Текст книги "Русская жизнь. Август (август 2008)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Борис Кагарлицкий
Кризис и мы

Как это происходит

О мировом кризисе в России говорят много и сбивчиво. Российские фондовые рынки доказали свою успешную интеграцию в мировой финансовый рынок – они уже несколько раз подряд обваливались вслед за американскими и западноевропейскими. Каждый такой обвал, или, как теперь осторожно говорят, «корректировка», завершается небольшим восстановлением курсов, после чего аналитики дружно заявляют о том, что худшее позади. Затем следует новая корректировка, завершающаяся очередной порцией оптимистических заявлений.

Мировой кризис на России пока сказывается именно в финансовом измерении – цены в магазинах растут, биржи падают, а население недоумевает: что это значит? Есть только отдельные неприятные симптомы. Вот цена на нефть вдруг пошатнулась. Вот очередной отечественный банк пришел в правительство с просьбой отдать ему наши пенсионные сбережения – большая часть российских мужчин до пенсии все равно не доживет!

Публика на подобные новости реагирует с недоумением. Вроде бы что-то плохое происходит. Но как это нас касается? Обычная жизнь идет своим чередом. А инфляция воспринимается как некая загадочная напасть, никак с мировыми процессами не связанная.

Между тем финансовый кризис, развернувшийся в США, уже продемонстрировал, насколько наивен был либеральный экономический курс, относительно которого существует полный консенсус внутри отечественной элиты, что официальной, что оппозиционной. Резкое падение курса акций американских ипотечных компаний Fannie Mae и Freddie Mac впрямую отразилось на российском Центральном банке. Это те самые денежки, которые правительство отказывалось инвестировать в отечественную экономику, пугая нас инфляцией. И откладывало на черный день. Черный день вообще-то еще не наступил. А вот с деньгами что-то не то случилось. И инфляция каким-то образом все равно разразилась, несмотря на все усилия Минфина…

Аналитики успокаивают публику рассуждениями о том, что до полного банкротства этим компаниям еще далеко: значит, вложенные в них средства Центрального банка не пропадут. Официальные лица заявили: во-первых, они снижают вложения в проблемные американские компании, во-вторых, зампред Центробанка Алексей Улюкаев заявил, что «риска нет», этим вложениям ничего не грозит, поскольку выплаты по облигациям гарантированы правительством США. В общем, как в старом анекдоте. Во-первых, я не брал твою тачку, а во-вторых, когда я ее взял, она была уже сломана.

На самом деле облигации покупались не ради получения выплат по ним, а для того, чтобы иметь возможность их перепродать по растущему курсу. Однако теперь массовый сброс американских бумаг Центробанком (продано около 40 % ранее приобретенных облигаций американских ипотечных агентств) произошел в условиях, когда эти облигации резко упали в цене.

Теперь попробуем решить простенькую арифметическую задачку на уровне 5-го класса. Курсы упали на 40 %. Российские финансовые власти инвестировали порядка 100 миллиардов долларов из своих золотовалютных запасов, составлявших к весне 568 миллиардов, в американские ипотечные агентства. Сколько денег уже потеряно?

Это только начало.

Деловые люди, эксперты, чиновники и интеллектуалы дружно пытаются нам доказать, будто нас мировой кризис не коснется. Во всем мире банки и ипотечные компании с трудом борются за выживание, зато у нас они будут процветать. По всему миру недвижимость падает в цене, но в Москве и Петербурге она, как ни в чем не бывало, будет расти. Короче, капитализм в одной отдельно взятой стране так же самодостаточен, неуязвим и самобытен, как сталинский социализм во все той же отдельно взятой стране. Не совсем понятно, правда, зачем российские чиновники и бизнесмены столь рьяно стремились открыть рынки и втянуть нас в глобальную экономику, если сейчас мы собираемся жить какой-то совершенно особой жизнью, не имеющей ничего общего с тем, что происходит во всем остальном мире.

Вы в это верите?

Анатомия распада

Вместо того чтобы пытаться заклинаниями о нашей неуязвимости «заговорить» рынок, следовало бы задуматься о реальном механизме происходящих процессов, чтобы понять, как и когда отразятся они на нашей жизни.

Итак, что же все-таки происходит с мировой экономикой?

Циклические кризисы перепроизводства присущи капитализму с начала его существования и хорошо изучены – Рикардо, Марксом и Кейнсом. Правда, во второй половине ХХ века принято было считать, что подобные кризисы, по крайней мере, в их классической форме, ушли в прошлое, благодаря государственному регулированию и социальным реформам, последовавшим после Второй мировой войны. При этом забывают лишь об одной «мелочи» – большая часть этих реформ после 1990 года отменена, механизмы государственного регулирования либо уничтожены, либо видоизменены, а потому вместе с восстановлением «нормальной» рыночной экономики, которую извратили социалисты и коммунисты, возвращаются и циклические кризисы.

Механизм этих кризисов предельно прост. Поскольку компании стремятся одновременно наращивать производство и сдерживать рост заработной платы, то рано или поздно покупательная способность населения, которая увеличивалась в период хозяйственного подъема, исчерпывается. Перестает расти либо растет недостаточно быстро, чтобы поглощать увеличивающееся предложение товаров.

Финансовые рынки реагируют на снижение продаж и прибылей понижением котировок акций. Причем возникает психологическая инерция – падать начинают все, в том числе и те компании, у которых вроде бы дела идут неплохо. В свою очередь компании реагируют на подобную ситуацию попытками повысить эффективность: снизить затраты, сократить персонал, отказаться от второстепенных программ. Это, в свою очередь, ведет к росту безработицы и дальнейшему падению рынка – экономия одних компаний оборачивается потерями других. Если вы, например, резко снижаете бумагооборот в офисе, то ваш поставщик бумаги несет убытки. Если вы выгоняете сотрудников, от которых нет большого проку, эти люди, оказавшись безработными, сокращают потребление. Чем более активно компании стремятся повысить свою эффективность, тем более тяжелой оказывается вторая волна кризиса.

Эта вторая волна тем более разрушительна, что предприятия уже зачастую исчерпали все ресурсы повышения эффективности. На сей раз падение спроса уже оборачивается массовыми банкротствами небольших и средних фирм, а крупные корпорации вынуждены закрывать предприятия, отделения, офисы. Это означает начало третьей, самой тяжелой волны кризиса. Если первые две волны имели в качестве позитивного побочного эффекта повышение эффективности и снижение цен, то третья волна представляет собой сплошное разрушение. Выживание предприятия уже мало зависит от качества его работы – вопрос лишь в том, насколько глубоким окажется падение спроса.

Общий упадок сопровождается падением цен (другое дело, что обесценивание бумажных денег делает этот процесс менее очевидным). В тот момент, когда цены начинают снижаться быстрее, чем покупательная способность населения, спрос начинает восстанавливаться. Спад сменяется депрессией, после чего возобновляется экономический рост.

Движение цен инерционно. В период экономического подъема цены на сырье и продовольствие растут быстрее, чем цены на продукцию обрабатывающей промышленности. Происходит перераспределение ресурсов, которое порой создает в странах периферии ощущение успеха – классическим примером может быть нефтяное процветание арабских стран и Ирана в середине 1970-х или России в начале 2000-х. Затем, когда кризис доходит до второй или третьей волны, тенденция переламывается: на фоне общего падения цен сырье не просто дешевеет, а дешевеет быстрее, чем промышленные изделия. Перераспределительный механизм теперь работает в обратном направлении.

Россия уже в полной мере ощутила на себе все прелести глобального экономического цикла. Либеральные реформы 1990-х годов пришлись на период депрессии и слабого роста в мировой экономике, благодаря чему наши проблемы усугубились. А последующая эпоха счастливо совпала с глобальным подъемом. К сожалению, эпоха нынешняя приходится на негативную часть экономического цикла.

Эпоха войн и революций

На этом повествование о кризисе можно было бы закончить, если бы не одно «но». Наряду с классическими конъюнктурными кризисами бывают еще и структурные. Впервые на это явление обратил внимание выдающийся русский экономист Н. Кондратьев, обнаруживший, что длинные волны в истории капитализма периодически приводят к широкомасштабным реконструкциям. Причем подобные реконструкции сопровождаются потрясениями не только экономическими, но и социально-политическими. Сталин лишь переиначил Кондратьева, произнеся свою знаменитую формулу про «эпоху войн и революций».

Суть системных кризисов в том, что на протяжении длительного времени накапливаются проблемы и противоречия, присущие доминирующей экономической модели капитализма. В нашем случае речь идет о неолиберальной модели, основы которой были заложены во времена Рональда Рейгана в США и Маргарет Тэтчер в Британии, и которая достигла расцвета после распада СССР и советского блока. В середине 1990-х, когда массовое недовольство происходящими переменами на Западе стало очевидным, идеологи предпочли сменить вывеску, окрестив тот же самый экономический процесс новым красивым (и менее идеологическим) именем «глобализация».

В социальном плане случившееся можно оценить как реванш буржуазии. После 1917 и 1945 годов, когда угроза существованию капитализма воспринималась совершенно реально, правящие классы вынуждены были идти на уступки. Новая стратегия состояла в резком повышении заработной платы, поддержании всеобщей занятости, даже ценой снижения прибылей, которое должно было компенсироваться стабильностью. На теоретическом уровне эта модель связана с именем Дж. М. Кейнса. На политическом – с «новым курсом» Рузвельта и европейской социал-демократией. Однако к началу 1980-х годов на фоне нарастающего кризиса советской системы и постепенного ослабления левых на Западе, этот компромисс воспринимался уже не только как крайне дорогостоящий, но и как ненужный. Возможности кейнсианской модели были исчерпаны, ее негативные стороны (инфляция, бюрократизация) в полной мере очевидны.

Новая модель основывалась на систематическом снижении реальной заработной платы трудящихся и социальных расходов государства. При этом рост экономики мог поддерживаться за счет двух факторов. С одной стороны, производство переносилось в страны с более дешевой рабочей силой (иными словами, западные потребители могли за те же или меньшие деньги приобретать больше товаров). Это влекло за собой снижение стоимости рабочей силы на Западе. С другой стороны, сокращение государственных социальных программ компенсировалось ростом коммерческого кредита. Калифорнийский исследователь Роберт Бреннер еще в 1990-е годы продемонстрировал, что задолженность средней американской семьи из года в год росла строго пропорционально снижению социального бюджета правительства.

В итоге неолиберальная модель обернулась широкомасштабным перераспределением не только между трудом и капиталом, государственным и частным сектором, но и между «реальной экономикой» и финансовым сектором. Производство перемещалось из стран Запада на Юг, но на Западе увеличивалось число банков, ипотечных агентств, биржевых контор. В самих странах периферии к началу 2000-х годов развернулись процессы деиндустриализации. Более развитые страны Латинской Америки не могли конкурировать с Китаем и Индией, где люди готовы были работать за копейки. В итоге, несмотря но общее перемещение промышленности «на Юг», реально большая часть стран периферии теряла рабочие места и с огромным трудом приобретенный технологический потенциал. Чем более развитыми были эти страны, тем больше они теряли. Это и объясняет политические потрясения и последовавший затем сдвиг влево, которые произошли в Латинской Америке на рубеже 1990-х и 2000-х годов.

В выигрыше оказались лишь Китай, Индия и несколько других государств Восточной Азии. Но и здесь не все благополучно: их экономика полностью зависит от спроса Запада. Процветающий новый средний класс Индии и Китая развивается лишь постольку, поскольку американцы и западноевропейцы готовы покупать товары, производимые в Азии полуголодными рабочими. В этом отношении потребительское общество современной Азии радикально не похоже на потребительское общество Запада в 1960-е годы. В одном случае мы видели выравнивание социального уровня, а в другом – растущий разрыв.

К концу 2000-х годов возможности этой модели оказались исчерпаны. Население США не могло больше наращивать сумму своих долгов, кредитная пирамида начала рушиться. Реальный сектор не способен больше – не разрушаясь – субсидировать всевозможные финансовые структуры. Не удавалось найти рабочих более дешевых, чем в Восточной Азии. Да, в Африке рабочая сила еще дешевле, но развитие инфраструктуры и обучение кадров потребует таких средств, что это сведет на нет весь выигрыш.

Финансовый капитал в поисках дополнительных прибылей, которые невозможно было извлечь из реального сектора, создавал один за другим спекулятивные мыльные пузыри. Сначала необоснованно росли курсы акций интернет-компаний. После биржевого краха 2001 года начала стремительно дорожать недвижимость, а когда на рынке недвижимости ситуация стала напряженной, спекулянты взялись за продовольствие и нефть. Последние два мыльных пузыря, однако, оказались очень опасными. Рост цен на еду и топливо немедленно ударил по остальным отраслям, придушив производство, замедлив развитие транспорта и ускорив обрушение всей неолиберальной модели.

Кризис такого масштаба не только длится долго, но он и не проходит сам собой. Он будет продолжаться до тех пор, пока не начнется становление новой модели. А это уже вопрос не только экономики, но и политической борьбы.

Что было, что будет, чем сердце успокоится?

В ХХ веке мир пережил три структурных кризиса. Кризис 1900-1903 годов имел своим непосредственным результатом русско-японскую войну и революцию 1905 года, а в качестве отдаленного эха – Первую мировую войну, русскую, мексиканскую и турецкую революции. Кризис 1929-1932 годов, самый знаменитый и постоянно всеми приводимый в пример, породил нацизм, новый курс Рузвельта, Вторую мировую войну. Что касается нашей страны, то он отнюдь не случайно связан с коллективизацией. Итогом мирового кризиса был срыв первой модели индустриализации СССР, переход партийного руководства от авторитарного режима к тоталитарному, а в конечном счете – к большим чисткам и новой волне массового террора, которую еще в 1928 году не могли бы вообразить не только Троцкий с Бухариным, но и сам Сталин.

Кризис поздних 1970-х свел на нет все завоевания стран периферии, полностью аннулировав результаты национально-освободительных движений предыдущего десятилетия. Он, в конечном счете, укрепил положение США, пошатнувшееся после войны во Вьетнаме, и подготовил крушение СССР.

Чем обернется нынешний кризис в долгосрочном отношении, предсказать трудно. Однако уже сейчас можно прогнозировать, что в числе его главных жертв окажутся Китай, Индия и Россия. Бурный рост экономики Китая был основан именно на массовом экспорте товаров в США. Сокращение американского рынка равнозначно концу «китайского экономического чуда». Но это лишь начало процесса – новая экономическая ситуация создает условия для обратного переноса производства на Запад. Подешевевшая рабочая сила на Западе и удорожание транспорта в сочетании с ростом военно-политического риска в Азии будут стимулировать возрождение промышленности в Америке и Европе. Производство будет возрождаться на новой технологической основе, в соответствии с новыми экологическими требованиями.

Конец «азиатского чуда» и сокращение ненужных, в сущности, транспортных перевозок между континентами (когда через всю планету тащат товар, который может быть произведен в пяти милях от потребителя) означает долгосрочное снижение спроса на топливо. Нефтяной пузырь, который и без того спекулятивно раздут, лопнет.

Для России это означает конец эпохи стабильности. Кто-то должен будет отвечать за хозяйственные неудачи на политическом уровне.

Обычно проблемы правительства – радость оппозиции. Только кому радоваться? У истоков нынешней экономической и финансовой политики стоят и действующий министр Алексей Кудрин, и непримиримый враг «кровавого режима» Андрей Илларионов, и бывший премьер, а сегодня оппозиционер – Михаил Касьянов. Терпит крах не политика власти, а идеология российской элиты.

При всей взаимной вражде правительственных чиновников и оппозиционеров, по главным, по-настоящему значимым вопросам экономической и социальной жизни они солидарны полностью. А оппозиция может взять и удержать власть лишь тогда, когда она способна предложить альтернативу. Новую политику, отличающуюся от той, что проводило провалившееся правительство. Общество будет требовать не расправы с работниками Басманного суда, а обеспечения занятости, сохранения жизненного уровня. По этому поводу либеральная оппозиция не может сказать ничего, кроме общих слов про преимущества рыночной экономики и тесную связь между демократическими свободами и материальным процветанием. С этими словами, в принципе, согласна и власть. Согласна именно потому, что к реальным проблемам жизни они никакого отношения не имеют.

Оппозиция, которая призывает лишь более радикально осуществлять заведомо неудачный курс, не имеет шансов. И в этом, а вовсе не в репрессиях властей, главная слабость всех наших оппозиционеров, с их картонными Национальными ассамблеями и малолюдными Маршами несогласных.

Александр Храмчихин
Вторая ошибка Ельцина

Стабильность как следствие дефолта

За время своего президентства Б. Н. Ельцин совершил две фундаментальные ошибки.

Первая состояла в том, что доставшиеся России от СССР силовые структуры не были демонтированы и заменены новыми, предназначенными для защиты нового государства с новым политическим строем, новой социально-экономической системой. Ельцин достаточно слабо ориентировался в данной проблематике, к тому же в тех катастрофических условиях, в которых начала свою жизнь нынешняя Россия, ему объективно была необходима лояльность этих структур, а не их полный снос. Однако и потом, когда ситуация стабилизировалась, ничего в данном направлении сделано не было. Никто не подсказал.

Вторая ошибка состояла в том, что Ельцин 23 марта 1998 г. отправил в отставку В. С. Черномырдина. Ошибка бы-ла сделана из самых лучших побуждений. Президент хотел придать развитию страны новую динамику, опираясь на молодых. Ельцин всегда к этому стремился. Увы, Кириенко оказался, мягко говоря, не орел. Именно Черномырдин, как это становится ясно сейчас, был единственным человеком, способным обеспечить реальную идеологическую преемственность ельцинского курса. Причем он, безусловно, выиграл бы президентские выборы 2000 г. Скорее всего, ему бы пришлось в этом плане не намного тяжелее, чем Путину. Он создавал некое чувство мощи и стабильности, причем без ельцинской эксцентричности. А Зюганов и Явлинский не давали этого чувства, оба они упустили свой шанс (если таковой вообще был) в 1996 г. Но Ельцин захотел перемен. И получил их по полной программе.

Ситуация очень усугублялась катастрофическим падением цен на нефть. Сейчас мы с тревогой наблюдаем, как эта цена опустилась со 145 до 125 долларов за баррель. А в 1998 г. она падала до 8 долларов за этот самый баррель. И ни разу не поднялась выше 16. Но, конечно, главным было не это, а целенаправленные действия двух медиаолигархов, одновременно организовавших информационную травлю правительства, шахтерские забастовки с перекрытием Транссиба и обрушение рынка ГКО.

Сейчас даже сложно понять, чего не хватало Березовскому и Гусинскому, ради чего они так яростно начали разрушать финансовую, экономическую и политическую систему страны. Неужели они совсем не понимали, какими будут последствия, в т. ч. для них самих? Или в какой-то момент, залетев слишком высоко, действительно утрачиваешь связь с реальностью?

Для экономики страны дефолт вроде бы имел положительные последствия. С осени 1998 г. начался стремительный рост, в следующем 1999 г. темпы роста были самыми высокими за всю постсоветскую историю.

Кроме того, страна в те катастрофические дни августа – сентября продемонстрировала удивительную по-литическую устойчивость. Это, кстати, полностью опровергает один из основных мифов сегодняшней пропаганды – о том, что в конце 90-х страна стояла перед угрозой распада. На самом деле эта угроза была снята в 1994 г. Если бы это было не так, то дефолт в сочетании с разрезавшим Россию сидением шахтеров на рельсах Транссиба обрушил бы ее немедленно и безвозвратно. В реальности страна почти не шелохнулась. Лишь президент Калмыкии Кирсан Илюмжинов осенью 1998 года заявил, что т. к. Минфин не перечисляет в Калмыкию предусмотренные бюджетом средства, он предлагает считать республику ассоциированным членом РФ, т. е. она не будет перечислять налоги в федеральный бюджет и делегирует Москве только вопросы обороны. Другим вариантом является полное отделение Калмыкии от РФ. Заявление вызвало крайне резкую реакцию представителей всех ветвей власти РФ, включая президента и председателя Госдумы. После этого Илюмжинов сказал, что его заявление было лишь обычным интервью с целью привлечь внимание к проблемам республики, а затем, на заседании Совета безопасности РФ, заявил, что его слова были неправильно истолкованы журналистами и он видит Калмыкию «только в составе РФ». То есть единственное проявление сепаратизма было быстро и эффективно подавлено, для этого хватило лишь слов. Вертикаль власти еще вроде бы отсутствовала, но Москву на самом деле слушались беспрекословно. Более того, президенты Татарстана и Башкирии, традиционно считающиеся главными сепаратистами, очень активно поддерживали действия президента и правительства.

Но чему дефолт нанес действительно колоссальный ущерб – это психологическому состоянию общества. Именно после него стабильность для подавляющего большинства населения стала самоцелью. Развитие больше не интересовало почти никого. Поэтому все последующие события были предопределены.

Ельцин попытался вернуть Черномырдина ровно через пять месяцев после отставки, 23 августа. Но единственный раз за всю свою политическую карьеру потерпел поражение. Судьбой страны стал Примаков. У президента осталась единственная задача – найти «своего Примакова». Ни о чем другом думать уже не приходилось.

Ельцин был еще очень силен. В мае 1999 г., непосредственно перед голосованием в Госдуме о вынесении президенту импичмента, он отправил всенародно любимого Евгения Максимовича в отставку. И обещанных коммунистами и лужковцами народных возмущений не случилось. На улицы с протестом не вышел вообще никто. Импичмент благополучно провалился. И предложенного Борисом Николаевичем в высшей степени невнятного премьера Степашина Госдума утвердила с вполне единороссовским результатом (301 голос). Но все это были арьергардные бои. Стабильность следующего десятилетия была уже предопределена.

Ради нее, правда, пришлось пожертвовать всем тем положительным, что росло и развивалось при Ельцине и без чего нормальное развитие страны невозможно.

Независимой судебной системой.

Независимой законодательной властью.

Независимой системой местного самоуправления.

Свободой слова.

Свободными выборами.

Многопартийной системой.

Свободой предпринимательства.

Гражданским обществом.

Все это в 90-е годы было весьма уродливым. Но в высшей степени странно было бы ожидать, чтобы оно было нормальным. Ведь ничего этого в истории России не было либо после пресловутого 1913 года, либо вообще никогда. Но при всем уродстве эти институты развивались, причем в правильном направлении.

Не приобрели же мы вообще ничего. Кроме рассказов о стабильности по всем телеканалам.

У нас осталась та же уродливая экономика, основанная на трубе. Олигархи как были, так и остались, просто они платят большие откаты всей вертикали власти. Впрочем, в этом плане ситуация стала еще хуже, причем принципиально хуже. У нас теперь появились олигархи из числа чиновников и силовиков, в т. ч. высших. Если в 90-е коррупция была уродливым побочным явлением переходного периода, то в «нулевые» она институционализировалась и стала, по сути, основой государственного устройства.

Главы регионов, хоть их теперь и назначают, как были, так и остались безраздельными хозяевами в своих вотчинах.

Развал Вооруженных сил перешел в качественно новую стадию, мы стремительно лишаемся Стратегических ядерных сил, которые удалось сохранить в 90-е, а с ними – реальной обороноспособности страны.

Хотя нам положено гордиться тем, что Россия «встает с колен», «ее голос в мире звучит все слышнее», но совсем непонятно, в чем это выражается. Что голос в мире звучит все слышнее – это правда. Над миром несется перманентная российская истерика по всем поводам и, как правило, без всякой цели. При этом остатки сферы влияния, сохраненные в 90-е, в «нулевые» исчезли полностью. Это относится даже к постсоветскому пространству, где еще десять лет назад влияние России было абсолютным и безраздельным. Сегодня все без исключения страны СНГ интересуются мнением Москвы крайне редко и почти исключительно из вежливости.

Гуся и Березу из страны выкинули, отняв телевидение и большую часть денег. Виновники дефолта отчасти получили то, что заслужили. Впрочем, мы все получили то, что заслужили.