355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » авторов Коллектив » Русская жизнь. Человек с рублем (ноябрь 2008) » Текст книги (страница 9)
Русская жизнь. Человек с рублем (ноябрь 2008)
  • Текст добавлен: 16 октября 2016, 22:35

Текст книги "Русская жизнь. Человек с рублем (ноябрь 2008)"


Автор книги: авторов Коллектив


Жанр:

   

Публицистика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Максим Семеляк
Утро завмагов

Интервью с хозяином музыкального магазина

Борис Николаевич Симонов – хозяин магазина «Трансильвания», «легенда эфира» и крупнейший знаток западной рок– и поп-музыки. В восьмидесятые годы он был председателем московского клуба филофонистов в ДК Горбунова, в девяностые вел передачу «На графских развалинах» на радио 101, в новом веке стал заведовать лучшей из местных музыкальных лавок, по ощущениям больше похожей на семейный итальянский ресторан, где нет нужды в меню, потому что и так есть все.

– Вы были главным человеком по пластинкам на Горбушке, как так получилось?

– Был конец 87 года, я сидел дома в дутой куртке, нянчил второго ребенка и думал, что п… ц мне полный, как и всем остальным.

– А что случилось в 87 году?

– К тому времени винил как таковой перестал быть престижным. И соответственно продаваемым. Все стали смотреть кино. С 81 по 87 год винил постепенно умирал, компакт-диски в стране еще практически не появились. Они, конечно, были, но разве что у дорогих зубных врачей и успешных адвокатов. К 87 году все старались заняться VHS – тем, что тогда называлось порнографией и триллерами. Как говорили мои кишиневские друзья: я ненавижу фильмы про космонавтов, ковбоев, спортсменов; то есть, те самые триллеры, хорроры, вестерны, а также Брюса Ли и его сына, который сдох, по-моему, там же, где и папа – ни за что, но за деньги. Короче, винил провис и стал забавой для выродков. И тут ребята мне сказали, что есть такое не очень засвеченное место, где продают и меняют пластинки, и за это ничего не происходит. Я надел свою дутую куртку – голубую, но с чернотцой от старости, – и погнал туда. И вижу там столы, где лежат мои собственные пластинки. А я при этом никогда ничего не продавал на улице – и брезговал, и опасался так называемых толкучек.

– А как же тогда торговали?

– Моя ориентация называлась «домосек». По телефону договаривались и на дому разбирались. Все было давно схвачено. А уж на дому я делал все так, как хотел. Примерно как теперь в «Трансильвании»

– Могу себе представить. В «Трансильвании» я, по-моему, ни разу в жизни не сумел отказаться от какой-нибудь вашей рекомендации.

– Самое поразительное, что я никому ничего не продаю, я только покупаю! Я просто поставляю людям то, что считаю нужным. Вот ты ругаешься, что накупил у меня в свое время японской эстрады и теперь не знаешь, чего с ней делать. Но я-то купил ее в десять раз больше! И я так же ей недоволен, как и ты! Но мне было интересно. Я как старый еврейский торговец радостью – все покупаю сначала для себя, а потом уже пытаюсь поделиться. И теряю я больше всего сам.

И вот я прихожу на Горбушку и начинаю шумно комментировать факт наличия пластинок, которые я годами продавал. А у меня к тому времени закончился зуд на почве современности. Последнее, что меня еще как-то интересовало – это Devo, Talking Heads, B 52? s, Visage, первые альбомы. Мне говорят: «Дядя (а это было двадцать лет назад, меня уже тогда воспринимали как старичка, типа), – то что вам нравится – Рэй Коннифф, Том Джонс – это вон в том углу, по дешевочке. Я говорю, пошли на х…, это пластинки мои. Мне говорят: поясните. Я начинаю рассказывать, откуда эти пластинки, и кто их кому в свое время продал.

– А кто там всем заправлял? Игорь Тонких?

– Ни Тонких, ни покойный Саша Ларин, ни Саша Горожанкин никакого отношения к пластинкам не имели. Все трое очень хорошие парни. Они любили музыку, но они были прогрессивными комсомольцами того времени – ну такие, знаешь, горбачевцы. А мотором были Леша «Плюха» Плюснин и Саша Тихов – на них была купля-продажа и объективная оценка винила. Всю Горбушку создали эти пять человек. Они пробили и разрешение на продажу, и место встреч. Но у них стало это немножко пробуксовывать. И вдруг появляюсь я. В своей дутой куртке. И я при этом известен. И вот Тонких ко мне присматривается, Плюха восхищается, а Саня Тихов берет и говорит: «Так. Вот он и будет этим заниматься». Меня берут за шкирку и говорят: Борис Николаевич – впрочем, тогда меня еще называли Боря – вы и будете председателем. Я говорю: «А как же демократия?» Они отвечают: изберем. И избирают. И я лет пять держу эту точку – без рэкета, без проверок, всячески противлюсь продаже одежды, самодельных пиратских VHS. Только компакт-диски и винил. Это были самые счастливые годы в моей жизни – с 87-го по 93-й. Все мои друзья оттуда – это первые и последние мои друзья. Реальные единомышленники.

– В чем конкретно заключалась ваша функция на Горбушке?

– Не пускать рэкетиров, быть в хороших отношениях с правоохранительными органами и пропивать выручку. Что мы и делали. Мое первое впечатление от Горбушки было следующим. Я подошел к молодому человеку и спросил, сколько у него стоит сингл Stray Cats. Он говорит: ну, пару джазовых пластинок. Я отхожу в сторону и интересуюсь у Плюхи, что же это за гадина, которая требует за один сингл два лонгплея? Он говорит: «Это же Жаба! Мы с ним стоим в одной очереди каждый день за детским питанием». Так мы познакомились с Жабой, в миру Константином Гурьяновым, старым новосибирским пианистом. Он мне тут же начинает рассказывать: «Я недавно приехал в Москву из Ленинграда и захотел посрать. Зашел в туалет общий и хочу уже присесть, тут ко мне подходит какой-то человек и, оглядываясь, говорит: давай посремся? И тут я понял, что здесь хорошо. Не потому что здесь собрались какие-то фекаломаны, а потому что люди обладают невероятным чувством юмора и его не скрывают. И это очень важно. Значит, мне как человеку, который уже дважды на тот момент разведен, имеет много детей и никаких долгов, есть место на земле. А какие там были граффити в туалете! „Я сосну у вас, ребятки, а девчонкам вашим пятки“».

– А чем со Stray Cats история кончилась?

– Так и не поменялся! Но дружим до сих пор. Там много народу вертелось. Егор Летов покойный захаживал.

– Ну Егор и из «Трансильвании» не вылезал.

– Да, он много покупал. В Летове было что-то очень хорошее. Он был совершенно не от мира сего – человек ни двадцатого, ни двадцать первого века. Скорее Чернышевский, Белинский, Писарев… Но вот почему же он не купил у меня группу Mugwumps? Я ему экземпляр отложил, до сих пор не продается.

– Как вам удается держать магазин в центре города, набитый напрочь некоммерческой музыкой и выживать?

– Просто это все, чем я занимаюсь. Все остальное, чем люди занимаются, мне вообще неинтересно. А я им пытаюсь помочь. Я пытаюсь донести до людей то, что они – такие же как я. Дайте денег и будьте счастливы – вот и все.

Конечно, людям сорока лет я ничего не могу сказать интересного, могу их только пожалеть. Они не виноваты в том, что они слушали столько поганой музыки. Просто на их молодость пришлось самое третьесортное диско, самый идиотический глэм-металл и самый незначительный мейнстрим. Им не повезло, но именно эти люди самые богатые. А люди, которым нравится музыка та же, что и мне, либо подохли, либо небогаты. Тебе тоже, в общем, не повезло – ты слишком молод, а значит, слишком объективен там, где вообще никаких критериев быть не должно. И наоборот – там где должны быть критерии, ты слишком пристрастен. Просто тебе не повезло с возрастом.

– Как вообще сюда попадали пластинки в советское время?

– Спортсмены, дипломаты, летчики, а также люди, о которых сейчас говорить неудобно, – то есть имеющие отношение к комитету госбезопасности. Они не подрывали могущества государства, просто зарабатывали немножко денег. В общем, все приходило, все продавалось и все записывалось. Я помню, как целый ряд палестинских студентов, в будущем довольно известные люди, привозили мне Джимми Хендрикса, Free и все прочее. Когда они с моими списками приходили в английские магазины, продавцы несколько отпадали – очевидные арабские убийцы с усами и бакенбардами требуют нечто такое, что им по определению не должно быть интересно. До сих пор у меня остались от тех палестинцев некоторые виниловые экземпляры.

– А как появилась точка в Доме книги?

– В 93 году один из виниловых королей Горбушки Паша Ерошев сказал мне, что у него есть отдел винила в Доме книги. Предложил открыть отдел компактов, привел к директрисе. А у меня уже было сумок пять этих компактов, я привез их на Калининский и пошло поехало.

– Почему вы перешли на компакты?

– Я ненавижу, когда при мне начинают идиотничать, что, мол, компакты фигня. Сами вы фигня! Мне совершенно все равно, в каком формате существует музыкальная информация. Для меня винил просто привычнее. Вдобавок я не очень хорошо вижу, поэтому мне удобнее читать рецензии на обложках виниловых пластинок. Там крупнее буквы, вот и все. А информации гораздо больше выходило в то время на компакт-дисках. И конечно, я был в восторге от того, что я могу послушать то, что хочу. Где можно было взять в то время все номерные пластинки The Searchers? Для этого нужно было иметь взаимоотношения с такими сволочами – ты же не знаешь, что это такое! На всю страну было максимум несколько десятков человек, у которых были коллекции винила. Это были не самые лучшие люди, они не больше других знали, они не были альтруистами и даже любителями музыки, просто у них все это было. И с ними было невозможно договориться о том, чтобы купить что-либо или послушать. Если человек им почему-либо становился интересен, они могли потратить время на обсуждение бог знает чего, изъясняясь при этом самым диким языком. Я вынужден был все это терпеть для того, чтобы в какой-то момент тихонечко, лишь бы не спугнуть, перейти к вопросу, а нельзя ли купить что-либо. При этом речь шла о музыке, издаваемой на Западе миллионными тиражами – речь идет о дешевой музыке, а я люблю дешевые издания, потому что их выпущено много, – но сюда доходили единицы, тем более что вкусы и потребности были другие, не западные. Здесь, как в Японии, – нужна хорошая мелодия, правильный ритм, и чтоб это было известно и под это можно было потанцевать и отдохнуть. Кроме того, здесь в массе своей отсутствовало знание иностранных языков, а вся музыка – она ведь иноязычная. Поэтому приходится, как японцам, знать хорошие мелодии и ценить их. А чтобы получить старый британский бит в нормальном варианте, приходилось общаться с людьми, которые вообще не понимали, что это такое. И вдруг появляется носитель информации, которого много и который легко можно купить на Западе и продавать здесь и слушать. Я был просто счастлив и забил на винил лет эдак на пятнадцать.

– Но вы какое-то время были в тени – по-моему, даже Плюха и Жаба в те годы были большими ньюйсмекейрами со своей «Лолитой», я уж не говорю про Троицкого. Почему так вышло? Почему про Троицкого я уже в школе в газетах читал, а ваши с Гариком Осиповым имена появились в газетах только в конце девяностых, и то потому, что это мы с товарищами их туда вписывали.

– Пойми, у нас не было желания прославиться. Я с Темой Троицким знаком больше тридцати лет. Мы были друзьями и тайными единомышленниками. Он уже тогда все прекрасно понимал. Он мне в 75 году сказал, что станет первым русским рок-журналистом и вообще звездой номер один. Все над ним в голос смеялись, потому что никто не верил ни в конец советской власти, ни в рок-журналистику, ни в первые номера. Он умный человек, обладающий высокого уровня интеллектуальной дипломатичностью, но он настоящий самоназначенец. Я как-то прихожу к Артему и вижу, что у него на стене то ли гуашью, то ли темперой написаны четыре портрета участников группы «Аквариум», как на вкладке The Beatles с «Белого альбома». Я говорю ему: «Ты обалдел эту дрянь вывешивать?» А он спокойно хмыкнул: «Боря, за этим будущее, а ты м… к». Так и получилось. Но какая разница, за чем будущее, если ты вывешиваешь фотографии какой-то самодеятельности? Причем – дома!

– А местные музыканты в «Трансильванию» ходят?

– У меня с ними нет ничего общего, кроме того, что я на них зарабатываю. Немного. Примерно раз в месяц я вижу в магазине людей, которых называют селебрити. Они покупают какие-то фильмы, компакты – иногда даже свои. Я смотрю на то, что они выбирают, слушаю, как они это комментируют (а не комментировать они не могут). И я думаю: почему вы такие глупые? Не все, конечно, Сережа Курехин был хороший парень. Я помню, как Женя Нестеров привел его с каким-то саксофонистом ко мне в гости в 79 году, у меня родители ухали в отпуск, а я как раз тогда женихался. А они приехали из Питера. А я тогда панк любил – слушали мы, помню, пластинку African Corpse. Там интро хорошее было: «Can I Hear Sister Sledge? No!» Они добронравные, вежливые спокойные люди. В Москве таких не было. Вели себя культурно, не блевали. Я не говорю, что Петя Мамонов бездарный человек, он очень талантливый, очень самобытный, индивидуальный (я-то намного проще), но то, чем он занимается, мне настолько дико и неинтересно. Мне интересно было бы с ним выпить, но я и этого не делаю, потому что у меня и так есть с кем пить. У меня совершенно другие идеалы, которые вообще никого не интересуют. Даже, в общем-то, и меня.

– А что тогда пили, в 79-м?

– Водку и коньяк. Тогда все, что хочешь было. Это же было до Афганистана, все хорошо, вокруг зелень. В компании царил какой-то звериный, но при этом совершенно равнодушный антисоветизм. Все эти ВИА и праздничные концерты – это даже хохота не вызывало. Было много непересекающихся окружностей – писатели, художники, исполнители и потребители какой-то дикой музыки. Единственное, по поводу чего никто из знакомых не переживал, – это политика. Все все знали, но плюнули и жили, как могли. Такая странная равнодушная ко всему элита. Америка воспринималась не как страна свободы, а просто как место, где можно свободно купить любые пластинки. А рай – это не что-то такое с крыльми и цитрами, а магазин, где бы продавались пластинки, которые можно купить за деньги, заработанные за один день. Вот и все. Вот почему я никуда не уехал и ничем не занимаюсь – зачем мне рай, когда он и сейчас есть? Открылся, закупил – пожалуйста, пользуйтесь.

– Любители музыки, вообще, как я успел заметить за последние лет пятнадцать, не самые здоровые люди, но вокруг «Трансильвании», конечно, всегда паслись самые феерические безумцы.

– Да, это можно столько рассказать… Вот, например, Коробочник. Знаешь, что он делал? Он зарабатывал миллионы, но если компакт-диски стояли корешками и названия на них написаны в обратную сторону, тогда он их вырезал, переворачивал хвостик и скотчем клеил обратно. Это были редчайшие дилитнейшие издания, они стоили черт знает сколько, практически инкунабулы. А он вот так с ними обходился. Это как в фильме «Большой фитиль» 63 года, не видел? Это первый фильм, который я посмотрел, вернувшись с родителями из Норвегии, в кинотеатре «Знамя», который потом стал «Иллюзионом». Там было много сюжетов, которые все редактировал и сочинил Сергей Михалков. Там был сюжет про собрания сочинений в квартире богатого семейства, где желтые томики стояли вперемежку с зелеными. Спрашивают – а почему у вас Салтыков-Щедрин стоит через один с Достоевским. А это как яичница с луком – желтый, зеленый…

Или, например, Михаил – старый нефтяник, очень хороший человек. Он в свое время наткнулся на дилановский альбом Slow Train Coming – как раз того периода, когда Дилан вдруг впал в жестокое христианство. Услышав песню «Gonna Serve Somebody», он решил, что Дилан его кумир и стал скупать вообще все, где присутствует слово Дилан. Все его версии. Ух, нажился я на нем! Я собирал ему сотни кавер-версий. Кто только Дилана не пел, по-моему, даже Гитлер с того света. Х… достанешь такую версию. Но у него, наверное, есть. Хороший человек, но с каждым годом все реже заходит. А сейчас еще кризис… Скоро, наверно, обратно понесет пластинки. Я так долго живу, столько людей уже умерло из тех, что покупали пластинки в «Трансильвании». Люди умирают, а их пластинки приносят мне обратно.

– А кто приносит-то? Гитлер с того света?

– Вдовы, кто же еще.

Олег Кашин
Валентин Зорин, проповедник

В гостях у ветерана Холодной войны


I.

На прошлой неделе в эфир «Голоса России», бывшее Иновещание, на семнадцати языках (он только пишет тексты для своей авторской рубрики «Взгляд из Москвы», читают написанное профессиональные дикторы) вышел его комментарий по поводу избрания Барака Обамы президентом США. «Когда я впервые побывал в Соединенных Штатах, это 1952 год, в Нью-Йорке на скамейках Центрального парка были надписи: „Только для белых“, а теперь – пожалуйста, президентом США избран темнокожий». Он говорит – «темнокожий», но тут же уточняет, что слова «негр» в своей речи он не избегает, потому что политкорректность свидетельствует только о том, что «лицемерие и двуличие американской демократии принимает самые анекдотичные формы». Слова о лицемерии и двуличии американской демократии в разных комбинациях он произносил и писал на протяжении всей своей карьеры – а она у него такая длинная и успешная, что, рассказывая о ней, трудно не сорваться на язык советских производственных очерков: мол, в его трудовой книжке – единственная запись (о приеме на работу в Радиокомитет СССР), датированная 13 августа 1946 года. СССР давно нет, Радиокомитета тоже нет, а он как сидел, так и сидит в своем кабинете на последнем этаже радиоцентра на Пятницкой и, как и шестьдесят лет назад, обличает Америку – теми же словами, что и шестьдесят лет назад. Валентин Сергеевич Зорин, суперзвезда советского телевидения и главный советский антиамериканист.

«Антиамериканист» – неуклюжее слово, и Зорин тоже вздрагивает, когда слышит его:

– Когда в какой-то газете написали, что я антиамериканист – молодой какой-то автор, бойкий очень, – я отправил в редакцию письмо, ни строчки не написал, только фотографию в конверт вложил. На фотографии мы с президентом Никсоном стоим, обнявшись, и улыбаемся во весь рот. Стал бы президент Америки обниматься с врагом своей страны? Конечно, не стал бы.

Последний раз в Америке он был пять лет назад. Рассказывает – шел по Мэдисон-авеню, и там его догнал какой-то пожилой гражданин:

– «Послушайте, вы Зорин?» Да, говорю, Зорин. «Как здорово, что я вас встретил, знаете, когда я жил у нас, дома, – он так и сказал: „у нас, дома“! – я вас очень сильно ругал за то, что вы на Америку клевещете. Теперь я живу здесь и вас, таки-да, снова сильно ругаю – теперь за то, что вы об Америке слишком мягко рассказывали. Знал бы я, какая здесь жизнь, ни за что бы не уехал!»

Не знаю, выдумал Зорин эту встречу на Мэдисон-авеню или нет, но рассказывает он о ней с большим удовольствием. Видимо, имидж обличителя Америки (сложившийся еще черт знает когда, чуть ли не при Сталине) его всерьез тяготит.

– Самые теплые отношения у меня сохранились со многими американцами, известными и неизвестными. Из известных – и с Генри Киссинджером, и с Никсоном покойным, и с Эдвардом Кеннеди. Какой же я антиамериканист? У антиамериканистов не бывает столько друзей в Америке.

Я возражаю – американские политики могли обниматься с ним не как с хорошим парнем Зориным, а как с представителем Советского Союза, который ценен прежде всего своим статусом, а не личными качествами. Он не обижается, но машет руками:

– Вы это бросьте, представители бывают разные. Я, например, сидел в зале Генеральной ассамблеи ООН, когда Андрей Януарьевич Вышинский, тыкая пальцем в нос госсекретаря США Даллеса, кричал ему: «Вы убийца!», путая, видимо, заседание Генеральной ассамблеи и процесс над врагами народа. Стал бы с Андреем Януарьевичем кто-нибудь обниматься? Вот именно.

II.

С тем, что Зорин – друг Америки, мы, очевидно, разобрались, осталось выяснить, кем он приходился Советскому Союзу, и я осторожно спрашиваю его, не было ли в его практике каких-нибудь негласных заданий в Америке или даже в России.

– Я понимаю, о чем вы говорите, – отвечает Зорин. – Этот шлейф за мной много лет тянулся, недоброжелатели всегда говорили за моей спиной, что – ну, конечно, если он так запросто в Америку ездит, наверняка у него есть погоны. А у меня никогда не было погон, я не имел к органам никакого отношения.

У Зорина такая манера говорить (подозреваю, что в своих американских командировках он учился даже не у телекомментаторов, а у проповедников), что его очень хочется сбить, поэтому, когда он сказал, что не имел отношения к спецслужбам, я спросил – а почему?

Не сбил:

– Я сам часто об этом задумывался. Ни для кого не секрет, что органы плотно работали с журналистами-международниками, но меня они как-то обошли. Я думаю, что работников госбезопасности в те времена не устраивало, что у меня мама – еврейка. В то время это было важно.

О своем еврейском происхождении Зорин говорит как-то даже слишком торжественно: «Это было бремя, которое мне приходилось преодолевать», и я, конечно, вспоминаю популярный некогда анекдот про разговор Зорина с Киссинджером: госсекретарь спросил советского друга о его национальности, тот ответил: «Я русский», Киссинджер расхохотался: «А я американский».

– О да, мне стоило больших усилий, когда я рассказывал Генри эту историю, перевести ему соль шутки. По-моему, он так и не понял, что здесь смешного.

Вообще же еврейскую тему Зорин поводом для шуток не считает – говорит, что в СССР «существовала система государственного антисемитизма, даже несмотря на еврейскую супругу Леонида Ильича».

– Конечно, может возникнуть вопрос – а как же я в этой системе смог выжить? И я вам прямо скажу, что таких возможностей, которые у меня были в шестидесятые-семидесятые, я бы никогда не имел, если бы к этому времени не стал профессором и доктором наук. Это компенсировало недостатки пятого пункта.

Ситуация на советском телевидении времен позднего застоя, впрочем, и без Зорина выглядела парадоксально – с одной стороны, все знали, что председатель Гостелерадио СССР Сергей Лапин – антисемит, с другой – недостатка в телевизионных евреях в те годы не было.

– Да, это парадокс, – говорит Зорин, – с одной стороны Сергей Георгиевич проявлял антисемитизм, это чувствовалось, с другой – его действительно окружали одни евреи. Бывают такие сочетания, понимаете?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю