Текст книги "Венгрия за границами Венгрии"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Мне пришлось долго ждать. Когда служащий наконец-то вернулся, он пригласил меня пройти в другую комнату. Здесь меня принял пожилой мужчина с добрым лицом и приятными манерами. Он тоже предложил мне сесть, а сам погрузился в чтение письма. Оторвав взгляд от письма, он сказал:

– Дело очень важное. Благодарим, что Вы согласились приехать сюда, в такую даль, на окраину страны.

– Что от меня требуется? – спросил я.

Мужчина дружелюбно улыбнулся.

– Вы узнаете в своё время, – сказал он. – Я не могу распоряжаться самостоятельно.

Меня пригласили в следующую комнату. Здесь процедура повторилась. Меня передавали из рук в руки, как какого-то высокопоставленного гостя, которого все хотели бы видеть, которому все хотели бы пожать руку. А пока я двигался дальше по джунглям учреждения, время ожидания сокращалось. Наконец, в одной из многочисленных комнат моё письмо распечатали и попросили паспорт. На секунду я подумал, что сейчас всё разъяснится, и можно будет идти обратно в гостиницу. Но они только выписали из паспорта мои данные и идентификационный номер. Меня отправили в следующее помещение, где снова попросили данные. Везде я был любезно принят, они не переставали повторять, как важен мой приезд, и какое одолжение я оказываю другу. Меня успокаивали, что теперь-то уж вопрос о деле моего друга, скорее всего, будет разрешён быстро. Я выпил семь или восемь чашек кофе, точно не помню. Причём, я знал, что сплю, знал, что я в гостиничном номере, из окон которого открывается вид на глянцевые от дождя крыши домов, на выпускающие серый дым трубы и на лес телевизионных антенн. Тем временем во сне я вернулся в то помещение, где мне в самом начале надо было отметиться. Я не удивился, что машинистка печатает всё тот же текст, что служащий, который меня сначала принял, всё ещё здесь. Однако у меня был повод удивиться. Ведь пока меня водили по комнатам, прошло ужасно много времени. Мне казалось, что проходили дни. Но ведь я спал, а во сне можно поверить в любой вздор. Это просто сон, думал я. Всё же, когда служащий снова ушёл с письмом в соседнюю комнату, я подкрался к окну и выпрыгнул. Я знал, что это поможет мне проснуться.

Меня разбудили громкие, весёлые голоса работников гостиницы и вой пылесоса. Ещё не было полудня. Обрывки странного сна ещё плясали перед моими глазами, но постепенно мне стало передаваться веселье уборщиц. Мой сон, как и любой из снов, был сплошным вздором, но после него не осталось тревоги, способной испортить день, если, конечно, кто-то вообще помнит свой сон через десять минут после того, как проснулся. Напротив, я счёл свой сон скорее весёлым, и решил, что запомню его. Я вспотел, поэтому ещё раз принял душ. В гостинице топили так, будто стояла, по крайней мере, середина зимы. Я решил, что ещё до обеда разберусь с этим несколько загадочным делом, в которое впутался мой друг. Так как я не знал города, я попросил портье показать мне дорогу. На дежурстве не оказалось того портье, которого я видел утром, вместо него была пожилая дама.

– Напротив церкви, на главной площади. Вам туда, – сказала она.

На улице меня ждали одни сюрпризы. Я сошёл с поезда в безумную зимнюю пору, в промозглую погоду, туман покрывал вершины гор, возвышающихся за городом, небесное благословение так и лилось из быстро проплывающих облаков. С тех пор ветер высушил лужи, стало холоднее, на склоне гор блестели шапки снега. Но и сам город сейчас произвёл на меня более приятное впечатление, чем утром, он оказался благоустроеннее и чище. Вместо промокших до нитки призраков я встречал только модно одетых пешеходов. Путь из гостиницы к главной площади лежал через симпатичный парк. Мне показалось – вот, какой я ненаблюдательный – что утром здесь стояли одноэтажные обветшалые дома. Я чуть было не подумал, что это продолжается мой утренний сон, или скорее, что я перешёл из одного сна в другой. Конечно, об этом и речи быть не может. Человек знает, когда спит и когда нет, он по-разному воспринимает действительность во сне и наяву.

Я быстро нашёл учреждение. Оно было более серым, более обветшалым и невзрачным, чем во сне, но и здесь, как и во сне, мне надо было отметиться на втором этаже. Ну конечно, ведь это было чётко сказано в письме! Косоглазая, неказистая женщина взялась за моё дело. Я видел, что совершенно не завоевал её доверия, и ощущал в её поведении некоторую растерянность.

– Подождите минутку, – сказала она наконец.

Она пошла в другую комнату, я же на секунду испугался, вдруг мой утренний сон снова повторяется. Но неказистая женщина скоро вернулась, и теперь она пригласила меня в соседнюю комнату. В этом помещении, которое было намного меньше приёмной, меня на несколько минут оставили одного. Затем из другой двери, которая бог знает куда вела, наверное, в ещё меньшую комнатку, вышел молодой человек с моим письмом в руке. Он предложил мне сесть и сказал:

– Не думаете ли Вы, что немного опоздали?

– Простите, – ответил я. – Я всю ночь был в пути. Дорога меня утомила, я был вынужден прилечь на несколько часов в гостинице.

Молодой человек не был злостным или же суровым, бездушным бюрократом, потому что просто усмехнулся.

– Ну так почему Вы приехали к нам именно сегодня?

– Потому что сегодня было назначено приехать, – сказал я.

– Сегодня?… Пойдёмте со мной, – сказал молодой человек ласково.

Мы зашли в другое помещение, где другой молодой человек принял меня не менее растерянно.

– Вам следовало явиться уже давно, – разозлился он.

– Но в письме…

Он меня прервал.

– Бросьте! – злобно сказал он. – Дайте сюда свой паспорт.

Я достал маленькую красную книжечку из внутреннего кармана пальто и сунул ему в руку. Молодой человек полистал его, как какой-то блокнот, который не только содержал мои личные данные, но и в нескольких коротких, исчерпывающих предложениях давал сведения обо всех важных событиях моей жизни. На его лице появилось такое выражение, как будто он вспомнил какой-то анекдот, и сейчас размышлял, рассказать ли его мне или лучше оставить при себе. Избегая строгих, неприятных ноток в голосе, свойственных чиновникам, можно сказать, даже доброжелательно он сообщил мне ошарашивающую новость:

– Этот паспорт просрочен.

Оттягивание дела вывело меня из себя.

– Это невозможно, – сказал я. – Срок действия моего паспорта истекает в 1989 году.

Моя решительность не поколебала молодого человека.

– Вы правильно помните… Срок действия вашего паспорта истёк в 1989 году. Три года назад.

Этого было уже достаточно для того, чтобы сразить меня наповал. «Как? – хотел спросить я, – как это?» Но единственное, на что меня хватило, это лишиться дара речи. Молодой человек мог бы воспользоваться моим смятением и продолжить разговор в форме официального допроса. Но он этого не сделал. Вероятно, его тоже смущала эта странная ситуация, и как школьник, который ещё не смыслит ничего в серьёзных делах, он проводил меня до туалета. Он снова попросил мой паспорт и открыл на первой странице.

– Посмотрите на фотографию, – он ткнул костлявым указательным пальцем в фотографию в паспорте. – А теперь посмотрите в зеркало.

Я едва себя узнал. С утра у меня успела вырасти борода, волосы поредели и немного поседели, лицо опухло, взгляд стал тусклым, взволнованным и пугливым.

– Зеркало не врёт, – услышал я голос молодого человека снова. – Вы, очевидно, что-то от нас скрываете.

– Мне нечего скрывать, – ответил я.

Молодой человек сделал вид, будто поверил.

– Тогда мы имеем дело с типичным случаем потери памяти, – сказал он. – Но ничего страшного. Мы попробуем помочь. Если Вы найдёте кого-нибудь, кто установит Вашу личность, мы обойдёмся без бюрократических формальностей. Но дома у Вас есть жена, есть дети, друзья. Назовите кого-нибудь из них, запишите точный адрес этого человека, и мы сразу примем меры. Я сейчас пойду на обед, а Вы пока подумайте. Потом, если через несколько дней Вы отправитесь домой, не забудьте сделать новый паспорт. Соврите, что старый потеряли. Больше я ничего не могу для Вас сделать.

Итак, я попался в ловушку, осознание того, что моя совесть чиста, меня не утешало. В течение короткого времени, которое имелось у меня в распоряжении, я обмозговал свои действия и понял, что выбора у меня нет. Я сделал в точности то, что мне надо было сделать по закону. Поскольку дверь за мной не закрыли, я мог бы спокойно выйти из здания и сесть на поезд. Но если я даже вернусь домой, в жизнь – называйте это, как хотите – как я отчитаюсь за промотанные три года? Я постарел, как показывает зеркало, я потерял иллюзию свободы. Но сейчас уже всё равно. Надежда, что я когда-нибудь смогу помочь своему другу, показалась несбыточной и абсурдной. Надежда, что кто-нибудь, способный установить мою личность, приедет вовремя, показалась ещё более несбыточной и абсурдной. Бунтовать смысла уже не было. Мне надо было принять к сведению, что с бунтом я опоздал. Возможно даже, думал я, мой старый друг, из-за которого меня вызвали, существует только у меня в памяти или в моих фантазиях, или он давно умер. Я был тем самым человеком, который влип в какое-то уголовное дело, я был тем, чью личность надо было установить. Грехопадение, подумал я. Всем без исключения приходится расплачиваться.

Когда через двадцать минут молодой человек вернулся, я уже мог без страха сказать:

– Мне не вспоминается ни один человек, который мог бы установить мою личность.

Молодой человек был готов получить такой ответ.

– Выдумаете, что тогда станете последним звеном в этой цепи?

– Я не могу взять на себя ответственность. Хотя они тоже невиновны. Никто не виноват.

– Ну конечно, – усмехнулся молодой человек. – Эта мысль здесь всем приходит в голову. Но рано или поздно у всех надежда берёт верх над упрямством. Надежда – великий властелин. Величайший… Конечно, вам известно, что это всего лишь сон.

Затем он подал знак, чтобы меня увели. Я не стал расспрашивать, потому что меня не интересовало, куда мы идём. Мы оба и так это знали. В дверях он пропустил меня вперёд, ведь я был свободным человеком. Мы вышли в тёмный коридор, и я ждал, что сон закроет мои горящие от недосыпания глаза и невидимая рука толкнёт меня в глубокую черную пропасть. Я ещё слышал доносящиеся издалека слова молодого человека:

– Да, это сон, от которого нельзя пробудиться.

Перевод: Людмила Кулагова

Языческий апокалипсис

Это простая, старомодная история. Она начинается не с того, что однажды ранней осенью, в 4 часа после полудня господин Берталан, директор музея Р., сунул портфель себе подмышку и запер дверь своего офиса. Это уже конец истории, он даже не имеет прямого отношения к тому, о чем пойдёт речь. В любом случае и в этот день директор музея, как обычно, осмотрел чучела птиц, томящихся в плену стеклянных витрин коридора, заглянул в уборную: не забыли ли выключить свет. Двор музея уже захватили мальчишки с ближайших улиц – сквозь толстые стены был отчётливо слышен их галдёж. Стук мяча о бетонные плиты доносился будто в полусне. На лестничной клетке господин Берталан вспомнил, что оставил сегодняшний ужин, сто грамм нарезки и бутылку молока, в холодильнике. Холодильник был на верхнем этаже, в дальнем коридоре, в углу. Поднявшись, господин Берталан был неприятно поражен, когда увидел, что какая-то пожилая женщина стучится в дверь его офиса.

– Кого ищете? – недружелюбно спросил он.

– Вы господин Берталан?

– Да, я, – ответил он.

– Тогда я ищу вас, – сказала женщина. По вычурному наряду и странному акценту можно было заключить, что она иностранка, хотя по-венгерски она говорила безупречно. Дама размалевала себе лицо, чтобы выглядеть моложе своего возраста, и напялила шелковое летнее платье, которое едва доходило до колен и больше подходило для двадцатилетней девицы. Директор музея с отвращением надел очки и подумал, что если сделать из неё чучело, она бы хорошо смотрелась между пчелоедами и сизоворонками. Женщина протянула руку.

– Я вчера прилетела из Чикаго, – сказала она, – я вдова Винклера.

Взгляд у неё был строгий и умный.

– Чем могу служить? – голос у директора музея был недовольный, он торопился.

Женщина достала из полотняной хозяйственной сумки заклеенный конверт и протянула директору.

– Прошу, прочтите то, что в конверте. И сделайте это прямо сейчас… Я очень вас очень прошу.

– Что это?

– Я очень прошу… – упрямо повторила женщина. – Я сейчас вернусь в гостиницу. Когда прочтете это письмо, позвоните… Или не звоните… Это уж вы сами решайте. В любом случае содержание этого письма касается непосредственно вас.

Женщина ушла через черный ход (очевидно, она знала только этот выход), а господин Берталан нащупал ключ от офиса среди мелочи в кармане своего пиджака. Солнечный свет уже давно и бесцеремонно покинул офис и скрылся за брандмауэром углового доходного дома, но было еще достаточно светло, чтобы у окна он мог прочитать адресованное ему письмо.

Содержание написанного от руки письма было следующим:

«В том доме, который сейчас принадлежит вашему отцу, до нацистской оккупации жил один богатый чудак. Его звали Карой Сарка, дома он держал лошадь, и когда порядочные граждане уже перешли на авто, в городе появились первые автобусы, а ветер современной жизни начал задувать под юбки самых консервативных дам, он верхом приезжал в казино, верхом отправлялся подшучивать над друзьями, верхом ездил в больницу навещать свою первую жену, и на кладбище в день всех усопших он тоже отправлялся верхом. Должно быть, я не скажу вам ничего нового, ведь вы знаете, что тогда сторожем на кладбище был ваш отец. Господин Сарка привязывал коня к каштану перед воротами кладбища, а когда однажды сторож осмелился высказаться по этому поводу, привязал его самого к коню сзади и проехался с ним по главной улице до железнодорожной станции и обратно. Конечно, он не гнал коня, следил за тем, чтобы кости бедняги, вашего отца, остались целы. Кто это видел, либо возмущался, либо от души смеялся над шуткой. Сам сторож сначала ругался, а потом, когда исчерпал весь запас ругательств, перешел на мольбы, и, в конце концов, зарыдал от гнева и стыда. После этого он уже ничего не мог сказать, только тяжело дышал и сопел, и когда они вернулись к кладбищу, господин Сарка сказал ему: „Ну, отдохните немного, дядя, потому что сегодня нам ещё предстоит проделать долгий путь. Выкурите сигаретку, а я пока возьму в кабаке вина“. Затем они выпили бутылку вина у ворот кладбища. Поскольку был день всех усопших, вокруг них толпились люди, и все с недоумением смотрели на то, как они распивали вино у кладбищенских ворот.

Когда у них закончилось вино, сторож трусливо сказал: „Ну, я бы домой пошел“. Но господин Сарка рассмеялся. „Да как же! Пошли бы вы домой, дядя, видал я таких! Вы бы пошли к жандарму, да и пойдёте туда потом, знаю, но сначала надо расплатиться за донос. Поехали“. И они отправились, сначала в сторону мельницы. Сторож умолял, но всё зря, да и жителям города шутка не понравилась, они жалели вашего отца, но немногие осмеливались вступиться за него. Карой Сарка был силён, как бык, его люди были везде, даже в жандармерии. По натуре он был человек мстительный: на такого косо глянешь – и через пять лет будет помнить. Словом, поплелись они, заворачивая с одной улицы на другую, пока не выехали за черту города. К этому времени уже стемнело, и сторож, заметив, что даже последние огни города остались позади, очень испугался. „Куда вы меня везёте, благородный господин?“ – спросил он. „Мы просто пробежимся трусцой“, – сказал господин Сарка и даже не обернулся в седле, ни разу не обернулся. „Но я больше не могу“. „Ещё можете, дядя, не сочиняйте мне. Я знал вашего отца, ему было 95, когда какой-то насморк свёл его в могилу. Да таким, как вы, даже чума не страшна“. И так они ехали, бежали трусцой через две деревни, в это время дождь полил ещё сильнее, и сторож жаловался, что промокает. „Я тоже, – сказал господин Сарка. – Но ведь осень, в эту пору дожди нередки“. „Я получу воспаление лёгких“, – ныл ваш отец. „У меня оно уже дважды было, – отвечал господин Сарка. – Невелика беда, мужчины мы или кто?!“ „Но мне холодно“. „Этому славному животному тоже“, – ответил всадник, затем остановил коня на окраине второй деревни перед рощей акаций и отвязал дрожащего человека, который находился на грани обморока и нервного срыва. „Я свободен?“ – спросил тот. „Как птица. Ведь у нас демократия, не так ли?“ „И что теперь будет?“ – спросил ваш отец. „Ну, я поеду обратно поставить свечку, и вам советую сделать то же самое. Уже поздно“. Ваш отец, бледный как смерть, схватился за пальто господина Сарки. „Вы меня здесь оставите? Да ведь отсюда по крайней мере десять километров пути до дома!“ Но господин Сарка только рассмеялся, вскочил на коня и помчался и заехал в ворота кладбища уже далеко за полночь. Проскакал без остановки через весь погост и остановился перед семейным склепом.

Вам эта история, наверное, знакома, а, может, и нет. Ведь каждый стремится приукрасить прошлое, а об унижениях никто не вспоминает с удовольствием. Вы тогда были ещё ребенком, лет десяти, не больше. Имя господина Сарки наверняка мало о чём говорит вам. Это был безудержный и жестокий человек. Однако же людей против себя он восстановил не чудачествами, не неистовым темпераментом и даже не жестокими шутками, а своей спесивостью. Сарка не знал власти над собой до такой степени, что когда его жена в результате врачебной ошибки умерла на операционном столе, в тот же вечер, звеня сбруей, верхом на коне ворвался в церковь и, не слезая с коня, проклял Бога. „Проучить меня хочешь, – кричал он. – Да ведь тебя нет. Не вера, а страх и нечистая совесть привели сюда этих червяков преклоняться перед тобой, перед ничем“. Разразился большой скандал, но мне понравилась эта его эскапада, хотя уже тогда я его очень боялась. Я родом не отсюда, и единственное, что связывает меня с этим балканским гнездом, это то, что благодаря упрямому карьеризму моего мужа я несколько лет здесь жила. Мы снимали квартиру на первом этаже двухэтажного особняка недалеко от больницы. Муж, так же, как и я, родился в Будапеште, и весной 1939 года мы переехали из столицы в провинцию. Мой муж служил хирургом в больнице святого Роха, и благодаря своим тамошним влиятельным родственникам получил назначение главным врачом в местную городскую больницу. Приглашение супруг принял не раздумывая. Как это бывает с глупыми людьми, тщеславие лишило его остатков разума. Не удивляйтесь грубой формулировке, тяжкие испытания, через которые я прошла, сделали меня откровенной. Мой муж был действительно глупым и легкомысленным, он нелепо верил, что здесь он станет одним из первых людей городка. С его болезненным тщеславием могло сравниться, наверное, только его высокомерие. Нас тут не любили, это точно. И он, скорее всего, уже догадывался об этом. Именно мой муж оперировал жену господина Сарки. Не знаю, в какой степени мой муж в ответе за её смерть, ведь я не находилась рядом с ним во время операции. А из тех, кто ему ассистировал, все до одного ненавидели его, ведь главный врач был не просто тщеславным и высокомерным, он еще и вел себя как тиран, с воодушевлением пропагандировал крайне правые идеи в среде, где почти половина врачей были еврейского происхождения. На следующий день уже полгорода говорило о том, что мой муж пришёл на операцию пьяный. Это неправда. Если даже он и не воздерживался от употребления алкоголя, в больнице он никогда не пил. Можете представить, как мы испугались, когда Сарка устроил эту сцену в церкви. Мой муж его очень боялся, потому что господин Сарка объявил, что отомстит за смерть жены. Каждую ночь мы ложились спать с мыслью, что в полночь постучится Сарка и всех нас прикончит разом. Я боялась только за детей, ведь они тут ни при чём. Моему старшему сыну было шесть лет, а младшему – четыре.

Но господин Сарка объявился только по истечении года траура. Мы как раз ужинали, когда в дверь позвонили. Поскольку его дом недалеко от нашего особняка (точнее говоря, был недалеко), Сарка пришёл пешком. Однако это вовсе не означало, что он успокоился. В руке у него было охотничье ружье, он оттолкнул служанку от двери так, что бедняжка отлетела к кухне. Дети, визжа, спрятались под стол, а мой муж побледнел и поднял руки. Господин Сарка прошелся по персидскому ковру в своих грязных сапогах и сел в кресло рядом с изразцовой печью. Ощущение было такое, будто в гости явился слон. „Наш час пробил“, – подумала я.

– Слушай, ты, шваб! – заревел он из кресла. – У меня к тебе разговор.

– Прошу покорно, – прошептал мой муж, и я увидела, что он вот-вот наложит в штаны.

– Ты убил мою жену.

– Это было не совсем так, – сказал мой муж.

– Поговори мне тут, Винклер! – зарычал господин Сарка так, что хрустальные вазы в шкафчике зазвенели.

– Послушайте, это было так…

– Знаю, как это было!

– Я не специально…

Господин Сарка разразился смехом.

– Ну и болван же ты, Винклер!

Я видела, что ещё минута и мой муж действительно обделается. Но господин Сарка пощадил наши жизни и придумал хитрую месть.

– Есть у меня предложение, – сказал он, – если ты его примешь, я не отправлю тебя на тот свет.

– Приму. Конечно, приму, – заскулил мой муж.

– Ты отобрал у меня жену, верно?

– Верно.

– Вот видишь! Так дай мне взамен другую.

– Что? – удивился мой муж и состроил такую жалкую и тупую мину, что, скорее всего, Сарка тоже его пожалел, потому что больше не кричал на него.

– Говорю, дай мне взамен другую.

– Мне надо найти тебе жену?

– Именно, – сказал господин Сарка. – Это твой моральный долг.

– Но откуда и кого?

– Это просто, – сказал этот настоящий мужчина. – Поскольку ты забрал мою, взамен отдай свою. Не отдашь – застрелю тебя на месте. Как видишь, предложение тебе делаю щедрое и во всех отношениях справедливое.

Так я стала женой господина Сарки. Мой муж, конечно, мог бы донести на Сарку, но понимал, что играет со смертью. Так как, в противоположность ему, Сарка действительно был человеком исключительным, если не сказать, лишенным рассудка. Было ясно: стоит оказать ему сопротивление – получишь пулю в лоб. Моему мужу нетрудно было подать на развод, ведь у него и так уже давно была связь с одной женщиной, а развод делал эту связь законной. Так что ему ещё и повезло. А я с двумя детьми переехала в дом Сарки под возмущенные крики наших знакомых. Излишне описывать, что говорили обо мне за моей спиной и как на меня смотрели на улице.

Господин Сарка, у которого были только хорошие связи, а друзей не было вовсе, Сарка, которого все в городе считали безумной дикой скотиной, обращался со мной и с моими двумя детьми ласково, как принято обращаться с особо ценными заложниками или как одинокие, сентиментальные пожилые господа обращаются со своими единственными товарищами – собаками, вплоть до того, что и за стол рядом с собой сажают. Дети могли навещать отца, я – нет.

В остальном же, чего бы я ни пожелала, для Сарки невозможного не было. Он много говорил о себе, о бывшей жене, которую, думаю, искренне любил; бывало, мог даже расчувствоваться. В первые дни я сходила с ума от страха и ужаса, когда думала о том, что этот бегемотообразный слон лежит рядом со мной в кровати и вот-вот мною овладеет. Но скоро выяснилось, что этот здоровенный, мускулистый мужчина импотент! Однажды вечером он без стыда признался в этом, и поверите вы или нет, но я постепенно стала в него влюбляться.

Вскоре пришли немцы, и гестапо забрало Сарку. С испугу я помчалась к бывшему мужу, к Винклеру, и молила походатайствовать за Сарку. Это было глупо, ведь я прекрасно знала, что Винклер его ненавидит В конце концов, он, хоть и неохотно, согласился привлечь своих друзей, среди которых были и открытые сторонники нилашистов. Я тогда уже вернулась к нему, потому что мне и моим детям находиться у него было безопаснее, нежели в доме Сарки. Однажды вечером мой бывший муж пришел из больницы с новостью, что помочь, увы, не сможет.

– Сарка был английским шпионом, – сообщил он, не скрывая удовольствия.

– Ты сам знаешь, что это невозможно, – сказала я. – Если Сарка был английским шпионом, то я английская королева.

– Сожалею, но я ничего не могу сделать. Его уже нет в городе.

– Ты донёс на него!

Винклер поднял руки точно так же, как полгода назад перед Саркой, когда тот направил на него ружье.

– Ты рехнулась, – сказал он. – Я действительно ненавидел этого кретина, но быть доносчиком – нет.

– Я знаю, что это был ты, – сказала я.

В ответ я получила от него пощечину, первую и последнюю за всю нашу совместную жизнь, ведь потом я снова вышла замуж за Винклера, уже за границей, в Америке. В конце концов, он был отцом моих детей. Мы покинули страну ещё в сорок пятом, потому что мой муж, хотя он и мухи обидеть не мог, теперь я это уже знаю, чувствовал, что его связи с нилашистами настолько его компрометируют, что репрессий будет не избежать. Сегодня утром я навестила вашего отца. Когда я садилась на самолёт в Чикаго, то ещё не знала, удастся ли мне его найти. И сегодня утром не знала, пока не вышла из гостиницы. Я нашла особняк, в котором мы жили до войны, в очень хорошем состоянии. Будто и не прошло двадцати двух лет с тех пор, как однажды зимним утром мы загрузили вещи в грузовик, доставивший нас в Германию. Как давно это было! И как недавно! До какой степени мир не меняется там, где строят особняки. Меняются только жильцы. Затем я нашла второй дом, откуда гестапо забрало моего второго мужа, и сейчас там живёт тот, кто сдал его в руки нацистам – ваш отец. Как несправедливо, что пока расправлялись с главными виновниками, у этих маленьких людей, ловящих рыбу в мутной воде, даже волосок с головы не упал. И так оно повсюду. Ваш отец любезно принял меня, вспомнил, кто я такая. Мы сошлись на том, что оба сильно постарели. Пока пили чай, я спросила его, часто ли он думает о смерти. Он, смеясь, ответил, что никогда не думает, она придёт, когда надо. „А что, если она придёт прямо сейчас?“ – спросила я. Затем мы говорили о прошлом, которое теперь живёт только в нас и с нами будет предано забвению. Я спросила его, что он думает о справедливости. Старик был ошарашен вопросом и уклонился от прямого ответа, сказав, что он пожилой человек, он уже не размышляет о подобном. „И что вы думаете про самосуд?“ – спросила я. Он покачал головой. Но это было неправдой. То, что не выполнили судьба или Бог, должны закончить мы. „Это наша обязанность, – сказала я. – Наша обязанность уравновесить справедливость и факты, потому что иначе наша жизнь на земле станет адом“.

Сегодня утром я убила вашего отца. Я его отравила. Именно поэтому мне надо было вернуться из Америки. Надо было совершить величайший грех, который может совершить человек, чтобы мы забыли эту мучительную боль и заново научились бояться, как нам и положено. Чтобы, как от вспышки молнии вечером, на секунду мы могли взглянуть вдаль».

Перевод: Людмила Кулагова

Чехословацкая венгерская новелла

Прежде чем болото провинции навсегда проглотило Вига, единственным, что он поведал своим однокурсникам, было следующее: ассистент профессора и на этот раз вызвал его к себе вовсе не для того, чтобы выпить на брудершафт. Никто и никогда не уличал Вига во лжи, и, как большинство робких мужчин женственного склада, он был возмутительно порядочным и добросовестным, а жизнь так и не научила его понимать шутки. То, что помощник профессора чуть ли не до слёз расчувствовался, когда выложил ему свой литературоведческий секрет, Виг не предал огласке, он никак не мог понять, как можно так долго молчать о чём-то, что, дескать, «великолепно», «блестяще» и «неповторимо» и о чём только помощник профессора, один во всём мире, имеет смутное представление. Но Виг простил ему это. Тот, кто живёт на зарплату, вынужден мыслить прагматично и принимать во внимание конечную выгоду.

Ассистент профессора впервые открыл свой секрет незнакомому человеку, но всё же, хотя чуть не расплакался, обошёлся без длинного предисловия.

– Я бы хотел, чтобы Вы писали дипломную работу у меня, – неожиданно перешёл он к делу.

Виг едва кивнул головой – противиться такому желанию не рекомендуется.

– Я многие годы ищу подходящего для этой темы человека. Вы будете писать свою дипломную работу об Имре Палле.

Примерный студент Виг не отказался бы даже в том случае, если бы преподаватель поручил ему геологический анализ могил выдающихся поэтов. И всё же он преодолел свою робость и спросил:

– Кто такой Имре Палл?

– Он был величайшим венгерским поэтом в Чехословакии, – сказал преподаватель, повысив голос.

Виг вздрогнул, а преподаватель, заметив, что пробудил в студенте дух сомнения, начал нетерпеливо размахивать руками и дергать полами расстегнутой брезентовой куртки, словно альбатрос Бодлера.

– Вы никогда не слышали этого имени, верно?

– Не слышал, – признался молодой человек.

– Не удивительно. Наверное, я единственный человек, если не считать одного-двух ещё живых родственников, кто помнит стихи Имре Палла. После войны Имре Палл бесследно исчез. Его стихи никогда не публиковались, он показывал их только некоторым друзьям. Я хотел бы, чтобы Вы отправились в город, где этот великий поэт жил и творил.

На следующее утро Виг собрал вещи и отправился в провинциальный городок. Никогда студент ещё не бывал в таком невзрачном и пустынном месте. Восьмидесятипятилетняя двоюродная сестра замечательного поэта была еще жива и с готовностью предоставила себя в распоряжение студента. «О, отшельник, – сказала дама с вуалью, – я много о нём думаю, я очень его любила». «Отшельник – это было прозвище Имре Палла», – отчитался Виг преподавателю о своей поездке через несколько дней. Поэт снимал комнату в одном из самых старых домов города, окна которого выходили на католическую церковь и приходскую канцелярию. Этот дом и сейчас находится на том же самом месте. Когда-то Имре Палла посещало множество людей, большей частью сливки общества, городская интеллигенция: врачи, чиновники, учителя гимназий. Затем эти знакомства оборвались так же быстро, как и завязались. А ведь Имре Палл был общительным человеком, обладал изысканными манерами и хорошим чувством юмора. В философии, математике и истории он разбирался лучше своих друзей, на французском, немецком читал и говорил так же хорошо, как и на родном языке. Он выписывал иностранные журналы, разбирался в литературе и музыке.

И вопреки этому он скорее скрывал свою образованность, нежели кичился ею. По мнению пожилой дамы, он был человеком до наивности порядочным и по этой самой причине жил исключительно духовными наслаждениями, не утолял великую жажду знаний вином, распутством или картами и знал людей настолько плохо, что казалось, будто всю свою юность Палл провёл в монастыре. Он часто бывал в обществе, но популярности так и не снискал; его аристократизм, лишенный свободной и вульгарной непринужденности, остужал окружающую атмосферу – как если бы переодетый работник налоговой службы неожиданно объявился среди самозабвенно развлекающихся комедиантов, понимая, что сейчас он не на службе, но утром следующего дня все увиденное будет внимательно, с неподкупной строгостью изучено чиновником, пусть и без особого желания. «И к чему весь этот ум и образование? – воскликнула двоюродная сестра Имре Палла, – он забыл о том, что даже самые светлые и яркие умы пробиваются в люди из грязи». Забыл, что чем выше взлетишь, тем больнее падать. Забыл, что всё чистое, аристократическое и безупречное через какое-то время начинает тяготить обычного человека. Поэтому приходится доказывать, что собор построен из грязи, яркий свет – сплошной мошеннический обман, сверкающая красотой одежда, подобранная по вкусу, прикрывает изъеденное струпьями тело, а из уст, произносящих красивые, чистые и простые речи, распространяется зловонное дыхание.