опротестовать трудно. Документ составлен квалифицированно, да и Анникку не объявишь слабоумной. Хотя это было чистое слабоумие – вступать в брак с таким человеком! Он же сумасшедший. Чудовище!

Палму благосклонно отнесся к этому предположению и, взяв с Мелконена слово сохранить все в тайне, коротко поведал ему о наших подозрениях. Но Аарне Мелконен бурно запротестовал:

– Вы хотите сказать, что майор Ваденблик вместе с Анниккой вытолкнули Майре из окна? Убили ее?! Да нет, ерунда, Анникка ведь моя единственная сестра! Нет, этого не могло быть.

– Комиссар Палму слегка сгустил краски, – поспешно вступил я. – Всякому понятно – даже человеку, абсолютно лишенному воображения, что на подобное способен только майор. Разумеется, это его рук дело. Госпожа Ваденблик, я имею в виду госпожу Майре Ваденблик, не только выгнала его, но и пообещала в ближайшее время начать дело о разводе. Майор – сторонник крутых и скорых действий, в этом мы могли убедиться. Он идет напролом, нагло, как вы только что справедливо заметили. И это он выбросил свою жену из окна. А Анникка, то есть госпожа Анникка Ваденблик, это видела. Может быть, она действительно была не совсем в своем уме… Мы этого знать не можем. А может, она ненавидела свою единокровную сестру.

– Да нет! Анникка не могла ненавидеть Майре, – возразил было их брат, но задумался и в растерянности потер лоб.

Ему было едва за сорок, этому обремененному тяжелой ответственностью человеку, и впереди его наверняка ждала язва желудка, а потом тромб. Надо надеяться, что у него есть дети, готовые продолжить отцовское дело, подумал я с горечью.

– Вообще-то я сейчас вспомнил… – сказал Мелконен, – вспомнил, что у них отношения в самом деле были неважные. Анникка жила с ними по настоянию Майре. Понимаете, Майре в некотором роде была деспотом. Ей постоянно нужен был кто-то, кто выслушивал бы ее, кем бы она командовала. Жить с ней, конечно, было нелегко. Даже очень. Анникка время от времени удалялась в свою квартиру и дулась там неделю или две. Но потом опять возвращалась под крылышко к Майре. Та умела очаровывать, если хотела. Меня, правда, ей не удавалось обвести вокруг пальца. Как-то раз она страшно на меня разозлилась: я настоятельно советовал ей развестись, пока не поздно. Чего бы это ни стоило… А уж с Синиккой…

Он замолчал и погрузился в свои мысли.

– А что с Синиккой? – заволновался я.

– Дело в том, что Майре была любимицей отца. – Воспоминание об этом было явно болезненным для Аарне Мелконена. – Ее он никогда не наказывал. Меня – да! Много раз – ремнем порол. Я же был мальчик. Господи Боже, если бы Майре в свое время получила хорошую порку, и не одну, то я уверен, что и с Синиккой ничего не случилось бы. Мне иногда даже казалось, что она ревнует – бессознательно, конечно, – к тому, что отец лупит меня, а не ее. И с Синиккой повторилась та же история: Майре ее ни разу в жизни не наказала.

Меня, честно говоря, проблемы воспитания детей волновали мало. И я попробовал направить беседу в желаемое русло:

– Синикка погибла в результате несчастного случая, – полувопросительно заметил я.

Палму сердито поднес палец к губам – чтобы я замолчал. Но хозяин кабинета понял его жест по-иному.

– Простите, – извинился он. – Пожалуйста – сигары!

Он достал из ящика стола коробку лучших сигар, предназначенных для гостей. Сам он отрицательно покачал головой: врачи запретили. Разумеется. Язва желудка на подходе.

– Да, погибла в результате несчастного случая, – подтвердил он. – На яхте. По собственной глупости: назло вышла в море в штормовую погоду… Потом я даже стал думать, что, может, это и к лучшему. Из нее получилась бы вторая Майре, если не хуже… Поймите меня правильно: у Майре была совершенно разболтана нервная система, она ведь злоупотребляла спиртным. Вы, наверно, знаете. И она ничего не могла с собой поделать. Убежден… как бы это выразиться… что в минуты просветления она честно пыталась изменить что-то в своей жизни. Причина крылась в ее нервах. Она действительно сама загубила свою жизнь.

– Простите, – сказал Палму, – но у нас есть веские основания полагать, что ее жизнь загубил майор Ваденблик – если воспользоваться вашим выражением. А Анникка оказалась очевидцем происшествия. Затем майор Ваденблик устранил и этого единственного свидетеля. Вне всякого сомнения, после того, как получил предупреждение – потому что наш визит к нему был ошибкой. Должен прямо признать – это мой просчет. И майор не хотел полагаться на волю случая: нервы вашей сестры были и в самом деле не в порядке. Это сразу бросалось в глаза.

– И вы можете выступить свидетелями? – заинтересовался Мелконен. – Этого достаточно, чтобы признать завещание недействительным?

К великому сожалению, я должен был ответить отрицательно. Как юрист.

– Но мы приложим все усилия, чтобы привлечь майора Ваденблика к суду по обвинению в убийстве, – сказал я. – У меня нет ни малейшего сомнения, что он убил и другую вашу сестру, свою новую супругу, – сбросил ее в море. Тот же почерк: там – шестой этаж, здесь – выступ скалы. Кроме того, у нас есть серьезные подозрения, что некий пожилой господин, по фамилии Нордберг, видел в телескоп, как майор выталкивал в окно вашу сестру Майре. Этого господина майор тоже убил, когда тот пытался его шантажировать. А Анникка…

Я собирался как раз сообщить о том, что Анникка, со своей стороны, заплатила Нордбергу полтора миллиона, но Палму с такой силой врезал мне по голени, что я охнул и схватился за ногу.

– Что такое? – участливо спросил Мелконен.

– Нашего командира, очевидно, посетила новая идея, – хладнокровно пояснил Палму. – С ним это случается. Но на самом деле он хотел сказать, что нам нужна ваша помощь. В получении некоторых сведений, необходимых для предъявления обвинения в убийстве.

– Это довольно щекотливая ситуация, – заколебался директор-распорядитель. – Он как-никак держатель наших акций. Впрочем… хорошо, именно потому, что у него наши акции… Я постараюсь помочь, чем смогу. Правда, не представляю, в чем может выразиться моя помощь.

– У вас есть влияние, авторитет, – сказал Палму, прямо глядя в глаза Мелконену. – Мы полицейские – мелкие сошки; мы умудряемся исполнять наши должности, получая за это гроши… Так вот: если мы явимся в банк или к адвокату, от нас отделаются пустыми фразами. У нас даже нет формального права обследовать место гибели вашей единокровной сестры. Но если вы дадите нам рекомендацию и пообещаете свою поддержку, например, в банках…

– Безусловно, – охотно согласился Мелконен. – Если вы сумеете посадить этого человека как убийцу, его право наследования автоматически аннулируется, как в случае с Майре. У него не окажется контрольного пакета акций. И в идеале завещание тоже будет признано недействительным. Знаете что: если вы распутаете это кошмарное дело, я хорошо заплачу…

Палму предостерегающе кашлянул. Аарне Мелконен смутился:

– Я хотел сказать, что охотно сделаю пожертвование… ну, хотя бы в ваш сиротский фонд, если он у вас есть…

И в этот счастливый миг меня осенило.

– На хор! – выкрикнул я. – У нас мужской хор. Если можно, на поездку хора в Копенгаген, с концертом. На всех не хватает денег…

– Пустяки, – пренебрежительно отозвался Мелконен. – Сколько вас едет?

По нашим скромным подсчетам, в лучшем случае могли поехать двадцать четыре человека.

– Сорок восемь, – отважно соврал я, сердце у меня выпрыгивало.

– Хоть сто, – пообещал Аарне Мелконен. – Значит, по рукам. Чек получите в тот же день, когда майор Ваденблик окажется за решеткой.

– Дорожные расходы, проживание и все прочее? – спросил я, не веря своим ушам.

– Все! – сделал он широкий жест.

Пожалуй, даже Матисс в эту незабываемую минуту показался мне поблекшим.

Мы спускались на лифте, обитом панелями из дорогого дерева. Я ухватил Палму за лацканы, хорошенько встряхнул и пригрозил:

– Если ты не распутаешь это дело, Палму, прощения не жди! Сам подумай: сто человек! Все! Даже со скромными данными… Да весь Копенгаген задрожит, когда мы в полный голос запоем: «Это земля…»

– Только не в лифте! – ужаснулся Палму и, чуть помолчав, насмешливо заметил: – Подумаешь, несколько человек съездят в Копенгаген! А ты уже готов на уши встать. Из-за таких пустяков! Ты, как всегда, не улавливаешь сути вопроса. Ведь Мелконен в одно прекрасное мгновение станет обладателем всех акций. Ну, почти всех, девяноста процентов. Боже милостивый, да за это он мог подарить городу новое здание для Полицейского управления!

Палму преувеличивал. А может, и нет, кто его знает. Я прикинул.

– Нет, – сказал я, – не получится. Ты забыл о налоге с наследства, он ведь прогрессивный. Тем более тут наследство по боковой линии. Ты даже не представляешь, в какие суммы это выльется. У нас таким образом происходит обобществление. Но тихонько, под шумок. Чтобы дуракам незаметнее было.

Двери лифта открылись.

– Пошли, – коротко сказал Палму.

Мы вернулись к себе. И, ей-богу, мне было приятно сидеть за своим скромным письменным столом в своем скромном кабинетике. С недавно покрашенными чистыми стенами. И на твердом стуле. Правда, Матисса тут не было. Ничего, кроме карты Хельсинки, у меня не висело. Но ведь и язвы желудка я мог не опасаться. И тромба в сердце, наверно, тоже…

Мы погрузились в работу. То бишь Палму и ребята погрузились, а я за них отвечал и их организовывал. Согласно указаниям Палму. Невидимая сила открывала нам все двери – даже банковские сейфы и тайники. Но это я, разумеется, не афишировал. Мне самому не верилось. Даже шеф полиции дивился и ухмылялся себе под нос, слушая, как мы хозяйничали в … – нет, не могу сказать, где. Но он-то должен был знать все – ведь непременно найдется кто-нибудь, кто станет жаловаться, кляузничать и прочее.

Перво-наперво мы насели на Линнанмяки. Но там нам ничего узнать не удалось. Строители даже писка не слышали. Майор некоторое время был с ними и отдавал распоряжения, а потом стал удивляться, куда это задевалась его молодая супруга. Он сам заметил ее – внизу, волны били ее о камни. И сам, рискуя жизнью, спустился по скале за телом своей жены. Их обоих сняли оттуда на лодке. Майор был совершенно сломлен. Рабочие тоже очень печалились. И, качая головами, показывали то место, откуда майор спустился вниз почти по отвесной скале. Вот это настоящий мужчина! Хоть и орет иногда как бешеный, если разозлится. Но они бы ни за какие деньги не полезли вниз!

На площадке, вернее, на выступе скалы никаких следов не осталось. На теле тоже, то есть следов иных повреждений – кроме тех, что были получены в результате падения и действия волн, швырявших тело на скалу, – не было… Майор переживал потерю мужественно.

– Сколько раз я предупреждал ее! – сокрушался он. – Но женщины вообще упрямы, а Анникка тем паче… Если бы она меня послушалась!

Н-да, не везло майору в браке… Как оказалось, он не заставлял жену идти туда, на скалу, это засвидетельствовали строители. Пошла по собственной воле, с гордо поднятой головою.

Гордо поднятой держал голову и майор. Он встречал нас в своем поместье на пороге дома, отечески положив руку на плечо сына. Этот чертенок при виде нас состроил гримасу. А нам ничего не оставалось, как с подобающим видом принести глубокие соболезнования.

В четверг мы провожали на пристани Лююли Хартола, экономку, если вы помните. Трезвая, она была молчалива и смотрела на нас исподлобья. Что она лобызала Палму, она не помнила. Все-таки мы сумели выяснить, что в тот раз, когда Майре Ваденблик чуть не сгорела в постели, майора в городе не было, он находился в имении. Это она, Лююли, почувствовала запах гари, потому что ей не спалось. А госпожа была в таком жалком состоянии, что врач вынужден был дать ей успокоительное.

Известный терапевт, которого мы посетили, нисколько не важничал, немедленно оставил своего пациента и охотно стал отвечать на наши вопросы. Что значит протекция директора-распорядителя Мелконена!

– Совершенно справедливо, – подтвердил он. – Госпожа Ваденблик действительно продолжительное время после периода запоя принимала морфий. Иные средства не помогали. В принципе эти уколы свалят и быка, если назначать большую дозу. Но я, конечно, не назначал: мне нужно было сначала добиться хорошего сна у пациентки, после этого я мог начинать собственно лечение. Как раз в такой период меня и разбудили среди ночи: звонила она сама и плакалась в трубку. Если бы это был кто-то другой, я бы не поехал. Госпожа Ваденблик была прекрасная женщина, в своем роде… Я посидел возле нее, подождал, пока подействует укол. Я никогда не уходил, пока твердо не был уверен, что она заснула. И сигареты я убрал – вынес в соседнюю комнату. Человеку, принявшему морфий, категорически нельзя курить. Но она, по-видимому, проснулась и сама принесла сигареты. Все остальные спали… Однажды она так же вот поднялась вскоре после моего ухода и прокралась к бару. Она сама мне потом призналась… – Доктор поправил очки и внимательно посмотрел на нас. – Да, прекрасная женщина, – повторил он. – Не стоит ее осуждать. Может, это даже к лучшему… Но если бы майор потрудился позвонить мне в тот вечер, уверяю вас, никакого самоубийства не произошло бы. Я сделал бы ей укол, посидел бы рядом, подержал ее за руку, послушал пьяный вздор. Когда вот так сидишь и слушаешь, можно думать о чем угодно. Лично я всегда решаю шахматные задачи. У каждого свои увлечения. Помимо работы, я имею в виду. Но у госпожи Ваденблик увлечений не было. Это ее и убило. Работой для нее была светская жизнь и выпивка. И не было ничего, на что можно было бы отвлечься.

– Не все же умеют играть в шахматы, – с приятной улыбкой сказал Палму.

– Это верно, женщины в шахматы играют неважно, – согласился врач. – Но майор Ваденблик совершенно неправильно обращался со своей женой. Психологически неверно: бил по лицу, насильно укладывал в постель, запирал шкафы, прятал бутылки. С алког… с дипсоманией таким способом бороться бесполезно. Это болезнь. И обычно наследственная. Горный советник Мелконен… – Он осекся на середине фразы и хлопнул себя по губам. – Н-да, это к нашему разговору не имеет прямого отношения, но господин Мелконен просил меня быть с вами предельно откровенным. Так вот: горный советник Мелконен временами тоже предавался этой слабости. Выпускал пар, как он выражался. Устраивал заранее все свои дела так, чтобы его на уик-энде никто не беспокоил. При этом никаких скандальных историй! Он просто снимал номер в первоклассном отеле, в шерстяных носках забирался на постель и выпивал зараз четыре бутылки коньяку. Потом, конечно, мучился тяжелым похмельем, но напряжение снимал. Все-таки на нем лежал непомерный груз – ответственности я имею в виду, а дети его, увы, мало радовали. Второй брак… впрочем, это уже определенно не имеет отношения к теме нашего разговора. Достаточно сказать, что его вторая жена, мать Анникки, была женщиной скверной и злобной. Полной противоположностью первой жены – матери Аарне и Майре. Та была чудесная.

– Значит, вы полагаете, что Анникка была недобрым человеком? – вмешался я. – То есть с точки зрения наследственности, по материнской линии?

Доктор покачал головой.

– Не стоит преувеличивать, – предостерег он. – Недоброта недоброте рознь, смотря с чем сравнивать. Да, по сравнению с Майре Анникка была недоброй, но зато рядом с майором это был мягкий воск. Вообще наследственную предрасположенность можно уподобить фундаменту, на котором человек сам возводит свое здание.

– Фундамент, – сказал Палму, медленно поднимаясь с застывшим взглядом, словно ему стало плохо. – Доктор, дайте мне сердечное, скорее!

– Это переутомление! – озабоченно сказал я. – Недосыпание, нерегулярное питание… Бич нашей полицейской жизни.

Но доктор уже держал наготове таблетку и наливал из графина воду, поглядывая на Палму профессиональным взглядом.

– Ничего серьезного, – заверил он, опытной рукой нащупав пульс. – Я сам принимаю эти таблетки. Я с удовольствием послушаю и осмотрю комиссара, если он пожелает. За счет компании, разумеется.

Но Палму не пожелал.

– Уже все прошло, – вдруг заявил он сердитым тоном и вырвал у врача руку. – Мы и так задержали вас слишком долго. Ваши пациенты уже выстроились в очередь в приемной.

Мы поблагодарили врача и ретировались…

О нашем расследовании мне осталось рассказать совсем немного. Прошла неделя, но все шаги, предпринятые в разных направлениях, не дали результатов. Плюс минус ноль. Если сначала нам сопутствовала удача, то конец ознаменовался решительным невезением. За что бы мы ни брались, всюду упирались в глухую стену.

Да, мы выяснили, что майор Ваденблик взял в долг деньги под будущий капитал. Много денег, на восстановление поместья. А девятого сентября взял в долг еще три с половиной миллиона, наличными. Впрочем, в этом ничего странного не было: он и раньше скупал земли вокруг своего имения, а деревенские жители, как известно, предпочитают иметь дело с живыми деньгами, а не с направлениями в кооперативную кассу. Или в местный сберегательный банк… Далее мы узнали, что в банках не имеют обыкновения записывать номера выдаваемых банкнотов, разве что в случае крайней необходимости. Просто не успевают. У кассиров других забот хватает… Вот такая ерунда!

Поэтому когда старик Нордберг в одночасье перевел на счет строительной фирмы два миллиона, а еще один миллион положил на книжку, объясняя все это выигрышем в денежной лотерее, в филиале банка и глазом не моргнули. Напротив, очень даже порадовались за такого приятного человека, всегда доброжелательного и обходительного. Тем более что господин Нордберг составил когда-то гороскоп и кассирше и предупредил ее о грозящей опасности: она успела дать знать в центральную контору о чеке на необычайно крупную сумму, выписанном в какой-то лесопильной компании. Человек, предъявивший чек, успел улизнуть, но факт подлога был установлен… Я рассказываю все это только для того, чтобы объяснить, почему кассирше не могло прийти в голову записать номера купюр.

Красноперого господина мы искали очень усердно и даже поместили объявление в газете с его описанием и просьбой откликнуться. Мы хотели выяснить, не заметил ли он чего-нибудь особенного, какой-нибудь мелочи, пока место происшествия было еще в полной сохранности и не вытоптано… Но господин не объявился.

– Вот она, жизнь! – философски замечал Палму. – Нет никого опаснее хладнокровного и наглого убийцы. И чем больше на его счету убийств, тем вернее он попадается. Практика это подтверждает. Ты об этом наверняка читал – в детективных романах, разумеется. А что мы знаем об Анникке? – продолжал он. – Недобрая нервнобольная особа. Может, она и есть убийца?.. Нордберг сначала добродушнейшим образом вымогает у майора три с половиной миллиона, а затем обращается к Анникке, когда видит, что из майора больше не выжмешь. Это при условии, что майор – очевидец, а убийство совершено Анниккой. Та сначала собралась заплатить, сняла деньги, но передумала. И убила старика. Ты заметил, какие у нее были огромные ноги? Чудовищного размера!