Текст книги "Как сражалась революция"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Из заповедей коммунизма

Сознательно, бескорыстно и без принуждения вступая в партию коммунистов, даю слово:

1.    Считать своей семьей всех тт. коммунистов и всех, разделяющих наше учение не на словах только, но и на деле.

2.    Бороться за рабочую и крестьянскую бедноту до последнего вздоха.

3.    Трудиться по мере своих сил и способностей на пользу пролетариата.

4.    Защищать Советскую власть, ее достоинство и честь словом, делом и личным примером.

5.    Ставить партийную дисциплину выше личных побуждений и интересов.

6.    Исполнять беспрекословно и безропотно все возложенные на меня руководителями по партии обязанности.

7.    Поддерживать слабых духом тт. по партии и обличать корыстолюбцев, если замечу таковых в партии.

ОБЯЗУЮСЬ:

1. Не щадить и не покрывать сознательных врагов трудового народа, хотя бы этими врагами оказались бывшие друзья и близкие родственники.

2.    Не поддерживать дружбу с врагами пролетариата и со всеми враждебно нам мыслящими.

3.    Привлекать к учению Коммунизма новых его последователей.

4.    Воспитывать свою семью как истинных коммунистов...

ОТРЕКАЮСЬ:

1. От накапливания личных богатств, денег и вещей.

2.    Считаю позором азартную игру и торговлю, как путь к личной наживе.

3.    Считаю постыдным суеверие, как пережиток тьмы и невежества.

4.    Считаю недопустимым делить людей по нации, религии, родству и состоянию...

1919 год.

В сибирском подполье

Связная ЦК РКП(б), в дни колчаковщины член Иркутской подпольной партийной организации, секретарь городского комитета партии.

Лето 1918 года. Бои у Байкала. Положение наших частей, не получавших подкреплений, становится все более и более трудным.

На всю жизнь запомнился последний бой у станции Посольская.

Мы отступали. Десант белых и белочехов перерезал нам путь. Завязалась рукопашная схватка. Я и Варвара Артемьевна Ремишевская не успевали перевязывать раненых на своем участке. Те из них, кто был в состоянии двигаться, поодиночке уходили в тайгу, уносили с собой гранаты и патроны.

Кровопролитная схватка сменилась затишьем – на станции оставались тяжелораненые. Неожиданно новый белогвардейский отряд высадился на берегу Байкала и занял Посольскую. Мы попали в плен.

Белые обращались с пленными зверски, избивали раненых, убивали их на наших глазах.

Женщин отвели на пристань, где стояли готовые к погрузке пароходы. Я старалась не разлучаться с Варварой, наблюдала за ней и восхищалась ее спокойствием и выдержкой. Вдруг Варвара обратилась к проходившему мимо белому офицеру:

– Я требую, чтобы со мной были вежливы, я жена известного иркутского купца и прошу вас доставить меня с дочкой домой.

Нам поверили и, отделив от остальных, велели садиться на пароход.

Важное поручение

В Иркутске мы с Варварой сутки отсиживались дома. На другой день нам вручили по узелку и по венику и отправили в баню. Оттуда мы, убедившись в отсутствии слежки, прошли на новую конспиративную квартиру, к Прасковье Гедымин. Она работала в Переселенческой больнице и много сделала для облегчения участи больных и раненых коммунистов-подпольщиков.

Вскоре в нашем убежище появился Саша Ремишевский, член Иркутской подпольной группы большевиков. Он сказал, что мне поручается перейти линию колчаковского фронта и доставить в Москву, в ЦК партии, секретное донесение. Все инструкции должен был мне дать Андрей Червеный. Вечером накануне отъезда пришел незнакомый человек. Прасковья Иннокентьевна ему обрадовалась.

–    Здравствуй, Конь,– сказала она при встрече.

Оба они рассмеялись. Потом мне объяснили, что «Конь» дореволюционная кличка Червеного. Незнакомец подсел ко мне.

Разговор наш длился долго. Выслушав всю устную информацию, я была в отчаянии и, не выдержав, спросила:

–    А вдруг я что-нибудь забуду?

–    Ничего, тогда все скажут твои косы,– загадочно успокоил меня собеседник.

К концу беседы подошла Мария Артемьевна Бабич. Она принесла корзинку с вещами. Андрей Червеный достал из корзины шелковые ленты и попросил сшить из них трубочки, потом сложил туда мелко исписанные куски тонкого батиста. Затем он спросил, была ли я в бане, чистая ли у меня голова, и поручил Марии Бабич заняться моим туалетом и прической. Я, конечно, была изумлена, но понимала одно – все уже кем-то тщательно продумано и мое дело только подчиняться.

Серое в клеточку платье одной из дочерей Марии мне было впору. Мы с Марией вышли в соседнюю комнату. Там она рассказала, что от дочерей она известий не имеет и ничего не знает о их судьбе. Вплетая шелковые трубочки в мои косы, она заплакала, вспомнила, что у Шуры были такие же светлые и густые волосы, как у меня. В то время Шура и Тоня Бабич вместе с частями фронта отступали на Дальний Восток. Потом они возвратились и принимали активное участие в подпольной партийной работе.

Я заметила, что Мария Бабич несколько раз назвала Андрея Червеного Борисом. Пока заплетали косы, я все гадала, в чем тут дело. Но вскоре все разъяснилось.

Знакомый незнакомец

Видом моим Червеный остался доволен. Он предупредил меня, чтобы берегла косы, сообщил адрес явочной квартиры для связных ЦК.

–    Приедешь в Москву, не забудь передать привет Клавдии Тимофеевне и Якову Михайловичу Свердловым и скажи им, с кем ты приехала в Сибирь, тот и направил тебя к ним,– неожиданно закончил он напутствие.

–    Неправда,– возразила я,– вы мне незнакомы!

Андрей снял парик, бороду, усы, и предо мной предстал совершенно изменившийся Борис Шумяцкий, председатель Центросибири, с которым я в предоктябрьские дни 1917 года, по поручению Я.М.Свердлова, выехала из Петрограда в Сибирь. Потом он вынул какой-то шарик изо рта и заговорил своим обычным голосом.

Конечно, я не удержалась и спросила, как он очутился в Иркутске, когда мы все были уверены, что он находится в Москве. Шумяцкий рассказал, что, как только стало известно о падении Советской власти в Самаре, на Урале и во многих городах Сибири, ЦК партии разослал уполномоченных в районы, захваченные белогвардейцами. Они должны были установить связь с большевиками, оставшимися в тылу, выяснить на месте обстановку, расстановку сил и информировать Центральный Комитет о положении на местах как можно чаще.

Вдруг я испугалась, что Бориса узнают, и попросила:

–    Наклейте скорее бороду, а то вы совсем не похожи на Андрея Червеного...

– Не беспокойся, Катя,– заметил Борис Захарович,– здесь я нахожусь в обществе ангелов-хранителей.

–    А где же ваш главный ангел-хранитель, ваша жена? – спросила я.

–    Она всегда там, где я,– последовал короткий ответ.

Разговор наш принял шутливую форму. Однако не трудно было понять, какому риску подвергался Шумяцкий, следуя в Иркутск через фронт и оставаясь во вражеском тылу, в городе, где его очень многие знали.

Через линию фронта

...Меня никто не провожал. Я шла на вокзал без вещей. В вагоне из полумрака слышу знакомый женский голос:

–    Вот ваш чемодан и ваша корзина.

Поставив то и другое, Рая Глокман, это была она, обняла меня, прижала к груди и чуть слышно прошептала:

–    Возвращайся поскорее.

Я села у окна и закуталась в большой платок, будто у меня болели зубы. И так как все, что нужно в дороге, даже вода, было в корзине, я не выходила на станциях. «Острая зубная боль» избавила меня от необходимости беседовать с пассажирами. Моими соседями по купе оказались мужчина и женщина, видимо, муж и жена, не то купцы, не то богатые крестьяне, как я полагала. Они сочувствовали мне и давали поочередно советы, как избавиться от зубной боли. На станции Тайга «купец» взял свои вещи и, наклонившись ко мне, сказал:

–    Выйди в тамбур.

Я медлила. Видя мою растерянность, жена купца говорит:

–    Иди, иди, голубка, не бойся, я послежу за вещами.

В тамбуре мой сосед сказал:

–    Прощай, Катя, может быть, видимся в последний раз. Это я, Борис, а со мной была Лия. Счастливого тебе пути. Береги косы, они у тебя красивые.

Раздался звонок, и Борис вышел, а я так опешила, что ничего не успела ему ответить. Когда я вернулась на место, Лии уже не было.

Ехала я спокойно, несмотря на три пересадки. Зубы у меня продолжали «болеть», и я почти не разговаривала. Пассажиры часто менялись. Все больше и больше появлялось беженцев с детьми и котомками. Они меняли вещи на продукты. Лица у них были невеселые.

Где-то в районе Арзамаса я перешла линию фронта. Мы долго добирались на лошадях, потом на лодках. Я помогала в дороге женщине с двумя детьми, оставалась с малышами, пока их мать добывала продукты на вещи, взятые из моего чемодана. Вероятно, меня принимали за члена этой семьи, и никто не обращал внимания на беженку, повязанную платком.

В Москве

Я с облегчением вздохнула, когда снова села в вагон. Поезд Пенза – Москва тащился медленно. В вагонах-теплушках ночью было холодно. Меня выручал платок – единственная уцелевшая вещь. Все остальное было «съедено» в пути.

Чем ближе к Москве, тем все чаще на станциях приходилось слышать имя Ленина. Люди беспокоились за него, говорили о состоянии его здоровья. Что-то, видимо, случилось с Ильичем. Но до самой Москвы ничего нельзя было толком выяснить. В Москве на вокзале я бросилась к первому встретившемуся рабочему, и он сказал, что Ленин ранен.

В Москву я попала впервые, долго разыскивала Центральный Комитет. Наконец я в приемной ЦК, здесь меня встретили две молодые девушки и стали допытываться, кто я и откуда, зачем приехала.

На все расспросы я отвечала коротко:

–    Мне нужно видеть товарища Ленина или товарища Свердлова. Я приехала издалека, привезла им вести от друзей и никому другому передать их не имею права.

На мое счастье, в комнату вошла Клавдия Тимофеевна Свердлова. Я ее сразу узнала, а она меня нет. Тогда я напомнила, как она снаряжала меня в Сибирь с Борисом Шумяцким, передала привет от него. Мы расцеловались и проговорили очень долго.

Из беседы с Свердловой я узнала, что не одна Сибирь отрезана от Москвы, что фронтов много, таких, как я, связных в ЦК прибывает тоже много, Яков Михайлович всегда принимает их сам, вестям из Сибири он будет очень рад и поговорит со мной обязательно.

–    Только все же должна быть записка от Бориса Шумяцкого,– спросила Клавдия Тимофеевна.– Где она?

Я подтвердила, что весточка при мне. Тут же я попыталась расплести косы, но они не расплетались. Не долго думая я отрезала их и извлекла нужные шелковые трубочки.

У Свердлова

В большом просторном кабинете Яков Михайлович был не один. Напротив него сидел Татаренко и Валек, такие же, как я, связные из Сибири. Свердлов поднялся ко мне навстречу и обнял.

–    Вот первая девушка, которая не побоялась перейти колчаковский фронт. Теперь у нее есть опыт, придется тем же путем отправить ее обратно. Правильно?

–    Конечно,– ответила я,– второй раз по знакомой дороге мне будет легче пройти, чем новому человеку.

Яков Михайлович достал какую-то папку и, просматривая ее, произнес:

–    Мало, очень мало и редко приходят письма из Сибири. Надо, видимо, больше людей засылать туда, и прежде всего коренных сибиряков, которым легче будет связываться с нужными людьми при любых обстоятельствах.

Удивительно просто и легко было говорить с Яковом Михайловичем. Невольно забывалось, что перед нами секретарь Центрального Комитета партии и председатель ВЦИКа. Как заботливый друг этот большой человек выяснил, хорошо ли мы устроились, как живут наши родные, не нужна ли его помощь. С какой теплотой он расспрашивал о своих товарищах, старых сибирских большевиках. Всех помнил по имени.

Я не скупилась на подробности.

Отрадно было слышать, что председатель ВЦИКа одобряет действия цен-тросибирцев и просит передать им благодарность.

– Боевые действия партизан отвлекли силы Колчака с фронтов. Узнаю сибирских большевиков. Молодцы! – сказал Свердлов.

Из дальнейшей беседы выяснилось, что я повезу с собой для Иркутской и Томской партийных организаций директивы и инструкции ЦК, деньги, мандаты, а также специальные письма по военным вопросам.

Одно из этих писем, написанное рукой Якова Михайловича, было посвящено партизанскому движению. В нем указывалось, что необходимо наладить партийную работу среди партизан и связь между отрядами, чтобы их действия были согласованы. Партизанская война должна вестись в глубинных районах, и только в тех случаях вдоль железнодорожной магистрали, когда требуется сорвать движение вражеских эшелонов. Вооружаться надо самим за счет противника, совершая налеты и набеги на его базы. Главным, что определяло успех партизанской борьбы, Свердлов считал контакт с населением. Население дает партизанам нужные сведения и лошадей, помогает организовать связь между отрядами, снабжает их боеприпасами и продуктами. Лучше всего для этой цели использовать женщин, советовал он. С их помощью можно создать в населенных пунктах конспиративные квартиры. У хозяйки конспиративной квартиры связной сможет получить нужную информацию и необходимое подкрепление для отряда.

Прибегая к помощи населения, партизаны обязаны вести себя тактично, не совершать необдуманных поступков, подрывающих их авторитет. В тех случаях, когда сельские жители снабжают партизан лошадьми, фуражом, продовольствием, следует давать расписки в том, что после восстановления Советской власти все будет полностью возвращено.

Надо понять, указывал Свердлов, что партизаны не одиночки, обреченные на стихийную борьбу с белобандитами и интервентами, а большая народная сила, отстаивающая завоевания революции.

Позже, в Сибири, я не раз убеждалась на практике, как правильны были его советы.

Путь обратно

На этот раз сборы в дорогу были недолги. Я выехала из Москвы в Пермь. Переправиться через Уральский фронт было нелегко. Из десяти связных благополучно достигал цели один.

По распоряжению секретаря Пермского губкома партии Владимира Михайловича Косарева мне дали попутчика, не совсем приспособленного для фронтовых дорог – полуторагодовалую девочку Зою из детского дома.

Белокурая, голубоглазая, нарядно одетая Зоя сама казалась куклой среди своих дорогих игрушек. Наибольшую ценность представляла лошадка из натуральной конской шкуры. В ней были зашиты письма Я. М. Свердлова сибирским коммунистам, обращение Центрального Комитета к населению и партизанам, мандаты, инструкции и другие партийные документы. В других игрушках были вложены листовки, которые призывали к бдительности. В них говорилось, что враг осмелился поднять руку на Владимира Ильича Ленина, но Ленин жив и уже поправляется. Для Сибири, где белогвардейские газеты сеяли панику среди населения лживыми сообщениями о том, что Ленин убит, такие воззвания были необходимы, как воздух.

По документам я следовала в Иркутск как жена раненого белого офицера, находящегося там на излечении.

Но не помогли ни девочка, ни документы. По маршрутам, полученным в Перми, перейти фронт не удалось.

После нескольких неудачных попыток я возвратилась с Зоей в Москву. В ЦК решили переправить меня через линию фронта в районе Симбирска – Самары. Эта операция была поручена политотделу 5-й армии.

В Симбирск мы приехали почти вслед за частями Красной Армии, занявшими город. Улицы празднично убраны флагами, всюду плакаты, надписи: «Первый город за рану Ленина», «За каждую каплю крови Ильича враг заплатит с лихвой». Настроение у всех приподнятое.

В политотделе 5-й армии мне дали подушку, набитую «екатеринками». Их запрятали и в переплеты книг, и в игрушки, и в обувь. На территории белых эти кредитки представляли ценность.

Пока можно было, красноармейцы охраняли меня с Зоей и наш багаж. В районе Самары начиналась нейтральная зона. Дальнейшая опека могла нам только повредить. Мое «богатство» и мой вид, хрупкость Зои, принимаемая за изнеженность,– вот, что охраняло нас и позволяло медленно, но все же двигаться к цели.

С новыми силами

И вот я в Иркутске, иду по знакомым улицам. Вот и квартира Марии Артемьевны Бабич. Крепким спокойным сном уснула Зоя после дальней утомительной дороги.

В этот же день на заседании подпольного комитета иркутских большевиков ознакомились с материалами, которые я привезла из ЦК– Документы читали вслух, потом я рассказывала о встрече с Яковом Михайловичем в Кремле. Вести из ЦК воодушевили людей, влили в них новые силы, уверенность в победе.

Выступали очень активно – все говорили о желании претворить в жизнь указания ЦК. Было принято решение размножить листовки и другие документы, снабдить ими подпольные партийные организации. Нашлись охотники доставить эти документы в другие города Сибири.

Подпольный большевистский комитет поручил мне выехать в Томск, чтобы проинформировать томских коммунистов, передать им инструкции ЦК, партийные документы и деньги. Сопровождала меня Татьяна Лушникова.

В путь нас собирали все та же Мария Бабич и семья Мосиных. Поезд уже подходил к Томску, как вдруг я почувствовала себя плохо. Поднялась температура; начался бред. Я заболела сыпным тифом. Таня отвезла меня в больницу, а сама с Зоей, деньгами и документами отправилась на Анжеро-Судженские копи и поселилась у знакомой фельдшерицы Серафимы Марковны Мовшович. Это было далеко от Томска, но Таня неоднократно приезжала ко мне. Как только я выписалась из больницы, Таня привезла меня к моей знакомой, и они вдвоем за мной ухаживали, пока я окончательно не окрепла. Когда я смогла самостоятельно передвигаться, Таня проводила меня в Томск.

На заседании Томской подпольной большевистской организации были зачитаны материалы ЦК– Здесь они оказали такое же сильное влияние. Люди буквально рвались к работе. Листовки и воззвания ЦК были размножены в подпольной типографии и широко распространены. Крестьяне, солдаты, партизаны их до дыр зачитывали.

Незадолго до моего приезда в Томской партийной организации был большой провал – многие товарищи были арестованы. Людей не хватало. Мне пришлось остаться в Томске, включиться в работу, заняться размножением воззваний ЦК для организаций, где не было подпольных типографий,– Барнаула, Семипалатинска и других городов.

Таня не дождалась моего возвращения и вернулась с Зоей в Иркутск. Она была в полной уверенности, что я арестована, так как до нее дошел слух о томском провале. Зою отдали на воспитание в бездетную семью Козловских, которая в 1920 году выехала в Польшу. С тех пор я о своей юной помощнице ничего не знаю, да и она не знает, что «работала» в колчаковском тылу.

Новое поручение и арест

Томская организация направила меня своим делегатом на подпольную конференцию большевиков, которая состоялась в марте 1919 года в Омске. Руководил работой конференции председатель Сибирского областного комитета Александр Александрович Масленников. Омск был наводнен шпионами и провокаторами. Конференция проходила в условиях строжайшей конспирации, и лишь это спасло ее от провала.

Масленников поручил мне доставить в ЦК информацию о конференции и о положении в сибирском подполье. Вскоре он и другие члены Сибирского областного и Омского партийных комитетов были схвачены контрразведкой Колчака.

Я была арестована вблизи линии фронта, когда сходила с парохода на пристани в городе Стерлитамак. Донесение в ЦК, написанное на тонкой папиросной бумаге, было спрятано у меня на груди. Арестованных было много, и по дороге от пристани до здания, где помещалась контрразведка, мне удалось, незаметно для конвоиров, в несколько приемов проглотить донесение.

В Иркутской тюрьме

После допроса меня повезли в Иркутск, видимо, моя личность была установлена. Колчаковские контрразведчики обычно всех иркутян-большевиков, где бы их не арестовали, направляли в Иркутскую тюрьму.

Камера № 2 Иркутской тюрьмы, куда меня поместили, была для политических. Здесь я встретила Таню Лушникову, Нину Мосину, Шуру Башурову-Рябикову, которая сидела в качестве заложницы за своего мужа, тогда еще разыскиваемого колчаковцами.

Нас всех по очереди вызывали на допрос, пытали, били. И ни у кого не было уверенности, что после допроса она вернется в камеру.

Мы прощались с товарищами навсегда.

В одной камере с нами была врач Людмила Дмитриевна Геллен-Похорукова. Ей разрешили оказывать медицинскую помощь заключенным женщинам в камерах, так как больных было много и мест в больнице не хватало. Своей бодростью и оптимизмом она морально поддерживала многих узниц Иркутской тюрьмы. Людмила Дмитриевна помогла нам установить связь с другими камерами. С ее помощью удалось добиться у администрации некоторого послабления режима для больных и сильно пострадавших на допросах.

Я привлекалась как участница нелегальной конференции. На допросах не отвечала. Меня пытали, и я попала в тюремную больницу.

Вскоре в нашу камеру посадили Дору Жиркову, члена Иркутской подпольной большевистской организации. Юная, стройная девушка-якутка поражала своей жизнерадостностью. Она принесла с воли добрые вести.

От нее мы узнали, что инициатором созыва новой конференции выступил Иркутский комитет большевиков. Дора сообщила также, что колчаковская армия разлагается, что партизанское движение бурно растет и что Красная Армия приближается к Омску.

В конце сентября освободили двадцать женщин из политических, среди них была и я. Мы поступили в распоряжение агронома Писанко, заведующего сельским хозяйством отдела призрения. Жили в сарае, работали в поле на уборке картофеля.

Несмотря на то что за нами был установлен гласный надзор, подпольный комитет большевиков наладил с нами связь через коммунисток Раю Глокман и Гизу Сируль. Они информировали нас о всех событиях, приносили передачу – одежду и продукты.

Однажды Рая Глокман сообщила, что я и две учительницы – Геллерт и Чистякова – должны по заданию подпольного комитета выехать на станцию Тулун и там обосноваться для связи с партизанами отряда Николая Ананьевича Бурлова, действовавшего в Тулунском районе.

Нашим багажом оказались ящики с патронами для партизан. Мы доставили их своевременно. Через несколько дней партизаны захватили Тулун.

Был уже конец боевого 1919 года. Остатки разгромленных Красной Армией полчищ Колчака отступали на восток.