Текст книги "Как сражалась революция"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Не забыть возбужденных лиц, восторженных возгласов на непонятном нам языке, но с вполне понятным смыслом, когда на этом многолюдном митинге солдаты немецких полков принимали постановление о том, что они прекращают военные действия против советских войск и начинают немедленную эвакуацию в Германию.

Когда церемония встречи закончилась, Генрих Шварц попросил разрешения остаться на сутки у своих земляков. Мы не возражали. Отдельные бойцы говорили, что теперь наш немец захочет уехать на родину и в Богунский полк не вернется. Но ровно через сутки Генрих прибыл в Унечу, явился к Щорсу и заявил, что будет драться вместе с богунцами за Советскую власть.

В боях за Чернигов 4-я рота, а с нею и красноармеец Шварц, наступала в обход города. Сжатые с двух сторон гайдамаки пытались вырваться на киевскую дорогу, где залегла и сдерживала их огнем 4-я рота. Против нее оказалось больше двух петлюровских рот.

Сбоку, из узкого переулка, выдвинулась вражеская бронемашина. Неистово строча из пулемета, она шла на помощь своим пехотинцам. Ружейный огонь безвреден стальной громаде, а наших орудий поблизости не было. Еще несколько метров, и броневик сомнет нашу цепь, выведет за собой гайдамаков.

Вдруг Шварц поднялся со связкой ручных гранат. Перескочив забор палисадника, он бросился к машине, швырнул под нее эту связку и тут же упал.

Прогремел взрыв. Броневик осел и остановился. Рота поднялась в атаку и отбросила противника. Экипаж бронемашины и гайдамаки сдались.

Шварц был смертельно ранен. Его оперировали после занятия Чернигова лучшие хирурги, собранные для этого Щорсом. Операция не помогла. Шварц прожил еще двое суток. Он умирал спокойно и мужественно.

И долго потом вспоминали богунцы немецкого солдата-спартаковца Генриха Шварца как живой пример братской солидарности рабочих всех стран и всех наций.

Во дворце губернатора

Оборонять Киев Петлюра уже не мог. Деморализованные его части, боясь окружения, спешно отступали, оказывая слабое сопротивление. Наша разведка, проникнув в Киев 5 февраля, установила, что город остался без власти и в нем орудуют темные элементы. Это подтвердила и прибывшая к нам делегация рабочих. На следующий день Богунский и Таращанский полки вступили в Киев.

Народ сплошной стеной стоял вдоль улиц от бедняцкого Подола до богатого Крещатика, бурно приветствуя Красную Армию. На Крещатике состоялся многотысячный митинг.

Встал вопрос: где расположиться штабу?

Ревком разрешил штабу бригады занять бывший губернаторский дворец, раскинувшийся в аристократических Липках на целый квартал. Щорс согласился, и мы во главе с ним подъехали туда.

Вошли в парадный подъезд громоздкого, мрачного снаружи двухэтажного здания. Вслед за Щорсом прошли в первый большой зал. Там нас встречала длинная шеренга людей. На всех одинаковые темно-синие фраки с блестящими пуговицами. От шеренги отделился представительный седой человек.

–    Я дворецкий,– сказал он,– и являюсь старшим^из прислуги. Всех нас сорок человек. Мы много лет обслуживаем дворец и его хозяев. Петлюровцы хотели разграбить дворцовые ценности, но мы их спрятали. Здесь все цело и в порядке. Надеемся, что вы останетесь нами довольны. Все ключи у меня. Ждем ваших распоряжений.

Щорс улыбнулся.

–    То, что вы бережете дворец и его ценности,– правильно. Советская власть это оценит,– сказал Николай Александрович.– Теперь этот дворец и все, что в нем есть, принадлежит трудовому народу. А мы люди простые, обслуживаем себя сами, и никакой прислуги нам не надо. Мы осмотрим дворец и займем три-четыре комнаты. Остальные помещения заприте. Ценности комендант возьмет на учет, и вы будете отвечать за их сохранность. Перед уходом отсюда мы сдадим дворец теперешнему хозяину города – революционному комитету.

–    А как же с нами? – оторопело спросил дворецкий.– Ведь мы все здесь живем.

– Ну и живите, как жили,– ответил Щорс.– Советская власть позаботится о вашем жилье и даст вам работу.

Щорс направился к дверям в следующее помещение, но из шеренги вышел еще один человек.

– Я главный повар дворцовой кухни. Что изволите заказать на обед? Можно приготовить...– И он стал перечислять нерусские названия блюд.

– Голубчик, – перебил его Щорс, – мы питаемся из походной кухни вместе с бойцами, этих деликатесов не знаем, да и продуктов для их приготовления у нас нет.

–    О продуктах не беспокойтесь, в кладовых много еще гетманских запасов. Там есть любые продукты и любые вина.

–    Возьмите сегодня же все на учет,– сказал Щорс начхозу полка.– Продукты сдайте в полковые склады, наши и таращанцев, а вино – в санитарную часть для раненых.

Люди в шеренге удивленно переглядывались.

В губернаторском дворце мы жили несколько дней. И Щорс, и сотрудники штаба обедали в большой дворцовой столовой.

Нас поражало богатство обстановки, несчетные запасы столового серебра и хрусталя, расставленного за стеклами большого, во всю стену, буфета.

Сидя небольшой группой за массивным, рассчитанным на сто человек столом, мы ели простые борщи и каши, сваренные в походной кухне комендантской команды.

А со стен столовой, казалось, с удивлением на необычных гостей смотрела из дорогих рам галерея всех украинских гетманов. Последний из них – немецкий ублюдок Скоропадский – у всех вызывал улыбку: к его губам какой-то шутник-богунец прилепил махорочный окурок.

Казимир Квятэк

В марте 1919 года Николай Александрович Щорс был назначен на должность начальника 1-й Украинской дивизии. Командовать Богунским полком поручили Квятэку, а на его место – помощником командира полка – поставили меня.

Вместе с Казимиром Францевичем Квятэком мне пришлось прослужить уже полгода, а в условиях войны это срок немалый. Я узнал некоторые подробности его биографии и проникся большим уважением к этому человеку, много испытавшему в жизни и сохранившему самые светлые мечты.

Выходец из бедной польской семьи, Квятэк служил в Варшаве телеграфистом. Он был членом Польской партии социалистов. В 1910 году его арестовали и осудили на десять лет каторги за участие в убийстве варшавского генерал-губернатора. Из тюремных застенков Квятэка вызволила революция.

В Богунский полк Казимир Францевич был направлен Всеукраинским ревкомом. При первом знакомстве он казался угрюмым, суровым – семилетняя каторга наложила свой отпечаток на его характер. Но на самом деле это был человек чуткий, отзывчивый. Он располагал к себе исключительной прямотой, честностью и отвагой. Как-то по-детски любил он людей. Мог часами мечтать о грядущей светлой жизни.

Командиры и бойцы нашего полка с уважением и большой любовью относились к Квятэку. Щорс считал его своим помощником не только по должности, но и по духу. Если нужно было что-то сделать важное и срочное, он непременно поручал это Казимиру, как, просто по имени, называл он Квятэка. В бою сутулую фигуру Квятэка всегда можно было видеть среди красноармейцев. Тут он чувствовал себя своим, нужным всем человеком.

Встав во главе Богунского полка, Казимир Квятэк провел немало боев, в которых хорошо проявлялась щорсовская выучка,

20 марта 1919 года полк наступал на Винницу. Сильная распутица и непролазная грязь на полях замедляли действия пехоты и артиллерии. А тут как раз от захваченных пленных узнали, что петлюровцы готовят к отправке из города железнодорожные эшелоны с правительственными учреждениями и военным имуществом.

Медлить тут вовсе невозможно. И Квятэк с полковым эскадроном на рысях атаковал оборонявшихся на окраине города петлюровцев. Прорвавшись в город, конники захватили на станции стоявший уже под парами эшелон боеприпасов и снаряжения и два эшелона с буржуазией и «властью», в том числе целиком петлюровское казначейство.

Пока эскадрон во главе с Квятэком наводил панику внутри города, в Винницу с боем входили батальоны богунцев.

Через три дня штаб полка получил тревожное сообщение: пехота противника при двух бронепоездах заняла станцию и поселок Бородянку, в 50 километрах от Киева. Украинской столице вновь грозила опасность. Богунскому и Нежинскому полкам приказывалось немедленно переброситься в тот район.

Уже на рассвете 24 марта наш полк разгружался из вагонов неподалеку от Бородянки. Квятэк, не теряя ни минуты, приказал ротам развертываться для боя. Полк с ходу нанес петлюровцам удар и отбросил их на 20 километров за реку Тетерев.

В этом месте единственной уцелевшей переправой являлся железнодорожный мост, и противник подготовил его к взрыву. Для спасения моста Квятэк бросил вслед за петлюровцами 9-ю роту и сам пошел с нею. Захватив мост, Квятэк шашкой перерубил уже горевший шнур взрывного заряда. Почти одновременно Казимир Францевич был ранен.

В июне Богунский полк был развернут в бригаду, тоже названную именем знаменитого украинца. Старые кадры богунцев вместе с вновь прибывшим пополнением составили три Богунских полка. 1-м полком по-прежнему командовал Квятэк, меня назначили командиром 2-го. Не раз, взаимодействуя, мы с Казимиром Францевичем выигрывали бои, когда шансы на успех казались очень небольшими. Боевую дружбу двух полков мы хранили и развивали. Позднее, в декабре 1919 года, Квятэка назначили командиром Богунской бригады, я воевал опять под его началом.

Уже в боях против вторгшихся на Украину белополяков Казимир Квятэк показал огромную волю и находчивость в трудной обстановке. Богунская бригада была окружена врагом. Пять суток шел бой, измотавший силы красноармейцев и командиров. И все-таки Квятэк вывел бригаду из окружения. Сам он, находясь все время среди бойцов, ни на миг не терял хладнокровия.

Богунской бригадой К. Ф. Квятэк командовал до конца гражданской войны. За боевые заслуги он был награжден орденом Красного Знамени и именным золотым портсигаром.

Кто ты, товарищ?

(Из «Книжки красноармейца»)

1919 год

«Кто ты, товарищ?» Если тебя спросят, отвечай: «Я защитник всех трудящихся». «За что ты бьешься?» Если спросят, отвечай: «За правду, чтобы земля, и фабрики, и реки, и леса, и все богатства принадлежали бы рабочему люду».

«Чем ты бьешься?» Отвечай: «Я бьюсь винтовкой, и штыком, и пулеметами, а еще верным словом к неприятельским солдатам из рабочих и крестьян, чтобы знали, что я им не враг, а брат».

«Кто же твой враг, товарищ?» Если тебя так спросят, отвечай: «Мои враги те кровопийцы, кулаки, помещики, капиталисты, что отнимают у трудящихся их кровное добро и заставляют трудовой народ друг друга истреблять».

«Как же ты бьешься с врагами?» – «Без пощады, пока не сокрушу».

«Много ли вас, защитников труда?»

Если тебя так спросят, отвечай:

«В резерве у меня весь пролетариат и трудовые массы; трудящиеся всего мира спешат ко мне на помощь».

Комсомолки боевых отрядов

В шестнадцать лет добровольно пошла медицинской сестрой на фронт. В 1921 году во время подавления Кронштадтского мятежа командир отряда «Роза Люксембург».

1919 год. «Запись в боевой коммунистический отряд работниц 1-го городского района производится у т. Крыловой».

–    Девочки, вам что?

Пропустили мимо обидное слово «девочки», решив поговорить об этом после.

–    Нам в боевой, пришли записываться.

–    Боевой отряд делится на две части, на отряд красных сестер и на строевой.

–    Мы в строевой,– откликнулись все разом.

–    Ну это еще рано, пока запишитесь в санотряд.

Получив назначение в госпиталь, на курсы красных сестер, мы получили заодно и назначение на воинскую подготовку. Второе нам больше пришлось по душе. Взволнованные, не чувствуя под собой ног, понеслись в райком молодежи.

«В боевой!» – кричали мы и смеялись. «Ну?» – также смеялись радостно ребята. «В боевой! В боевой!» – все смеялось и радовалось с нами.

Дни шли за днями: занятия в госпитале, лекции, перевязки, операции. От крови, от запаха гноя с непривычки кружилась голова, звенело в ушах и сосало под ложечкой. Мы уверяли друг друга, что это, по всей вероятности, от голода. Часов в 8 вечера мы все выстраивались рядами, шли на плац. Я и Аня всегда были в последних рядах левого фланга.

–    Раз-два, раз-два. Левой... левой... Правофланговые, голову выше!.. Довольно, вы, маленькие, устали.

Дается приказ об отдыхе. Женщины ворчат:

–    И куда это детей принесло? Все лезут на фронт. Сидели бы дома.

–    Мы – члены Союза молодежи. И учиться будем сейчас вот здесь, на плацу. А в райкоме будем протестовать против вашего отношения к нам. Умереть за революцию могут все, и большие и дети! – с горящими от возмущения глазами кричит Маня Мудрецова.

–    Отряд, стройся!

Небольшая путаница после взрыва протеста, и мы снова в рядах. Снова звучит твердо голос командира: «Раз-два, раз-два». Подойдя к нам, он подмигнул:

–    Не сдавайся, ребята! Молодчики! Маленькие тоже нужны и фронту и революции.

–    Товарищ командир, мы каждый день растем,– уверенно сообщает Зина Дмитриева.

Взрыв хохота всего отряда, и мир восстановлен под теплыми взглядами взрослых работниц. Сдвоенными рядами, стройно, как можно стройнее – «ногу, ногу, ребята, держите!» – маршируем к райкому партии.

Шагаем. Только бы нам, последним в отряде, не отстать.

Шагаем... под злобные взгляды обывателей.

Усталые, голодные, но сильные духом, приближаемся к райкому. Начинаются споры о том, как скоро все фронты будут ликвидированы, кто следующий за нами – Германия или Франция – повторит Октябрьскую революцию. Кто? Спорить могли до утра, да завагиткружком Николай всегда урезонивал:

–    Идите-ка, ребята, идите.

–    Ну куда идти?

–    Хотите домой, хотите в райком молодежи. В общем, как хотите. Не дежурить же вам.

В райкоме нет уже никого. Кто в казармах, кто на обысках, кто где. «Домой! Да разве есть у нас, девушек-большевичек, в такие дни дом? В дни, когда Республика в опасности». И мы никуда не уходили. Оставались в райкоме. Объявляли себя дежурными. Дверь райкома беспрестанно открывалась и закрывалась, впуская новых людей. И люди эти были самые родные, самые близкие – большевики.

Шагаем дальше

Серьезнее становились занятия. Звание красных сестер давалось не легко. У многих из нас была очень маленькая школьная подготовка. Приходилось все брать с бою.

Кадровый состав сестер относился к нам с насмешками: дескать, какие же это сестры в три-то месяца? Это не «сестры милосердия», а «сестры смерти». Мы, стиснув зубы, молчали. А сами смотрели, смотрели, как они работают. Читали, переписывали мудреные названия с баночек. Аква-вода, натрикар-боникум – сода и т. д. Ходили и зубрили. Все хотели знать, ни одной операции не пропускали. Ведь партия, Союз молодежи не в госпиталях нас будут держать. Нас ждет фронт, походные лазареты в госпиталях. Это мы твердо знали.

За месяцы учебы мы заметно «выросли». Нас уже не называли маленькими, хотя мы по-прежнему маршировали в самых последних рядах.

–    Работница, красная сестра должна уметь не только перевязывать раны, но и держать винтовку и хорошо знать ее. Это – правило. Понятно?

Мы кивали головами в знак согласия.

Итак, тир. Нам дали по винтовке. Не сказала бы, что они очень легкие. Таня Смирнова разве чуточку была побольше винтовки. Сказала я об этом вслух, а сама глазами себя с уровнем винтовки смерила и покраснела. Но Татьяна только улыбнулась, не съехидничала.

Я стреляла первая.

–    Эй, кто там у цели! Отчаливай!

Кепка у меня была на затылке, а после выстрела очутилась на земле. Такая ужасная, до чертиков, боль зазудила в плече. «Ой, мама родная!» Я посмотрела на других. У Марии были перекошены губы. Таня почему-то терла ноги.

Пришла первая рота. Нам предложили пока отдохнуть. Мы не очень настаивали и даже постарались уйти. Шли помалкивали. При входе в райком Мишка Козлов вздумал в знак приветствия хлопнуть меня по больному плечу. Я взвыла. Мишка не ожидал такой встречи.

–    Черти, я вам воблу принес! Не дам.

–    И не надо.

Этот первый вечер стрельбы из винтовки кончился невесело.

Перед отправкой на фронт на медицинском осмотре, недели через две после стрельбы, у нас почти у всех правое плечо было еще в синяках. И потом, когда нам приходилось стрелять из винтовки уже на войне, мы, крепко помня уроки в Семеновском тире, сильнее прижимали винтовку к плечу.

«До свидания, Питер!»

Райком молодежи превращен в боевой штаб. Комсомольцы уходят на фронт. Торопливое прощание с товарищами. И опять тихо.

Фронт не за тысячи верст, не за сотни, не за десятки. Сам Петроград – это фронт, передовая позиция. Окопы в пяти километрах от центра города.

Наступает генерал Юденич. Все ближе и ближе подходит к самому городу революции. Много нас, девушек, пришло в райкомы отметить комсомольские и партийные билеты. По дороге в Красный Крест Аня, смеясь, говорила:

–    Куда-то нас пошлют? Этой весной я с одним парнишкой все дачные места, где теперь фронт, исколесила, соловьев слушали, а теперь, пожалуйста, вспоминай, Аня, дорогие пережитые минуты.

Вот и Красный Крест. Товарищ Лоторева – заведующая Красным Крестом – встречает нас.

–    Скорее, скорее, товарищи, получайте амуницию и на вокзал!

Моросит дождь. На Детскосельском вокзале мелькает много-много белых косыночек и походных сумок красных сестер. Наш отряд – это сплошь молодняк, со всех районов. С нами врач, фельдшер и даже братишка милосердия, ученик лечкома, весельчак комсомолец Саша.

Подают состав. Все мы лезем, толкаемся, боимся, что вот-вот скажут: «Товарищи, в райкоме работать некому, потом поедете».

В вагоне темно. На платформе сыро и холодно.

–    Маня Мудрецова, Рая и Зина!

Высовываемся из окна. Сердце екает. Снимут с поезда. Прощай, фронт.

Вылезаем. Стоят с узелками мокрые, растерянные, старые наши матери в слезах. Они узнали про наш отъезд, а ведь мы им ничего не говорили: дальние проводы – лишние слезы.

–    Зачем ты едешь-то, о господи, такая маленькая?!

–    Надо, мама.

–    Без тебя, что ли, мало?

–    Много, но и я должна.

«Хоть бы скорее подавали паровоз!» Зинушкина мать начала что-то часто сморкаться. У моей трясутся руки и голова. Наконец свисток.

–    Сестры, по местам!

Еще раз свисток, и вагон качнулся. Мать схватилась рукой за окно.

–    Отойдите, мама!

–    Не могу... дочка...

Как дождь, текли по лицу матери слезы. Кто-то оторвал ее от окна. Поезд развивал скорость. Но в окно все еще долетали звуки рыдания. Поля Герасимова сидела в углу с плотно сжатыми губами. «Скорее, скорее!» Колеса, угадывая наше желание, говорили: «Скоро, скоро!» «До свидания, Питер!»

Первая летучка

Вот и приехали. Станция. Костры. Силуэты людей, лошадей. Издалека слышны выстрелы.

–    Это фронт?!

К нам подошел комендант станции Детского села.

–    Отряд, быстро идите в помещение вокзала. Раненые прибывают. Пять минут вам для подготовки.

В зале для пассажиров мы быстро расставили столы. Достали сена. Накрыли перевязочный стол. Распаковали корзины. Выделили дежурных. Все готово.

В первую летучку отправлены семь девушек, которые, набрав полные сумки медикаментов, разделились на две части. Трое пошли вправо, а мы, четверо девчат, прямо по аллее. Наш маршрут был мимо дворца, навстречу раненым.

Навстречу нам шли и ехали воинские части. В несколько рядов мчались орудия, кухни, повозки с ранеными. Над нами, около нас, впереди и сзади, ухали дюймовки, трещали пулеметы. Наши? Белые? Кто стреляет – мы или они? Нам было непонятно. Да и некогда было понимать. «Больше перевязать раненых!» А раненые едут и подходят при помощи товарищей. Работаем не разгибая спины. От белого передника ничего белого не осталось. Кровь. Бинт не слушается. «Или это руки такие неповоротливые? Скорее, скорее!»

–    Сестры, дальше не идите!

Но мы идем, приседая после каждого выстрела. С непривычки жутко. И не стыдно об этом вспоминать. Но мысль, что Республика в опасности и революция может погибнуть, была еще страшнее.

–    Сестры, куда вы прете? Наших раненых больше там нет. Разве вы не видите, что мы отступаем?

–    Отступаете, отступаете, черт бы вас побрал! А вы не отступайте!

Но из-за грохота мчавшихся орудий не слышно было наших голосов. Мы быстро пошли обратно, торопясь застать отряд.

–    Мудрецова, Васильева, Дмитриева, вы останетесь. Уйдете самыми последними. Помните, что кипятильник должен быть горячим до самого конца. Раненых принимайте. Последний санпоезд по отправке за вами. Не попавших на поезд – направлять на повозках по линии уходящих войск.

Отряд ушел. Санитары торопливо носили раненых в поезд. Еще немного, и поезд трогается. Мы на вокзале одни.

–    Что вы здесь торчите? Сейчас будем взрывать радиостанцию, уходите!

–    Мы должны уйти последними.

–    Черти, да ведь белые в Детском уже!

Устроили совещание на ходу. Как быть? Раненых больше не видно.

–    Сестры, я вам последний раз говорю, убирайтесь!

Комендант станции в матросской шапке, махая кулаками, наступал грудью на нас.

По кочкам, по рытвинам, по канавам, с тяжелым сердцем, не оглядываясь, пошли мы от станции. Над нами жужжали аэропланы. «Не попасть бы к белым!»

–    Сестрица, сестрица!

Оглянулись. Ползут двое.

–    Не оставьте! – вцепились в передники.

Зина побежала карьером к нашим за лошадью. Нам пришлось тащить раненых. Никогда мне не было так жарко. Дотащились до деревни Новое, где нас встретила Зина с подводой.

...День за днем в отряде, вместе с армией, несли мы все тяготы военной жизни. Детское было взято снова. Мы наступали. В отряде появился гость – тиф. Вши заели. Многим из нас пришлось расстаться с длинными косами. Мы, комсомолия, и то перестали улыбаться. Жила одна только мысль – ни черта, все переживем, только бы спасти революцию! О возвращении в Питер никто и не думал.

Под Веймарном в нашем отряде осталось только 18 человек. Кто был болен, кто ранен, кто убит. В братской могиле похоронили Зину Дмитриеву. В Ямбурге формируемся снова. Влиты новые силы. Идем дальше. Мы знаем, мы уверены – Юденичу конец.