Текст книги "Русская жизнь. Человек с рублем (ноябрь 2008)"
Автор книги: авторов Коллектив
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
И я подумал: а ведь прав Марк. Можно, как его великий ровесник Эдуард, любимый мой поэт и прозаик, опять приветствовать грядущего гунна, но как раз топ-менеджер выплывет, а насчет Эдуарда я совсем не уверен. Ему, конечно, мало надо, и выживет он в любых условиях, но будет ли ему где печататься – не знаю. А главное – будет ли кому к нему прислушиваться? Буржуа – это пошло, нет слов, но буржуа умеет работать. Выучился как-то в последние десять лет. Он поверил, конечно, новой стабильности, и сделал это совершенно напрасно, потому что никакой стабильности нет; он принял мыльный пузырь за твердую сферу, взгромоздился на нее, поставил стул, стол, комод, двуспальную кровать, оборудовал лужайку для гольфа… Но ведь это не он виноват, что ему предложили такой капитализм. Был бы другой – он строил бы другой, а ему предложили игру без правил. Не советскую (все-таки реальную и выключенную из мирового рынка с его периодическими кризисами), не западную (держащуюся на каком-никаком законе), а вот такую, российскую, никакую, висящую в пустоте. Пока есть соизволение – есть бизнес; пока есть нефть – есть деньги. Потом в этих правилах что-то нарушилось, потому что вечных пузырей не бывает; на счастье системы, ее очередное схлопыванье совпало со всемирным кризисом, который рано или поздно – скорее рано – будет благополучно преодолен. Можно свалить на Штаты, сказать, что они всем нам подгадили – в 1998 году Кириенко с Чубайсом валили на азиатский кризис, не то бы мы, конечно, проскочили. Но ясно ведь, что у них машина нырнула в промоину, а у нас лопнул пузырь. По масштабу, происхождению и последствиям это две совершенно разные катастрофы.
Однако наши буржуа в этом не виноваты: они строили тот капитализм, который им заказывали. По-другому в современной России не бывает. И эти мальчики-девочки уже совсем не те, что в девяносто восьмом: они кое-чему научились, стали трезвее и профессиональнее, исчезла их кислая спесь, появилась некая даже договороспособность, интерес к печатной продукции… Одна такая девочка – говорят, инициатор всей этой акции с георгиевскими ленточками, – все равно написала в интернете о том, что теперь, наверное, придется отказаться от красной икры; но большинство сверстников, односреднеклассников, высмеяли ее. В девяносто восьмом превыше всего были понты – сегодня мы теряем класс профессионалов, среди которых много вполне одаренных и очень приличных людей. Вопрос, конечно, в том, насколько бесповоротно мы его теряем – и какая мера упрощения потребуется от всех этих людей, чтобы выжить. Может, все и обойдется, как десять лет назад: ведь благодаря российскому разгильдяйству мы иногда проскакиваем те повороты, на которых рациональный Запад непременно рухнул бы в бездну. Но может ведь и не обойтись, вот я, собственно, о чем. А когда такое происходит десять лет, плодородный слой выскребается быстрей, чем восстанавливается, – и вот вокруг нас уже совсем другие пейзажи…
Милый, милый средний класс, с твоими закосами под интеллектуализм, с непременной «жежешечкой», с зарплатной вилкой от трех до десяти, с заграничными каникулами, невротизированными детьми, глянцем, гламуром, работой, сводящейся к спекуляциям (тоже дело, тоже ума требует)! Я впервые в жизни смотрю на тебя с тихим умилением. Я слишком хорошо помню, какие гладкие нашенские рожи сменили тебя в начале двухтысячных и какие вертикальные лифты пришли на смену твоему невинному карьеризму. Я никогда больше не буду приветствовать грядущего гунна.
Впрочем, гунн ведь тоже со временем заведет себе канарейку.
На канарейку вся надежда.
* ЛИЦА *
Екатерина Шерга
Спрятанные
О пигмеях нашего бизнеса: интервью с мелким предпринимателем
Все говорят: мелкие предприниматели, мелкие предприниматели. Ото всех мы слышали про них, а сами ни разу не видели…
– Мы, как клопы, в темноте, мы призраки. В этом году я буду отмечать юбилей: десять лет в одном бизнесе. До этого работал в большой компании, мы производили промышленную упаковку. В кризисном 98 году выполняли заказ для некоего завода, я привез директору эскиз и раскрой. Поговорили. Тогда как раз я собирался уходить – надоело, образно говоря, вычерпывать воду из пробитой лодки. И директор предложил: «Давай ты будешь продавать мою продукцию». Ну я и стал продавать – скромненький, маленький, незаметный.
Все девять человек, которые со мной трудятся, – это безысходка. Полнейшая безысходка… Палыч. Когда я пригласил его работать в девяносто девятом году, это был никому не нужный пенсионер, который пытался стать фермером и в Рязанской области замутить разведение свиней. А я с его дочерью учился в университете. Он из Душанбе, физик-теоретик, вся семья оттуда бежала, когда там русскоязычным начали глотки резать. Палыч, между прочим, поработав со мной восемь лет, купил себе новую иномарочку, дочери комнатку в коммуналке сладил. Ленька, его напарник, пять лет назад откинулся с «Матросской Тишины» и вообще на фиг был никому не нужен, а сейчас больше меня продает. Изабеллу Викторовну, тещу Леньки, взяли бухгалтером. Борис, ее сын от первого брака, – у нас водитель. Потом со склада ко мне ушли кладовщики. У них зарплата маленькая, вычеты непонятные, деньги скидывают на карточку, которую можно обналичить только в трех банкоматах по Москве, еще и за обналичку своей же зарплаты с них проценты берут. Они все время спрашивали: «Ну когда ты нас к себе заберешь?»
Говорят, что всегда нужны какие-то начальные средства, бизнес-план, связи. У меня были только долги. Мы не брали никаких кредитов. Тем кормились, что поднимали с земли.
Сначала я начал окучивать строительные рынки. Распечатывал на стареньком принтере рекламные материалы, отдавал эти картинки со своими координатами. В течение года почти никакой прибыли не было, я считал удачной неделю, когда продавал двадцать единиц товара. Знаешь, есть такой эпизод в одном из шоу Бенни Хилла? Он играет пузатого богатого старикана, который, покачиваясь в кресле-качалке, говорит своему инфантильному потомку: «Сынок, я сделал свой капитал на том, что просто отминусовал посредников». Все просто: убрать посредников. Началась работа напрямую со строителями, с проектными организациями.
– Да, кстати, Сергей, а что вы продаете-то?
– Значит так, это называется «светильники промышленного, административного, складского назначения». Помнишь сказку про солдата, который заколдованные яблоки продавал? У него такая фраза была: «Я как эту Раиску увижу, так сразу блеват и кидат». Вот и я как произнес сейчас слово «светильники», так меня сразу «блеват и кидат». Я занимаюсь этим вынужденно, чтобы накормить родных и близких.
– У нашего малого бизнеса есть такое странное свойство – ему все время помогают. Эти мероприятия, направленные на спасение малого бизнеса от притеснений, сильно напоминают какие-то поиски Святого Грааля. Очень важные действия, явно имеющие сакральное значение для тех, кто этим занимается, бесконечно протяженные во времени… При том они вряд ли могут завершиться успехом, да никто того и не ждет, ибо тут главное – не победа, а участие. Все время какие-то форумы, выступления, Хакамада…
– Да никто меня не притесняет. Хочешь, чтобы тебя не прессовали, – будь невидимым, неслышимым, никому не интересным. Пойми, ты приходишь в рамках какой-то программы в инкубатор малого бизнеса, говоришь: «Я хочу открыть пекарню!» И тут тебе обламываются кредиты, льготная аренда, связи. Человек не задумывается над тем, что, взяв все это, он подписывает контракт с власть имущими. Когда по этому контракту приходит пора платить, он становится дойной коровой. Или его зачищают, освобождая территорию для выпаса более дойной коровы. Тогда он орет до крови в глотке про притеснение. А мне экономически выгодно и безопасно быть невидимкой. Я как то дерьмо в проруби, которое не тонет, но и не всплывает. Я не тону, потому что есть для этого необходимый ресурс, а не всплываю, потому что мне это не нужно. Я хорошо помню 90-е, за плечами армия и отнюдь не шоколадная, по утрам работа дворником во время учебы в университете, студенческие строяки за полярным кругом, бичи, зэки… Все это мне дало пищу для размышлений. Всегда выгоднее – не имидж крепить, а быть для власти невидимкой, пигмеем, капитаном Немо.
Под офис я себе снял двухкомнатную квартиру в Свиблово, на Енисейской улице. Жилой сектор, он в полтора раза дешевле, чем офисные помещения. И двое моих новых сотрудников прямо там живут, спят. Один – в одной комнате, другой – в соседней. Аренду я оплачиваю. Они утром встали, попили чай, оказались на рабочем месте.
– Два мужика?
– Нет. Женщина лет сорока и мальчик, институт недавно закончил. Родственники, тетка и племянник, ну, на самом деле – седьмая вода на киселе. Они – из деревни, куда я когда-то летом ездил отдыхать. Знаешь, там реально крепостничество. У них ушлый бывший агроном сначала скупил их колхоз, а потом и весь район. Система такая – перераздал кредиты направо и налево. В результате в каждом доме холодильники эти огромные, «Индезит», погребов уже ни у кого нет. Спутниковыми тарелками все облеплено, у всех интернет, по две машины в семье. А зарплаты никакие. Ольга, которая у меня сейчас занимается продажами, сказала, что последняя зарплата, которую она получила, работая на току в сезон, – 200 рублей. Это – деньгами. Остальные крохи ей выдали зерном. Это зажиточная Ростовская область, казачество, не какая-нибудь изнасилованная колхозами и обезлюженная индустриализацией Тульская губерния. Вопрос – что она там будет делать? В сентябре, когда я сказал: «Приезжай!», она через день приехала.
А ее односельчане будут батрачить до скончания жизни, чтобы отработать те холодильники. И дети их еще будут работать. Уйти невозможно, потому что тогда абсолютно все имущество отберут, и переезжать придется с мешочком личных вещей. Половина деревни, чтобы расплатиться, едет в Москву на заработки, здесь они работают в пекарнях, сторожами на стройках, живут по девять человек в вагончике-бытовке. Ко мне приехал Степан Николаевич, у которого я дом снимал, просит: «Возьми к себе моего сына! Он не пьет, не колется, красный диплом Зерноградского университета, с компьютером на ты». И теперь его сын у меня трудится, я ему на день рожденья сделал подарок – личный ноутбук: путь замастырит интернет-магазин.
Тут стоит отвлечься и заметить, что индивидуальный предприниматель, который скромен в потребностях и сдержан в тратах, платит налоги, считает каждую копейку и, если понадобится, строго спросит… – совсем не герой нашего времени. Очень редкое явление – гордость собственника. Есть гордость наемного работника. (То есть гордость собственника тоже есть, но она начинается уже с каких-то очень серьезных доходов.) Молодые преуспевающие люди, знакомясь на party, сообщают о себе: «Виктор, „Евразхолдинг“» – «Леонид, „Сосьете Женераль“». Имена тут же забываются, корпорация – нет, и спустя месяц участники будут вспоминать друг о друге: «Тот, в майке „Шевиньон“, из „Евразхолдинга“, который потом в гараже заснул». Попади в такое окружение Сергей, его персона вызвала бы легкое любопытство, возможно – сострадание, и уж точно – никакой зависти. Хотя, казалось бы, он – сам себе хозяин, а Викторы и Леониды – всего лишь наемные служащие, и каждого, если понадобится, завтра выгонят взашей. Однако же, что такое – единица? Голос единицы тоньше писка… Но если в фирму сгрудились малые…
Безопасно, приятно и как-то естественно – быть винтиком большого и счастливого коллектива. Радость корпоративных праздников. Пафосность и лицемерие, беспорядочность в тратах. Начальство, которое никоим образом не выбирают, а назначают наверху в ходе каких-то внутренних процессов, знать о которых нам не надо, да не очень-то и интересно. Вот недавно по телевизору показывали юношу лет двадцати пяти, который поучал профессиональных историков: «Мы должны принимать только те версии событий, которые рисуют нашу страну в наиболее выгодном свете». Это смешно для каждого, кто ни разу не слышал слов: «История нашей компании, согласно нашей корпоративной легенде…»
Такое впечатление, что мы боролись за одно, а напоролись совсем на другое. Эстетика нашего потребительского рая подозрительно напоминает фильм «Светлый путь». Толпы трудящихся, которые на выходные, стройными рядами, создавая чудовищные пробки, движутся в сторону «Меги», «Метро» или «Ашана», а потом оседают в «Кофе-хаусах» и «Япошках». Самые благополучные районы наших самых благополучных городов – пафосны, сияют витринами, но при этом не очень-то уютны и не очень-то удобны. У нас нет знакомого мясника, булочника, нет любимого кафе, где, как только появишься, спрашивают о здоровье супруги и кладут меню на любимый столик у окна, в то время как в Европе…
Впрочем, об этом можно размышлять бесконечно. Возвращаемся назад. Светильники, Сергей, Свиблово.
– Я в шесть встаю и к восьми отвожу ребенка в детский сад. Потом я ставлю машину у себя на Мичуринском проспекте и еду в офис в Свиблово. Общественным транспортом, естественно. Потому что я на метро буду ехать час, а на машине – два.
В нашем офисе каждый должен себя кормить, каждый, кроме бухгалтера и водителей, занимается продажами. Армейский принцип: «Лопата устает, а ты – нет». И сам я – продающий директор, как бывает играющий тренер. Я утром смотрю по компьютеру, какие заказы прошли, что оплачено, мы загружаем то, что готовы принять на стройплощадках. Водители отправляются в поля и эти светильники развозят. У нас машинки на базе девятки, каблучки эти трехкубовые, которые и в центр и везде пролезут. А если водитель не занят перевозками товаров, он садится и по всей Москве ищет строения, которые находятся на определенной стадии готовности. И в этот момент он тупо вбрасывает на объект каталог.
Я смотрю в будущее нормально. Потому что 28 тысяч каталогов разбросано по стране с нашими координатами. И если раньше я гонялся за любым клиентом и стоял перед ним в позе готовности, то теперь я уже выбираю, с кем работать, а кому отказать.
Не гоняюсь за крупными заказчиками. Крупные – это всегда прогиб по ценам, отсрочка платежа, товарные кредиты без обеспечения, да и конкуренты всегда готовы прислать налоговичков, пожарников, сэсников. Для меня естественнее руководить крошечным, разумным предприятием с человеческим лицом. И как можно быстрее освобождать свой расчетный счет в банке от денежных средств. Всю прибыль сразу загоняем на завод в качестве предоплаты, а потом я всегда могу оттуда взять товар. Это я кредитую завод, а не он меня. А завод обанкротиться не может – там слишком большой и массивный запущен маховик: два производства, множество представительств по России и за бугром, очень серьезные контракты.
Мне удалось за эти 10 лет ни разу не задержать людям зарплату. Ежеквартально я ее индексирую в соответствии с реальной инфляцией. Мне не страшен кризис.
– Еще один вопрос, совершенно из другой оперы… Ты ездишь в метро, много по городу мотаешься. Внешность у тебя очень фактурная. Тебе в кино не предлагали сниматься?
– Такое случалось, кажется, дважды. Один раз уже не помню для какого проекта, а второй – предлагали поработать в массовке для фильма про молодого Александра Невского. Играть тевтона там какого-то, пса-рыцаря.
Я ведь – немец. На какую-то часть. У меня пра-пра-пра-прадед был немцем шведского происхождения. Я даже знаю, что он умер в Москве от туберкулеза и похоронен на одном из немецких кладбищ. Его звали Генрихом. Не приемлю я генетически это российское раздолбайство.
Я хожу, как студент, в джинсах, езжу на машине, которая стоит полторы тысячи долларов. Зато моя жена не боится гулять по улицам. На одном этаже с нами некий бизнесмен живет, так у него четыре месяца подряд телохранители охраняли квартиру, днем и ночью стояли на нашей лестничной площадке, никуда не могли отлучиться и мочились в мусоропровод. А одна из крупных компаний, которая занималась тем же, примерно, что и мы, в этом году обанкротилась. Люди перестали отдавать себе отчет в том, где кончается прибыль, а где начинаются заемные средства. А мы – пигмеи, мы остались.
Книгопродавец
Букинист и антиквар Аркадий Шварцер о своем ремесле
Я занялся букинистикой в начале 70-х. Собственно, выбор моей страсти был предопределен едва ли не с рождения – букинистом, отважным и бескорыстным советским букинистом был мой отец. Он был настоящий библиоман. Книги в нашем доме (ну, то есть в нашей комнате в коммуналке) были везде – стояли, лежали, подпирали мою детскую кровать. От них в буквальном смысле некуда было деваться.
По диплому и складу личности я технарь, закончил МАТИ, что не мешало мне обожать книги. Обожал я их не только как вместилище информации и опыта, но и как «пылинки дальних стран». Мне нравилось держать их в руках и перелистывать, думать о том, какие руки держали эти корешки и сколько пар глаз читали страницы. С литературой в те времена было совсем плохо – в магазинах нельзя было купить ничего. За право почитать ту или иную книгу – старое издание либо ксерокс, люди платили посуточно. И я стал заниматься книготорговлей прежде всего для того, чтобы удовлетворять собственные потребности – а потом уже потребности других людей.
Я был книжным спекулянтом. Но спекулянт спекулянту рознь. Вот вам пример. Попадает к одному коллеге книга – «В. Аловъ. Ганцъ Кюхельгартенъ». Он покупает ее за десятку, а через неделю перепродает другому в два раза дороже. Тот, кто купил, идет в библиотеку имени Ленина и, в свою очередь, продает ее за 1 600 рублей (зарплата инженера при этом в стране – 150 р. в месяц). Почему? Да потому что это первое, едва ли не уничтоженное самим автором на корню сочинение Гоголя, изданное под псевдонимом. И Ленинка, по тогдашним правилам, обязана выкупать этот раритет за любые деньги. Вот так – один купил «какую-то старенькую книжку», сам не знает зачем, и продал ее, будто елочную игрушку. А другой, благодаря своим знаниям, понял ее реальную ценность. И мне вот интересно было быть как раз вторым. Собственно, я и картинами со временем занялся по той же причине – очень любил живопись.
Уголовный кодекс определял спекуляцию как перепродажу с целью наживы – и для того, чтобы посадить человека, надо было поймать его за руку, и зафиксировать факт получения выгоды. Вокруг были люди, которые торговали валютой, камнями, драгоценностями – и, хоть и ходили они близко, ничего общего у меня с ними не было. В самой по себе наживе не было ничего манящего – поскольку советская экономика по факту была полунатуральным обменом, сто друзей всегда были важнее ста рублей, подлинным капиталом были связи, благодаря которым можно было достать и нормальную обувь, и финскую колбасу. Факт наживы меня самого несильно интересовал – мне куда важнее было совмещать мою библиоманию с неким вызовом, который был в том, чем я занимался. Я подсел на этот драйв, и он был (и есть) для меня важнее денег. И советская власть, и советская экономика создавали идеальные условия для того, чтобы жить такой жизнью.
Однако была и оборотная сторона. Проводя, скажем, вторую половину дня у Дома книги, первую я должен был все-таки отсиживать на работе – в Госстандарте. А когда у тебя и деньги начинают водиться, и в нематериальном плане ты начинаешь жить не как все, давить на тебя начинает прежде всего твоя свобода. Жить двойной жизнью не может быть легко. Однажды я, на очередном собрании в кабинете у шефа, первый раз за много лет отчего-то стал прислушиваться к тому, что говорит этот человек. И я вдруг понял – боже, он же просто тупой дятел; если принимать всерьез все то, что он говорит, можно с ума сойти. Я стал маяться. Меня стали травить (когда ты за шесть лет меняешь шесть машин, это неизбежно). Я стал выступать с критикой, чтобы меня не уволили, – тогда была кампания против преследования за критику, но ведь для этого надо было вникать в суть этих муторных дел… Меня стали заставлять написать заявление по собственному желанию, и я написал, что увольняюсь, поскольку не могу достичь показателей плана без приписок и воровства. Такому заявлению, понятно, никто не дал бы хода. Тогда меня – это была такая изощренная форма издевательства – стали ставить на ночные дежурства. Тут я совсем соскочил с катушек и стал описывать в гроссбухе (где в графе «происшествия» годами писалось «без происшествий») нападения сначала организованных банд, а потом инопланетян. Ну, это уже была последняя капля, понятное дело.
В конце концов, я нашел себе такое место, которое вполне соответствовало моим ожиданиям. Я был поставлен на контроль сбора цветного металла на пунктах приема. За десятку в месяц мои подшефные контролировали все без меня, а я мог числиться на работе, никогда там не появляясь. И началась хорошая жизнь. Казалось бы, спекулянт о брежневских временах так отзываться не должен. Но складывалась клиентура – среди моих покупателей встречались высокопоставленные люди; обладать антикварными изданиями их обязывал не столько понт, сколько положение. Ну, а знакомства, как я уже говорил, были самым главным капиталом. Помню, один министр заказал мне библиотеку книг о русских путешественниках – и это стало для меня целой упоительной исследовательской работой. Я кинул среди коллег клич, и в моих руках оказались мемуары Крузенштерна, записки Даля, редчайшие издания Афанасия Никитина… Обращались даже служители церкви. Я доставал для семинарий и академий сочинения Бердяева, Булгакова, Леонтьева за весьма умеренную плату – понимал, что другого канала получения этих книг у них быть не может.
Среда букинистов, в отличие от смежных областей, не была полна уголовниками – среди людей моего круга никто даже в тюрьме не сидел, никто никого никогда не сдавал и не кидал. Даже Конторе мы не были нужны – было «в отрасли», как ни странно, много людей, открыто называвших себя стукачами. Но практика показывала, что с нами – в частности, со мной – они имели дело только тогда, когда им было выгодно. Ну и, к тому же, книготорговец – это же не шпион и не вредитель, пусть себе гуляет.
Забавно, что самые суровые времена для меня настали как раз в период либерализации экономики. Если в середине 80-х, когда уже была свобода, но еще было социалистическое государство, работать было даже и привольно, то к концу девятого десятилетия наступила некоторая амба. Рынок встал – то есть исчез. То есть совсем – вместе с едой из магазинов. Уже можно было быть спекулянтом и называться предпринимателем, но незачем было спекулировать и предпринимать – книги стали никому не нужны. Именно тогда мне довелось – едва ли не впервые в жизни – заняться бизнесом как таковым, чистым зарабатыванием денег: навыки есть, жить надо, вертеться – умей. Сначала, в самом зачине 90-х – занялся компьютерами. Здесь хотя бы формально мне как технарю было понятно – ну, техника, прогресс, все дела. Затем, когда первичная потребность в ЭВМ была удовлетворена – недвижимостью. И вот тут для меня начался самый что ни на есть кошмар. Когда занимаешься книгами, имеешь дело с образованными людьми или теми, которые пытаются стать образованными. Когда занимаешься недвижимостью – имеешь дело с алкашами и пустоголовыми новыми русскими, именно они населяют твой мир и снятся тебе ночами. Я знал и знаю огромное количество людей, которые могут ради выгоды есть грязь и в ней валяться. Мне же было просто худо.
Слава Богу, где-то к середине 90-х я вернулся к своим занятиям и больше от них не отступал. И тут, уже в наше время, снова возникло противоречие. В последнее время сложился и сформировался нормальный рынок – есть спрос, есть кому сделать предложение. Но что это за спрос?
Если раньше в клиентуре гегемонил высокопоставленный чиновник, желающий поднять свой уровень культуры, то теперь – тоже чиновник, только вор. Человек с принципиально другим мышлением – не богатеющий, чтобы добиться власти, а стремящийся к власти, чтобы нажить состояние. Без уголовного прошлого, но с соответствующим мышлением и вкусом. Рассматривающий покупку редкой старинной книги как инвестицию – а не как не имеющий денежного измерения капитал, который он передаст своим детям, и просящий меня, чтобы энциклопедия Брокгауза и Эфрона «выглядела поновее». Нет, есть и обратные случаи – необыкновенно образованные, удивительного интеллекта молодые люди, добившиеся успеха и закрепляющие его покупкой у меня книг или картин. Но они – исключения.
Вы можете спросить меня, почему я не владелец антикварного магазина или сети букинистических лавок. Тут дело вот в чем. Человек, продавший за двадцать рублей книгу В. Алова, за свое невежество получил прозвище Ганц Кюхельгартен. И он такой был не один – несколько кюхельгартенов, которым в 70-е было все равно, что покупать и кому продавать, в 2000-е оказались в списке Forbes. Другие – в него не попадают. А мне туда просто не надо.
Записал Алексей Крижевский