Текст книги "Русская жизнь. Человек с рублем (ноябрь 2008)"
Автор книги: авторов Коллектив
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
***
Кто бы ни победил, поле боя рано или поздно достанется мародерам.
Это касается и рыночных баталий. Кто бы ни выиграл, известная доля добычи достанется окружению победителей – начиная от жен и детей и кончая ляльками и секретутками.
Впрочем, к окружению богатых можно отнести и слой людей на зарплате, когда зарплата эта велика и явно не покрывается трудовыми усилиями получателей. Эта прослойка устроена сложно – туда можно отнести и специалистку по триммингу, и дизайнера интерьеров, и непонятного назначения дамочку средних лет, которая занимается в основном устройством корпоративов… Так или иначе, эта публика откусывает от пирога – хотя чаще просто сметает в рот крошки. Но и этих крошек достаточно.
Достаточно для чего, собственно?
Тут мы подходим к интересному. Выше мы уже говорили, что с классовым сознанием у нас небогато, и это обусловлено объективными причинами. Однако один источник соответствующих, простите за выражение, интенций, у нас все-таки есть – и это как раз эта самая паразитическая прослойка.
Именно эти люди гонят – устно, а то и письменно, – всю ту невыразимую мерзость, которую у нас принимают за «дискурс богатых». Что неверно. Признаться, не припомню ни одного состоятельного человека из лично знакомых, который стал бы – смог бы! – рассуждать о лузерах, быдле, нищебродах и прочем электорате. Он про него не думает – а когда думает, то без злобы и даже без чувства особенного превосходства. Нет, он не хотел бы оказаться на месте грузчика или продавца в супермаркете. Он, может быть, постарается при случае сэкономить на их зарплате или сделать еще что-то выгодное, но плохое. Но он не называет этих людей быдлом. Ему это незачем. Как и понтоваться перед ними.
Зато с каким смаком и упоением этим занимается мелкая сошка, пристроившаяся в денежное место, или дешевый говнюк, дорвавшийся до «руководства проектом». О, какие тут начинают цвести анемоны духа, как растопыривается человечек, дорвавшись до сладостной возможности ущемить ближнего.
В недавнее время эта дурь как-то особенно распространилась. В московских жральнях появилось очень много шлюховатых, которые, оттопырив пальчик, пили кофе и часами болтали по телефону, обсуждая шмотье и угарные вечерины. В метро – в часы московских пробок, когда под землю спускаются все, кому нужно куда-то доехать, – мне доводилось выслушивать разговоры о преимуществах «Азбуки вкуса» над «Глобусом Гурмэ», с обязательными выпадами в сторону жалких посетителей «Седьмых континентов». А интернет полнился понтами эффективных управленцев, демонстративно выбирающих маршрут круиза или новую машину – но куда больше времени тратящих на выражение своего фэ тем, кто не может себе позволить того и другого.
Правда, в связи с кризисом разнагличавшаяся челядь слегка привяла. Неизвестно, правда, надолго ли.
***
…Наконец, доехали.
Во дворе было сумрачно, тихо и грязно. Трудолюбивый мигрант в оранжевой куртке сидел на корточках и смотрел в никуда: отдыхал, наверное.
Мы открыли багажник и начали выгружать коробки. Они были одинаковые, картонные, тяжелые. В принципе можно было бы заносить по две, но у Лехи было давление, а я сидел на зверской диете. Поэтому заносили по одной.
Там, внутри, было тоже сумрачно, тихо – правда, почище. Ходили какие-то люди, в основном женщины. На нас они не то чтобы не обращали внимания, но не мешали. Было видно, что все заняты и у всех много работы. Работы, за которую не платят.
Я подождал Леху на улице. Он вернулся минут через десять, крутя на пальце брелок. Молча сел и принялся выбираться с неудобного места.
– Это все куда пойдет? – спросил я про коробки.
– В «Радугу», – ответил он.
Леха уже два года тусовался среди этих людей, занятых таким странным делом, как благотворительность. Он возил грузы в интернат для больных детей. Он старался делать то, что можно – и чтобы не раздражать любимую Катьхен, которая этого не одобряла.
По левой стороне уверенно рассекала желтая машина, вся состоящая из изгибов. В ней сидела девушка типически понятной наружности.
– Тую маму! – присвистнул Леха. – Ламборджини! Совсем озверели, такие тачилы соскам раздаривать. Увидишь, это все навернется. И очень скоро.
– И что? – поинтересовался я.
– И то, – Леха выкрутил руль и засмеялся. – Должна же быть какая-то справедливость.
Евгения Долгинова
И вас накроет
Кризис на Каме
I.
Глава администрации Краснокамского района Владислав Дмитриевич Жуков говорит со мной, закрыв глаза. Похоже, давление – или тема такая, что белый свет не мил, а скорее всего, все вместе. 810 рабочих главного городского предприятия – целлюлозно-бумажного комбината «Кама» – стройными колоннами идут в безработицу, – и бог весть, куда дальше завернут эти колонны.
Сокращений такого масштаба не было и в самые лютые девяностые. Основная масса – женщины за сорок, предпенсионного возраста; увольняют как не лучших работников, так и профессионалов.
За каждым – семья.
Город, что называется, на нервах.
Пожар пытаются гасить заранее. Огнеборцы – городской Центр занятости, профсоюзы, администрация района и города, они еженедельно собираются на специальную трехстороннюю комиссию. Обсуждают процедуру, перебирают вакансии. Чиновники, юристы, рекрутеры, инженеры, рабочие. Скоро, наверное, понадобятся врачи и психологи.
– Но все будет по КЗОТу, по закону?
– Мы все делаем, чтобы было, – говорит Владислав Дмитриевич. – Мы стараемся.
И закрывает глаза.
II.
В те дни, когда я была в Краснокамске, хоронили Валерия Алексеевича Ермакова, бывшего начальника цеха. Бывшим он стал недели за три до смерти. В марте ему должно было исполниться 60. Рабочие рассказывают: узнав, что попадает под сокращение, разозлился – полгода пожалели! – написал заявление «по собственному», и вот – инфаркт. Василий Петрович Сингилеев, глава профкома «Камы», мрачно комментирует: от этого или не от этого, а факт есть факт.
Краснокамский ЦБК строили семь лет, и к моменту открытия в 1936 году он считался крупнейшим в Европе целлюлозно-бумажным производством. Главный лозунг – «Камбумстрой – это Магнитострой бумажной промышленности!»; под него и был выстроен город – как и все новые уральские города, детища первых пятилеток, симметричный и геометричный, с красивым центром во всем его пятиэтажном величии, здесь свои – уже обветшалые – «дома с рыцарями», точнее, с серебристыми дискоболами и дискоболками в нишах на фасаде; свои колоннады, парки и стадионы.
В 1960 году ЦБК второй раз стал ударной стройкой – открыл первую в СССР фабрику мелованных бумаг. Впрочем, сегодня разделить умиление известной советской поэтессы Татьяничевой: «Вот она лежит передо мною, белоснежной манит целиною, сделана умелыми руками мастеров-бумажников на Каме» – не получится: в последние годы камская бумага если и манила, то скорее желтизною, а если и радовала, то глаз индийских и турецких печатников. Парадокс: продукцией «Камы» брезгуют даже краснокамские газетчики – вся местная пресса выходит на соликамской бумаге. Галина Коротких, пресс-секретарь ЦБК и заодно издатель небольшой частной газеты, тоже закупает бумагу в Соликамске, за 250 километров от родного комбината.
В девяностые «Кама» была со своим народом: пережила чехарду собственников, подвергалась рейдерским набегам, банкротилась, рассыпалась в пепел и восставала из него, – пока в 2005 году не приобрела собственника по-настоящему солидного, твердо настроенного на самые позитивные перемены, на развитие и привлечение инвестиций, – собственника во всех смыслах прекрасного, но при этом вполне загадочного. «Мы имени его не знаем»: одни уверенно приписывают «Каму» Банку Москвы и «госпоже Лужковой», другие, как та же Галина Коротких, говорят, что Банк Москвы только кредитует «Инвестлеспром» – лесопромышленную холдинговую группу, в состав которой входит ЦБК, и все утверждения о владельце не более чем домыслы неграмотных журналюг; третьи же говорят, что темна вода во облацех и на свете правды нет, и не ищите, все равно не распутаете. Год назад приезжал в Краснокамск министр, и губернатор просил (просил!) директора устроить ему встречу с собственником, так что вы думаете – отказали. (Высоко сидят: ни министр им не указ, ни губернатор.)
Когда оборудование предельно изношено, продукция неконкурентоспособна, а токсические выбросы в атмосферу и Каму превышают все мыслимые ПДК в несколько раз и заставляют экологов кричать об «антропогенных изменениях» в среде – какие вопросы, радикальная реконструкция – единственный способ продлить жизнь легендарному комбинату. Руководители «Инвестлеспрома» торжественно объявили о планов громадье: создании первого в России производства легко-мелованной бумаги и, среди прочего, «новой композиции из березового и хвойного сульфатного волокна», заключили договор с финской и австрийской компаниями о поставке оборудования, стоимость контракта – 30 миллионов евро. В бизнес-плане, составленном в 2007 году, была предусмотрена постепенная ликвидация целлюлозно-варочного производства, переход на полуфабрикаты (работать на них и экологичней и значительно дешевле, чем на собственном сырье) и как следствие – сокращение от 600 до 1 000 человек. (И очень кстати – буквально осенью прошлого года уже городская прокуратура потребовала остановить варочное производство.) Рабочие напряглись, но не то чтобы до паники: сокращения – это «когда-то» и с «кем-то», не сейчас, и вообще вилами по воде, а сама же администрация декларировала волю к сохранению контингента.
Читаю газету «Камский бумажник» – ноябрь 2007 года, министр природных ресурсов Ю. Трутнев обещает рабочим ЦБК светлые инвестиционные дали и специально оговаривает: «Мы говорили с руководством предприятия о процессе увольнения и договорились, что в самое ближайшее время на совете директоров этот вопрос по возможности будет снят. Надо развивать производство и инвестировать, а не увольнять людей. Мы постараемся сделать все, чтобы сокращений на предприятии не было».
III.
Но вот 22 августа нынешнего года, выступая перед рабочими на конференции, директор ЦБК Григорий Бандовский делится печалью: убытки за полгода – 228 миллионов рублей. А что делать, если энергоносители за год подорожали на 22 процента, а химикаты – от 17 процентов до – держитесь крепче – 1 600? Тысяча шестьсот процентов – это, например, сера, в прошлом году она стоила 690 руб. за тонну, а всего через полгода – уже 12 тысяч. В итоге продукция уходила по цене, которая была на 25 процентов ниже себестоимости! Впрочем, эти убытки плановые, но если так пойдет дальше, весь проект реконструкции будет сорван, сообщил Бандовский, – и объявил о приостановке производства с сохранением 2/3 зарплаты и о том, что сокращения все-таки будут. Сколько человек, как скоро – пока не можем точно сказать.
Тогда, на собрании, люди спрашивали: куда мы теперь? кому нужны? – и Наталья Ефимовна Резухина, директор Центра занятости, отвечала: никого не бросим! Есть четыре программы, по которым можно получить новую специальность, две тысячи вакансий, даже Гознаку нужны рабочие. Спрашивали: а с городом-то что будет? Отвечали: не волнуйтесь, товарищи, логистический центр запускается, окружная дорога требует кадров, и вообще – «прогнозируется экономический рост Краснокамска».
Был август – уже веяло, но еще не ударило.
Потом– то, конечно, все беспощадно прояснилось. Сперва объявили о сокращении 238 человек, думали -обойдется этим. Не обошлось. Трудовому коллективу надлежит сократиться на 40 процентов. Экономически активному населению района – на 10 процентов.
Часть рабочих уже ушла «по соглашению сторон», в нем есть своя выгода – четыре оклада, отпускные. Часть ждет сокращения. Поименных списков, как сказал мне Сингилеев, пока еще нет, – и хотя устно все предупреждены, для кого-то увольнение станет ужасной неожиданностью.
IV.
Краснокамск живет в режиме дальнего пригорода: до Перми – 40 минут на автобусе. Собственно, близость Перми, с одной стороны, задает какой-никакой уровень жизни (средняя зарплата в городе – 10-12 тысяч, это больше, чем на севере области), с другой – вытягивает, как труба, лучшие кадры. Часть горожан считает Краснокамск окраиной пермской агломерации, другая, напротив, настаивает на городской отдельности и самости. Амбиции мегаполиса прекрасно вписываются в райцентровский уклад: в картинной галерее экспонируют Юнгхайма, в доме культуры – органный концерт, свежевыстроенный оздоровительный комплекс слепит глаза хайтековским синим стеклом, магазины изобильны и нарядны. При этом 55-тысячный Краснокамск удерживает одно из первых мест в области по количеству ВИЧ-инфицированных, на улицах чавкает непролазная грязь, бугристый асфальт режет ботинки, а на стене полулюкса единственной городской гостиницы лежит, отдохновенно раскинув холмы и пажити, удовлетворенная блондинка с черным лобком (холст, масло, багет). В шесть вечера – тьма, время ночь. «Что ж вы хотите, какие еще тротуары, – насмешливо говорит собеседница, – если за год у нас было 55 праздников? Главу города, Чечеткина, переизбрали на второй срок, он такой красивенький, дамам нравится. Одна старушка поцеловала ему руку…» – «Смутился?» – «Да нисколько! Отечески так погладил ее по голове…»
Специфика полупригорода диктует и кадровую ситуацию. Краснокамец всегда в движении, многие производства – за чертой города, в поселках, да и ездить на работу в Пермь – это нормально (а дорога, слава богу, хорошая). В основном городу требуются люди, скажем так, брутальных профессий. В районной газете читаю объявления о вакансиях. Ищут охранников, мойщиков машин, разнорабочих, машинистов башенного крана, рабочих ленточной пилорамы. Вряд ли все это пригодится «женщинам предпенсионного возраста». По данным центра занятости, больше всего запросов – на руководителей среднего звена в промышленности (начальник участка), главбухов, на пожарных, милиционеров, вышкомонтажников, машинистов экскаватора. Около полутора тысяч вакансий в распоряжении службы занятости, средняя зарплата по вакансиям 8 тысяч, – но значит ли это, что каждый из сокращенных бумажников будет трудоустроен?
«Три вакансии на каждого», – радуется заголовком «Камский бумажник». Но все не так просто. Не все предложения – внутригородские, часть относится к вахтовой работе на севере области. А у большей части сокращенных – узкий функционал. Сорокалетние, допустим, переучатся – в Центре занятости есть профессиональные курсы, но что делать тем, кому за 50-60? Но пока еще остается какая-то иллюзия выбора. Диапазон выбора неширок – между 7 и 9 тысячами, между специальностью, хоть сколько-нибудь близкой к прежней, и совсем новым ремеслом, между работой в городе и работой за городом. Но к январю-февралю – когда большая часть сокращенных последний раз пройдет через проходную – может статься, не будет и этого небольшого люфта.
Андрей Иванович Винц, заместитель директора Центра занятости, говорит: часть вакансий быстро отзывают. Например, Нытвенский фанерный завод запросил работников – а сейчас забрал обратно. Вчера есть, сегодня нет. Все сжимаются, урезают себя, начинают судорожно экономить. Часть окрестных предприятий перешла на сокращенную рабочую неделю – до бумажников ли…
– Люди получали по десять, – сейчас им предлагают восемь, семь. Зовут к себе «Пермские моторы» – жители Перми не идут, у них-то другие представления о средней зарплате, вот и наши тоже говорят: мало денег. Мало, конечно. Но ведь может и так случиться, что и этих вакансий скоро не будет, их займут пермские!
Еще десять лет назад сотрудники краснокамской службы занятости развешивали на столах муку и сахар, считали поштучно кафельную плитку и рулоны обоев: это и было пособие по безработице, в провинции торжествовало натуральное хозяйство. Тогда фонд помощи формировался из отчислений предприятий, они и выдавали налоги «бартером». Сейчас, конечно, совсем не то, финансирование – из федерального бюджета, и центр может позволить себе и скромный, но опрятный ремонт, и, например, плазменный телевизор, – те же «Пермские моторы» собираются проводить презентацию для соискателей, показывать фильм о своем предприятии. Вообще же краснокамский центр, как говорят, – сильная структура, руководят им два гуманитария – юрист и историк, психологи консультируют, только за 10 месяцев этого года трудоустроили 3 360 человек. На специалистов-то центра можно рассчитывать, но вот рассчитывать на то, что ситуация хотя бы не ухудшится – нельзя. Уже сейчас уровень регистрируемой безработицы в городе выше среднероссийского (1, 8 %), а прогнозируют три процента. Не надо, наверное, говорить, что это только открытая безработица, скрытая – на порядок выше.
V.
«Вы только фамилию не называйте – я теперь один кормилец в семье», – просит она. Не называю. Так же говорят и многие из сокращенных (формально – уволившихся «по соглашению сторон»), – у кого-то муж остался, у кого-то сын. Не то чтобы боятся репрессий, но лучше не рисковать – все зыбко и неопределенно, сегодня 800, завтра еще 500. Оставшимся обещали повышение зарплаты, под это готовы отдать 30 процентов высвобожденных средств.
Главное, в чем убеждают: под сокращение пошел не только «балласт», неизбежный на любом предприятии, и не только варщицы целлюлозы, чей труд перестал быть необходимостью, но и квалифицированные работники. Сокращен, к примеру, еще один начальник цеха – стаж 25 лет, высшее образование по специальности (а получал, кстати, всего 15 тысяч). В. Д. Жуков, глава районной администрации тоже говорил: не только малоквалифицированные люди уходят, но и, к сожалению, хорошие работники.
Вот Татьяна Кленова, контролер ОТК – тоже с высшим, по диплому – инженер-технолог бумагоделательной промышленности. Правда, много лет не работала по специальности, на ЦБК пришла всего три года назад, получала всего шесть тысяч. С тоской говорит о прекрасном коллективе, о том, что атмосфера на комбинате была какая-то на удивление теплая, не давящая, – и пусть получала она всего шесть тысяч (при прожиточном минимуме в Пермском крае – 5 360 р.), но атмосфера!
Целый веер вакансий предложили Татьяне Николаевне в Центре занятости – и на Гознаке, и в комитете по охране окружающей среды, и в городском водоканале. Но она звонит – все, уже ушло, отозвали. Сорок восемь лет. Интеллигентная женщина. Куда ей – в машинисты, в охранники?
VI.
ЦБК – это не только фундамент города, но и его миф, легенда. Здесь дети и внуки первостроителей, династии, для которых все этапы развития комбината – как вехи личной жизни. Управление комбината – в прекрасно обветшалом конструктивистском здании – памятник, памятник! – поднимаясь по лестнице в широком полукруглом эркере, уставленном цветами, думаю, как остро многим будет не хватать этого вида, и этого воздуха, и этой причастности к большой легенде. Прагматика модернизации понятна, в ней нет места сантиментам, но тех, для кого завод был и главной средой обитания, и жизнью, это утешает совсем мало.
Загадываю для себя: как все пойдет на «Каме» – так пойдет и по всей стране. В Краснокамске сейчас, в прямом режиме, создается некоторый очень важный опыт проживания кризисной неизбежности. Секвестр не может кончиться удачей, – но если кризисный триумвират сумеет хотя бы обеспечить решение ситуации по КЗОТу, а не по понятиям, как это принято в отечественной капиталистической реальности, если увольнение рабочих не превратится в мучительную эпопею с выбиванием всех положенных выплат, судами и голодовками, – это будет уже очень много. Прецедентов цивилизованного, юридически безупречного разрешения катастроф такого масштаба у нас совсем немного, а случаев, когда главы предприятий, города и службы занятости сумели бы так оперативно скооперироваться и взять дело на плотный контроль, я и припомнить не могу. Все это, конечно, не отменяет трагедию, – но, по крайней мере, не обостряет ее, не доводит до социального негодования.
Пока не подано ни одного заявления в трудовую инспекцию. Но ближайший вопрос – выход собственника на контакт с теми, чьи судьбы так резко и радикально меняются – или ломаются – в эти дни. Это, если угодно, морально необходимый жест, акт последнего административного приличия. Менеджменту люди не то чтобы совсем не верят, но знают, что последнее слово все-таки не за ним; они ждут «самого главного», который пообещал бы им – все будет так, как положено, вас не обманут, вам помогут. Пока они его не услышали – и оттого слезы, тревога, паника, и женщина жадно спрашивает: «А няней в Москве можно устроиться? Без денег, а? За еду и кровать?»