Текст книги "Богословие личности"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Отчуждение и коммуникация

Человеческая природа определяется не только коллективным трудом, но коммуникативной практикой вообще. Человек вовлечен во взаимодействие с другими людьми с самого момента своего рождения. Он живет в непрекращающейся коммуникации с другими, т. е. человеческая жизнь – это прежде всего социальная жизнь. Повседневность, образование, профессиональная деятельность, досуг – все это виды социальных практик. С самого раннего детства человек приобретает опыт общения. Важнейшей чертой этого опыта является навык использования языка. Приобретение опыта общения не связано с осознанной интенцией. Навыки общения (в частности, навыки говорения на языке), как правило, не являются инструментами, используемыми для достижения осознанно поставленных целей. Скорее, они представляют собой бессознательно принятые автоматизмы совместной деятельности. Общество вовлекает индивида в разнообразные формы жизни и диктует ему правила своих игр. Такой диктат редко является прямым принуждением. Коммуникативные навыки обычно глубоко интериоризированы и воспринимаются индивидом как часть его собственной природы. Такому описанию природы человека релевантно понятие габитуса, введенное французским социологом П. Бурдье[236]236
  П. Бурдье, Начала, М., 1994; П. Бурдье, «Структуры, habitus, практики», в: Современные социальные теории, Новосибирск, 1995. С. 16–39.


[Закрыть]. Габитус есть внутренне усвоенный принцип осуществления социальных практик. Бурдье определяет его как «чувство игры», подсказывающее всякий раз правильный ход в коммуникативной ситуации. Иными словами, габитус подсказывает действие, сообразное принятой социальной практике. Бурдье иллюстрирует социальное действие, используя метафору танца или гимнастики. Нужный шаг «вписан в тело», он делается без размышлений или рефлексии. Агент социальных практик действует в коммуникативной ситуации подобно танцору, делающему соответствующее па в танце. Можно охарактеризовать габитус как коммуникативную интуицию. Социально адаптированный индивид всегда знает, что делать, хотя ситуации никогда не повторяются. Габитус, следовательно, содержит некий адаптивный, а возможно, и творческий потенциал, который позволяет индивиду совершать удачные действия, неожиданные для других и даже для него самого. Тем не менее все эти действия социально приемлемы. Примерами таких действий могут служить эффектное высказывание в дискуссии, удачный финт в футболе, красивое решение математической задачи. Во всех этих случаях демонстрируется глубоко освоенный навык, опыт деятельности в соответствующей области, дающий актору чувство свободы.

Творческий потенциал габитуса объясняется тем, что в нем аккумулируется опыт всего социума, накопленный, возможно, не одним поколением. Бурдье характеризует габитус как историю, забытую в качестве истории[237]237
  Там же. С. 17.


[Закрыть]. Иными словами, это прошлый социальный опыт, конденсированный в нынешних навыках индивида. Когда индивид осваивает социальные практики, он получает доступ к потенциалу всего социума. Приобретенный навык оказывается гораздо более мощным инструментом, чем человек может представить. Проблема, которая самому индивиду представляется новой, возможно, отнюдь не нова для социума.

В рамках такого описания общественной жизни индивида трудно назвать личностью. Он не является автономным и ответственным субъектом социального действия. Он не является свободным творцом нового, автором новых произведений или первооткрывателем. Он – лишь агент социальных практик, транслятор социально сформированного опыта. Его действия полностью детерминированы функционированием социальных систем. Это представление о социальном индивиде во многом близко к представлению Маркса, хотя и не вытекает из описания экономической деятельности. Коллективный труд есть лишь частный случай общественного взаимодействия. Это взаимодействие является спонтанным процессом, порожденным габитусом. Социум принуждает индивида действовать сообразно с социально принятыми правилами, выступая при этом в виде безличной стихийной силы. Коль скоро индивид подчинен этой силе, возникает эффект отчуждения. Это происходит даже тогда, когда не происходит отчуждения продукта труда. Два других вида отчуждения – отчуждение индивидуального действия и отчуждение человеческой природы – неизбежны в любом обществе. Действие индивида определяется габитусом, т. е. навыками, навязанными социумом. Следовательно, никакое действие не является индивидуальным, человек всегда действует от лица социума. Через него осуществляется социальная система, которая является одновременно совокупностью индивидуальных навыков и объективной, внешней для индивида совокупностью общественных отношений. В ходе коммуникации, следовательно, осуществляется два разнонаправленных процесса: 1) интериоризации общественных отношений (правил, институтов) и их превращения во внутреннюю конституцию индивида; 2) объективации внутренней конституции индивида, превращения ее в общественные отношения, правила, институты. Любое человеческое действие объективируется в общественных институтах. Этот процесс подобен опредмечиванию труда, описанному Марксом, однако, не обязательно связан с производством материального продукта. Производятся или воспроизводятся прежде всего институты, которые суть не что иное, как отчужденные человеческие действия. Однако в описанном процессе отчуждается не только действие, а все человеческие навыки, умения, таланты. Отчуждается физическая сила, здоровье, время. Все, чем располагает человек, включается в процесс социального взаимодействия и обретает объективированную форму общественного института. В конечном счете можно говорить об отчуждении коммуникативной способности вообще.

Поскольку же последняя составляет существо человечности, то можно говорить и об отчуждении человеческой природы или, как выражался Маркс, «родовой сущности» человека.

Эмансипация личности и социальная ответственность

Наш следующий шаг будет состоять в том, чтобы описать конституирование личности в системе коммуникативных связей. Для этого нам нужно рассмотреть возможность эмансипации индивида, т. е. преодоления отчуждения. Первичное (возможно, еще не точное) понимание личности состоит в том, что личность есть эмансипированный индивид. Мы видели, что в общении происходит отчуждение результата человеческого действия и что это – неизбежный факт социального взаимодействия. Возможно, однако, что индивид осознанно предлагает обществу результаты своей деятельности. Эту возможность мы должны рассмотреть подробнее.

Главным социально значимым результатом человеческого действия является воспроизведение правил общения. Если эти правила определяются только габитусом, их воспроизведение связано исключительно с социальным автоматизмом. Существенно иная ситуация возникает, когда индивид явно выражает эти правила и предъявляет их как обоснование своего действия. Это означает, что индивид осознанно предлагает обществу некую норму взаимодействия. Тем самым он берет на себя ответственность. Он как бы настаивает, что социуму следует разделить предлагаемое правило. Ответственность связана в значительной мере с возможными последствиями принятия правила. Кроме того, ответственность связана с необходимостью обоснования. Поскольку индивид ожидает согласия общества, общество вправе ожидать разумных доводов в пользу принятия правила.

Общество может принять или отвергнуть норму взаимодействия, предложенную индивидом. Поэтому аргументация индивида подразумевает ответную аргументацию со стороны общества. Важно уточнить, однако, что аргументация исходит не от общества как некоего консолидированного субъекта, а от тех его членов, которые заинтересованы в обсуждении правила. Участники обсуждения могут либо согласиться с предложенной нормой, либо предложить (эксплицитно и осознанно) альтернативу. Вместо бессознательного принятия автоматически отчуждаемых навыков появляются рациональная дискуссия и совместный поиск согласия. Социум, для которого подобные процедуры нормальны, может быть охарактеризован как сообщество. Для такого социума существенна роль индивида. Последний не является более простым агентом социальных практик, а выступает как свободный субъект, принимающий на себя ответственность за социальное целое. Взаимная ответственность членов сообщества и рациональное обсуждение норм общения являются главными условиями преодоления отчуждения. Сообщество не проявляет себя по отношению к индивиду как спонтанная внешняя сила. Оно есть скорее общее дело, среда рационального сотрудничества. В ходе этого сотрудничества индивиды обретают контроль над ресурсами социума. Явное выражение и разумное обсуждение подразумевают осознанное принятие или отвержение различных элементов социального опыта, а не спонтанное воспроизведение социальных стереотипов.

Ответственность и осознанный выбор трансформируют индивида в личность. Однако возникает вопрос: возможно ли вообще такое изменение положения человека? Из сказанного ясно, что эмансипация связана с границей габитуса, т. е. с такой ситуацией, когда коммуникативное действие не является габитуальным. Если вся коммуникативная деятельность происходит в рамках габитуса, то человек не может быть ничем, кроме агента социальных практик. Однако границы габитуса, по-видимому, существуют. Это проявляется в тех ситуациях, когда возникают трудности в установлении социального взаимодействия, иными словами, когда возникает непонимание. Габитус всегда подсказывает нужный ход в коммуникативной ситуации и обеспечивает гладкость социального взаимодействия. Отсутствие понимания означает, что актор не может сделать нужный ход. Его навыков недостаточно, он оказался на границе габитуса. Так бывает, например, когда ваш собеседник говорит на другом языке, принадлежит к другой культуре или просто имеет социальный опыт, существенно отличный от вашего. В этих ситуациях его действия непонятны для вас. Вы не знаете, как ответить, не понимаете, какой ход уместен. Нечто подобное происходит при столкновении с неизвестным явлением. Например, ученый, который не может объяснить результаты наблюдений на основании известной ему теории, также находится на границе габитуса. Он также не знает, каким должен быть следующий ход.

Габитус подразумевает действие без рефлексии. Непонимание, напротив, провоцирует рефлексию. Возникает необходимость прояснить свои навыки. После этого необходимо решить, каким должен быть следующий шаг, явно сформулировать правило или теорию.

Такого рода рассмотрение каждый делает сам. Когда возникает непонимание, индивид не может полностью положиться на социальный опыт. Он должен принять собственное решение и, следовательно, вынужден идти на риск. Это решение может быть ошибочным, неуместным, даже опасным. Однако именно риск порождает ответственность. Тот, кто не может ошибиться, ни за что не отвечает, поскольку его действию нет альтернативы. Если актор сам устанавливает правило своего действия (научную теорию, моральный принцип, лингвистическую норму и т. д.), то он отвечает за свое решение, поскольку это правило может оказаться ошибочным и действовать нужно было в соответствии с другим, альтернативным. Правило, которому он собирается следовать, есть лишь гипотеза. Здесь вновь уместна аналогия с научным исследованием, поскольку осознанное коммуникативное действие подобно выдвижению научной гипотезы. Гипотезу же всегда можно проверить, опровергнуть и заменить альтернативной. Ученый, выдвигающий гипотезу, всегда рискует ошибиться.

Когда индивид действует в рамках габитуса, у него нет альтернатив. Решение, принятое на границе габитуса, всегда допускает альтернативу. Возникающая здесь ситуация выбора содержит риск и имплицирует социальную ответственность. Именно ответственность есть необходимое условие эмансипации. Непонимание создает такую ситуацию, которая может привести к преодолению отчуждения. Как это происходит, мы уже описали. Осознанно выбранное правило может стать предметом рационального обсуждения. В ходе последнего не один человек, а все члены сообщества действуют как ответственные акторы, готовые преодолеть непонимание и достичь рационального согласия. Все члены сообщества существуют на границе габитуса, хотя бы в той мере, в какой вовлечены в совместный поиск коммуникативных решений.

Следует, впрочем, заметить, что непонимание создает возможность эмансипации, но не является ее достаточным условием. Мы только что отметили, что осознанная экспликация правила всегда допускает альтернативу. Есть, однако, исходная альтернатива, возникающая на границе габитуса, поскольку ситуация непонимания предполагает две возможные реакции. Одну из них мы описали. Другая гораздо проще – она может быть вызвана отсутствием интереса и нежеланием понять. Если я не заинтересован в понимании, я продолжу действовать в рамках моего габитуса, как будто не произошло ничего непонятного. По-видимому, существует особый навык игнорирования непонятного. Можно просто не заметить его или решить, что это не имеет ко мне никакого отношения. Выбор такого рода часто совершается неосознанно. Впрочем, он также сопряжен с риском.

Коммуникативная рациональность и универсальность

Наш третий тезис состоял в том, что рациональность и универсальность являются существенными чертами эмансипации. Раскрывая этот тезис, мы отчасти возвращаемся к основным принципам Просвещения. Но эти принципы приобретают совершенно иной смысл в контексте формирования сообщества, что является необходимой чертой эмансипации. Когда индивид оказывается на границе габитуса, он эксплицитно выражает правила своего поведения. Формирование сообщества связано с тем, что другие индивиды отвечают на эту экспликацию, принимают, отвергают или корректируют предложенное правило в ходе дискуссии. Член сообщества является участником дискуссии о правилах жизни сообщества. Эти правила предстают как рациональные нормы коммуникации, основанные на принятой всеми аргументации. Такой социальный консенсус является, по-видимому, единственным способом преодоления отчуждения. Это рациональный консенсус, однако, здесь мы имеем делом с иным типом рациональности, нежели тот, который предлагался в эпоху Просвещения. Тогда речь шла об осознанном контроле каждого шага в достижении результата. Его основным моментом является индивидуальное (точнее: субъективное) решение относительно избранного метода познания или максимы поведения. Для коммуникативной рациональности такое решение представляет собой лишь начальный момент, поскольку индивид предлагает свое решение сообществу для обсуждения. Коммуникативная рациональность также подразумевает конечное сведение обсуждаемого правила к неким исходным принципам посредством аргументации[238]238
  К.-О. Апель, «Априори коммуникативного сообщества и основания этики», в: Трансформация философии, М., 2001. С. 263–335.


[Закрыть]. Однако эти принципы не являются субъективно очевидными. Они представляют собой предмет безусловного и, следовательно, всеобщего согласия.

Таким образом, коммуникативная рациональность подразумевает универсальность. Ссылка на безусловные принципы делает аргумент универсально приемлемым. Только тогда он является полностью рациональным. Вполне возможна ситуация, когда сообщество удовлетворено лишь локально принятыми аргументами. Возможно также, что разные сообщества исходят в своих дискуссиях из разных принципов. Базовые принципы, принятые в разных сообществах, могут даже рассматриваться как несоизмеримые и несводимые друг к другу. В таком случае, однако, мы имеем дело лишь с видимостью рациональности. Дискурсы таких сообществ основаны на произвольных допущениях, на постулатах, исторически сложившихся при неясных обстоятельствах. Они обусловлены жизнью конкретного социума, а потому неприемлемы и даже непонятны для других. Такие постулаты в конечном счете сами нуждаются в обосновании[239]239
  Здесь мы приходим к вопросу об «окончательном обосновании», который обсужден в упомянутой работе Апеля: см. К.-О. Апель, Указ. соч. С. 263–335.


[Закрыть]. Чаще всего они не только не обсуждаются, но даже не эксплицируются, а подразумеваются как нечто само собой разумеющееся. Плюрализм исходных принципов может возникнуть лишь в том случае, когда процесс обоснования прекращен в некий произвольный момент.

Каковы же эти универсальные принципы коммуникации? Для ответа на этот вопрос уместно вернуться к декартовской попытке раскрыть безусловные начала познания. Декарт указывает на мыслящее ego как на такое начало. Ego является источником когнитивной активности, автономным субъектом познания, соотносящим свои действия только со своим собственным разумом. Описываемая нами ситуация имеет с декартовской некоторое сходство. Началом коммуникативной деятельности является автономная личность, выступающая как источник актов коммуникации и автор эксплицированных коммуникативных норм. Существенное отличие от Декарта, однако, очевидно. Личность как субъект общения (а не только познания) не может быть изолированным ego.

Она существует лишь во взаимодействии с другими личностями и должна рассматривать не только себя, но и другого как автономного субъекта коммуникативной деятельности. Поэтому искомое универсальное начало коммуникации есть отношение личностей. Существенно то, что в этом отношении каждой личности атрибутированы сознание и ответственность.

Таким образом, мы возвращаемся к рассмотренному ранее кантовскому принципу человечности. Личность, конституирующая себя в отношениях с другой личностью как автономный субъект общения, действует прежде всего как человек, т. е. представляет в своем лице человечество в целом. Это не означает, что личность не должна иметь своих особенных черт или интересов (наподобие декартовского ego). Это значит, что правила своей деятельности такой человек выражает в форме понятной и приемлемой для любого другого человека. Формулируя основания своего поведения, я готов обсуждать их с любым, кто выразит к этому интерес. Последнее невозможно, если я действую в рамках габитуса. Габитуальное поведение понятно лишь тем, кто имеет такой же социальный опыт. Если я эксплицирую свои правила, я, в потенции, апеллирую ко всему человечеству. Я выступаю с намерением предложить универсально приемлемую аргументацию. Это и означает, что я уважаю – в своем лице и в лице своего оппонента – все человечество в целом.

В заключение остается ответить на один вопрос: существуют ли реально такие сообщества? Ответ, на мой взгляд, должен быть отрицательным. Наше социальное поведение с необходимостью опирается на габитус. Каждое наше действие обусловлено неясными, неосознанными мотивациями. Мы вряд ли когда-либо сможем прояснить их все, превратив в предмет рациональной дискуссии. Это значит, что мы никогда не живем в сообществе, что в большинстве случаев мы действуем как трансляторы социальных практик, а не как автономные личности. Тем не менее концепция личности имеет реальный социальный смысл. Хотя мы не действуем как личности во всех коммуникативных ситуациях, но все же мы имеем опыт свободного и ответственного действия. Мы не можем эксплицировать все наши навыки, привычки и мотивации. Но мы можем делать это хотя бы частично, инициируя тем самым рациональную дискуссию по поводу тех или иных правил социального взаимодействия. Мы периодически оказываемся на границе габитуса и далеко не всегда игнорируем этот факт. И тогда мы присутствуем при рождении сообщества в рамках социальной среды. Это случается, если несколько человек имеют совместную волю и желание преодолеть непонимание и прийти к согласию. Мы должны, я полагаю, поддерживать и расширять такие очаги осознанного и ответственного общения. Тем не менее коммуникация такого рода едва ли может быть расширена до глобальных или национальных масштабов. Скорее она может поддерживаться лишь в небольших сообществах.

Я думаю, что слово «надежда» наиболее уместно в этом рассмотрении. По крайней мере можно лишь надеяться на возникновение сообщества автономных и ответственных личностей в масштабах человечества. Едва ли возможно предвидеть осуществление такого проекта в исторической перспективе. Всякая попытка его непосредственной реализации рискует обернуться насилием или по крайней мере приобрести репрессивный характер. К несчастью, история знает множество прецедентов. Кант, как мы упоминали выше, рассматривал религию как источник надежды на моральное совершенство разумных существ. Не исключено, что идеи личности и коммуникативной рациональности также имеют в конечном счете религиозный смысл.

Адальберто Майнарди

Поиск абсолютной свободы
Несколько замечаний о русском и итальянском персонализме в XX веке[240]240
  Доклад на международной конференции «Богословие личности в западном и восточном христианстве».


[Закрыть]

Проблема

В своем эссе «Бердяев, русский философ во Франции» Оливье Клеман представляет тему личности в качестве красной нити, связующей различные направления русской религиозной мысли между XIX и XX вв. Понятие личности нашло свою «богословскую формулировку у отцов церкви IV века», которые утверждали его основание на «уровне божественного бытия, но еще не столь ясно, если речь шла о человеческом бытии». Клеман выдвигает тезис, что философская оценка богословского значения человеческой личности была осуществлена с определенностью современными русскими христианскими мыслителями[241]241
  O. Clément, Berdiaev. Un philosophe russe en France, Paris: Desclée de Browuer, 1991.


[Закрыть].

Этот тезис следует поместить в правильный контекст. Значение термина личность предполагает сложный набор богословских и философских идей, должная оценка которых требует серьезного исследования на стыке западных и восточных философских и богословских традиций. Неслучайно именно этот вопрос был поднят в контексте русской эмиграции в Европу, в частности, в двадцатых и тридцатых гг. XX в. В те годы состоялись плодотворные встречи между, с одной стороны, православными философами (такими как Николай Бердяев, Лев Шестов, Семен Франк) и богословами (Георгий Флоровский, Сергей Булгаков, Владимир Лосский и другими) и, с другой стороны, с представителями современной им католической и протестантской мысли во Франции (такими как Жак Маритэн, Эмманюэль Мунье, Габриэль Марсель и Филипп Бёгнер (Boegner), Вильфред Моно (Monod), Сюзанн де Дитрих (Diétrich) и другими)[242]242
  A. Arjakovsky, La génération des penseurs religieux de l’émigration russe, L’Esprit et la Lettre, Kiev-Paris, 2002.


[Закрыть]. Более того, Николай Бердяев оказывал прямое влияние на французский персонализм (он плотно сотрудничал с Эмманюэлем Мунье в издании журнала Esprit).

Направлением, которое сформировало новое философское понимание личности, был экзистенциализм; ключевое значение имела экзистенциальная философия Хайдеггера и Ясперса, в частности, в том виде, как она понималась между 1927 г. (когда появилось «Бытие и время») и Второй мировой войной. Первичность существования перед сущностью, реакция против идеализма ради несводимости индивидуального, ключевая важность таких понятий, как бытие, решение, страх, свобода, трагическое осознание смерти, – все это требовало радикально нового понимания отдельного человека и его бытия-в-мире, которое не могло быть более объяснено диалектикой успокоенной всеобщности. Центральной проблемой стала человеческая личность и человеческая свобода, драматическая свобода субъекта перед косностью объективного мира.

Если немецкий экзистенциализм нашел в качестве своих предшественников Серена Керкегора и Фридриха Ницше, в других европейских странах путь к экзистенциализму и персонализму был подготовлен – и объединен – с другими философскими традициями: либо традициями французских моралистов XVII в. во Франции, либо славянофильской традицией и Достоевским в России, либо ревизией идеалистической философии в англо-саксонском мире (Фрэнсис Герберт Брэдли, Джосайа Ройс) и в Италии (Джованни Джентиле).

В Италии персоналистическое направлении в философии не имело такого воинствующего характера, как во Франции. Оно не составляло единой философской школы; скорее, это был многообразный поиск абсолютного значения «личности». Его корни, равно как и корни итальянского идеализма, следует искать в некоторых чертах «актуализма», специфического направления гегельянского идеализма, разработанного итальянским философом Джованни Джентиле: теория конкретности духовной жизни, обесценивание внешности объекта и высокая оценка субъективности опыта, доктрина само-формирующегося «Я» в процессе его становления, совпадение теоретической и практической сторон и понятие радикальной ответственности в его проблемной открытости – все эти «актуалистские» черты сформировали рецепцию и развитие экзистенциалистской и персоналистской мысли в итальянской философии[243]243
  L. Pareyson, Studi sull’esistenzialismo, Firenze: Sansoni, 1943, pp. xiss.


[Закрыть]. Хотя итальянский экзистенциализм и находился, без сомнения, под влиянием таких французских философов, как Ж. Маритэн, Э. Мунье, Г. Марсель, его можно охарактеризовать как одно из направлений спиритуализма, который, в свою очередь, появился как движение к трансцендентному и вере изнутри «актуалистской» мысли. Можно здесь привести имена Армандо Карлини (1878–1959)[244]244
  Среди его книг: La vita dello spirito, Firenze, Vallecchi, 1921; La religiosità dell’arte e della filosofia, Firenze, Sansoni, 1934; Lineamenti di una concezione realistica dello spirito umano, Roma, Perrella, 1942; Il problema di Cartesio, Bari, Laterza, 1948; Perché credo, Brescia, Morcelliana, 1950; Giovanni Gentile, la vita e il pensiero a cura della Fondazione Giovanni Gentile per gli Studi filosofici, Vol. VIII (Studi gentiliani), Firenze, Sansoni, 1957; Le ragioni della fede, Brescia, Morcelliana, 1959.


[Закрыть], Аугусто Гуццо[245]245
  A. Guzzo, L’Io e la ragione, Brescia: Morcelliana, 1947.


[Закрыть], Микеле Федерико Шьякки (Sciacca), Феличе Баттальи (Battaglia)[246]246
  Ibid.


[Закрыть], Луиджи Стефанини[247]247
  L. Stefanini, Personalismo educativo, Roma: Bocca, 1955; Id., Personalismo filosofico, Roma: Bocca, 1956; Id., Personalismo sociale, Roma: Edizioni Studium, 1979.


[Закрыть], Луиджи Парейсона (Pareyson)[248]248
  См. ниже.


[Закрыть] – все они, хотя и по-разному, были укоренены в католической традиции.

Итальянские философы были гораздо более озабочены метафизическим вопросом о личности в отношении к бытию и Богу, чем социальными и практическим проблемами, как это было во Франции (одной из причин этого был также, конечно, и фашистский режим в Италии). С другой стороны, итальянский персонализм отличался от неосхоластической мысли тем, что его отправной точкой было идеалистическое самосознание. Согласно Армандо Карлини, «космологическая метафизика» считает Бога объясняющим принципом мира, но не умеет различить бытие как «бытие-к-себе» (‘quell’essere che è essere a se stesso’), то есть как сознание и дух, составляющие личность. «Бытие», как понимал его Аристотель и средневековые схоласты, не может вернуться к себе, оно «не знает себя», и, соответственно, нет ни самосознания, ни самотворчества. Это Бытие не обладает человеческим образом[249]249
  Daniele Lo Giudice, Dalle ceneri dell’attualismo, lo spiritualismo cattolico italiano. http:// digilander.libero.it/moses/filoitalia02.html.


[Закрыть]. «Бог не является реальностью для нас, – пишет Карлини, – пока мы Его не осуществим в себе; Он инаков по отношению к нам, но Он не без нас. Мы творения Божии, но в некотором смысле мы и Его творцы»[250]250
  «Бог не является реальностью для нас, пока мы не распознали Его в нас отличным от нас, но не пребывающим без нас. Мы творения Божьи, но, в определенном смысле, и творцы Его» (‘Dio non è una realtà per noi finché non lo realizziamo in noi, altro da noi ma non senza di noi. Noi siamo creature di Dio, eppure, in un certo senso, suoi creatori’) A. Carlini, Uominieproblemi, Giardina, 1960.


[Закрыть].

Проблема близких отношений Бога с человеком была центральной для итальянского персонализма, и это, несомненно, общая черта с русской религиозной мыслью. Хотя русская религиозная философия была в Италии менее влиятельной, чем во Франции, несмотря на деятельность Вячеслава Иванова и знаменитого слависта Этторе Ло Гатто, перед Второй мировой войной можно было встретить имена Соловьева, Бердяева, Шестова; только во второй половине XX в. такие авторы, как П. А. Флоренский, С. Н. Булгаков, С. Франк, В. Лосский действительно вошли в философскую и богословскую дискуссии (другие, как Несмелов, Трубецкой, Эрн, Шпет, Лосев, Карсавин, до сих пор в значительной мере неизвестны). «Проклятые вопросы», поставленные русскими мыслителями и, в частности, Достоевским, возникли после войны в новом дискурсе об «экзистенции»; оригинальное развитие тем личности и свободы мы находим в философии покойного Луиджи Парейсона (1918–1991), одного из наиболее важных итальянских философов второй половины прошлого века[251]251
  Среди его книг см. в частности: Esistenza e persona [1950], Genova: Il Melangolo, 1985⁴; Filosofia dell’interpretazione, Torino: Rosenberg & Sellier, 1988; Filosofia della libertà, Genova: Il Melangolo, 1989; Dostoevskij. Filosofia, romanzo ed esperienza religiosa, Torino: Einaudi, 1993; Ontologia della libertà. Il male e la sofferenza, Torino: Einaudi, 1995. Critical studies: F. Tomatis, Bibliografia pareysoniana, Torino: Trauben, 1998; Id., Ontologia del male.
  L’ermeneutica di Pareyson, Roma: Città Nuova, 1995; F. Russo, Esistenza e libertà. Il pensiero di Luigi Pareyson, Roma: Armando, 1993. C. Ciancio, Pareyson e l’esistenzialismo, Milano: Mursia, 1998; P. Sgreccia, Il pensiero di Luigi Pareyson. Una filosofia della libertà e della sofferenza, Milano: Vita e Pensiero, 2006; G. Bartoli, Filosofia del diritto come ontologia della libertà. Formatività giuridica e personalità della relazione. A partire da Luigi Pareyson, Roma, 2008.


[Закрыть].

Я не преследую здесь исторической цели (можно найти хорошие монографии как по русскому, так и по итальянскому персонализму[252]252
  О русских мыслителях см. напр. V. V. Zenkovsky, A History of Russian Philosophy, I–II, London: Routledge and Kegan Paul, 1953; A. Arjakovsky, La génération; on Italian spiritualism and personalism, see: A. Bausola, «Neoscolastica e spiritualismo», in: La filosofia italiana dal dopoguerra a oggi, a cura di Eugenio Garin, Bari: Laterza, 1985. P. Prini, La filosofia cattolica italiana del Novecento, Laterza, 1997; A. Rigobello (a cura di), Il personalismo, Roma: Città Nuova, 1978; Lo Giudice, Dalle ceneri dell’attualismo.


[Закрыть], хотя сравнительное исследование еще предстоит написать). Я сконцентрируюсь на двух основных теоретических проблемах, связанных с идей личности: проблеме свободы и проблеме реальности зла. Именно здесь находится стык богословского и философского понимания личности: если предположить безличного Бога, теодицея бессмысленна. Поскольку Бердяев тщательно проработал эти темы в своей мысли и, более того, был одним из наиболее известных и наиболее влиятельных русских религиозных философов на Западе вообще и в Италии в частности, я начну с его «философии личности», затем, рассмотрев некоторую критику и альтернативный богословский подход к личности, я вернусь к наследию Достоевского и Бердяева в Италии, концентрируясь на «онтологии свободы» Луиджи Парейсона. Мою работу завершат несколько заключительных замечаний об общении как необходимом горизонте для свободы и личности.