Текст книги "Современный финский детектив"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Мика Тойми Валтари
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 38 страниц)

Что ж, хороший конец – делу венец! Мне остается только рассказать о загадке господина с красным перышком на шляпе. Собственно, если бы у меня достало терпения выслушать тогда в машине Кокки, давно раскрывшего его инкогнито, то никакой загадки бы не было. Но увы: для меня все раскрылось значительно позже. Тогда, когда я и вовсе забыл о нем: у меня за плечами была поездка в Копенгаген!

Как бы то ни было, но одним воскресным ноябрьским утром, часов примерно в десять, когда я еще нежился в объятиях Морфея – надеюсь, вы меня понимаете! – у меня зазвонил телефон. Нет-нет, ничего дурного! Звонила барышня Пелконен. И самым любезным образом приглашала меня на чашку утреннего кофе. Разумеется, я немедленно отправился, успев, однако, побриться.

За столом сидел Он. Тот самый господин.

Конечно, у него уже не было пера на голове, но я узнал его с первого взгляда – настолько точным было описание, данное барышней Пелконен. Посеребренные сединой виски, дружелюбные глаза под густыми бровями… не очень высок и не очень молод – наверняка сильно за пятьдесят, но зато умен, проницателен, гибок и мускулист. Короче, мужчина в самом расцвете сил. И совершенно во вкусе барышни Пелконен – это было написано на ее лице.

– Господин Свартсван, – представила она его, – дипломированный инженер.

– Прошу заметить: черный лебедь, а не Свартфан[12]12
  В переводе со шведского «свартсван» – черный лебедь, а «свартфан» – черный черт.


[Закрыть], – весело сказал тот. – Это я к тому, что на Обсерваторском холме я выглядел в этой истории темной лошадкой. Совершенно искренне приношу свои извинения, но я был в полном неведении до самого последнего времени, то есть до того, как связался с барышней Пелконен.

– Он сразу узнал меня! – сияя, сообщила барышня Пелконен.

– Я хожу на выставки собак, – скромно объяснил инженер, – а Надежный Друг – призер!

И он наклонился, чтобы погладить красивого черного терьера, который в таком упоении охранял ноги инженера, что едва улучил минутку, чтобы поздороваться со мной. Я даже почувствовал укол ревности.

– Я всегда любил собак, – продолжил инженер. – А сам держать собаку не могу: я холостяк и живу один. Но собачьи выставки не пропускаю и слежу по газетам за наградами, так что я еще прежде запомнил имя барышни Пелконен. И в то утро на Обсерваторском холме я сразу узнал Надежного Друга, виноват – барышню Пелконен, конечно. Поэтому я немедленно позвонил ей, как только вернулся из Америки.

– Из Америки? – глупо переспросил я.

– Да, в то самое утро, в девять часов, я улетал в США, – объяснил он. – Понимаете: билет, виза, назначенные деловые встречи в Нью-Йорке и Чикаго… Я просто не имел права вмешиваться в дело, которое меня не касалось. Мне пришлось бы являться в полицию на допрос и все такое прочее. Я и так едва не опоздал на самолет, размышляя об этой встрече с барышней Пелконен.

– Господин Свартсван уверяет, что обязан мне решением очень важного для него вопроса, – призналась барышня Пелконен, глядя на своего героя с еще бо́льшим упоением, если такое возможно, чем Надежный Друг.

– Это вообще довольно нелепая история, – решил пояснить инженер. – Видите ли, я должен был принять довольно трудное решение, разрешить, так сказать, нравственную проблему. Барышня Пелконен заметила тогда, что каждый должен выполнять свой долг. Что-то в этом духе. А я всю ночь промаялся – не мог заснуть и все обдумывал, как следует поступить. Эта поездка очень беспокоила меня. Поэтому я и отправился на рассвете в парк: надеялся, что на свежем воздухе смогу привести свои мысли в порядок. Перед поездкой.

– Так что же это за нравственная проблема? – напомнил я.

– Дело в том, что я гораздо лучший коммерсант, чем инженер, – ответил тот. – Наше агентство, вполне процветающее, специализируется на технике. Я служу в нем уже скоро двадцать лет. Я на найме, хотя знаю дело как свои пять пальцев. Представительством у нас занимается директор, еще с двадцатых годов. С тех пор все очень изменилось. А он, честно говоря, совсем законсервировался. Не может отличить электронную аппаратуру от холодильника. Из-за этого страдает фирма, потому что конкуренция в наше время жестокая. Вот я и думал, что только выполню свой долг, если там, в Америке, предложу им кое-какие новые артикулы. И как бы между прочим дам понять, что представлять фирму могут и более компетентные люди. Я имел в виду себя. Но барышня Пелконен наставила меня на путь истинный… Конечно, это глупо звучит, – продолжал он, – но я понял, что мой долг – встать на сторону старика. Ведь это он основал фирму и положил начало ее деятельности. И когда они там, в Нью-Йорке и Чикаго, пытались меня прощупывать, я не сказал про старика ни одного худого слова. Наоборот. И в результате, когда я уезжал, мне поручили заниматься представительством! Полностью! А если бы я стал грызть старика, они выгнали бы меня безо всяких, они сами мне потом признались. Так что, как видите, добродетель вознаграждена. И этим я обязан барышне Пелконен!

…Что я могу еще добавить? Я видел их вместе пару раз на симфонических концертах и однажды – на художественной выставке. Вполне вероятно, что из этого что-то выйдет. Хотя, с другой стороны, мне неведомо, что по этому поводу думает господин Свартсван и каковы его притязания. Одно несомненно: Надежный Друг – благородная собака! Да и с барышней Пелконен все, по-моему, обстоит хорошо.

С начальником отдела у меня почему-то теперь отношения натянутые. Почему – ума не приложу. Во всяком случае, я тут ни при чем. Может, он обиделся, что его не взяли в Копенгаген? Но я никак не мог включить его в список – у него нет голоса! Так же как и у Палму.

Быть может, читатели удивляются, откуда Палму знал про фундамент. Ведь откуда-то он про него знал! Так вот: однажды я прямо и откровенно спросил его об этом:

– Слушай, Палму! Признайся наконец, откуда тебе стало известно про фундамент?

И на этот раз он не стал разводить всякую муру про психологию, генеалогию, человеческий опыт или про то, что убийца вообразил себя сверхчеловеком. Он не стал ни хвастаться, ни издеваться надо мной. Он просто сказал:

– Звезды рассказали!

Матти Урьяна Йоэнсуу
ХАРЬЮНПЯА И КРОВНАЯ МЕСТЬ
Роман

Роман о двух преступлениях и одном расследовании, обо всех тех, кто не замечает своего сходства с полицейскими

MATTI YRJÄNÄ JOENSUU

Harjunpää ja heimolaiset

1984

© Otava, 1984

Перевод Л. Виролайнен

1. ЧЕЛОВЕК В ОКНЕ

Женщина показалась в окне так неожиданно, что Харьюнпяа остановился, едва переводя дыхание. Наступила странная тишина – ни скрипа металлической лестницы, ни шуршания одежды. До появления женщины он был полностью сосредоточен на этих звуках и, гонимый вверх какой-то силой, механически передвигал руки и ноги, упираясь взглядом в покрытые пылью перекладины толщиной с указательный палец, на которых виднелись оставленные башмаками следы, и думал только о том, чтобы следы поскорее кончились. Теперь он различал лишь собственное дыхание, лихорадочное и горячее, пульсацию в висках и отдаленный шум уличного движения.

Женщина стояла в окне, ближайшем к пожарной лестнице. Их разделяла застекленная оконная рама. Женщина держалась за ручку рамы и смотрела на Харьюнпяа, будто хотела ему что-то сказать, но окна не открывала, даже не пыталась этого сделать.

Харьюнпяа ждал. На какое-то мгновение ему подумалось, что он выиграл время и сумел избавиться от чего-то неотвратимого, но надежда оказалась напрасной. Лучше было бы не останавливаться. Теперь он ясно осознал то, что все время чувствовал, но о чем старался не думать: он находится на головокружительной высоте.

Целиком предоставленный себе и собственным силам, он поднялся до четвертого или пятого этажа – до карниза оставалось уже немного.

Харьюнпяа опасался смотреть вниз. И вверх тоже. Едва он попытался это сделать, как ему почудилось, что стена начинает падать и за его спиной разверзается бездна. Далеко внизу чернел твердый асфальт двора, а на нем – еще более черное пятно, которое дворнику так и не удалось смыть. Именно на это место упал в сумерках человек.

– Тимотеус! – крикнул Кеттунен из комнаты, когда Харьюнпяа появился в коридоре отдела насильственных действий. Это было в четыре, с тех пор прошло уже почти шесть часов. Перед Кеттуненом лежало донесение, и голос его, обычно подчеркнуто серьезный – так он шутил, – был теперь полон досады и скуки. – Подозревается самоубийство, – буркнул он, – но в этих папирусах не сказано, откуда самоубийца спрыгнул. Черт побери! На месте происшествия побывал Всезнайка Мутанен на пару с новичком, которого только в мае приняли в отдел краж, – где им было разобраться… – Кеттунен замолчал и выразительно посмотрел на Харьюнпяа: – А вдруг того приятеля кто-то спихнул вниз?

Харьюнпяа и бровью не повел. В глазах Кеттунена таилась какая-то хитринка, Харьюнпяа это сразу заметил, и не ошибся – Кеттунен усмехнулся.

– Не беспокойся, Тимотеус. Полчаса назад нам позвонил инженер Паккала с Рябинового шоссе. Он случайно увидел в окно, что какой-то мужчина лезет вверх по пожарной лестнице со стороны двора, выходящего на улицу Маннергейма. Когда он снова выглянул в окно – тот уже летел вниз на уровне третьего или четвертого этажа. А потом послышалось короткое «бац!». Может, ты бы завернул туда до вечера, поглядеть… Я помню одного студента-медика, который в свое время проделал такой же курбет. Но тот паршивец оставил на карнизе свой бумажник и прощальное письмо. Едва я успел взять их в руки, как заметил, что лестница в верхней части отошла от стены – крошки кирпича так и сыпались вниз, когда верхушка лестницы, покачиваясь, задевала стену…

Харьюнпяа вздохнул. Вот теперь и он тут – между землей и небом. Опираясь всем своим весом на ступни, он чувствовал, как дрожат икры и как, словно обручем, сжимает бедра. Он уставился на женщину в окне, думая при этом не о ней, а о страхе высоты, хотя твердо решил, что и мысли такой себе не позволит.

Страх высоты развивался в нем постепенно: сначала стало неприятно смотреть вниз из открытого окна, но уже год спустя приходилось делать над собой усилие, чтобы выйти на балкон второго этажа. И он никак не мог от этого избавиться, хотя знал, чем это вызвано: ему не раз приходилось осматривать трупы упавших с высоты людей, а потом обследовать места, откуда они падали, – забираться на подоконники и карнизы, искать на перилах балкона следы падения – ведь причина и следствие должны быть связаны друг с другом.

А хуже всего было то, что Харьюнпяа стыдился своего страха. В известных обстоятельствах волнение испытывает всякий человек – даже Норри, его начальник, – он это знал, скрыть это невозможно, но между волнением и страхом есть отчетливая разница: только страх не позволяет делать то, что требуется.

Харьюнпяа облизнул губы. Он почувствовал тот же привкус, который был разлит в воздухе, – отсыревшего железа, ржавчины, сажи.

Лишь теперь он начинал понимать, на какую Голгофу добровольно полез; намекни он только Кеттунену, тот охотно забрался бы сюда, но Харьюнпяа поверил дурацкому утверждению, что от страха можно избавиться, совершая то, чего боишься. Было, правда, и другое обстоятельство, которое заставило ввязаться в это дело его самого – он знал, что никто другой не стал бы вообще ничего проверять, заявил бы, что следы, мол, кончаются на двадцать восьмой ступеньке – и всё. И никто никогда в этом бы не усомнился. Но Харьюнпяа был не таков. Он – это он, он полицейский, и его служебный долг – подняться до самого верха. Так он, во всяком случае, считал.

Наконец он понял, что все время смотрит на женщину – точно ждет от нее ответа.

Женщина, видно, такого же возраста, как он, – лет за тридцать. Впрочем, с уверенностью сказать нельзя, может быть, и моложе, всего двадцатилетняя, возможно даже, что это мужчина. Или ребенок. Через стекло плохо видно, в нем отражается солнечный свет, но одно несомненно – там стоит человек, подобный ему или любому другому.

Харьюнпяа подтянулся поближе к лестнице. Теперь он видел лучше: за окном стоит женщина и смотрит на него искоса, как на улице стараются незаметно разглядеть иностранца, инвалида или кого-нибудь еще, кто чем-то отличается от других. Взгляд у женщины смущенный, нет, скорее – испуганный.

Харьюнпяа понимал причину ее страха: за окном чем-то гремит мужчина, инструментов у него нет, одет не в комбинезон, то есть никаких признаков того, что он честен и занят делом; ведь по пожарной лестнице поднимаются только трубочисты, дворники да пожарники, им это подобает, их сразу можно узнать. Харьюнпяа крепче сжал перекладину – решил показать, что его нечего бояться. Не придумав ничего другого, он кивнул и попытался улыбнуться. Очевидно, ему удалось изобразить только какую-то гримасу – женщина испуганно отпрянула от окна.

Харьюнпяа сделал вдох, посмотрел наверх, крепче ухватил перекладину и полез дальше, уже не глядя на женщину. Но он чувствовал, что она снова стоит у окна и снова уставилась на него. Ощущение было настолько сильным, что он невольно скосил на нее глаза – так и есть, она там; через мгновение ему почудилось, что она смотрит на него злобно, но тут она отвела глаза и уставилась в пустоту, а потом вдруг прижалась к стеклу и быстро перевела взгляд вниз, точно проследила за чем-то, стремительно падающим в колодец двора.

Харьюнпяа оторвал руку от ступеньки и схватился за следующую, подтянул ногу, потом другую – лестница под его тяжестью громыхала, как отдаленный гром, его вдруг бросило в пот, даже по лбу потекло.

– Тьфу, дьявольщина!..

Звук лестницы изменился.

Харьюнпяа поднял глаза. Карниз был над ним всего в нескольких десятках сантиметров – он видел волнистый край черепичной крыши с уходящей куда-то деревянной лестницей, на уровне его глаз было чердачное окошко, в глубине которого дремали два сизоватых голубя. Они прижались друг к другу, и в их маленьких голубиных мозгах, может быть, теплилась мысль о том, что уж на этакой-то высоте им ничто не грозит, разве только появятся рядом другие голуби, но теперь они вскочили и вытянули шеи, всем своим видом обнаруживая страх и желание улететь.

Тотчас же загрохотала жесть, птицы захлопали крыльями. Харьюнпяа пригнул голову, что-то задело его волосы, в воздухе закружились пыль и птичьи перья – пушинки, точно живые, в нерешительности парили в высоте, а потом тоже отправились куда-то, где сгущаются сумерки и ничего уже не видно.

Харьюнпяа уставился на перекладину: сажа лежит ровным слоем, следы от башмаков кончились. Только рядом с его правой рукой виднеются два узких светлых пятна, точно след лихорадочного прикосновения руки. Харьюнпяа осторожно приложил к ним свою ладонь. Пятна оставлены большим и указательным пальцами. Тот, кто поднимался здесь до него, добрался до этого места.

2. «ГАСПАР АРИЦАГА ЭЙБАР»

– Вот здесь.

– А не раньше? Мы слишком близко…

– Нет. Я помню тот камень, он похож на копыто.

– Ну, раз так…

Парни свернули с дороги. Полы их пиджаков взметнулись, каблуки застучали по земле. Пистолет в боковом кармане Вяйнё, словно предостерегая, ударил его по бедру. Вяйнё остановился, укрывшись за молодой рябинкой, и прислушался.

Онни прошел вперед. Совсем рядом что-то царапалось и шелестело – звук был очень легкий и торопливый, то ли ветер, то ли какой-нибудь зверек, может быть, птица.

По дороге, с которой они только что свернули, кто-то шел: под ногами, точнее, под двумя парами ног шуршал гравий. Потом послышалось хихиканье и раздался низкий мужской голос – это, наверно, та же парочка, которая останавливалась возле пляжа; девица позволяла себя лапать на виду у всех, на ней было коротенькое платье, открывавшее колени, когда она поднимала руку.

Музыка доносилась теперь не просто отчетливо, а даже громко – так, как она всегда слышится из танцевального зала с открытыми окнами, если между тобой и залом остается всего лишь какой-нибудь лесок или строение. Контрабас равномерно ухал: думп-думп, а голос певца дребезжал, как жесть, и разобрать можно было всего несколько слов:

«Никогда не… е… шипо-овник…»

Вяйнё, раздув ноздри, сделал глубокий вдох, коленные связки у него дергало, словно в них вселился какой-то бес.

Только теперь он до конца осознал, что они на чужой территории.

Никто из их рода не бывал здесь годами, если не считать того, что они с Онни забежали сюда днем, – чтобы заранее приглядеться к месту. Но тогда это было безопасно, казалось почти игрой.

Онни был очень честолюбив. Он рисовался даже перед Вяйнё, хотя в этом и не было нужды – они отлично знали друг друга, были почти как братья.

Всего две недели назад Онни освободился из тюрьмы. Его посадили в Турку за неуплату штрафов, выручить его было некому, а позвонить по междугородному полицейские – эти проклятые плоскостопые – ему не позволили. Он стыдился того жалкого положения, в каком оказался. Слабаки всегда вызывали у него, как, впрочем, наверно, и у других, презрение. Компания с Козьей горы – это чертово отродье, – оказывается, просто смеялась над ним, а больше всех Фейя. Понятно, что Онни захотел ему отомстить.

– Вяйнё! – Это был не возглас, а всего лишь горячий шепот, но он дошел сквозь тьму, точно Онни стоял рядом. – Вяйнё!

Вяйнё сунул руку в карман, нащупал оружие, повернулся, но не двинулся с места. Городской шум достигал его ушей и вызывал воспоминания о доме – так же слышался шум транспорта у них на Гористой улице. С удивлением он почувствовал, что не уверен в себе, как человек, находящийся в комнате, где движутся какие-то тени.

Может быть, следовало дома дать понять, что они с Онни не шутят и не просто так болтают. Кто-нибудь им помешал бы – Севери во всяком случае. Может, и Миранда или даже Рууса. Все шло бы по-прежнему, даже приятно, и он продолжал бы ходить к Улле.

– Эй, Вяйнё!

Пальцы Вяйнё ощупали оружие – оно показалось ему большим и неуклюжим. Да таким оно и было: едва влезло в карман и оттягивало его теперь своей тяжестью.

«Гаспар Арицага Эйбар»…

Это звучало, словно древний язык или заклинанье, приносящее удачу. Это была марка оружия, его имя, которое значилось на рукоятке, – «Гаспар Арицага Эйбар». Вяйнё зашагал по вьющейся тропинке, усыпанной рано опавшими листьями, прямо к невысокой вершине холма. Онни стоял уже там.

– Он в зале! – шепнул Онни, его лицо улыбалось, он был возбужден, как спортсмен, выходящий на финишную прямую. – Я смотался вниз… В окне кто-то мелькнул… Я подумал – кто это? Это был Фейя. Точно он, Фейя, сын Хулды и Манне. Ошибки быть не может. Где ты там замешкался?

– Хотел проверить, нет ли на дороге плоскостопых.

– Они пешком не ходят. Да и плевать нам на них, они в таких делах ничего не смыслят, дурачье.

– А еще там кто-нибудь есть?

– Нет, наверно…

– Есть или нет?

– Не видал я других. Почем мне знать, может, среди белобрысых…

Они постояли молча.

Оставалось метров пятьдесят. Спуск с холма к танцевальному залу шел через заросли березок и сосен высотой в рост человека. Музыка, смешанная с шумом голосов и выкриками пьяниц, отчетливо раздавалась в лесу.

Вяйнё стало всерьез страшно – а вдруг там собралась вся Фейина компания? Об этом они совсем не подумали. А их только двое. Он почувствовал, что Онни тоже заколебался, и понял, что сейчас еще не поздно как бы мимоходом сказать:

– А может, все-таки пойти к Лимингантам? Стоит этим ребятам лишь слегка намекнуть, как Криворотый все расскажет Фейе, и тот так струхнет, что целую неделю не решится даже сапоги натянуть.

– Сейчас мы ему покажем! – сказал Онни хрипло, и по его голосу Вяйнё понял, что минута упущена, что отступить теперь все равно что признаться в трусости. Он подумал, что в голосе Онни, пожалуй, прозвучало желание разжечь в себе злобу, которой в нем не было – сейчас, во всяком случае. – Давай сначала по глоточку?..

– Ладно! – согласился Вяйнё и схватился за плоскую бутылку, чувствуя, что теперь он безраздельно с Онни, что об отступлении не может быть и речи, что Онни уже ничто не остановит. Он сделал большой глоток, рот обожгло.

Со двора донесся взрыв смеха. Певец объявил в микрофон, что после следующего танца будет перерыв.

– Скоро он выйдет…

– Да. Но это будут его последние шаги. Доставай свою пушку.

Они вытащили оружие.

«Гаспар Арицага Эйбар» – военный кольт, массивный и квадратный, в его магазине помещаются девять патронов. Вяйнё опустил кольт, задев стволом кустики брусники, и сдержал участившееся вдруг дыхание.

Пистолет Онни – «FN» – назывался «Беби». Маленький, словно игрушечный, он выглядел на большой ладони смехотворно, но его легко носить и можно мгновенно спрятать. В сущности, «FN» принадлежал Вяйнё, а «Гаспар» – Онни, но на этот вечер они поменялись оружием: Кюести как-никак был отцом Вяйнё, а Онни он приходился только дядей.

Онни снял предохранитель. Вяйнё пришлось минутку пошарить, прежде чем он нашел шершавую собачку – потом и его оружие щелкнуло, тихо, словно что-то шепнуло. Они взвели курки заранее, едва только кончился асфальт – будто там проходила граница. Маленький пистолетик нежно сказал «тик-так», а «Гаспар» проронил металлическим голосом «клак-клак».

– Пошли!

Они пригнулись пониже и стали спускаться с холма. Мох пружинил под ногами, ветки брусничника цеплялись за голенища сапог, шум стал явственнее. Огни виднелись уже отчетливо, за стволами деревьев мелькнул белый торец дома.

– Манне все-таки попал за решетку, – неожиданно для себя шепнул Вяйнё, и ему показалось, что его голос зашуршал и задрожал, словно фольга.

– А что толку? Тюрьма белобрысых… Разве это наказание? Отсиживался там в безопасности. Для такого может быть только одно наказание…

– Но он умер…

– В постели. От страха. Он был трус – ты же знаешь, что он ударил Кюести сбоку, так что тот не успел защититься. И Фейя такой же, как его отец, – тоже убийца.

– Да… хотя он и не сам… но все-таки его отец…

Онни остановился и схватил Вяйнё за локоть.

– Ты вспомни Кюести! – почти крикнул он, и лоб его прорезали морщины. – Как он лежал на остановке автобуса, на грязной, затоптанной ногами остановке. Из груди била фонтаном кровь, прямо из сердца…

– Молчи, Онни! – выдохнул Вяйнё и почувствовал, как дрожит рука Онни; она так сжала его локоть, что стало больно.

– Рууса пыталась его поднять, да где ей, с ее-то силами… А белобрысые советуют: оставь, он же мертвый… Что они понимают – вот так, на земле! А один еще и смеется – мол, так и надо, поубивайте друг друга, по крайней мере избавимся от вас, нечистей. И это сделал Манне! А Фейя, сынок его, теперь танцует! Дьявольское отродье, он же убийца!

Лицо Онни, искаженное болью, стало совсем серым. Он утирал глаза рукавом, и Вяйнё пришлось отвести взгляд.

Он подумал об отце. Тогда Вяйнё был еще совсем маленьким, лет четырех-пяти, и произошло это не при нем. Он помнил отца только по рассказам, хотя его одежду он хорошо себе представлял. Вернувшись из морга, Рууса принесла ее с собой, бросила во дворе, облила бензином и подожгла. Соседи вызвали пожарную команду, одежду залили водой и разложили для просушки по всему двору. Но, даже обгорелая, она все-таки была одеждой Кюести, его отца. Рууса умоляла, чтобы ей позволили все сжечь, в конце концов она совсем обезумела, стала кричать и рухнула на землю. Там ее плоскостопые и подобрали. Неделю продержали взаперти, боялись, что она надумала самосожжение. В ратуше за костер ее оштрафовали.

– «Гаспар Арицага Эйбар», – беззвучно шепнул Вяйнё.

Лесок кончился, пошел редкий кустарник. Трава у танцевального зала была вытоптана. Подвешенный к карнизу прожектор освещал двор, образуя яркий круг. Приятели заткнули оружие за пояс и остановились у края освещенного двора: тут, казалось, было безопасно – они видели все, что происходит во дворе, но сами оставались в тени.

Здание с танцевальным залом было белое и высокое, как дом общины в любой деревне. Из распахнутых окон, помимо музыки, слышалось шарканье танцующих ног и какой-то неясный гул.

Входная дверь находилась посреди фасада, но лестницу к ней пристроили так, что она вела к торцу дома. На лестнице стояли курильщики. Один был в брюках с галунами, как у швейцара.

Справа примостились низкие строения – гаражи или кладовки; последнее, покрашенное в красный цвет, – уборная. К забору были прикреплены мишени, желающие могли пострелять по ним из духовых ружей. На маленьком столике находились призы: стеклянные вазочки, карманные фонарики, гипсовая овчарка.

Как обычно на танцах, многие бесцельно бродили взад и вперед. Всё белобрысые. Ни одного цыгана.

Вяйнё показалось, что на них все смотрят, но на самом деле взгляды в их сторону бросал только какой-то один пьянчужка. Вяйнё дышал лихорадочно, он так крепко сжал спрятанный за спиной пистолет, что шероховатая поверхность оружия впилась в ладонь.

– Может, он уже ушел, – сказал Вяйнё тихо.

– Нет… Еще тут. Сейчас музыканты кончат, начнутся танцы под пластинки, тогда он выйдет.

– Вон тот, деревенский, следит за нами.

– Я усек. Не гляди в его сторону – он и не подойдет.

Вяйнё наклонил голову и попытался вслушаться в мелодию танго, это то самое, которое приятно слушать с закрытыми глазами, то, где за безбрежным морем раскинулась совсем другая, непохожая на эту страна. Но танго подходило к концу. Фейя должен скоро показаться. И тогда надо будет стрелять. А пьяная деревенщина по-прежнему не отрываясь глазеет на них. Теперь он и вовсе к ним направился.

– Что делать, Онни? Убежим?

– Нет. Останемся на месте. И разделаемся с Фейей.

Пьяный подошел ближе. Он старался ступать твердо, как все пьяные, но шаги были неверные, он чуть не упал, споткнувшись о корень; физиономия красная, на руке болтается пиджак, ширинка расстегнута.

Вяйнё так прикусил щеку, что почувствовал во рту вкус крови. Господи, до чего же ему хотелось все бросить и убежать! Вместе с тем он чувствовал отвращение, почти злобу, он знал, чего этот тип от них хочет, эти грязные навозники всегда хотят одного и того же, они назойливы, как мухи, садящиеся на падаль. Сразу видно, что это за дурачье. Впрочем, кто не подозревает в глупости другого, сам глуп. Так всегда говорил Севери, если Рууса осмеливалась пилить его.

Танго оборвалось неожиданно, точно вовсе и не звучало. Стоявшие на лестнице парни спустились вниз и рассыпались по двору. Дежурный открыл обе половинки двери.

Перед ними возник пьяный, он тяжело качался, словно мешок, наполненный водой.

– Хай! – сказал он.

Вечно они говорят «хай!». Думают, что к ним надо так обращаться. Вяйнё смотрел мимо парня, будто того и не было. Потом вдруг подумал: а не заставить ли Фейю сначала их увидеть. У него тоже, конечно, с собой пушка. Рот Вяйнё приоткрылся, сердце забилось сильнее. На лестницу высыпала толпа молодежи. Вяйнё вытянул шею, но не видел пока того, кого искал. И хотя он не смотрел на Онни, но сразу почувствовал в нем перемену – теперь это тот самый Онни, каким он всегда был для белобрысых.

– Хай, это ты! – радостно воскликнул Онни, потом понизил голос и таинственно шепнул: – Тебе, наверно, бутылку?

– Именно это нашему брату и требуется… Я сразу смекнул, чего вы тут торчите… Я с цыганами всегда дружил… Так что открывай лавочку, покупатель пришел стоящий.

– Послушай-ка, начальник… – Онни взял пьяного за плечи, наклонился к нему и шепнул в самое ухо: – Ты верно угадал, я сразу смекнул: ты парень что надо. Но я поленился захватить товар с собой. Иди вон туда, вдоль дома, потом заверни за угол. Дорогу знаешь? Свернешь направо. Дойдешь до сарая…

Вяйнё едва перевел дух – на лестнице мелькнули черные волосы. Потом показался весь человек. Это был Фейя. Ошибки быть не могло – горбатый нос, как у всех в их семействе. Вяйнё испуганно попятился…

– Онни!

– …и постучишь в дверь, если без этого не откроют. Там наш приятель, он тебе продаст, сколько захочешь. – Онни засмеялся, взял парня за плечи, повернул кругом и слегка подтолкнул в сторону двора. – Только поторопись! – крикнул он еще вслед. – Он может скоро расторговаться!

Фейя стоял на нижней ступеньке. Он отирал лоб белым платком, на ногах у него были сапоги из хорошей блестящей кожи. Он не сошел в сторону тира, как многие, а направился прямо к ним. Потом остановился и повернулся спиной. Вот он достал из кармана сигареты, протянул стоявшему рядом белобрысому, но тот не взял, вытащил свои и что-то недружелюбно буркнул.

Онни выхватил из-за пояса пистолет. Казалось, он смеется, но глаза были как два холодных лезвия. Рука вытянулась прямо вперед.

Вяйнё тоже вытащил руку из-за спины. Он все время искоса следил, что делается во дворе, ему показалось, что в глубине двора появился и второй цыган, моложе Фейи, почти мальчик; не успел он приглядеться, как пьяный деревенщина наткнулся на умывальник перед уборной, и бумажные полотенца разлетелись по воздуху, какая-то девушка взвизгнула, парни стали сквернословить.

– Фейя! – крикнул Онни. Он хотел, чтобы Фейя увидел и понял, за что́.

Фейя быстро обернулся, сигарета выпала из его пальцев, рот открылся, словно он хотел крикнуть, а рука поползла в карман. Пистолет Онни звонко взвизгнул: риу! В воздухе вспыхнули желтые искры, показался дым, куда-то улетела гильза. Вяйнё понял, что он тоже должен выстрелить, рука его направилась туда же, куда была вытянута рука Онни, и он нажал курок. Выстрел прогремел мощно, как взрыв, волна от него ударила в стену и откатилась во двор.

Онни уже бежал к лесу, кусты на его пути трещали, мелькали белые манжеты рубашки. Вяйнё тоже бросился за ним, но успел заметить через плечо, что кто-то лежит на земле, а остальные рассыпались по двору, потом разом закричали – казалось, что кричит одно могучее животное, логово которого разворошили копьем.

– Сашка… домой, расскажешь…

Это были единственные слова, которые можно было разобрать, но и они прозвучали как-то странно, словно заржала лошадь, сломавшая ногу.

Ветки били Вяйнё по лицу, цеплялись за одежду и рвали ее – рука обо что-то стукнулась, и «Гаспар Арицага Эйбар» снова выстрелил. Но теперь звук был иной – как удар хлыста, в воздухе мелькнули осколки камня и мох. Пуля, видно, ушла в землю. Ногу Вяйнё пронзительно ожгло, но он не придал этому значения, а бежал все дальше во тьму, отталкивая преграждающие путь ветки, и не слышал уже ничего, кроме своего натужного дыхания.