Текст книги "Земля и люди. Очерки."
Автор книги: авторов Коллектив
Соавторы: Владимир Турунтаев,Анатолий Власов,Юрий Бондаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
Заседание производственного совета, где предполагалось разбирать тактику весенней страды, проводил Петр Григорьевич Зуев. По стечению обстоятельств Красуский из хозяйства в этот день уехал по делам, а тянуть дальше было некуда, тем более что все собрались.
У меня сохранился рассказ Петра Григорьевича об этом необычном заседании. Вот он:
– Собственно, каждый знал обстановку, но доводы слушали внимательно. Управляющие, бригадиры, механизаторы, проработавшие на этой земле не по одному году, хмыкали, кивали головами, потом один за другим начали говорить. И… не оставили от моего предложения – взять за основу опыт тюменцев – камня на камне! Во как! Попробовал объяснить свою точку зрения еще раз, может, не поняли, мало ли? И опять услышал веские доводы. Аж лоб вспотел. Стал вникать: земли в хозяйстве, где все наши побывали, окружены болотами, сильно засорены. А мы же сидим на буграх – грунтовая вода далеко. Значит, обработка Красуского правильная и, вероятно, единственно правильная! Что ж, я честно сложил оружие…
Отметим: коллегиальность в руководстве никогда и никому не мешала, она только укрепляла и укрепляет наш строй. Зуев это всегда помнил.
А Красуский был весь в раздумьях. Он как будто встал в своем познании мира агрономии на очередную ступеньку и был ошеломлен: как же мало сделано!
– Земледелец напоминает пожарника без снаряжения, который пытается загасить огонь первыми попавшими под руку средствами, – говорил он мне осенью. – Пришел сухой год – выдумывай, что тебе подойдет. Влаги много – тоже кумекай. Причем все это в срочном, пожарном порядке. Нет бы ученым разработать системы! Сухой год? На тебе, агроном, разработку для сухого года, действуй! Думаешь, агроном от нечего делать переносит на свои поля «чужие» приемы? Ему некогда самому все разработать. Отсюда и механическое перетаскивание опыта с места на место, которое мы и ругаем постоянно, да все равно прибегаем. Вот и скоростной сев. Целые районы схватились, а так ли много толку? Урожаи-то все равно не те, какие можно получать на нашей земле…
– Может, берут только кусочки передовой технологии? – попытался я возразить.
– Как раз наоборот – обычно применяют весь комплекс мероприятий. А надо, наверное, как раз эти самые «кусочки» брать и лепить из них свою технологию. Только вопрос – какие кусочки лучше?
Юрий был угнетен, хотя вроде бы можно было и порадоваться. Урожай все-таки вышел неплохим. В соседнем совхозе «Никольский» он составил всего восемь центнеров с гектара. А бородулинские поля дали на круг чуть не по двадцать. Есть разница? Год-то и вправду худой.
Наконец, в этом же году Красуский защитил кандидатскую диссертацию: дело не шуточное.
Но мысли Юрия были о другом.
– Знаешь, что мне сегодня ребята в институте рассказали? Вот послушай.
И поведал такое.
Один ученый как-то вспомнил народное поверье: если у коровы длинный хвост, то она должна давать молока больше, чем та, у которой он короткий. Ученый, хоть многие и похохатывали над его блажью, занялся проблемой вполне серьезно: заложил в компьютер все подобные данные – конфигурацию рогов, их длину, все про хвост, естественно, не забыл даже цвет глаз. И вышло – кареглазая буренка самая продуктивная.
Смех в зале в данном случае отменяется. Оказывается, что на цвет глаз влияют так называемые каротиноиды, а по ним судят о здоровье животного, значит, о его продуктивности. У кареглазой же коровы каротиноидов больше, чем у голубоглазой, положим. Вот ведь какая закавыка.
– Теперь скажи мне: какие «каротиноиды» вон у того клочка земли, что лежит у леска? А у того? У того? То-то. И я их не знаю, – Юрий невесело улыбнулся, а потом добавил: – Пока не знаю. Только пока.
Система программирования урожаев академика И. С. Шатилова покорила Юрия Красуского раз и навсегда. Он вдруг отчетливо понял: это только от беспомощности люди говорят себе красивые слова, когда урожай чуть поднимется за отметку 20–25 центнеров зерна с гектара. Опыты, которые Красуский проводил до сих пор, потускнели в его глазах. Дело поворачивалось не просто другой стороной, а сотнями граней одновременно. И эти сотни граней нужно было отшлифовать, заставить блестеть, привести в соответствие с основополагающей идеей. Соединить производство с наукой? Да не может, не должно быть такого, чтобы производство и наука существовали порознь!
Красуский снова и снова приходил к выводу: академик Шатилов прав – надо брать комплекс факторов и программировать урожаи, работу на каждом поле, учитывая все сведения о земле, погоде. Значит, надо заводить агрохимическую лабораторию, метеостанцию, доставать приборы, подбирать людей, потому что одному агроному со всем этим не справиться. Все факторы сразу, конечно, не учесть, но самые главные – необходимо. И из этих главных найти один – наиглавнейший. Его, как драгоценный камень, оправить – и тогда засверкает перстень.
Красуский пошел к Зуеву.
– Вот, – протянул он листки с расчетами по программированию, – мне нужна весьма приличная сумма денег. В Ольховском отделении можно начинать более серьезные опыты, я уже подобрал там поле – рядом с шоссейной дорогой. Будем строить агрохимлабораторию, метеостанцию. Надо.
– Надо так надо, – ответил Петр Григорьевич, он уже заставил себя верить своему агроному, как себе самому.
Академик Шатилов выделил десять принципов программирования урожаев. Красуский решил взять для себя пока только четыре: запас влаги в метровом слое почвы, засоренность полей, содержание питательных веществ, физическое состояние почвы.
Теперь нужно было сгруппировать все вокруг одного фактора. Вокруг какого? Солнечная радиация в принципе позволяет и при тех сортах зерновых, которые имеются, получать на нашей родной уральской земле до ста центнеров зерна с каждого гектара. А что не позволяет? Вода, влага – вот что лимитирует. А для совхоза, который лежит на взгорках и буграх, она как раз наиглавнейший фактор. Растениям тут недостает влаги.
Все до обидного просто! Выходит, еще не побывав на поле, еще сидя в кабинете, агроном теряет не центнеры, а десятки центнеров урожая.
Вот два поля. На одном продуктивной влаги (обычно она считается в метровом слое почвы) достаточно лишь для получения двадцати центнеров пшеницы, больше ничего, хоть разбейся: влага – сдерживающий фактор. Рядом еще одно поле, оно в низинке, и воды здесь имеется на шестьдесят центнеров, положим, ячменя. Как у нас ведется? Мечтаем, допустим, получить тридцатицентнеровый урожай и строим всю агротехнику, вносим удобрения именно из расчета на тридцать центнеров. И, естественно, первое поле даст двадцать центнеров – больше не позволит влага, остальные удобрения пропадут, будут вымыты, уйдут в реки, погубят часть рыбы. Второе – тридцать. А как же: удобрения-то внесены, чтобы получить именно тридцать центнеров, и выше урожая тут уж не возьмешь.
А если внести минеральные удобрения, исходя из самого простенького расчета: на первое поле дать их под двадцать центнеров, а на второе – под шестьдесят? Средний урожай будет – сорок. В первом же случае мы получим только двадцать пять: двадцать плюс тридцать, деленное на два. Пятнадцать центнеров зерна с каждого гектара потеряно, можно сказать, по глупости, вернее, по незнанию. Действительно, все до обидного просто…
Весной, когда такие данные появились у Красуского хоть и не по всем полям, он внес удобрения по «персональным» нормам. Петр Григорьевич Зуев поинтересовался, что, мол, будет теперь со скоростным севом.
Юрий долго не размышлял:
– Скоростной сев – теперь наш конек. Без него никак нельзя. Нам надо сеять быстро, но не на полях, а на поле. Оценивать ситуацию на каждом поле, а не на всех сразу. Пришла пора для этого массива – пускай технику, не тяни ни секунды. Разве это не скоростной сев? Да он – основа программирования, – Юрий улыбался: вот оно и вышло по-агрономовски – агротехника первична, она стала диктовать условия работы для всей техники.
Сев в том году длился двадцать суток. Средняя урожайность зерновых по всему хозяйству составила 39,8 центнера с каждого гектара.
И это был только первый шаг.
Молодые, да и не только молодые, агрономы потянулись в совхоз «Бородулинский». Юрий Георгиевич каждого встречал как дорогого гостя.
Сама суть его системы была в принципе настолько проста, что спервоначалу казалось: да что тут особенного-то? Но вокруг сути набиралось множество побочного, на первый взгляд и не главного, а на самом деле столь же необходимого: обработка почвы применительно к каждому полю, ликвидация сорняков, внесение питания для растений, подкормки и так далее и тому подобное. Специалисты-агрономы чувствовали, что все это сложно и с бухты-барахты тут ничего не сотворишь.
Пошли разговоры и толки. Даже ученые предлагали потерпеть с программированием. Дескать, земля в области находится не в таком состоянии, чтобы на ней использовать приемы, которые внедрены у Красуского, надо-де сначала землю вылечить.
– Ждать нельзя, – отвечал на это Юрий Георгиевич. – Нужно учитывать то, что есть, что сподручно учесть уже сейчас. Так ведь можно всю жизнь прождать, а жизнь и у агронома одна…
И снова шли и шли люди на его опытное поле.
Не хочется говорить громкими словами, но опытное поле Красуского – это то место, откуда начинается и где кончается вся совхозная земля, весь урожай хозяйства. На этом небольшом клочке земли за маленькой деревушкой Ольховкой агроном ищет, опровергает, доказывает, проверяет свои мысли. Замечу, что ни в одном хозяйстве, по крайней мере Свердловской области, я лично такого поля не видел.
Оно оформлено но всем правилам науки, разделено на маленькие делянки, каждая из них строго контролируется специалистами метеостанции, агрохимической лаборатории (в полеводческом цехе совхоза уже сейчас работают восемь человек с высшим образованием). Условия разные – одна клетка имитирует влажный год, другая – сухой, третья – нормальный. По сортам, по удобрениям, по обработке, по срокам сева… Красуский говорит о своем поле:
– Оно необходимо нам, чтобы не выглядеть пожарниками без снаряжения. Будет сухой год, а у нас уже все разработано, и не надо шарахаться в поисках опыта по всей стране. Вон та клеточка мне все расскажет. С природой надо жить в согласии и говорить не о больших урожаях вообще, а о максимальных в данной обстановке. Мы от погоды зависим, как ни крути.
Опытное поле Юрия Красуского – это вызов многим ученым, которые занимаются «чистой» наукой. Отсюда, к примеру, пошло неверие агронома в некоторые исследования и рекомендации. Да, да. Рекомендации, выработанные на основе одно-двухфакторных опытов, проверялись не один раз в совхозе «Бородулинский». Только проверка эта проводилась основательно, с учетом трехчетырех факторов, от которых зависит урожай. И иные данные не просто не сходились, а были противоположны тем, которые давали ученые…
Опытное поле Юрия Красуского соединило науку и производство.
И такое соединение сразу же сказало свое слово: урожайность зерновых в семьдесят седьмом году в среднем по совхозу поднялась до 51,5 центнера с каждого гектара! Самая высокая урожайность по всему Нечерноземью Урала!
Успех есть успех, и было бы странно, если бы его не заметили. Говорю здесь не о наградах и званиях (у Юрия Георгиевича два ордена и звание заслуженного агронома РСФСР). Ведь нередко как ведется: чуть проявил себя человек – давай на выдвижение!.. Только всегда ли оно оправдано? Нередко специалист, по велению души призванный жить и работать в одной, близкой его складу и интересам сфере, при таком переходе ломает себя, становится податливым, опасно покладистым…
Помню одну встречу. Моего знакомого агронома перевели в областной центр. Шла жатва, и мы, естественно, заговорили про раздельную уборку хлебов. Тогда на нее «жали» без разбора, и кое-кто, свалив хлеб, упустил его под дожди в валках, сгноил. Несколько таких грустных случаев я рассказал знакомому. Но он ничуть не заколебался.
– Валить, валить и еще раз валить хлеб – в этом наше спасение, – безапелляционно заявил он.
– А помнишь, как у тебя в хозяйстве было? – остановил я его.
Он помнил. Помнил, как говорил, что агроном сам на поле должен все решать, поскольку он, агроном, – главный ответчик за свою землю.
Он все помнил, и было грустно видеть, как изменила в прошлом неплохого агронома эта административная стезя.
…Вот и Красуского «сваты» одолели. В научно-исследовательском институте ему предложили должность замдиректора по земледелию. И другие должности намечались, не менее заметные, но агроном решения не изменил.
Как-то приехал в совхоз первый секретарь Свердловского обкома КПСС Борис Николаевич Ельцин. Смотрел, расспрашивал о делах, а когда Юрий завел его на одно поле, где шумел могучий хлеб, секретарь в раздумье сказал:
– Да, от такого поля разве можно уйти?!
Красускому всегда везло на хороших и умных людей. Наверное, потому что он сам искал всю жизнь таких людей. Чтобы понять до конца систему программирования урожаев, он поехал в Москву, к академику Шатилову. Не хватало знаний по приборам для обследования почвы – и вот он уже опять в Москве, снова беседует с учеными.
Однажды мне представился случай поехать с Юрием Георгиевичем в Горький, на совещание земледельцев Уральской и Волго-Вятской зон. Знаю точно: главной целью его было – увидеть селекционера Нину Андреевну Родину из Кирова. Дело в том, что ячмень Луч – новый сорт, выведенный Н. Родиной, хорошо проявил себя на бородулинских полях.
Встретившись с Родиной, Юрий сразу перешел к делу:
– Нина Андреевна, очень благодарен вам за Луч. Над чем вы сейчас работаете? Какие новые сорта есть?
– Да вот, – ответила она, – скоро сдам в производственные испытания новый сорт ячменя Викинг.
Тут Юрий не удержался:
– Нельзя ли попросить немного?
Родина удивилась:
– Производственных испытаний же еще не было. Как он себя там покажет?
– Да мне чуть-чуть, с мешок хотя бы.
– Ну, и настырные вы, уральцы, – искренне рассмеялась Родина. – Так уж и быть, приезжайте.
Минул еще один год– 1979-й. Снова – уже в который раз! – бородулинцы получили на своих полях самый высокий в области урожай: 40,6 центнера с каждого гектара. Уборка прошла нормально, без срывов, как и рассчитывали в совхозе. План продажи зерна государству хозяйство, естественно, перевыполнило. А вот ячмень Викинг себя, увы, не показал на бородулинских землях. Что ж, бывает и так…
Красуский собрал данные с опытного поля. Их получилось столько, что можно считать целую вечность. Одному бы никогда не успеть. Но тут вышел «неожиданный интерес», как выразился Юрий Георгиевич. Впрочем, настолько ли уж неожиданный?
Опытным полем Красуского, его данными заинтересовались на этот раз математики. Они решили все данные, полученные Красуским в течение нескольких лет, «обсчитать» на электронных вычислительных машинах. В общем, появилась совершенно реальная возможность вывести формулу поля, формулу получения урожая для любых погодных условий, для любого состава почвы. Перспективы захватывающие! Юрий сейчас начал заново учиться математике, азам обращения с ЭВМ. Иначе нельзя: пока что математики толком не понимают агронома, а он не понимает математиков. А без понимания не двинешься дальше.
Когда Красуский сообщил мне последние новости, я подумал: насколько сложно стало работать земледельцу, сколько ему нужно знать и уметь, чтобы понять простую истину – познание земли бесконечно!
Борис Ефремов
ТРУБАЧ ЗАБЫЛ СЫГРАТЬ ОТБОЙ…
Немало пожил Лушников на отчей земле, а такого видеть не доводилось. За недолгую апрельскую ночь река Ница вышла из берегов и расширила свои пределы на добрую сотню метров. Неудержимо несла она воды, как бы утверждая власть над низиной, отступавшей сажень за саженью к Ивановке, к яру… Половина луговины была уже под Ницей…
– Давай-ка, браток, заводи ишачка, – сказал Лушников шоферу, открывая дверцу «газика», и, дождавшись, когда ровной дробью застучал мотор, добавил: – На горох давай.
На горох – значило на дальнее гороховое поле, лежавшее на возвышенности, в верховьях реки. Знал об этом шофер; знал и о том, что не затеять нынче разговора с управляющим. Поудобнее устроившись на сиденье, хватко взявшись за поручень, молчком будет ехать Лушников до самого поля, время от времени потирая рукой шрам на щеке; может быть, раз или два за дорогу, когда тряхнет на колдобине, скажет: «Пожара нет, не спеши, береги ишачка». Знал об этом шофер, поскольку видел сосредоточенно наморщенный лоб управляющего – думал о чем-то Лушников.
А тот вспоминал вчерашнюю поездку на гороховое поле. С разных концов пошли они по нему, он и бригадир полеводческой бригады, пошли, утопая в мягкой, подсушенной вешним теплом пахоте, поднимая терпкую пыль, через дюжину шагов нагибаясь к земле, чтобы зачерпнуть ее пригоршней, размять пальцами, понять, какова она, землица.
У середины поля встретились.
– Ну как, бригадир?
– Денька через два трактористов засылать надо. Подходит земля. В самую пору будет.
Лушников подумал о том, что перед началом сева не мешало бы еще раз провести собрание специалистов и механизаторов. Предпосевное собрание уже прошло недели полторы назад, но, видимо, из-за Ницы (большинство полей находилось в прибрежных низинах) немало поправок придется внести в план…
Да вот ферма еще, думал Лушников. Неладно как-то дела стали складываться на ферме. Надои в последнюю неделю понизились, расход кормов перекрыл все нормы – и это в весенние месяцы, когда к каждому грамму кормов подход особый нужен.
Два дня назад вызвал управляющий бригадира молочнотоварной фермы Геннадия Семеновича Макарова:
– Прошлое лето помнишь?
– Как, поди, не помню…
– А с каким трудом корма заготавливали?
– Ну, помню.
– Так что ж там у тебя, браток?
Помолчал Геннадий Семенович, сказал:
– Что-то с рационом. Кажется, ошибка в расчете.
– Сам пересчитывал? Нет? Не годится этак. Время идет, корма расходуются… Займись этим делом, не откладывай в долгий ящик.
– Со скотниками еще наказание, – продолжал Макаров. – Прогуливают. А без них, сам знаешь, что за работа.
– А женщины куда смотрят? Пробрали бы их вперекрест. Ну ладно. Дня через два-три буду на ферме. Обязательно. Сев только начнем.
И вот тебе на – начали…
Перед Лушниковым открылась картина, о которой он даже думать побаивался: возвышенное гороховое поле оказалось в окружении разлившихся вод; сотни гектаров подоспевшей к севу земли превратились в остров – хоть вплавь добирайся.
…Утром следующего дня первым в контору пришел Лушников.
Увидев механика Геннадия Гурьевича Полякова, спросил:
– Что делать будем?
– Ума не приложу. Половину полей затопило… Не мешало бы главному агроному, не то председателю позвонить…
– Это что же? Здравствуйте – вот и мы? Надо самим хорошенько подумать. У них и без нас хлопот полно.
С обеих сторон улицы к конторе подходили люди. Собрались в кабинете управляющего. Разговор начал бригадир:
– Речи нет о полях, которые под водой. Но у нас несколько полей – самое большое из них, что под горох и пшеницу наметили, – оказались отрезанными Ницей. Начинать сев собирались завтра. Какие соображения будут?
– Так что тут поделаешь, коли половина земли под водой, а половина – на островах, – медленно, будто без особой охоты, начал говорить тракторист Александр Петрович Карасев.
Лушников давно знал Карасева и всегда наново удивлялся внешней его спокойности, вроде даже какому-то равнодушию, и умению, если прижмет, поработать так, как никто другой не сработает. В трудные минуты Лушников всегда обращался к Петровичу. Нелегко было добиться согласия тракториста выполнить какое-либо особое задание, но, заручившись наконец таким согласием, можно было вздохнуть спокойно – исполнит по высшему классу.
– А половина – на островах, – говорил тракторист. – Хошь не хошь, выжидать придется, пока вода спадет.
– Это что ты такое говоришь, Петрович? – отозвался кукурузовод Николай Степанович Поляков, напористый в разговоре. – Как это – выжидать? А ежели еще неделю вода не сойдет, тогда что? Считай, все сроки упустим.
И тут Лушникову припомнился далекий-предалекий весенний день, настолько далекий, что его как бы даже сизый туман заволок…
Было это в году тридцатом.
В ту пору крестьянские дворы Ивановки уже поделились надвое: половина единственной деревенской улицы отошла колхозу «13 лет Октября», другая половина – колхозу «Красная Ница». Обе эти половины пристально посматривали друг на друга, и чуть какая новинка в одном из хозяйств – соседи тут как тут, интересуются, как да почему. В «Красной Нице» новинок было побольше. Председатель Сарапион Ларионович Лушников, мужик разворотливый, быстрый, посмеивался при виде очередной «делегации» – дескать, то ли еще будет, учитесь.
И действительно не успели октябрьцы насмотреться на движок, который установили соседи в заново отделанном тесом колхозном амбаре, откуда с длинного шеста разбегались к домам паутинки проводов, не успели наговориться о невидимом электричестве, как по Ивановке пробежал новый слух – на подходе к «Красной Нице» трактор «Фордзон», может быть, на том берегу реки уже стоит красуется.
Скорая на подъем ивановская ребятня, разбрызгивая невысохшие лужи, помчалась к Нице. К тому месту, где на лето и осень накладывали на побуревшие сваи деревянный настил. Сейчас по случаю половодья мост был разобран, не было на противоположном берегу никакого трактора «Фордзона», но на этом берегу, подле самой воды, плотники связывали наспех обструганные, подогнанные по размеру бревна.
Тут же был и председатель Сарапион Лушников. Звонко работая топором, он то и дело поглядывал в сторону заречья, нетерпеливо прислушивался к зареченской тишине, пока наконец не всадил с маху топор в бревно и не крикнул хриплым, пересохшим голосом:
– Идет, кажись… Иде-ет!
Плотники оставили работу, взялись за потертые кисеты, зашуршали бумагой, деля ее на самокрутки и посматривая на дорогу, обрывающуюся у воды на том берегу.
Сначала ничего не было видно – лишь нарастал, катился по заречью металлический рокот. Но вот вынырнула машина, перемазанный мазутом парнишка-тракторист спрыгнул на землю, замахал руками, даже вроде бы приплясывать стал, крича что-то в грохоте мотора.
Вскоре плот был спущен на воду. Вооружившись шестами, плотники вместе с председателем погнали его вверх по течению, чтобы пересечь Ницу наискось, перевести крепко связанные бревна к пологому спуску дороги.
Потом, когда трактор стоял уже на плоту, вдавив бревна в мутную воду, и когда под «раз, два, три!» начали мужики упираться шестами в каменистое дно реки, медленно продвигаясь с небольшим раскачиванием к опасной быстрине, Федька Лушников, замирая от волнения, сказал:
– Хоть бы в воду не скувырнулся – ишь, плот-то как просел…
На что один из дружков его ответил:
– У Лушникова не скувырнется… У него не то, что у тебя. Хоть вы и Лушниковы оба, да, видать, разные. Литовку-то кто сломал на прошлом покосе?
Сказаны эти слова были без какого-то умышленного зла, скорее всего – ради шутки, но затронули они Федьку за живое. Может быть, потом, позже, Лушников отвечал на шутку дружка, когда в числе первых ивановских парней, прошедших (много было желающих!) строгий председательский отбор, учился на курсах трактористов при местной машинно-тракторной станции, ночи напролет просиживал над малопонятными инструкциями и схемами, дотошно копался в тракторном моторе, разбирая и собирая узлы, постигая их хитрую взаимосвязь; когда следующей весной, буйной и ранней, поднимал пласты колхозной земли, не оставляя руля трактора до блеска колючих ночных звезд, до того, как можно было, поддавшись усталости, рухнуть на нары полевого стана. А может, и тогда еще, когда, оказавшись в водовороте бригадирских дел в колхозе «Урал», добивался повышения урожайности зерновых и добился – поля стали давать не по 7, а по 22 центнера зерна с гектара; когда потом на заботы об урожайности наложились председательские заботы о судьбе хозяйства в целом и когда имя Федора Николаевича Лушникова стало известно не только в Слободо-Туринском районе, но и в области, – бессловесно, но крепко отвечал он на ту давнюю шутку дружка – знай, дескать, наш лушниковский род, учись, покуда мы живы…
Выплыло видение из далеких лет, охватило душу щемящей тревогой и растаяло, как льдинка на весеннем солнцепеке.
Опершись руками о стол, встал управляющий:
– Сеять начнем завтра.
– Как это – сеять начнем? – отозвался Карасев и приумолк ненадолго. – Говорю ж, к островам этим на тракторе не подберешься. Водищи-то в протоках с метр, а то и поболе наберется.
Лукавая усмешка блеснула в прищуренных глазах Лушникова:
– Вот и прекрасно, что «поболе».
– Чего уж прекрасного, – начал было тракторист, да снова приумолк, подметив вдруг, с какой заинтересованностью посматривают все на управляющего, – раз говорит Лушников, значит, имеется у него что-то на примете.
– Переправим технику на острова, – сказал Лушников. – Попросим у речников понтоны.
– Рискованное дело, – отозвались механизаторы. – Никогда не было, чтобы так-то…
– Не было, – согласился Лушников. – А мы сделаем так, чтоб было…
Поспать этой ночью управляющему и часу не удалось, лезли в голову беспокойные мысли, раза три принимался курить и только забылся – затарахтел будильник. Может быть, от бессонницы никак не мог раствориться в памяти вчерашний разговор с Карасевым. Лушников попросил его остаться после собрания, и они сидели по обе стороны стола, напротив друг друга.
– Ну, браток, догадываешься, зачем мы тут сидим?
– Хошь не хошь – докумекаешь, – произнес тракторист, отводя взгляд от лушниковских, с хитринкой, глаз.
– Надо тебе, Петрович, по рассвету со стальным конем у переправы быть.
Карасев, не глядя на управляющего, упорно помалкивал. Медленно тянулось время. И вдруг тракторист заговорил по-непривычному напористо:
– Что ж такое выходит? Летом, промеж дождей, луговину косить – Карасев. Понадобилось осенью комбайны таскать по грязи – Карасев. И сейчас, значит, опять я? Ты уж меня уволь на сей раз, Федор Николаевич. Хватит. Есть трактористы помоложе…
– Помоложе-то трактористы есть. Так ведь, учти, помоложе! Я тебя на покос летом почему послал? Потому что знал: лучше тебя никто не скосит, у тебя опыт, какого ни у кого нет.
– «Опыт, опыт», – несколько утихомириваясь, пробурчал Карасев. – Что же мне теперь из-за этого опыта больше всех надо?
– Выходит, браток, что так. У тебя мастерство – тебе и дорогу прокладывать. Это же важно, Петрович, какая дорога будет проложена – кривая или прямая, по которой остальным легче идти.
– Дорога, говоришь… Может, оно и так… Только этим самым прокладчиком я в последний раз. Договоримся давай – в последний.
– Не буду обещать. Сам понимаешь, не могу я тебе обещания такого дать…
Лушников улыбнулся, потому что знал – прибудет сегодня Александр Петрович Карасев на берег Ницы, раз дал слово – значит, обязательно прибудет. За напарника управляющий отделением тоже не беспокоился. Напарником Карасева был сын Лушникова – Валерий, только что пришедший из армии, и, понятное дело, руки у него чесались по крестьянской работе – чуть свет, еще и будильник не собирался звенеть, поднялся Валерий с постели, по-солдатски расторопно оделся, заправил кровать и ушел в гараж, не заметив понимающей улыбки отца.
…Затопив прибрежные низины, Ница поуспокоилась. Она еще закручивала на быстрине воронки, еще несла с верховий желтые щепки, доски и ветвистые обрубки деревьев, еще клонила течением затопленные кусты тальника, но не было в ней той первоначальной силы – Ница несла мутные воды как бы по инерции, уже не находя возможности для дальнейшего наступления.
Но приметил это Лушников после. Поначалу же, выйдя к переправе, к немалому своему удивлению, он заметил группу пацанов, которые в ожидании чего-то переговаривались меж собой. «Чего это они?» – подумал управляющий, и тут же пришла догадка: так посмотреть же пришли, ребячье это дело – любопытствовать. Может быть, на этом же самом месте и ты стоял в то вешнее утро, Федор Лушников, стоял в кругу дружков, следя за звонким топором однофамильца…
Первым подогнал к Нице гусеничную машину со сцепкой сеялок Карасев; как бы все еще продолжая сердиться на управляющего, он спрыгнул с подножки на землю, буркнул что-то под нос вместо приветствия и пошел вдоль берега, высматривая, где поглубже.
И тут же Лушников услышал приближавшийся рокот еще одной машины.
Валерий, сосредоточенно сидевший за рычагами, старательно поставил свой трактор бок о бок с карасевским, пробасил:
– Где паром-то? Запаздывает?
– Ты, прежде чем спрашивать, на часы бы взглянул, – сказал Федор Николаевич. – Договаривались на шесть, а шести нету пока.
Тем временем подъехал на мотоцикле главный агроном колхоза – видимо, узнал о лушниковской задумке.
– Значит, штурмом решили брать?
– Штурмом. Или мы не солдаты и штурмовать разучились?
– Я вот подумал, может, с денек-то переждать? – вопросительно глянул главный. – Кажется мне, вода на убыль должна пойти… А тут, как ни говори, с риском связано.
Выждав, когда агроном выскажется до конца, Лушников ответил:
– Нет, надо начинать сегодня. За день земля пересохнет. Другое дело, если бы прошел дождь – можно было бы еще пару дней переждать. Но дождя-то нет… Сам видишь, как солнце палит…
Главный агроном ничего не сказал на возражение Лушникова. За годы совместной работы он убедился в богатейшем опыте Федора Николаевича, в умении наладить дело, в безошибочности его решений – словом, привык надеяться на управляющего отделением колхоза «Урал», будто на самого себя, и на этот раз в душе тоже согласился с ним. Невозможно было не согласиться, – ведь Лушников вырос на этой земле, знает ее, как свои пять пальцев.
Главный агроном не однажды думал о том, что после вхождения лушниковского хозяйства в укрупненный колхоз «Урал» Федор Николаевич мог бы по праву возглавить его (таково, кстати, было общее мнение на колхозном собрании). Но Лушников отвел свою кандидатуру: пусть руководит хозяйством специалист с высшим образованием, каковым я не обладаю, а от меня будет больше пользы, если останусь управляющим отделением. И опять-таки трудно было не согласиться с этим… Время показало, что прав был Федор Николаевич: недаром засверкала на его груди Звезда Героя Социалистического Труда.
…С верховьев Ницы подходил паром, обычный речной понтон. Спускаясь по быстрому течению, катер еле-еле постукивал мотором, так что моторист, молодой коренастый парень, без труда услышал голос Карасева:
– Толкай паром на меня! Здесь поглубже будет!
И только тогда взревел мотор, катер содрогнулся, сопротивляясь течению реки, и моторист, хорошо знавший свое дело, подогнал паром точно к тому месту, где стоял Карасев. Паром не был вместительным – не больше одной машины можно было завести на него, и, оставив сцепку на берегу, Карасев первым сел за рычаги, медленно въехал по спущенному трапу на понтон, разом осевший под тяжестью.
