Текст книги "Задиры (сборник)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Обучение включало также ходьбу и бег. Например, устраивался марш-бросок в шесть километров – все время бегом, так что к концу мы почти валились с ног. Однажды мы бежали по трое друг за другом. Если один отставал, передний должен был за ним вернуться. Я бежал посередке, мы уже возвращались в казарму. Тот, что бежал следом за мною, выбился из сил и отстал. Белый капрал, который, тоже усталый, бежал метрах в тридцати за нами, закричал: «Давай назад!» Я не понял, что это он мне. Капрал собрался с силами, догнал нас и пнул меня ногой. Я поразился. И вернулся назад. Во мне закипела глухая ярость. Еще и сегодня я вспоминаю этого капрала с ненавистью.

После карантина меня послали учиться связному делу. Поначалу мне даже понравилось, но позднее я понял, что это гораздо хуже, чем отправиться стрелком в Африку. Мы изучали радиопередатчики и азбуку Морзе. Под конец была проверка вождения автомобиля. Мне не повезло, меня назначили шофером, а я никогда близко не подходил к машине. Пока я два месяца обучался водительскому делу, моя часть отправилась в заморские провинции[2]2
  Здесь и далее речь идет о колониальной войне, которую Португалия вела с 1961 года против ангольских патриотов, поднявшихся на вооруженную борьбу с колонизаторами, завершившуюся провозглашением независимости Анголы в 1975 году.


[Закрыть].

Меня назначили охранником в тюрьму. Как мне рассказывали, несколько заключенных сделали подкоп и чуть не сбежали. Мне было не по себе. Чем так жить, думал я, лучше уж в Африку.

Перед отправкой нам дали увольнительную. Помнится, отец сказал мне: «Мы за него волнуемся, как-никак едет в колонии, а ему хоть бы что! Как на праздник собрался!» Мне был двадцать один год. Мы плыли в трюме без вентиляции. Жара была такая, что большинство уходили спать на палубу. Там по всем углам валялись матрасы. В трюме от жары и безделья изнывали двести солдат. Воздух был такой спертый, что мы без конца кашляли. А всех дел было вынести утром матрас на палубу. Через тринадцать дней приплыли в Луанду.

Сошли с парохода и пересели на поезд. Мои первые впечатления были ужасные, потому что за красивыми городскими домами по обе стороны пошли лачуги. В дверях стояли чернокожие и махали нам вслед. Нас привезли в Графанил, в восьми километрах от Луанды. Мы начали ставить палатки.

Мы не знали, куда нас везут. Прибыли грузовики, и мы поехали по проселку в направлении Сан-Салвадор-ду-Конгу. Мы были вооружены, с нами ехал конвой. Через три дня добрались до Амбризете. По пути останавливались в военных лагерях. В Сан-Салвадор мы приехали ночью и стали разбивать палатки. Хотя его и называют городом, в нем всего полдюжины домов для белых и трущобы для черных. Сержант Диаш, который очень хорошо ко мне относился, сказал, что этой ночью мы пойдем в трущобы. «Засунь пистолет за пояс».

Это был мой первый проступок. Второй женщиной, с которой я был близок, стала негритянка. Уже в трущобах сержант сказал мне: «Я зайду вон туда, а ты, если услышишь шум и возню, сейчас же беги и стреляй в воздух!» – «Хорошо». Негритянку звали Аной. Мы подружились на все время моей службы. Ей было лет двадцать пять. Практически мы стали мужем и женою. В ту ночь, когда я был с пистолетом, я его вынул из-за пазухи и положил на стол. Она отскочила и бросилась вон из дома. «Не бойся, я не сделаю тебе ничего плохого!» Потом я перестал брать пистолет, а носил при себе нож. Позднее я перестал вооружаться, потому что в городе было спокойно. Сан-Салвадор был обнесен со всех сторон колючей проволокой, и еще была вышка с прожекторами и тремя солдатами.

Мы никогда не выходили за колючую проволоку. А если и выходили, то хорошо вооруженные. У негров были вокруг города лачуги, но после шести вечера никто уже не мог выйти из города.

Радиопередатчик весил шестнадцать килограммов, мы носили их на себе. Нас было четверо связистов. На операцию ходило всегда трое. Взводов было три, каждый раз шел один взвод, а мы участвовали во всех операциях. Один из нас нес ручной генератор, второй подставку для генератора и антенну, а у третьего за спиной был радиопередатчик.

Если мы шли на операцию, я заряжал в пистолет двадцать четыре пули, если брал автомат – четыре обоймы по двадцать патронов. Это глядя по тому, куда мы шли. Еще при мне было семь-восемь гранат. Шли шеренгой, на расстоянии двух-трех метров друг от друга. Обычно нас вызывали, и мы выступали по приказу командующего сектором. Из Сан-Салвадора мы редко куда выходили, обычно несли охрану города. Осматривали грузовики, прочесывали окрестности. Помню, два парня погибли в засаде: грузовик сполз в кювет, и тут-то его накрыли. Бойня была ужасная. Эту службу мы несли каждую неделю. Была еще одна рота из черных, им выпадало много операций.

Нас перевели в казарму в семнадцати километрах от Сан-Салвадора, там мы были одни. Еду нам привозили на самолетах три раза в неделю. Один раз в неделю мы сами ходили в Ноки за консервами и вооружением. Наш гарнизон назывался Мпала, это был квадрат, окруженный колючей проволокой, и сто пятьдесят человек посредине. Нам здорово повезло с капитаном. Ели мы все из общего котла. У нас было свежее мясо, потому что мы охотились на буйволов, оленей, кабанов. Гонялись за ними на грузовиках.

Я получил месячный отпуск и побывал в метрополии. Родители купили автомобиль для перевозки товаров, его водила моя жена. Потом я вернулся в Мпалу. Мы поставили заграждения в тех местах, где могли пройти террористы[3]3
  «Террористами» португальская пропаганда называла ангольских патриотов, боровшихся за освобождение своей родины от колониального ига.


[Закрыть]. Заграждения были сооружены во всех местах, откуда они могли обстреливать казарму. Иногда в них попадались животные, но ни разу – террористы, и это за все время, пока я там пробыл.

В Мпале я пробыл восемь месяцев. У нас была большая зона действий. Сначала, пока могли, ехали на грузовике, потом шли пешком. Мы, связисты, всегда были нагружены больше других, и ответственность на нас лежала самая большая. Стоило отряду заблудиться – а такое случалось, – мы выходили на дорогу в десятке километров от казармы и по радио посылали сигналы о помощи.

Мне оставалось служить два месяца из двадцати четырех, когда мы вернулись в Луанду.

Луанда тоже была окружена колючей проволокой. Существовала сеть сторожевых постов. Как ни странно, находились люди, которые не знали, что город окружен проволокой. «Не может быть! Я проезжал по шоссе». – «Ну так вы проезжали через полицейский пост. А раз там полиция, войска уже не нужны. Но если отойти на пятьдесят метров в сторону, то увидите армейские посты, а за ними проволочные заграждения».

Из-за поломки судна я пробыл в Луанде лишние шесть месяцев. Мы с женою постоянно переписывались. Были периоды, когда мы писали друг другу почти ежедневно. Я предупредил ее, чтобы она больше не писала, указав день, когда приеду. Еще в этом последнем письме я писал ей, что не знаю, как она себя вела без меня: если хорошо, все в порядке, если плохо, пусть катится из дома. Ясно, я написал это по наитию, откуда я мог что знать. Я даже намекнул в этом письме, что, если она в чем передо мной виновата, ей небезопасно оставаться дома.

В Лиссабон я вернулся в апреле 1970 года. Сошел с корабля с ранцем за плечами и отправился на поиски своих близких. Они стояли как на похоронах, Лидии-Марии с ними не было. Мать повторяла: «Она больна». А потом набралась храбрости и, рыдая, рассказала, что за три дня до моего возвращения Лидия-Мария сбежала из дома, прихватив свои пожитки. Я не плакал, но чувствовал, что у меня вот-вот лопнет голова. Я был как потерянный, в ушах у меня стоял сильный звон. Мне пришлось собрать все свое мужество, несмотря ни на что, я радовался возвращению домой. Лидию-Марию я никогда больше не видел.

Через месяц я снова поступил на завод. Когда я вернулся из Анголы, у власти уже находился Марселу Каэтану[4]4
  Из-за болезни диктатора Салазара главой правительства в 1969 году стал Марселу Каэтану, который провел в начале своего правления некоторые реформы, создавшие видимость либерализации.


[Закрыть]. Люди могли говорить теперь более открыто. Раньше такого не водилось. Раньше боялись говорить. В январе 1972 года на Гуаме вошел в силу пересмотренный коллективный трудовой договор. Не со всеми поправками я мог согласиться. Я считал, что для нашей нынешней жизни они уже не годятся.

Я начал размышлять и беседовать с людьми. И заметил одно: между людьми появилось единство. В целом рабочие на Гуаме были сплоченны. Прежде я видел инертную, вялую массу. Теперь я вижу большую активность. «Моя сила в том, что я чего-то стою». Мы почувствовали, что можем сами разрешить свои собственные проблемы. А не так, как раньше, с протянутой рукою, подайте, что можете. Мы боремся, чтобы чего-то добиться.

Я решил продолжить учебу и стал читать трудовой договор, чтобы узнать, какие льготы имеют рабочие в этом случае. Прежнее руководство профсоюза, которое власти разогнали, распространяло листовки, призывая нас изучать законы, читать книги. Я тоже стал покупать книги и не бросал их в мусорное ведро. Я их читал и, когда чего-то не понимал, всегда находил кого-то, кто мог мне объяснить непонятное.

Коллективный трудовой договор я считаю настоящей головоломкой. Прежде всего потому, что наша профсоюзная организация очень слаба: все, что мы могли бы потребовать через профсоюз, рассматривается и решается слишком долго.

Есть много молодых рабочих, и среди них я, у которых свой взгляд на вещи. Существует разница в оплате «белых воротничков» и рабочих. Есть различия в рабочем дне. Почему одни начинают в восемь, а другие в девять? Почему у одних обед дольше, чем у других? Почему все больше увеличивается разрыв в заработках?

На Гуаме многие рабочие имеют автомобиль. Я бы сказал, что за счет сверхурочной работы. На обычное жалованье автомобиль не купишь. Взять хотя бы меня: я не плачу ренту за дом, у меня есть огород. Я редко хожу в кино, еще реже в театр, не бываю в кафе, не пью. При моей зарплате единственная роскошь, которую себе позволяю, – это бензин для отцовского автомобиля, на котором я езжу на завод и в школу. Я хочу устроить свою жизнь при помощи обычного жалованья. Я не могу работать сверхурочно из-за школы.

Предприятия работают на свое будущее. А на кого работаем мы? Кто нас может защитить? Я ответил бы на этот вопрос так: только те, кто работает среди нас и вокруг нас.

Мишель Пьеду
Средь слепцов
(Главы из романа)

На лестнице показался этакий папаша лет пятидесяти с круглым носом и широкими губами, в клеенчатой кепке, надвинутой на лоб. Все называют его Токарь. Клоду Токарь очень по душе. Он ждет, пока тот спустится вниз.

– Выпьем кофейку, – предлагает Токарь, когда они уже идут по двору. Клод кивает.

Прислонившись к забору, греются на солнце два высоких негра, рассеянно смотрят на приближающихся Клода и Токаря.

– Ты слышал насчет Шаньяна? – спрашивает Клод.

– Что?

– А то, что у него отобрали грузовик. – Токарь молчит. – Перевели в цех, – продолжает Клод.

– Да, я слышал об этом.

Они выходят за ворота. Пустынная улица полна солнечного света. Клод идет немного позади Токаря, пытаясь угадать его мысли. Они входят в кафе под названием «Пуату». В глубине переполненного зала, за столами, покрытыми бумажными скатертями, расположились те, кто пришел сюда пообедать. Это несколько шоферов с их предприятия, служащие при галстуках, женщины в рабочей одежде. В углу Клод замечает Вердье, сидящего в компании двух типов. Этот Вердье поступил к ним не так давно. Однажды утром, войдя в ремонтную мастерскую, Клод застал его за беседой с хозяином. Заметив присутствие Клода, Вердье сделал знак хозяину, и тот замолчал. Клод дал себе слово прижать новичка и потребовать объяснений, но со временем это как-то забылось.

– Ты вроде замечтался, – говорит Токарь. Он стоит в надвинутой на глаза кепке, опершись на стойку бара, а перед ним две заказанные чашки кофе.

Клод опускает в свою чашку два куска сахара. Зал наполнен шумом разговоров и позвякиванием посуды. Клод машинально переводит взгляд на Вердье, который оживленно спорит с теми двумя. Он коренаст, невысокого роста, у него черные волосы и торчащие уши. Говорит очень быстро, рот искривлен, взгляд недоверчив, а его собеседники буквально склонились над ним. Вдруг Вердье поднимает глаза и видит Клода. Бросает на него тяжелый, неприязненный взгляд. Клод выдерживает этот взгляд, а Вердье опускает глаза и продолжает разговор уже не с таким жаром, время от времени посматривает на Клода. Затем обрывает беседу и принимается за еду, со злобным видом уткнувшись в свою тарелку.

– Я еду сегодня днем в Аньер, – говорит Токарь, – повезу металлолом.

– А твой грузовик уже починили?

– Что?

– Ты ведь говорил, что тормоза заедают.

– А начальству что, – отвечает Токарь. – Они ждут, пока что-нибудь не случится. Вот когда отправлю кого-нибудь на тот свет… – Он вдруг начинает смеяться, и лицо его багровеет. Затем он замолкает и беспокойно смотрит на Клода. Тому становится не по себе, и молчать он не в состоянии.

– По-моему, необходимо нам что-то предпринять.

– Ты о чем? – спрашивает Токарь, пряча глаза.

– О Шаньяне, – говорит Клод, стараясь говорить естественным тоном. – Надо бы сходить к хозяину. Разве нормально, что все помалкивают? Кто же мы такие в конце концов?

– Действительно, подло с ним поступают, – говорит Токарь, ковыряя ложкой сахар, оставшийся на дне чашки.

– Выпьешь еще кофе? – предлагает Клод.

– Пожалуй, лучше кальвадос.

Клод поворачивается к Пьерро, который в этот момент занят разговором:

– Сделай нам еще один эспрессо и кальвадос.

Пьерро остановился напротив них, оперевшись о стойку.

– Пять, три и восемь, – говорит он, глядя в глаза Клоду.

– Надоел ты мне со своими клячами.

– Пять, три и восемь, – пристает Пьерро, смеясь.

Клод смеется в ответ, чтобы доставить ему удовольствие. Но из памяти никак не выходит Шаньян, его глаза, которые он не знал куда деть, и то, как он опустил голову, когда ребята заговорили с ним, – ему было стыдно.

– У тебя неприятности? – спрашивает Пьерро, ставя напитки на стойку.

Клод качает головой. Пьерро не настаивает.

– Можно было бы сходить всем вместе, – говорит Клод Токарю. – Надо только договориться.

Токарь сразу же мрачнеет, и на его лице появляется недовольная гримаса:

– Ты вправду считаешь, это может что-нибудь изменить? – скептически спрашивает он.

– Да, – говорит Клод, сам тому не веря, – только надо твердо знать, что другие тоже пойдут.

Стол Вердье пуст; стулья в беспорядке, на неубранных тарелках застыли остатки соуса, по бумажной скатерти расплылись винные круги.

– Они не пойдут. – Токарь с хмурым видом ставит стакан на стойку.

Клод подскакивает от гнева:

– Если оставить это так, нам сядут на шею. Тебе и другим. Достаточно того, чтобы хозяин тебя невзлюбил. Неужели ты не понимаешь?

– Шаньян все-таки делал глупости.

– Какие глупости?

– У него были промахи. И кроме того, непонятно, с какой стати он всегда так драл глотку. – Взгляд Токаря стал тверже.

– А почему он орал? – говорит Клод, уже не сдерживаясь. – Хозяин давал ему рейсы заболевших ребят, а клиенты никогда не платят чаевых новому шоферу. Тебе это известно или нет?

– Известно, – признает Токарь.

– Хозяину это тоже известно.

– Правда?

– Дело в том, – растолковывает Клод, пытаясь успокоиться, – что хозяин взъелся на Шаньяна с тех пор, как тот предложил ребятам создать профсоюз, а какой-то подлец поторопился донести об этом.

В его памяти снова всплывает лицо Вердье, беседующего с хозяином.

– Правда? – повторяет Токарь.

– Как раз с того времени, – голос Клода мало-помалу обретает уверенность, – хозяин стал делать ему гадости, чтобы он убрался. Шаньян рассказывал. Все начиналось-то не вчера. Тот не хочет впрямую выбрасывать его, потому что тогда Шаньян станет безработным, а хочет измотать его до предела, чтобы Шаньян ушел сам. Именно потому и отобрал грузовик, перевел в цех, чтоб заставить Шаньяна подать на расчет, чтобы очутился на улице без гроша. Но Шаньяну нельзя уйти просто так, ему надо выплатить кредит. И потом у него двое детей.

Токарь упорно смотрит в пол, поглубже сунув руки в карманы комбинезона.

– Если оставим все так, мы будем последние подлецы, – говорит Клод. Но он уже и сам не верит в свою затею.

– Чего ты хочешь от нас? – спрашивает его Токарь с некоторой злостью в голосе. Внезапно он поднимает глаза и бросает враждебный взгляд на Клода. Он никуда не пойдет. Он боится скомпрометировать себя. В пятьдесят лет нелегко найти новое место. И другие поведут себя так же. Если даже дело не в возрасте, то найдется другая причина.

Клод допивает кофе, кладет деньги на стойку.

– Пошли.

Токарь бросает на него удивленный взгляд и молча идет следом. Они переходят улицу, возвращаются на завод. Из-за зданий доносится протяжный шум авеню Республики.

– Правильно, что это тебя возмущает, – говорит Токарь примирительным тоном. – Но нужно думать и о других. Ты не женат, ни за кого не отвечаешь, живешь у отца.

– Верно, – спокойно отвечает Клод.

Два негра на прежнем месте все так же подпирают стену, опустив руки и вытянув ноги. У них маленькие круглые головы, неподвижные блестящие глаза, тонкие лодыжки.

– Эй, парни, а как же работа? – кричит шутливо Клод.

Моментально их глаза загораются, оба смеются, обнажая зубы.

Клод успокоился и расслабился.

– Ну что, пошли? – говорит он Токарю, не желая, чтобы у того остался неприятный осадок.

Токарь сдвигает на затылок кепку, обнажая совершенно розовый лоб, топчется на месте со скучающим видом, будто ждет чего-то.

– Я понимаю, ты немного сдрейфил, – улыбается Клод, как бы извиняя.

– Я не сдрейфил, – возмущается Токарь.

Клод не настаивает и уходит к своему грузовику, стоящему в тени склада.

– Секретарша хочет тебя видеть, – говорит Токарь. Он стоит у грузовика, накинув куртку на одно плечо.

Клод выключает зажигание.

– Зачем?

– Не знаю, кажется, какое-то недоразумение с документацией.

– Иду, – резковато бросает Клод.

Токарь с раздосадованным видом уходит, покачивая головой. У него большой живот, и поэтому он слегка расставляет ноги в стороны.

Клод идет мыть руки под краном во дворе. Он чувствует обиду на Токаря. Глупо, но себя не пересилишь. Распрямившись, он вытирает руки о штанины. Грузовика Мориса еще нет на месте. Морис должен был отвезти металлолом в Ангиен и, видимо, застрял где-то в пробке.

Взяв накладные, лежавшие в кабине, Клод направляется в административный корпус, который занимает главенствующее положение во дворе.

За широкими окнами видны головы склонившихся над работой машинисток. Они сами недурны, и в комнате у них мило. Здесь часто появляется и сам хозяин, чтобы понаблюдать за разворачивающимися грузовиками. Клод медленно поднимается по лестнице. Он не любит ходить сюда. Остановившись на ступеньках, приглаживает волосы рукой и оглядывается на решетку ворот: не появился ли Морис? Затем входит.

Мамаша Ложе резко поднимает голову:

– Кстати, я хотела вас видеть, – с угрозой говорит она.

– Знаю, – отвечает Клод, внутренне напрягаясь.

Мамаша Ложе обиженно надувает губы. Она невысокого роста, с одутловатым лицом, с седыми волосами, прилизанными на висках. Кто постарше, те рассказывают, что, когда она была молодая, патрон часто вызывал ее к себе отнюдь не по служебным делам, благодаря чему она и стала секретаршей. Клод положил накладные на край стола и ждет. Мамаша Ложе посмотрела на них с подозрением:

– Это сегодняшние?

– Да, – отвечает Клод.

– А вчерашние?

– Что вчерашние?

– Вы не приносили вчерашние, – говорит она, глядя Клоду в глаза.

– Вы спятили?

– Скажите, Майяр, нельзя ли быть повежливей?.. – Мамаша Ложе повышает тон.

– Повежливей? Что вы мне рассказываете про вчерашние накладные? Я положил их сюда, как обычно. Чего вам еще надо?

– Вы вчера не заходили сюда! – утверждает она с неприступным выражением лица.

– Это я не заходил сюда вчера?! – кричит Клод, выходя из себя. Он старался сохранять спокойствие, не обращать внимания на обвинение, но, несмотря на все усилия, голос дрожит.

– Нет, не заходили.

Клод точно помнит – вчера входил сюда, а следом шел Легран, который нечаянно толкнул его в спину, засмотревшись на кого-то во дворе.

– Со мной был Легран, когда я поднимался сюда, – говорит Клод, немного овладев собой. – Мы вошли вместе. Можете спросить у него.

Мамаша Ложе продолжает смотреть на него с яростью:

– Вы напрасно надеетесь, что я стану терять время и выслушивать ваших друзей, – говорит она презрительно и принимается что-то искать на столе. Затем замечает накладные Клода. Берет всю пачку и начинает сверять со своими документами, при этом кончики ее пальцев дрожат.

– Легран еще не вернулся, – Клод чувствует теперь себя сильнее, дождемся и спросим у него. – Мамаша Ложе не отвечает ему, Клод продолжает доказывать: – Мы положили их вместе на ваш стол.

– Нет! – Она резко ударяет по столу. – Этих накладных здесь никогда не было. Никто не приносил их в эту комнату. Я никогда здесь их не видела.

Машинистки за стеклянной перегородкой поднимают головы и с любопытством смотрят на Клода, думают, должно быть, что ему устроили разнос.

– Вы мне вообще осточертели!

Пораженная мамаша Ложе на мгновение замирает.

– Я не позволю вам так со мной разговаривать, – шипит она наконец. – Я позову хозяина.

– Давайте зовите. – Клод тут же осознает, что это конец. Но отступать поздно. – Прекрасно, я тоже хочу его видеть! И я ему постараюсь объяснить, что вы тут устроили.

– Очень хорошо! – произносит мамаша Ложе и стучит в дверь хозяина.

– Входите, – отвечает спокойный голос.

Она хочет закрыть за собой дверь, но Клод следует за ней, – мало ли что собирается она напеть хозяину.

Тот сидит за своим столом. У него полная фигура с выступающим вперед животом, серый костюм в полоску, из-под пиджака виден жилет. Хозяин переводит вопросительный взгляд с мамаши Ложе на Клода. Клод дает мамаше Ложе возможность начать первой.

– Вчера вечером, – начинает она дрожащим от волнения голосом, – Майяр не вернул мне накладные на поставки…

– Неправда, – перебивает он, – я положил их на ваш стол одновременно с Леграном. Можете проверить у него.

– Я уже просила вас разговаривать со мной повежливее.

– Дело не в вежливости, – говорит Клод, освоившись. – Я выполняю свою работу, выполняйте же вашу и не придирайтесь ко мне.

– Прошу вас, Майяр, ближе к делу, – внушительно заявляет хозяин, вступая в разговор. Он непринужденно сидит, удобно развалясь в своем кресле, не волнуется, полон уверенности в себе.

Клод вдруг почувствовал себя таким же несчастным и жалким, каких не счесть, и в памяти возник Токарь, шагающий к выходу тяжелой походкой обремененного лишним весом и многими годами человека. Клод сжимает кулаки. Но это нелепо, бесполезно. Он стоит перед хозяином, словно перед судьей, решать будет только хозяин, и никто другой. И этого захотел он сам, Клод настоял, чтобы идти сюда вместе с этой Ложе. Теперь его охватывает взрыв возмущения:

– Вы платите мне за работу, я ее делаю. Разве не так? В чем же вопрос?

– Вас не упрекают в том, что вы не делаете свою работу, – говорит хозяин. Он внимательно разглядывает Клода, напряженно сдвигает брови, пытаясь понять, куда тот клонит.

Но Клоду даже уже не хочется, чтобы его понимали. Он упрямо твердит:

– Я должен возить поставки, это я делаю и не слежу, как делают свою работу другие.

Хозяин молча рассматривает его, и Клод чувствует, что увязает, но уже не может остановиться:

– Но я не хочу, чтобы ко мне приставали. Когда мне надоедают, я даю сдачи.

Хозяин удивленно поднимает брови, на губах ироническая усмешка. Он поворачивается к мамаше Ложе:

– Объясните мне, что произошло.

– О, все очень просто, господин директор, – отвечает она, бросив злорадный взгляд на Клода. – Майяр не позаботился сдать накладные по возвращении из поездки вчера вечером, а теперь утверждает обратное.

– Вы уверены? – переспрашивает ее хозяин.

– Безусловно, – важно произносит мамаша Ложе, – он пришел вместе с Леграном, но в отличие от Леграна ничего не сдавал мне.

– Только что вы утверждали, что я даже не входил к вам в комнату, – заметил Клод.

– Я никогда не говорила этого, – пожала она плечами, не глядя на него.

– Что?! – воскликнул Клод.

Хозяин поднимает руку:

– Не кричите, Майяр. Может быть, вы их положили в какое-нибудь другое место? – миролюбиво спрашивает он.

– Я никогда не теряю документы, – с достоинством возражает мамаша Ложе. – С тех пор как я работаю у вас…

– Скорее наоборот, – произносит Клод дрожащим голосом, – и не стесняетесь солгать, даже когда это может причинить неприятности другим. – Мгновенно его охватило чувство стыда. Ему вовсе не хотелось искать защиты у кого бы то ни было.

Мамаша Ложе ничего не ответила.

– Оставьте нас в покое, Майяр, – сухо сказал хозяин.

Клод осекся.

Хозяин выпрямился в своем кресле.

– Вы везде смотрели? – спросил он секретаршу.

– Разумеется, – ответила она с обиженным видом.

– Посмотрите еще, – покачал головой хозяин. – Если не найдете, то проверьте, все ли грузы были доставлены. – Затем повернулся к Клоду. – А теперь я хотел бы поговорить с вами, Майяр.

Мамаша Ложе в замешательстве. Она смотрит на хозяина так, словно тот забыл что-то сказать. Но тот ограничивается только этим, показывая, что ждет, когда она выйдет. Она изображает на лице кислую мину и покидает кабинет.

Клод машинально взглянул на захлопывающуюся дверь. Он немного ошеломлен. От гудения грузового лифта дрожат стены. Небо за окном залито золотистым светом. День идет к концу. И непонятно почему, Клоду вдруг становится грустно.

– Вы заставляете много говорить о вас, Майяр, – вдруг заявляет хозяин. Он сидит за столом, наклонив голову, поставив локоть на стол, почесывает щеку, смотрит на Майяра.

– Почему? – спрашивает Клод несколько агрессивно.

– Я знаю, вы можете сказать, – улыбается хозяин, – что это вызвано определенными обстоятельствами…

– Какими обстоятельствами? – У Клода нет желания оправдываться. Он стоит, а хозяин непринужденно восседает в своем кресле, их разделяет стол. Что тут сказать? Так стоял он перед комиссаром полиции и перед капитаном, обвинявшим его в принадлежности к коммунистам. Клод вызывающе сует руки в карманы. – О каких обстоятельствах идет речь? Ваша секретарша потеряла накладные, а поскольку ей не хочется, чтобы ее отругали, предпочла заявить, будто я не вернул их. Вот и все. Это нетрудно понять. Но это подло. Мне не в чем оправдываться. Пусть она рассказывает что хочет. Плевал я. – Ему не удается объяснить свою мысль, и он повторяет с отчаянием: – Мне не в чем оправдываться.

– Речь идет не об этом, – покачал головой хозяин.

– Тогда о чем же? – Клод невольно подался вперед. Со стороны он, должно быть, похож на собаку, готовую укусить. Подонки!

– Заведующий гаражом сказал мне, что ваш грузовик в плохом состоянии.

– Ремонтными работами должен заниматься он.

– Согласен, – улыбается хозяин и опускает взгляд. Но в тот же миг его глаза вспыхивают. – Согласен, это его работа. И все же создается впечатление, что вы не очень-то заботитесь о машине.

– Это он вам так сказал?

Хозяин отрицательно качает головой.

Клод отказывается что-либо возражать:

– Мне все ясно, вы хотите выбросить меня.

– Совсем нет, – удивленно поднимает брови хозяин. Он кажется искренним. Затем, будто спохватившись, уходит в себя. Выглядит серым и массивным, полностью погруженным в свое молчание. Его молчание – это трюк, им же самим изобретенный, такой же, как и ширина письменного стола, который стоит между ним и работающими на него. Клод ждет, что будет дальше. Впрочем, так или иначе, рано или поздно, все равно придется уйти!