Текст книги "Русская поэзия XIX века, том 1"

Автор книги: авторов Коллектив

М. МИЛОНОВ

К РУБЕЛЛИЮ

Сатира Персиееа

 
Царя коварный льстец, вельможа напыщенный,
В сердечной глубине таящий злобы яд,
Не доблестьми души – пронырством вознесенный,
Ты мещешь на меня с презрением твой взгляд!
Почту ль внимание твое ко мне хвалою?
Унижуся ли тем, что унижён тобою?
Одно достоинство и счастье для меня,
Что чувствами души с тобой не равен я!
Что твой минутный блеск? что сан твой горделивый?
Стыд смертным и укор судьбе несправедливой!
Стать лучше на ряду последних плебеян,
Чем выситься на смех, позор своих граждан;
Пусть скроюсь, пусть навек бегу от их собора,
Чем выставлю свой стыд для строгого их взора;
Когда величием прямым не одарен,
Что пользы, что судьбой я буду вознесен?
Бесценен лавр простой, венчая лик героя;
Священ лишь на царе владычества венец;
Но коль на поприще, устроенном для боя,
Неравный силами, уродливый боец,
Где славу зреть стеклись бесчисленны народы,
Явит убожество, посмешище природы,
И с низкой дерзостью героев станет в ряд,-
Ужель не обличен он наглым ослепленьем
И мене на него уставлен взор с презреньем?
Там все его шаги о нем заговорят.
Бесславный тем подлей, чем больше ищет славы.
Что в том, что ты в честях, в кругу льстецов лукавых
Вельможи на себя приемлешь гордый вид,
Когда он их самих украдкою смешит?
Рубеллий! титла лишь с достоинством почтенны,
Не блеском собственным,– сияя им одним.
Заставят ли меня дела твои презренны
Неправо освящать хвалением моим?
Лесть сыщешь, но хвалы не купишь справедливой.
Минутою одной приятен лести глас;
Но нужны доблести для жизни нам счастливой!
Они нас усладят, они возвысят нас!
Гордися, окружен ласкателей собором;
Но знай, что предо мной, пред мудрых строгим взором,
Равно презрен и лесть внимающий, и льстец,
Наемная хвала – бесславия венец!
Кто чтить достоинства и чувства в нас не знает,
В неистовстве своем теснит и гонит их,-
Поверь мне, лишь себя жестоко осрамляет.
Унизим ли мы то, что выше нас самих?
Когда презрение питать к тебе я смею)
Я силен – и ни в чем еще не оскудею;
В изгнанье от тебя пусть целый век гублю,
Но честию твоих сокровищ не куплю!
Мне ль думать, мне ль скрывать для обща посмеянья
Убожество души богатством одеянья?
Мне ль ползать пред тобой в толпе твоих льстецов?
Пусть Альбий, Арзелай – но Персий не таков!
Ты думаешь сокрыть дела свои от мира
В мрак гроба? но и там потомство нас найдет,
Пусть целый мир рабом к стопам твоим падет.
Рубеллий! трепещи: есть Персий и сатира!
 

‹1810›

ПАДЕНИЕ ЛИСТЬЕВ

Элегия

 
Рассыпан осени рукою,
Лежал поблекший лист кустов;
Зимы предтеча, страх с тоскою
Умолкших прогонял певцов;
Места сии опустошенны
Страдалец юный проходил;
Их вид во дни его блаженны
Очам его приятен был.
«Твое, о роща, опустенье
Мне предвещает жребий мой,
И каждого листа в паденье
Я вижу смерть перед собой!
О Эпидавра прорицатель!
Ужасный твой мне внятен глас,
Долин отцветших созерцатель,
»Ты здесь уже в последний раз!
Твоя весна скорей промчится,
Чем пожелтеет лист в полях
И с стебля сельный цвет свалится»,
И гроб отверст в моих очах!
Осенни ветры восшумели
И дышат хладом средь полей,
Как призрак легкий, улетели
Златые дни весны моей!
Вались, валися, лист мгновенный,
И скорбной матери моей
Мой завтра гроб уединенный
Сокрой от слезных ты очей!
Когда ж к нему с тоской, с слезами
И с распущенными придет
Вокруг лилейных плеч власами
Моих подруга юных лет,
В безмолвье осени угрюмом,
Как встанет помрачаться день,
Тогда буди ты легким шумом
Мою утешенную тень!»
Сказал – и в путь свой устремился,
Назад уже не приходил;
Последний с древа лист сронился,
Последний час его пробил.
Близ дуба юноши могила;
Но, с скорбию в душе своей,
Подруга к ней не приходила,
Лишь пастырь, гость нагих полей.
Порой вечерния зарницы,
Гоня стада свои с лугов,
Глубокий мир его гробницы
Тревожит шорохом шагов.
 

А. ТУРГЕНЕВ

ЭЛЕГИЯ

Ainsi s’éteint tout ce qui brille

un moment sur la terre!…

Rousseau[5]

 
Угрюмой Осени мертвящая рука
Уныние и мрак повсюду разливает;
Холодный, бурный ветр поля опустошает,
И грозно пенится ревущая река.
Где тени мирные доселе простирались,
Беспечной радости где песни раздавались,-
Поблекшие леса в безмолвии стоят,
Туманы стелются над долом, над холмами.
Где сосны древние задумчиво шумят
Усопших поселян над мирными гробами,
Где все вокруг меня глубокий сон тягчит,
Лишь колокол нощной один вдали звучит,
И медленных часов при томном удареньи
В пустых развалинах я слышу стон глухой,-
На камне гробовом печальный, тихий Гений
Сидит в молчании, с поникшею главой;
Его прискорбная улыбка мне вещает;
«Смотри, как сохнет все, хладеет, истлевает;
Смотри, как грозная, безжалостная смерть
Все ваши радости навеки поглощает!
Все жило, все цвело, чтоб после умереть!»
О ты, кого еще надежда обольщает,
Беги, беги сих мест, счастливый человек!
Но вы, несчастные, гонимые Судьбою,
Вы, кои в мире сем простилися навек
Блаженства с милою, прелестною мечтою,
В чьих горестных сердцах умолк веселья глас,
Придите – здесь еще блаженство есть для вас!
С любезною навек иль с другом разлученный.
Приди сюда о них в свободе размышлять.
И в самых горестях нас может утешать
Воспоминание минувших дней блаженных.
Ах! только им одним страдалец и живет!
Пускай счастливца мир к веселию зовет,
Но ты, во цвете лет сраженная Судьбою,
Приди, приди сюда беседовать с тоскою!
Ни юность, для других заря прекрасных дней,
Ни прелести ума, ни рай Души твоей,
Которой все вокруг тебя счастливо было.
Ничто, ничто Судьбы жестокой не смягчило!
Как будто в сладком сне узнала счастье ты,
Проснулась – и уж нет пленительной мечты!
Напрасно вслед за ней душа твоя стремится,
Напрасно хочешь ты опять заснуть, мечтать.
Ах! тот, кого б еще хотела ты прижать
К иссохшей груди,– плачь! – уж он не возвратится
Вовек!… Здесь будешь ты оплакивать его,
Всех в жизни радостей навеки с ним лишенная
Здесь бурной Осенью Природа обнаженна
Разделит с нежностью грусть сердца твоего;
Печальный мрак ее с душой твоей сходнее,
Тебе ли радости в мирском шуму найти?
Один увядший лист несчастному милее,
Чем все блестящие весенние цветы.
И горесть сноснее в объятиях свободы!
Здесь с ним тебя ничто, ничто не разделит:
Здесь все тебе о нем лишь будет говорить.
С улыбкой томною отцветшия Природы
Его последнюю улыбку вспомнишь ты.
А там, узрев цветов печальные следы,
Ты скажешь: где они? здесь только прах их тлеет,
И скоро бурный вихрь и самый прах развеет!
И время быстрое блаженства твоего,
И тень священная, и образ вечно милый
Воскреснут, оживут в душе твоей унылой.
Ты вспомнишь, как-сама цвела в глазах его!
Как нежная рука тебя образовала
И прелестью добра тебя к добру влекла;
Как ты все радости в его любви вмещала
И радостей иных постигнуть не могла;
Как раем для тебя казалась вся вселенна…
Но жизнь – обман; а ты, минутой обольщенна,
Хотела вечно жить для счастья, для него;
Хотела – гром гремит – ты видишь… гроб его!…
Что счастье? Быстрый луч сквозь мрачных туч осенних:
Блеснет – и только " лишь несчастный в восхищенье
К нему объятия и взоры устремит,
Уже сокрылось все, чем бедный веселился;
Отрадный луч исчез, и мрак над ним сгустился,
И он, обманутый, растерзанный, стоит
И небо горестной слезою укоряет!
Так! счастья в мире нет; и кто живет – страдает!
Напрасно хочешь ты, о добрый друг людей,
Найти спокойствие внутри души твоей;
Напрасно будешь ты сей мыслью веселиться,
Что с мирной совестью твой дух не возмутится!
Пусть с доброю душой для счастья ты рожден,
Но, быв несчастными отвсюду окружен,
Но, бедствий ближнего со всех сторон свидетель –
Не будет для тебя блаженством добродетель!
Как часто доброму отрада лишь в слезах,
Спокойствие в земле, а счастье в небесах!
Не вечно и тебе, не вечно здесь томиться!
Утешься; и туда твой взор да устремится,
Где твой смущенный дух найдет себе покой.
И позабудет все, чем он терзался прежде;
Где вера не нужна, где места пет надежде,
Где царство вечное одной любви святой!
 

₁₈₀₂

* * *

 
Уже ничем не утешает
Себя смущенный скорбью дух;
Весна природу воскрешает,
Но твой осиротевший друг
Среди смеющейся природы
Один скитается в тоске,
Напрасно ждет, лишен свободы,
Счастливой части и себе!
Не верит, кто благополучен,
Мой друг! несчастного слезам,
Но кто страдал в сей жизни сам,
Кто сам тоскою был размучен,
И, миг себя счастливым зрев,
Навеки счастия лишенный,
Судьбы жестокой терпит гнев,
И, ей на муку осужденный,
Не зрит, не зрит бедам конца,-
Тому все бедства вероятны,
Тому везде, везде понятны
В печали ноющи сердца.
 

₁₈₀₃

А. ВОЕЙКОВ

ДОМ СУМАСШЕДШИХ

 
1
 
 
Други милые, терпенье!
Расскажу вам чудный сон;
Не игра воображенья,
Не случайный призрак он,
Нет, но мщенью предыдущий
И грозящий неба глас,
К покаянию зовущий
И пророческий для нас.
 
 
2
 
 
Ввечеру, простившись с вами,
В уголку сидел один,
И Кутузова стихами
Я растапливал камин.
Подбавлял из Глинки сору
И твоих, о Мерзляков,
Из «Амура» по сю пору
Недочитанных стихов!
 
 
3
 
 
Дым от смеси этой едкой
Нос мне сажей закоптил,
И в награду крепко-крепко
И приятно усыпил.
Снилось мне, что в Петрограде,
Чрез Обухов мост пешком
Перешел, спешу к ограде
И вступаю в Желтый Дом.
 
 
4
 
 
От любови сумасшедших
В список бегло я взглянул
И твоих проказ прошедших
Длинный ряд воспомянул.
Карамзин, Тит Ливий русский!
Ты, как Шаликов, стонал,
Щеголял, как шут французский…
Ах, кто молод не бывал?
 
 
5
 
 
Я и сам… но сновиденье
Прежде, други, расскажу.
На второе отделенье
Бешеных глупцов вхожу.
«Берегитесь, здесь Наглицкой! –
Нас вожатый упредил.-
Он укусит вас, не близко!…»
Я с боязнью отступил.
 
 
6
 
 
Пред безумцем, на амвоне –
Кавалерских связка лент,
Просьбица о пенсионе,
Святцы, список всех аренд,
Дач, лесов, земель казенных
И записка о долгах.
В размышленьях столь духовных
Изливал он яд в словах.
 
 
7
 
 
«Горе! Добрый царь на троне,
Вер терпимость, пыток нет!…
Ах, зачем не при Нероне
Я рожден на белый свет!
Благотворный бы представил
Инквизиции проект;
При себе бы сечь заставил
Философов разных сект.
 
 
8
 
 
Я, как дьявол, ненавижу Бога,
ближних и царя;
Зло им сделать – сплю и вижу
В честь Христова алтаря!
Я за деньги – христианин,
Я за орден – мартинист,
Я за землю – мусульманин,
За аренду – атеист!»
 
 
9
 
 
Други,– признаюсь, из кельи,
Уши я зажав, бежал…
Рядом с ней на новоселье
Злунич бегло бормотал:
«Вижу бесов пред собою,
От ученья сгибнул свет,
Этой тьме Невтон виною
И безбожник Боссюэт».
 
 
10
 
 
Полный бешеной отваги,
Доморощенный Омар
Книги драл, бросал бумаги
В печку на пылавший жар.
Но кто, сей скелет исчахший,
Из чулана кажет нос?
То за глупость пострадавший
Ханжецов… Чу, вздор понес!
 
 
11
 
 
«Хочешь мельницу построить,
Пушку слить, палаты скласть,
Силу пороха удвоить,
От громов храм божий спасть,
Справить сломанную ногу,
С глаз слепого бельмы снять –
Не учась, молися богу,
И пошлет он благодать!
 
 
12
 
 
К смирненькой своей овечке
Принесет чертеж, размер,
Пробу пороху в мешочке.
Благодати я пример!
Хоть без книжного ученья
И псалтырь один читал,
А директор просвещенья,
¹ Й с звездою генерал!»
 
 
13
 
 
Слыша речь сию невежды,
Сумасброда я жалел
И малейшия надежды
К излеченью не имел.
Наш Пустёлин недалеко
Там, в чулане, заседал
И, горе возведши око,
Исповедь свою читал|
 
 
14
 
 
«Как, меня лишать свободы
И сажать в безумный дом?
Я подлец уже с природы,
Сорок лет хожу глупцом,
И Наглицкий вечно мною,
Как тряпицей черной, трет;
Как кривою кочергою,
Загребает или бьет!»
 
 
15
 
 
«Ба! Зачем здесь князь Пытнирский?
Крокодил, а с виду тих!
Это что?» – «Устав алжирский
О печатании книг!»
Вкруг него кнуты, батоги
И Трусовский – ноздри рвать…
Я – скорей давай бог ноги!
Здесь не Место рассуждать.
 
 
16
 
 
«Что за страшных двух соседов
У стены ты приковал?»
«Это пара людоедов!-
Надзиратель отвечал.-
Вельзевуловы обноски,
Их давно бы истребить,
Да они как черви – плоски:
Трудно их и раздавить!»
 
 
17
 
 
Я дрожащими шагами
Через залу перешел
И увидел над дверями
Очень четко: «Сей отдел
Прозаистам и поэтам,
Журналистам, авторам;
Не по чину, не по. летам
Здесь места – по нумерам».
 
 
18
 
 
Двери настежь надзиратель
Отворя, мне говорит:
«Нумер первый, ваш приятель
Каченовский здесь сидит.
Букву Э на эшафоте
С торжеством и лики жжет;
Ум его всегда в работе:
По крюкам стихи поет;
 
 
19
 
 
То кавыки созерцает,
То, обнюхивая, гниль
Духу роз предпочитает;
То сметает с книжек пыль
И, в восторге восклицая,
Набивает ею, рот:
«Сор славянский! пыль родная!
Слаще ты, чем мед из сот!»
 
 
20
 
 
Вот на розовой цепочке
Спичка Шаликов, в слезах,
Разрумяненный, в веночке,
В ярко-планшевых чулках,
Прижимает веник страстно,
Ищет граций здешних мест
И, мяуча сладострастно,
Размазню без масла ест.
 
 
21
 
 
Нумер третий: на лежанке
Истый Глинка восседит;
Перед ним дух русский в склянке
Неоткупорен стоит.
«Книга Кормчая» отверста,
А уста отворены,
Сложены десной два перста,
Очи вверх устремлены.
 
 
22
 
 
«О Расин! откуда слава?
Я тебя, дружка, поймал
Из российского «Стоглава»
«Федру» ты свою украл.
Чувств возвышенных сиянье,
Выражений красота,
В «Андромахе» – подражанье
«Погребению кота».
 
 
23
 
 
«Ты ль, Хлыстов? – к нему вошедши,
Вскрикнул я.– Тебе ль здесь быть?
Ты дурак, не сумасшедший,
Не с чего, тебе сходить!»
«В Буало я смысл добавил,
Лафонтена я убил,
А Расина переправил!» -
Быстро он проговорил.
 
 
24
 
 
И читать мне начал оду…
Я искусно ускользнул
От мучителя; но в воду
Прямо из огня юркнул.
Здесь старик, с лицом печальным,
Букв славянских красоту –
Мажет золотом сусальным
Пресловутую фиту.
 
 
25
 
 
И на мебели повсюду
Коронованное кси,
Староверских книжек груду
И в окладе ик и пси,
Том, в сафьян переплетенный,
Тредьяковского стихов
Я увидел, изумленный,-
И узнал, что то Шишков.
 
 
26
 
 
Вот Сладковский. Восклицает
«Се, се россы! Се сам Петр!
Се со всех сторон зияет
Молния из тучных недр!
И чрез Ворсклу, при преправе,
Градов на суше творец
С драгостью пошел ко славе,
А поэме сей – конец!»
 
 
27
 
 
Вот Жуковский! В саван длинный
Скутан, лапочки крестом,
Ноги вытянувши чинно,
Черта дразнит языком.
Видеть ведьму вображает:
То глазком ей подмигнет,
То кадит, и отпевает,
И трезвонит, и ревет.
 
 
28
 
 
Вот Картузов! Он зубами
Бюст грызет Карамзина;
Пена с уст течет ручьями,
Кровью грудь обагрена!
И напрасно мрамор гложет,
Только время тратит в том,-
Он вредить ему не может
Ни зубами, ни дером!
 
 
29
 
 
Но Станевич, в отдаленье
Усмотрев, что это я,
Возопил в остервененье:
«Мир! Потомство! за меня
Злому критику отмстите,
Мой из бронзы вылив лик,
Монумент соорудите:
Я велик, велик, велик!»
 
 
30
 
 
Чудо! Под окном на ветке
Крошка Батюшков висит
В светлой проволочной клетке;
В баночку с водой глядит
И поет он сладкогласно:
«Тих, спокоен сверху вид,
Но спустись на дно – ужасный
Крокодил на нем лежит».
 
 
31
 
 
Вот Измайлов! Автор басен,
Рассуждений, эпиграмм,
Он пищит мне; «Я согласен, -
Я писатель не для дам:
Мой предмет – носы с прыщами,
– Ходим с музою в трактир
Водку пить, есть лук с сельдями –
Мир квартальных есть мой мир».
 
 
32
 
 
Вот Плутов – нахал в натуре,_:
Из чужих лоскутьев сшит.
Он – цыган в литературе,
А в торговле книжной – жид.
Вспоминая о прошедшем,
Я дивился лишь тому,
Что зачем он в сумасшедшем,
Не в смирительном дому?
 
 
33
 
 
Тут кто? «Плутова собака
Забежала вместе с ним».
Так, Флюгарин-забияка
С рыльцем мосичьим своим,
С саблей в петле… «А французской
Крест ужель надеть забыл?
Ведь его ты кровью русской
И предательством купил!»
 
 
34
 
 
«Что ж он делает здесь?»-
«Лает, Брызжет пеною с брылей,
Мечется, рычит, кусает
И домашних и друзей».
«Да на чем он стал помешан?»
«Совесть ум свихнула в нем?
Все боится быть повешен
Или высечен кнутом!»
 
 
35
 
 
Вот в передней раб-писатель
Каразин-хамелеон!
Филантроп, законодатель.
Взглянем: что марает он?
Песнь свободе, деспотизму,
Брань и лесть властям земным,
Гимн хвалебный атеизму
И акафист всем святым.
 
 
36
 
 
Вот Грузинцев! Он в короне
И в сандалиях, как царь;
Горд в мишурном он хитоне,
Держит греческий букварь.
«Верно, ваши сочиненья?» -
Скромно сделал я вопрос.
«Нет, Софокловы творенья!» –
Отвечал он, вздернув нос.
 
 
37
 
 
Я бегом без дальних сборов…
«Вот еще!» – сказали мне.
Я взглянул. Максим Невзоров
Углем пишет на стене:
«Если б, как стихи Вольтера,
Христианский мой журнал
Расходился. Горе! вера,
Я тебя бы доконал!»
 
 
38
 
 
От досады и от смеху
Утомлен, я вон спешил
Горькую прервать утеху;
Но смотритель доложила
«Ради вы или не ради,
Но указ уж получен;
Вам нельзя отсель ни пяди!»
И указ тотчас прочтен;
 
 
39
 
 
«Тот Воейков, что бранился,
С Гречем в подлый бой вступал,
Что с Булгариным возился
И себя тем замарал,-
Должен быть, как сумасбродный,
Сам посажен в Желтый Дом.
Голову обрить сегодни
И тереть почаще льдом!»
 
 
40
 
 
Выслушав, я ужаснулся,
Хлад по жилам пробежал,
И, проснувшись, не очнулся
И не верил сам, что спал.
Други, вашего совету!
Без него я не решусь;
Не писать – не жить поэту,
А писать начать – боюсь!
 

_1814-1830

Д. ДАВЫДОВ

ГОЛОВА И НОГИ

 
Уставши бегать ежедневно
По грязи, по песку, по жесткой мостовой.
Однажды Ноги очень гневно
Разговорились с Головой:
«За что мы у тебя под властию такой,
Что целый век должны тебе одной повиноваться;
Днем, ночью, осенью, весной,
Лишь вздумалось тебе, изволь бежать, таскаться
Туда, сюда, куда велишь;
А к этому еще, окутавши чулками,
Ботфортами да башмаками,
Ты нас, как ссылочных невольников, моришь
И, сидя наверху, лишь хлопаешь глазами,
Покойно судишь, говоришь
О свете, о людях, о моде,
О тихой иль дурной погоде;
Частенько на наш счет себя ты веселишь
Насмешкой, колкими словами,-
И, словом, бедными Ногами,.
Как шашками, вертишь»-
«Молчите, дерзкие,– им Голова сказала,-
Иль силою я вас заставлю замолчать!…
Как смеете вы бунтовать,
Когда природой нам дано повелевать?»
«Все это хорошо, пусть ты б повелевала,-
По крайней мере, нас повсюду б не швыряла,
А прихоти твои нельзя нам исполнять;
Да, между нами ведь признаться,
Коль ты имеешь право управлять,
Так мы имеем право спотыкаться
И можем иногда, споткнувшись – как же быть,-
Твое Величество об камень расшибить».
Смысл этой басни всякий знает…
Но должно – тс! – молчать: дурак – кто все болтает.
 

₁₈₀₃

БУРЦОВУ. ПРИЗЫВАНИЕ НА ПУНШ

 
Бурцов, ёра, забияка,
Собутыльник дорогой!
Ради бога и… арака
Посети домишко мой!
В нем нет нищих у порогу,
В нем нет зеркал, ваз, картин.
И хозяин, слава богу,
Не великий господин.
Он гусар и не пускает
Мишурою пыль в глаза;
У него, брат, заменяет
Все диваны куль овса.
Нет курильниц, может статься,
Зато трубка с табаком;
Нет картин, да заменятся
Ташкой с царским вензелем!
Вместо зеркала сияет
Ясной сабли полоса:
Он по ней лишь поправляет
Два любезные уса.
А наместо ваз прекрасных,
Беломраморных, больших,
На столе стоят ужасных
Пять стаканов пуншевых!
Они полны, уверяю,
В них сокрыт небесный жар.
Приезжай, я ожидаю,
Докажи, что ты гусар.
 

БУРЦОВУ

 
В дымном поле, на биваке
У пылающих огней,
В благодетельном араке
Зрю спасителя людей.
Собирайся в круговую,
Православный весь причет!
Подавай лохань златую,
Где веселие живет!
Наливай обширны чаши
В шуме радостных речей,
Как пивали предки наши
Среди копий и мечей.
Бурцов, ты гусар гусаров!
Ты на ухарском коне
Жесточайший из угаров
И наездник на войне!
Стукнем чашу с чашей дружно!
Нынче пить еще досужно;
Завтра трубы затрубят,
Завтра-громы загремят.
Выпьем же и поклянемся,
Что проклятью предаемся,
Если мы когда-нибудь
Шаг уступим, побледнеем,
Пожалеем нашу грудь
И в несчастье оробеем;
Если мы когда дадим
Левый бок на фланкировке,
Или лошадь осадим,
Или миленькой плутовке
Даром сердце подарим!
Пусть не сабельным ударом
Пресечется жизнь моя!
Пусть я буду генералом,
Каких много видел я!
Пусть среди кровавых боев
Буду бледен, боязлив,
А в собрании героев
Остр, отважен, говорлив!
Пусть мой ус, краса природы,
Черно-бурый, в завитках,
Иссечется в юны годы
 

 
И исчезнет, яко прах!
Пусть фортуна для досады,
К умножению всех бед,
Даст мне чин за вахтпарады
И «Георгья» за совет!
Пусть… Но чу! гулять не время!
К коням, брат, и ногу в стремя,
Саблю вон – ив сечу! Вот
Пир иной нам бог дает,
Пир задорней, удалее,
И шумней, и веселее…
Ну-тка, кивер набекрень,
И – ура! Счастливый день!
 

₁₈₀₄

ГУСАРСКИЙ ПИР

 
Ради бога, трубку дай!
Ставь бутылки перед нами,
Всех наездников сзывай
С закрученными усами!
Чтобы хором здесь гремел
Эскадрой гусар летучих,
Чтоб до неба возлетел
Я на их руках могучих;
Чтобы стены от ура
И тряслись и трепетали!…
Лучше б в поле закричали…
Но другие горло драли:
«И до нас придет пора!»
Бурцов, брат, что за раздолье!
Пунш жестокий!… Хор гремит!
Бурцов, пью твое здоровье:
Будь, гусар, век пьян и сыт!
Понтируй, как понтируешь,
Фланкируй, как фланкируешь;
В мирных днях не унывай
И в боях качай-валяй!
Жизнь летит: не осрамися,
Не проспи ее полет,
Пей, люби да веселися! -
Вот мой дружеский совет.
 

₁₈₀₄

В АЛЬБОМ

 
На вьюке, в тороках, цевницу я таскаю,
Она и под локтем, она под головой;
Меж конских ног позабываю,
В пыли, на влаге дождевой…
Так мне ли ударять в разлаженные струны
И петь любовь, луну, кусты душистых роз?
Пусть загремят войны перуны,
Я в этой песне виртуоз!
 

₁₈₁₁

ПЕСНЯ

 
Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской!
Сабля, водка, конь гусарской,
С вами век мне золотой!
Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской!
За тебя на черта рад,
Наша матушка-Россия!
Пусть французишки гнилые
К нам пожалуют назад!
За тебя на черта рад,
Наша матушка-Россия!
Станем, братцы, вечно жить
Вкруг огней, под шалашами,
Днем – рубиться молодцами,
Вечерком – горелку пить!
Станем, братцы, вечно жить
Вкруг огней, под шалашами!
О, как страшно смерть встречать
На постеле господином,
Ждать конца под балдахином
И всечасно умирать!
О, как страшно смерть встречать
На постеле господином!
То ли дело средь мечей!
Там о славе лишь мечтаешь,
Смерти в когти попадаешь
И не думая о ней!
То ли дело средь мечей:
Там о славе лишь мечтаешь!
Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской!
Сабля, водка, конь гусарской,
С вами век мне золотой!
Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской!
 

₁₈₁₅