Текст книги "Современный финский детектив"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Мика Тойми Валтари
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 38 страниц)

Глава девятая

Я тяжело плюхнулся на стул. Открыл было рот… И забыл его закрыть, потому что Палму говорил всерьез. Без всяких шуток. И он не был пьян.

Глядя на меня с состраданием, он произнес:

– Неужели ты в самом деле не видел по лицу Вилле, что это никакой не убийца? И ведь достаточно было одного телефонного звонка, чтобы весь твой карточный домик разлетелся в пух и прах!

Я вытаращил глаза.

– Куда ты звонил? – ошеломленно спросил я.

– Даже не я, – сказал Палму, – а Тяхтинен, я ему поручил. Начальнику конторы, конечно, домой. Тому, кто занимается проведением денежных лотерей.

– Ну и что? – Я ничего не понимал.

– Главный августовский приз был отправлен в Рованиеми, – сообщил Палму как ни в чем не бывало. – Так что старик Нордберг его не получал. И никакие деньги у него не пропадали. Вот в чем закавыка.

– Но ведь Нордберг получил же деньги, – возразил я. – Девушка ведь говорила! И я своими глазами видел его банковские книжки. Да они же тут, в сейфе, ты же сам их вчера положил туда! И перестань морочить мне голову!!

– Что он получил деньги, спору нет, – терпеливо сказал Палму. – Откуда-то. Но откуда – неизвестно. Поэтому ему и пришлось выдумывать про этот главный приз, чтобы объяснить девушке происхождение денег. Заметь: через три дня после того, как она ему сказала о своей беременности. Быстро сработано, а? Разбогател в одночасье, неожиданно для всех. Впрочем, об этом моменте их жизни мы знаем только по рассказам девушки. Хотя ее я ни в чем не подозреваю.

Мой разум отказывался понимать что-либо.

– Ты разве не помнишь, что Вилле во всем признался? – выкрикнул я. – Ты забыл об этом?

– Он ни словом не упомянул об убийстве, – возразил Палму. – И я примерно представляю, что он имел в виду. Ведь он очень честный. И тяжело переживает все это. Но мы можем пойти спросить его самого, тогда все окончательно разъяснится.

Палму видел, что мне нужно привести в порядок спутанные мысли. И деликатно изобрел предлог, чтобы дать мне время. Сейчас я не старался пройти весь длинный путь до печальной обители побыстрее. И куда девалась бодрая пружинистая походка? Я едва передвигал ноги, тащился, как какой-то паралитик.

Старый Алпио был в тревоге и просительно заглядывал мне в глаза. Очевидно, он успел прочитать газеты. Вилле же пребывал в счастливом неведении. В чистенькой больничной камере он играл с Алпио в шашки, сидя на койке. Он поднял голову и с веселой улыбкой осведомился:

– Добрый день, а Саара скоро придет?

Только когда Алпио легонько подтолкнул его, он догадался встать. Что делать, бедняга не получил домашнего воспитания.

Но волосы свои он причесал, нижняя губа его больше не висела, и слюна с нее не капала, и вообще вид у него был куда симпатичнее, чем во время сна. И он казался спокойнее благодаря стараниям Алпио. Алпио придвинул мне табуретку. Палму разместился рядом с Вилле на краю кровати, попыхивая трубкой. Машинально я предложил закурить и Вилле. Курить, разумеется, ему не следовало: он хотя и вымахал как каланча, но тощий был невероятно. Однако я хотел быть дружелюбным. По-прежнему. Несмотря ни на что.

Алпио деликатно вышел в коридор. Я посмотрел Вилле в глаза. Он не отвел их, глядел на меня прямо и честно.

– Шашки – излюбленная игра Алпио, – заметил Палму, указывая трубкой на доску. – Он тебя, наверно, обставит.

– Не-а! – гордо заявил Вилле. – У нас в детдоме тоже были шашки…

Нахмурившись, он осекся.

– Смотри-ка, действительно! – восхитился Палму. – А вот наши редко обыгрывают Алпио. Ты, должно быть, мозговитый парень, раз можешь оставить его с носом!

Вилле просиял. Даже малейшая похвала оказывала благотворное действие на его психику.

– Вот что, ты не пугайся, Вилле, – продолжал Палму, – но мы хотим узнать, в чем именно ты собирался признаться вчера вечером? Кроме этой аварии. Но там ведь не ты вел машину. Так что и отвечать придется Арске. Вчера не хотелось тебя расспрашивать, ты плохо себя чувствовал. Начальник у нас большой души человек!

Вилле доверчиво отнесся к его словам и посмотрел на меня с уважением. Потом потер ладони, словно вытирая испарину.

– Я вот в чем хотел, – начал он глуховатым голосом, – в том, что телефон разломал в будке. Трубку оторвал. И справочник тоже. Вразнос пошел. Я здорово разозлился! – Его голос опять зазвенел. – Я ведь тоже треснулся, когда мы врезались, и хотел позвонить Сааре и спросить, что надо теперь делать. Если б она велела, я бы сразу пошел в полицию и заявил. На Арску я бы наплевал, если б Саара сказала. Я ведь думал, что все равно теперь попаду в тюрьму из-за этой витрины. Как будто я один виноват! Меня ж толкнули! Вот констебль Алпио вчера сказал, что я, может, отделаюсь одним предупреждением, раз мне семнадцать. А мне завтра исполнится восемнадцать! Но Алпио сказал, что, значит, мне повезло.

Парень весело засмеялся. Палму воспользовался паузой и спросил:

– А почему ты так разозлился на телефонный аппарат?

– Да у меня была всего одна монетка, – с готовностью отозвался Вилле, – а отец Саары, как только услышал, что это я, сразу хлоп трубку! Он мне запрещает звонить. Обзывает меня по-всякому и говорит, что убьет, если я осмелюсь хоть раз подойти к Сааре. Но я его не боюсь. Пусть убивает… Ну вот, поэтому я и разозлился, что он не позвал Саару, а бросил трубку. А у меня не было больше монет. Ну, меня зло и взяло. Я трубку-то оторвал, а по аппарату врезал кулаком. Он сразу сломался. Но ведь я ж не просто из хулиганства! И Алпио говорит, что это смягчающие обстоятельства – что меня зло взяло. Алпио говорит, что у вас человеку всегда поверят, если он говорит правду и ничего не скрывает. И что никого тут не бьют, как чуваки рассказывают. Все это вранье… Да и Арска все врет, говорит, что умеет водить машину! Умеет он!

Судя по всему, прежние идолы Вилле пали, и их место досталось Алпио.

– Значит, об убийстве ты ничего не знаешь? – спросил Палму.

– Вот хоть режьте! – и он провел ребром ладони по горлу. – Дядя Фредрик один-единственный ко мне здорово относился. Кроме Саары, конечно. Сроду я его не огорчал и вообще… Но в тот раз он так ужасно рассердился, жуть просто… Мы разругались, и я несколько дней дулся на него, потому что мне ведь тоже было не по себе… Ну вот, а в тот вечер я встретился с ним на холме, и мы все выяснили, и он обещал мне отдать телескоп. Насовсем отдать, подарить то есть.

Вилле с надеждой поглядел на нас. Но Палму сидел с непроницаемой физиономией и только кивнул, чтобы тот продолжал. Но пыл Вилле заметно угас.

– Вы что, не верите?! – жалобно спросил он. – Но у меня, правда, не было ни гроша, а мне надо было зайти за Саарой в кафе. И потом, меня все-таки мучила совесть из-за дяди Фредрика. Ну, я и пошел на Обсерваторский холм, подумал, что он уж точно придет в последний раз посмотреть на звезды. Перед переездом то есть. Небо, правда, было в облаках, но он в самом деле стоял там.

– Когда это было? – спросил Палму.

– У меня ж нет часов, – спокойно сказал Вилле как о само собой разумеющемся. – Около десяти, наверно. Но дядя Фредрик был на своем обычном месте. Он надеялся, что небо еще расчистится. Сказал, что побудет до двенадцати. Понимаете, от его нового дома ходить было б далеко. А он жаловался на одышку. И руки у него дрожали, и еще он сосал нитро… нитро… в общем, какой-то нитро, то есть клал таблетку под язык. Он боялся, что у него сердце схватит. Поэтому он и сказал, что больше не сможет таскать телескоп, и обещал отдать его мне, если я сам приду и заберу его после двенадцати. Чтобы ему больше не носить его домой. – Вилле втянул носом воздух и уставился в пол. – А потом дядя дал мне двести марок и велел купить мороженое. Он бы дал еще, но у него не было больше в бумажнике. И показал мне марку с типографским браком, «Цеппелина» – может, знаете? Она жутко дорогая, и дядя страшно гордился ею. Он ее только что, вечером, выменял у одного такого… у Кеттунена. Он сказал, что теперь все пойдет отлично и что предсказания звезд для него благоприятные. Вот. А что они знали, эти звезды…

Вилле заплакал. Н-да, нервный парень. Мы сделали вид, что не замечаем его слез. Громко высморкавшись в носовой платок, он продолжил:

– Я, честное слово, собирался подождать Саару в кафе, а потом вместе с ней пойти на холм за телескопом. Хотя папаша ее жутко ярится, когда Саара приходит поздно… Ну и ладно, что на него обращать внимание, раз она переедет к дяде! А ей можно будет теперь переехать? Дядя ведь умер… Дядя говорил, что написал завещание – чтобы все оставить Сааре. Ведь завещание – это такая бумага, в которой объявляют последнюю волю, а внизу подписываются свидетели, да?

– В общих чертах да, – подтвердил я как юрист – он как будто хотел юридической консультации.

– Ну вот! – удовлетворенно заметил Вилле, но опять помрачнел. – Нет, ничего эти звезды не знают… Потому что с этого момента все и покатилось. Я налетел на Арску, а он придумал подразнить этого гада, этого злобного индюка, вышибалу их. Налил в бутылку воды, сунул ее в карман, ну и мы как будто пили – ведь этот гад приставал к Сааре, а что я могу ему сделать, когда он бывший боксер! А потом еще окно разлетелось… Меня запихнули в «воронок»… Но в отделении было ничего, у меня только имя спросили и адрес… Комиссар попался хороший мужик. Даже не ругал. Но меня все равно зло взяло – ведь придется платить за эту дурацкую витрину! Двадцать или тридцать тысяч! Арска-то, конечно, смылся с Кайей… Но ничего, зато он как верный друг ждал на улице, когда меня выпустят. Ну, он и спросил, не хочу ли я с ними прокатиться или, мол, в штаны наложу, как сопливый пацан… Он уже и «мерседес» присмотрел, прямо новехонький. Ох, ну и здорово же он шел, мотора вообще не слыхать! Хозяин там щелку оставил, в окне, ну а Арске открыть дверцу – плевое дело… А дальше вы сами знаете…

– Так ты забрал телескоп возле Памятника? – спросил я. – И больше дядю Фредрика не видел?

– Нет, – твердо ответил Вилле. – Я прямо обалдел, как это телескоп стоит, а дяди нет. Но я даже и не подумал смотреть в кустах, я решил, что он мне его оставил – знал, что я за ним приду, а самому ему было тяжело тащить телескоп домой. Времени-то уже было много, к часу наверно.

– А зачем ты приволок телескоп в Пассаж? – с любопытством спросил Палму.

– А я им очень гордился, – бесхитростно ответил Вилле. – У меня ж никогда ничего своего не было, совсем своего. Даже вот тряпок. Я только старье донашиваю. А мне хотелось, чтоб все чуваки видели… И это было по пути – я ведь шел Сааре помогать, вещи носить, в общем, переезжать. И случайно у киоска заглянул в газету, а там про аварию… Ну, я и перетрухнул. Даже про телескоп забыл. Так сильно перетрухнул.

Говорить больше было не о чем. Подавленный, я тоже закурил. Палму по-прежнему дымил своей трубкой. Все молчали. Наконец я раскрыл рот, но Палму опередил меня:

– Не пугайся, Вилле, но ты наверняка понимаешь, что убийство вашего дяди Фредрика – дело серьезное. И вот наш начальник придумал такой ход – очень хитрый! Ты пару деньков еще пробудешь здесь, воспользуешься, так сказать, нашим гостеприимством. Кстати, придешь в норму, Алпио за тобой поухаживает. И Саара будет тебя каждый день навещать, а потом ты сможешь выходить во двор, поможешь патрульным машины мыть. – Лицо Вилле просияло. А Палму безмятежно продолжал, не глядя в мою сторону: – Понимаешь, этот убийца дяди Фредрика очень осторожный и хитрый. И когда он узнает, что – гм – подозревают тебя, что ты задержан и тебе будет предъявлено обвинение, тогда он почувствует себя в безопасности.

– Но я не… – растерянно начал Вилле.

– Ну, разумеется, нет, – успокоил его Палму. – Но наш начальник решил, что будет лучше, если газеты напишут именно так. Не волнуйся: твое имя нигде не упоминается, фотографий тоже нет, поскольку ты несовершеннолетний, но я думаю, что для твоего – гм – душевного спокойствия тебе лучше пока газеты не читать. Потом как-нибудь прочтешь, когда все будет позади.

Я решил внести и свою лепту.

– У тебя, Вилле, завтра день рождения, так что жди именинный пирог, – пообещал я. – А вот когда вся эта черт… проклятая история закончится, ты сможешь добровольцем пойти в армию. Тогда многие твои проблемы будут решены. Знаешь что, устрою-ка я тебя в автобатальон! Ты сможешь остаться в Хельсинки и почаще видеться с Саарой – как только служба позволит. А после армии получишь шоферские права!

Горящий взор Вилле уже устремился в прекрасное будущее, но вдруг какая-то мысль заставила его помрачнеть.

– Да нет, ничего, наверно, не выйдет, – с сомнением заметил он. – Туда ведь тоже много желающих!

– У добровольцев есть преимущественное право, – поспешно сказал я. – Я сам… ну или наш начальник отдела – он, конечно же, лично знает командира автобатальона. И тот безусловно поможет, если мы попросим. И если ты, со своей стороны, поможешь нам.

Вилле обдумывал предложение. Я напряженно ждал, не сводя с него взгляда. Наконец он проговорил с кислой миной:

– Вот не пойму – что им, трудно напечатать мою фотографию?! Тогда уж все увидели бы, какой я крепкий чувак!

В это мгновение я услышал стук каблуков, торопливо цокающих по коридору, а в следующее их владелица тигрицей влетела в камеру, хлопнув с размаху дверью, готовая одновременно испепелить нас взглядом и разорвать на части. Это была, конечно же, она – попечительница несовершеннолетних! На какую-то долю секунды она опешила, застав столь мирную картину, но тут же обрела боевую форму и набросилась на меня.

– Больничная камера! – воскликнула она дрожащим от негодования голосом. – Разумеется! Довели мальчика, вытягивая у него признание! Посмотрите, какой он худой, какой бледный! – Она погладила Вилле по голове, потрепала по щеке и успокоительным тоном проговорила: – Ну что, все теперь в порядке? Ты мне только скажи, если они будут плохо с тобой обращаться! Я уж разберусь с этим судьей. Давно, давно пора! Он у меня узнает, как издеваться над детьми!

Вилле совсем смутился и боялся рот раскрыть. Но в коридоре снова послышались шаги, уже более легкие, и в двери нерешительно показалась Саара Похъянвуори в сопровождении Алпио. И если бы яркий дневной свет не заливал всю камеру, то ее осветила бы лучезарная улыбка девушки. Правда, когда она заметила меня, улыбка на ее лице погасла.

– Как вам не стыдно, разве Вилле психопат! – возбужденно проговорила она.

– Психопат! – заявила тигрица, прикрывая подопечного грудью. – Вилле безусловно психопат! У нас будут бумаги, подтверждающие…

Силы мои иссякли. Я встал.

– Пойдем, – сказал я Палму. – Нам пора заняться другими делами.

И мы оставили женщин выяснять вопрос душевного здоровья Вилле и его природных склонностей. Алпио тоже куда-то испарился – притом без моего разрешения. Мы же двинулись в путь по коридорам, полным печали и рухнувших надежд. На этот раз моих.

– Ты заметил? – спросил я Палму уже в кабинете, когда мы уселись друг против друга. – Девушка, по-моему, не так уж была возмущена. Хотя газеты написали о Вилле черт знает что!

– Ее, наверно, Кокки предупредил, – спокойно заметил Палму. – Дело в том, что Кокки с двумя своими приятелями каждый месяц покупает лотерейные билеты. Они даже как-то выиграли десять тысяч. И он точно помнил, что августовский выигрыш отправили в Рованиеми. Ну, он мне и мигнул за твоей спиной, что тут дело нечисто.

Я ничего не сказал.

– Ну вот, – продолжал Палму, – спать я все равно не сплю. И что мне, старику, дрыхнуть? Пусть молодые спят, им сон нужен. А я ночью порылся в архиве, а утром мы всей оравой нагрянули к той милейшей даме, то есть не совсем к ней, – в общем, на Матросскую улицу. Там, конечно, нам не очень обрадовались: все-таки воскресное утро, люди спят… Но зато мы всех застали и со всеми побеседовали. И выяснили, что в ночь с пятницы на субботу чужих во дворе никто не видел. Ни чужих людей, ни каких-либо происшествий – ничего необычного. Барышня Похъянвуори была единственной, кто видел этого подвыпившего субъекта – того, который не мог открыть калитку. И ковырялся в замке. Там в самом деле замок зловредный…

Здесь, пока я не забыл, я хотел бы вскользь коснуться некоторых стилистических вопросов, которые мне пришлось решать. Не скрою, у меня была сначала мысль передать весь разговор с Вилле на сленге, благо это нынче модно. Я попытался и пришел от своей попытки в ужас. Тогда я решил посоветоваться с одним писателем, уже имевшим опыт… С писателем старшего поколения. Нет-нет, не Валтари! Он же академик! Какие у него могут быть проблемы стиля, он знай себе блюдет языковую норму – других проблем у него нет. Молодые, с моей точки зрения, тоже не ахти. Конечно, есть Пентти Саарикоски, но и он в яблочко не попадает. Так мне кажется. А я с ним неплохо знаком! Впрочем, о них лучше вовсе не писать, а то они могут и в суд потянуть. Эти молодые насчет своей чести очень чувствительны.

Так вот: пожилой писатель совсем скуксился, когда я заговорил с ним об интересующем меня предмете. И кисло заметил, что в наши дни это верный путь к успеху: чем больше в книге сленга и ругательств, тем скорее ее объявят высокохудожественным произведением. Я, разумеется, заверил его, что для меня этот путь решительно неприемлем и что я никогда по нему не пойду. Уяснив таким образом ситуацию, он посоветовал мне писать, употребляя нормальный финский язык, чтобы и пожилые люди могли все понимать и не раздражаться. Ведь это они покупают книги и платят за них деньги. Отнюдь не молодежь! У тех на книги денег нет. Так мне сказал пожилой писатель. (Специально подчеркиваю, что это именно его суждение, а не мое.)

Еще он сказал, что я могу там и сям как бы невзначай вкраплять обычную разговорную речь – речь культурного человека, скажем кандидата юридических наук. Но тут, предупредил он, важно не переборщить! А поскольку я сам не имею привычки сильно выражаться – недаром мне мама в детстве мыла рот с мылом! – то и в моем тексте ругательств почти нет. Разве что в двух-трех местах – только для того, чтобы показать, что, если я захочу, вполне могу и ругнуться!

Впрочем, не знаю, насколько интересно входить в эти стилистические тонкости, и поэтому продолжу свой рассказ. Если вы помните, говорил Палму.

– Н-да, – сказал он, – Матросская нас ничем не порадовала. Кроме хорошего кофе. Конечно, не по две ложки на чашку – эта милая дама не столь состоятельна, хотя у нее телефон и все прочее. Но на след мы все же ухитрились выйти, в архиве докопались. – Он смущенно пожевал трубку. – На самом деле остался один невыясненный момент, – признался он. – Прямо-таки загадочный. Мальчики перелопатили телефонные и адресные книги от корки до корки, но ни у одной дамы с фамилией Пелтонен шотландского терьера не оказалось. Нашли одного сенбернара и одного сеттера – чего ради они держат в городе это несчастное животное – ума не приложу, только мучают его! Но барышня Пелтонен – та, которая нашла труп, – как сквозь землю провалилась! А она могла бы припомнить одну детальку, мелочь в сущности, я о ней даже и не думал раньше, но это нам здорово могло бы помочь.

– Я ее уже допросил, – тихо произнес я.

В кои-то веки мне удалось удивить Палму по-настоящему. У него даже трубка изо рта вывалилась. И пока он ползал по полу, отыскивая ее, я сдержанно продолжал:

– Меня тоже угостили кофе, двумя рогаликами и печеньем. В этой обстановке я и снимал допрос и выяснил все, вплоть до мельчайших деталей. Но она не вспомнила ничего такого, что могло бы нам помочь, кроме… Да, между прочим, ее фамилия не Пелтонен, а Пелконен. Патрульные перепутали. Или не расслышали – неважно! А твои мальчики скорее нашли бы ее, если бы справились в городском клубе собаководов.

– Ну конечно, они пытались, – сказал Палму, но в воскресное утро там никого нет. Погоди-ка, я пойду скажу им, чтоб зря не возились, что ты сам все выяснил.

Он быстро вышел, а я наконец-то понял, что именно не дает мне покоя все утро. И когда Палму вернулся, я все подробно пересказал ему. Услышав о господине с красным перышком на шляпе, он в сердцах проговорил:

– Конечно, это не имеет значения, но вот это его нежелание быть замешанным… Да, все мы, финны, такие!

Я оживился. Моему воображению был дан толчок.

– Убийца возвращается на место преступления? – осторожно предположил я. – Это необъяснимо, но происходит в тысяче случаев…

Палму стукнул себя по колену, и лицо его перекосилось, как от кислятины.

– Эт-то твое воображение! – воскликнул он. – Конечно, неплохо бы у этого красноперого господина снять свидетельские показания. Приметы есть, найдем. Тут ты не беспокойся.

Скажу сразу, что в этом пункте Палму дал маху. Да еще какого! Дело оказалось совсем не таким легким, а значение красноперого господина неизмеримо большим, но об этом – в свое время.

Палму же сложил руки на груди и с самоуверенным видом насмешливо сказал:

– Ну хорошо, давай поглядим, что ты там навоображал. Ответь: какова причина убийства господина Нордберга?

– Нет, – торопливо возразил я, – давай лучше ты скажешь, что ты думаешь по этому поводу.

– Ладно, – с довольным видом согласился Палму. – Поначалу я думал, что это обычный разбор гомосексуалистов. Одинокий, холостяк, лицо разбито. У них ведь там свои дела, и они довольно часто начинают шантажировать свою жертву. Потому что эти люди – самые настоящие жертвы, гомики то есть. Они же никак не могут себя защитить.

– Но ведь старика Нордберга никто не шантажировал, – возразил я. – Наоборот, это он деньги получил. И потом – какой он гомик?! Ты с ума сошел! Мирный философ, сторонний наблюдатель людей и жизни.

– Все верно, – кивнул Палму. – Наблюдатель чужой жизни. И деньги получил – много и вдруг. Вот тут-то все дело для меня перевернулось и встало с головы на ноги. То есть я подумал, не шантажировал ли сам Нордберг кого-то.

– Да ты что! – возмутился я. – Такой тихий старик, добрый, приветливый. Это совершенный абсурд – в свете всего, что мы о нем знаем.

– Ну да, – подхватил Палму. – А что мы, собственно, о нем знаем? То, что нам рассказала барышня Похъянвуори. Правда, его соседи по дому примерно то же говорили. Странноватый, необычный, но человек хороший. И уж точно – мухи не обидит. И ни в чьи дела не лезет.

– Вот видишь! Почему и кого он стал бы шантажировать? – спросил я.

– Предположим, он случайно увидел что-то неожиданное, – сказал Палму и посмотрел на меня, склонив голову набок. – «Звезды расскажут тебе…» Ты что, не помнишь, как вчера вечером мы с тобой вместе распевали?

Мы распевали! Но я не стал уточнять эту деталь.

– «Звезды расскажут…» – машинально повторил я. – Ты хочешь сказать, что он увидел что-то такое на небе – что-то необычное?

– Ага, летающую тарелку, – процедил Палму сквозь зубы. Именно. Советую обратиться к Кархунену. Он про это все знает, знаком с научной фантастикой. Он точно опишет, как выглядел этот мальчик с пальчик, в шлеме с антенной, который кокнул Нордберга по черепушке, когда тот стал ему надоедать со своим телескопом.

– Я же не это имел в виду! – смущенно возразил я. – Нет, но летает же там всякое, какие-нибудь управляемые снаряды или что-то в этом роде. Мы же понятия не имеем, что теперь в небе творится! Может… может, Нордбергу заплатили, чтобы он не разглашал военную тайну!

– Ну что ты городишь! – жалостливо сказал Палму. – Ведь ты же не полный идиот!

– Не знаю, – упавшим голосом сказал я, – я не знаю, что он мог такого увидеть. Чтобы ему за молчание стали платить.

– Неужели, мой мальчик? – удивился Палму. – Я же повел тебя вчера вечером на Обсерваторский холм. Чтобы ты увидел собственными глазами и нащупал, так сказать, ниточку. Надеюсь, ты успел разглядеть на бедре у милой девушки родимое пятнышко? Прежде чем она натянула рубашку?

– Знаешь, никто не будет платить миллионы из-за того, что его увидели голым! А постель в телескоп не видна – если ты на это намекаешь, – раздраженно заметил я и, поколебавшись, добавил: – Конечно, для какого-нибудь развода это может иметь значение… – Последнее я произнес через силу: мой собственный опыт был не из приятных. – Но даже за такое свидетельство миллионы не платят!

– Как будто я имею в виду бракоразводные процессы, – презрительно отрезал Палму и яростно пососал пустую трубку. – Но что ты скажешь об убийстве? Свидетельство очевидца. Вот о чем речь!

– Об убийстве? – растерянно переспросил я. – Но старик уже убит. О чем ты говоришь?

– Одно убийство влечет за собой другое, – торжественно сообщил Палму. – За первым следует второе. Иногда и третье, если виновника не удается вовремя изловить. Хладнокровный убийца – худший из вредителей в человеческом обществе. Я ли не вдалбливал это тысячу раз в твою башку!

– Вдалбливал, вдалбливал, – поспешил я подтвердить. – Так ты полагаешь, что старик Нордберг случайно оказался свидетелем…

– Я не полагаю, а знаю, – заявил Палму и стукнул кулаком по куче папок. – «Полагать» уже ничего не надо. Вот тут все написано, черным по белому. Хотя и не печатное слово, но все же аккуратно напечатано на машинке – протоколы допросов! – Он придержал мою руку, когда я машинально потянулся за папкой. – В этой куче – все необычные происшествия за этот год, имевшие место на мысу, в районе Катаянокка и в восточной части парковой зоны, в Кайвопуйсто. Я сначала думал о контрабанде. Потом о наездах – ночных, разумеется. Такого я ничего не нашел, то есть ничего достаточно серьезного. Но между делом наткнулся на весьма любопытные документы. Тоже в Катаянокка. В ночь на восемнадцатое апреля примерно часа в три майор Ваденблик в своей квартире на шестом этаже принимал гостей. И вдруг ни с того ни с сего его жена выпрыгивает из окна. Очевидное самоубийство – так было признано. Все выглядело очень убедительно, и допрос проведен чисто формально. Были свидетели и все такое.

– Ваденблик, – я наморщил лоб, пытаясь вспомнить, кто это. – Из богатых, да?

– Чертовски богатых, – подтвердил Палму. – А жена – из семьи Мелконенов, дочь покойного горного советника. Я, помнится, тогда в апреле простуду схватил, но это, конечно, ничего не изменило бы. Дело было ясное как день.

– Начальник отдела лично просматривал протоколы допросов, – в некотором смущении заметил я. – Он еще сказал, что не стоит беспокоиться из-за таких людей. Да-да, я теперь точно все вспомнил. В этом деле все было ясно.

– Между прочим, шестой этаж отлично виден с Обсерваторского холма, – сказал Палму.

Я открыл папку и стал внимательно читать протоколы допросов, снятых по этому печальному делу. Очевидное самоубийство, места для сомнений не оставалось. Тяхтинен и Валста вели дело – очень тактично, добросовестно. В протоколах не за что было уцепиться. Ни малейшей зацепки.

Майре Ваденблик пила. Это было известно в Хельсинки всем – о чем и говорил протокол, правда в смягченных выражениях. Майор давал показания сдержанно. Большей частью он жил за городом, занимался имением. Единокровная сестра госпожи Ваденблик, Анникка Мелконен, также находилась в это время в квартире. Проживала вместе с сестрой. Ухаживала за ней. Разница в возрасте у сестер – три года. Покойный Мелконен еще в молодости остался вдовцом и вскоре женился снова. Умер, перетрудившись, в пятьдесят шесть лет от тромба в сердце. Болезнь больших начальников. Но зато его предприятия остались. И миллионы тоже. Они, насколько известно, составляли главную радость в жизни этого трудяги. Его сын, Аарне Мелконен, возглавляет ныне концерн. Так, теперь о самой Майре Ваденблик: два развода, состояла в третьем браке, детей нет, на момент самоубийства ей не было еще сорока.

Действительно ясное дело. Почтенный врач, известный и дорогой терапевт, пользовавший госпожу Ваденблик долгие годы, засвидетельствовал, что она злоупотребляла снотворным. И алкоголем – само собой. Опасное соединение. Однажды приняла чрезмерно большую дозу, потеряла сознание, лежа в постели, но ее успели вовремя доставить в больницу. В другой раз уронила зажженную сигарету на кровать и могла бы сгореть, если бы вовремя не заметили дым. Падение из окна – ее третья попытка покончить жизнь самоубийством. Большие деньги – плохой товарищ…

В тот апрельский вечер вся компания прибыла прямо из «Рыбацкой избы». Майор, который находился дома, проснулся и вышел, чтобы успокоить жену. Но та была в бешенстве, поносила супруга и велела ему взять свои вещи и немедленно убираться из дома. Майор тоже был сыт по горло такой жизнью и действительно пошел собирать свой чемодан. Остальные отправились на кухню опорожнять холодильник. Госпожа Ваденблик сказала, что пойдет посмотрит, в самом ли деле ее супруг собирает вещи. Сестра пошла следом. Майор объяснил, что на этот раз он твердо решил уйти. Что он больше не мог. В гостиной окно было открыто – чтобы выветривался табачный дым. И прежде чем сестра покойной и майор успели подбежать, госпожа Ваденблик прыгнула вниз. Только один раз пронзительно вскрикнула – и все, кто был в кухне, ринулись в зал, а несколько жильцов дома проснулись. Вот так. «Скорая помощь» уже не понадобилась.

Майор честно признался, что готов был сдержаться и перенести свой переезд на следующий день, когда его супруга проснется со свежей головой. Все знали невозможный язык госпожи Ваденблик. Язык рыночной торговки. Но больше всего майор устал от слез и извинений, которые ожидали его наутро. Супруга много раз грозилась покончить жизнь самоубийством. Это подтверждала и экономка.

Порядок наследования был обычным. Не существовало ни завещаний в пользу друг друга, ни брачного контракта. И главное не было ни неясных, ни спорных моментов. Два очевидца. И целая компания свидетелей – подвыпивших, но в меру, вполне способных разобраться в происходящем.

Я прочел протокол дважды.

– И каким способом ты намерен превратить это в убийство? – В моем тоне сквозило неподдельное сострадание.

Палму остервенело сосал пустую трубку.

– Чересчур очевидное самоубийство, – сказал он. – И это «чересчур» сомнительно. Кроме того, спустя два дня было полнолуние. И старик Нордберг вполне мог задержаться на Обсерваторском холме допоздна. Ночь была не холодная, было уже по-весеннему тепло. Я проверял. Предположим, что его внимание привлекли ярко освещенные окна на мысу, и он из чистого любопытства перед уходом посмотрел на них в телескоп. Он же был сторонним наблюдателем людей и их жизни. Как мы знаем… Не так много есть на свете людей, которые в одно мгновение, как фокусники, могут вытащить из кармана несколько миллионов. Причем наличными. А майор Ваденблик может. И Анникка Мелконен тоже. Она вместе с братом является наследницей, поскольку детей не было. Но еще у Анникки есть и другая доля наследства, доставшегося ей от отца, горного советника Мелконена… Все эти детали я уже уточнил – просто ради интереса – у одного своего знакомого, завсегдатая биржевого клуба.