Текст книги "Возмездие (СИ)"

Автор книги: Август Кельвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

– Ты у меня не возмущайся! – Угрожал он, – платить будешь, как все… Иначе беги отсюда, сопляк. – И парни ушли. А Окказ долго еще ощущал эту тянущуюся, ломящую боль над глазом, всякий раз, когда закрывал его. И вспоминал о своей беспомощности, вспоминал о своем стыде.

Однако, вечером он снова стал весел. Лейла, заметив красноту над глазом, легонько коснулась своими пальчиками брови, приговаривая «бедненький». И выслушала понимающе рассказ о случившимся, и жалела его, и была с ним нежна. А когда Окказ договорил, она объяснила ему, что с этими бандитами опасно ссориться… Им все отдают деньги, и никто не знает, что они делают с ними… Но все этих парней боятся – это злые, злые люди. А затем снова были танцы и общение в беседке. И тот день закончился для Окказа большим погружением в непонятное для него самого чувство к Лейле, и полным отсутствием мыслей о Боге, и о своем призвании.

Выходным днем считался в городе Коф каждый одиннадцатый день. Следующий день был как раз выходным. Окказ искал повода снова быть с Лейлой, и нашел его лишь к вечеру, явившись к началу танцев. Она казалась ему воплощением утешения и надежды, лучиком света во тьме, источником радости в дикой пустыне отчаяния.

Лейла же вечерами плакала, когда оставалась одна, а днем обыкновенно была весела, особенно мило улыбалась она Окказу. Дело в том, что Лейла имела одну сокровенную цель, ради которой шла на поступки, губящие ее нравственность и совесть. И были у нее серьезные основания для этого, хоть и не снимающие ответственность с Лейлы, но все же частично объясняющие эти поступки.

Лейла попала в сиротский дом когда ей было пятнадцать. Ее отца лишили родительских прав, а мать спилась и встретила свою смерть во время одной из пьянок. Так Лейла оказалась в сиротском доме, где ее тут же определили в блок под опеку весьма уважаемого педагога – Григора Булно. Это был очень образованный и хладнокровный человек, весьма приятной наружности. Григор еще с университета взял за правило – во всяком месте, где бы он ни оказался, во всем захватывать до возможной для того степени власть, и везде в этих местах завоевывать к себе всеобщее уважение. Так он поступил и в сиротском доме, куда его по окончанию учебы определили ответственным педагогом. Был так же Григор родом из влиятельной богатой семьи Булно, имевшей огромное влияние в городах Коф и Амария. Григор твердо и неотступно следуя своему правилу в течение двух лет заслужил репутацию человека-слова, человека-гения. И потому, как только такая возможность представилась, директор (глава сиротского дома), женщина в возрасте, с которой Григор вошел в чересчур близкие отношения, назначила его ответственным за блок из двухсот комнат педагогом. Соответственно под его ответственность подпали двести подростков, половиной из которых были девочки.

Поддерживая ту близкую и взаимовыгодную связь с пожилой директрисой, Григор принялся утверждать свою власть над сиротами. А когда разными способами, – и наказаниями, и поощрения, – он этого добился, тогда начал пожинать плоды своих трудов, пользоваться своей властью. И главным его занятием стало растление пятнадцатилетних девочек. Он выбирал себе кого-то, некоторое время наблюдал за ней, затем беседовал с ней наедине, совращая ее обещаниями комфорта и благополучия, если же девочка не соглашалась, он угрожал ей. В результате около тридцати самых красивых девочек блока были им совращены и регулярно спали с ним.

Лейла, попав в сиротский дом, была определена в блок Григора. Ее красота, ее свежесть не могли остаться без внимания Григора. Однако Лейла соблазнителю не поддавалась, не смотря даже на то, что ее ровесницы, будучи сами совращены, и ее подталкивали к тому. Лейла не сдавалась. Жизнь ее в сиротском доме превратилась в ад. Лейла однако никак не сдавалась, она рыдала ночами в одиночестве, она всячески противилась Григору. Дошло до того, что она доложила директрисе об этих всех нападках на нее со стороны ответственного педагога. И когда ее с Григором пригласили в кабинет директрисы, она обрадовалась невероятно, ожидая освобождения. И каково же было ее удивление, когда директриса – эта пожилая женщина, вся уже седая – строго, со властью, велела ей отдаться Григору…

Такую разочарованную во всем и разбитую Григор наконец совратил. Лейла же после этого практически перестала говорить и улыбаться, этот стыд и позор, это ощущение полной беспомощности так ее съедало изнутри, что она практически каждый вечер решалась на самоубийство. Сначала встала на край балкона, всхлипывая и не решаясь прыгнуть. Затем хотела вешаться, резаться… Но так и не решилась, а лишь без слез уже рыдала, бывало, прямо в одежде заперевшись в душевой кабине и встав под струю холодной воды. Затем, дрожа она добиралась до своей мягкой постели и ложилась, и долго не могла уснуть, мучимая воспоминаниями ужаса жизни до сиротского дома, и после. А когда все же засыпала, часто видела сны, от которых, вздрагивая, просыпалась.

Со временем Григор о ней как бы позабыл, довольствуясь связью с новенькой молодой учительницей, которую назначили ему в помощники. Лейла же, движимая ненавистью, дыша злобой и презрением к Григору, разработала план, который к знакомству с Окказом воплощала уже более двух лет.

План ее состоял в следующем: ей необходимо было забеременеть, чтобы ее с сиротского дома выписали, и оформили бы на нее квартиру и обеспечили бы гражданством. Это было законно, ибо существовал в городе древний закон, согласно которому девушки сироты, если имели ребенка в себе и собирались родить его, автоматически получали городское гражданство и как следствие недвижимое имущество – то есть квартиру в городе. Под закон подпадали все девочки-сироты с 15 лет. Сначала предполагалась беременность в браке, но позже, с развращением города, расширилось и действие закона. Так что Лейла теперь могла получить квартиру и гражданство, если бы смогла забеременеть.

Родив и получив полноценное гражданство Лейла намеревалась, как сама она называла это в себе «Казнить Григора руками правительства». Где-то там, в большом и мало читаемом списке законов было указано, что растление малолетних карается смертной казнью. Далее Лейла собиралась подать на Григора в суд и выиграть процесс.

С того самого момента, как внимание Григора сконцентрировалось на молодой учительнице, Лейла приступила к воплощению своего плана. Она собрала видео свидетельства в виде признаний девочек о том, что над ними было совершено надругание. Она сама вошла к Григору, соблазнив его, и устроив все так, что в результате имела видеозапись, которая с одной стороны разбивала ей сердце, с другой вселяла надежду на успех в воплощении плана.

Никто не подозревал, да и не мог подозревать об этом ее плане. Окказ же совершенно потерял контроль над собой, у него как будто произошло раздвоение в личности: одна часть все еще напоминала ему о Боге, и о его призвании, другая же имела одного бога – Лейлу. Эта-то часть идеализировала ее образ, приписывая ей черты совершенства во всех отношениях: телесных и духовных.

Таким образом события стали развиваться. На звонки Игуса и Алима Окказ стал отвечать реже, или даже вовсе игнорировать. А если отвечал, то говорил мало, сухо и холодно, имея отговоркой своей якобы существующую необходимость срочно куда-то идти и что-то делать. Лейла все делала для того, чтобы влюбить в себя Окказа и сделать с ним то, для чего он был ей нужен. Через несколько дней после выходного, она подговорила своих друзей и подруг, чтобы они оставили их с Окказом одних в беседке. В тот вечер она открывала ему свое сердце, рассказывала что-то о своем детстве, причем в таком духе говорила, что Окказу пришлось ее пожалеть. А когда они направились по дорожке среди деревьев к лифту, чтобы спуститься на свой уровень, она, изобразив смущение и стыд, поцеловала его в щеку и убежала. Окказ тем вечером совершенно о всех горестях забыл, в нем окончательно утвердился идолопоклонник.

Еще через день Лейла совершила следующий шаг. Снова подговорив подруг и друзей, она осталась с Окказом в беседке наедине. И снова что-то рассказывала, что-то трогательное о ней самой, а затем, когда наступила минуту молчания, она вздрогнула, сказала: «Холодно», в ожидании глядя на Окказа, который тут же обнял ее, чтобы согреть.

Еще через два дня свершилось то, к чему так стремилась Лейла, и чего не предвидел Окказ. Он испытал еще одну битву двух личностей внутри себя непосредственно перед падением своим. Но идолопоклонник победил, ибо был поддерживаем той самой низменной животной похотью, которую Окказ ранее так презирал в других. Он противился, он боролся с самим собой, но собственное тело ему не подчинялось и он покорно последовал за Лейлой в свою комнатку, держа ее за руку. И как вола ведут на убой, так и он был ею ведом. Это решение, выбор был сделан, Окказ добровольно шел, добровольно смотрел в ее глаза – он пал по своей собственной воле, и падение его свершилось задолго до того вечера.

XII

Дверь захлопнулась: Лейла ушла. Вопреки всем своим ожиданиям Окказ чувствовал себя отвратительно, так, как никогда ранее себя не осознавал. Битва в нем разгорелась с новой силой и приняла совершенно неожиданный для него оборот. Та его часть, что еще хоть как-то помнила о Боге, внезапно восстала из праха, в который была втоптана. И словно громыхая звучал в нем вопрос: «Окказ, что ты сделал?». Ему вдруг стало так мерзко все то, о чем он в последние дни думал. А голос все громыхал в нем. От него пытаясь избавиться Окказ закрылся в душевой кабине и включил душ, вывернув ручки крана до предела. Но голос не уходил. Положение его усугублялось тем, что ему стало казаться будто за ним кто-то наблюдает.

Окказ все еще находился под впечатлением от произошедшего. Он подумал, что это все – и голоса, и страх, и мысль о том, что кто-то на него смотрит – лишь последствия того невероятного счастья, какое они имели в эти минуты с Лейлой. Он сказал сам себе: «Пойду-ка слетаю на крышу, в сад, сейчас там никого, подышу свежим воздухом». Он и не заметил в сгущающейся полутьме тучи над городом. Чтобы совершить эту прогулку незаметно для всех, Окказ решил лететь к крыше, а не идти коридорами. Он вылетел с балкона своего и направился вверх, вдоль купола, летя меж балконов так близко к нему, что иногда даже касался рукой холодного каменного покрытия.

Взлетев к саду, он приземлился на полянке, окруженной деревцами и с выстроенной в середине ее деревянной беседкой, с четырех углов которой освещали тускло местность вокруг четыре фонаря. Окказ медленно прогуливался вокруг беседки. Он думал, размышлял. И в конце концов решил для себя, что он раньше был к другим несправедлив, и что надобно им с Лейлой чаще иметь это «счастье».

По небу разнесся грохот, большие тяжелые капли упали на город, вслед за ними еще, и еще – начался дождь. Окказ укрылся в беседке от него и слышал, как дождь барабанит по крыше.

Внезапно сердце его объял великий страх, подобный тому, что был в нем в ночь, когда Бог говорил к нему. Сердце Окказа потяжелело и стало словно камень, каждый удар его причинял Окказу невыносимую боль. И билось сердце все быстрее, быстрее, быстрее! Ноги его ослабли и он пал на колени, дыхание его сбилось, так что он с трудом дышал, жадно вдыхая воздух, всего его пронзила ужасная боль. Окказ закрыл глаза от боли и медленно выполз из под крыши, ожидая что дождь своей свежестью, быть может, облегчит его страдания. И вот услышал он знакомый голос, и открыл глаза.

– Окказ, сын Иага и Наа. – Обратился к нему мучина, стоявший перед ним. Одежды его сияли, длинные волосы были белы как свет, глаза его излучали свет и весь он сиял. И невозможно было Окказу на него смотреть. И каждое слово его, словно пронзало Окказу сердце холодным острым клинком. – Что ты сделал, Окказ? – Медленно спросил мужчина, – разве это я велел делать тебе?

– Кто ты? – С трудом, с болью спросил Окказ, не смея смотреть мужчине в лицо.

– Я Ветхий Днями, я Тот, Кто велел тебе исполнять вою Мою. А ты творишь дела, ненавистные Мне, за эти-то дела я и уничтожу этот город и все города, подобные ему. – Сказав сие он замолчал. Наступила тишина, Окказ слышал лишь дождь, барабанящий о крышу беседки и свое собственное дыхание. В нем что-то происходило, назревал какой-то переворот. И через несколько минут Окказ, вдруг, разрыдался, осознав всю порочность своего сердца, сравнив его с каким-то неизвестным ему, но очевидным законом, возникшим в нем внезапно.

– Прости! – Возопил Окказ, – О, прости! – Рыдал он, – как же я мог? Как? Что за сила мною руководила? Что же я наделал? – Муж в светлых одеждах приблизился к Окказу, чье сердце было разорвано, чей дух был полностью сокрушен, чьи глаза изливали горько-сладкие слезы раскаяния.

– Твое дыхание – Мое, жизнь твоя – Моя. – И Он обнял Окказа, прижав его к груди Своей. – Теперь ты осознал, кто ты есть. Но Я дарю тебе прощение, Я даю тебе мир, Я даю тебе покой. Это Я был у тебя той ночью, Я был у тебя тогда, когда твой отец радовался твоему рождению, был с тобой когда ты рос, Я был рядом всегда – когда ты радовался и плакал. Я был с тобой всегда, и Я не оставлю тебя. И что сказал – исполню! Не бойся, Окказ. Ты – Мой. Куда скажу тебе пойдешь, и что велю тебе, будешь говорить. Однако, – Муж сделал несколько шагов назад и Окказ ощутил как радостно ему слушать Его, видеть Его, и как бы он хотел вот так все время быть с Ним, и как легко, как радостно ему стало, – однако, грех убивает. Раз согрешив, будешь пожинать плоды. Что бы ни случилось, помни – Я рядом. И скоро Я приму тебя в Свои объятия навсегда. – И Ветхий днями исчез. А Окказ, вдруг, ощутил в себе силу, мудрость и решительность.

Дверь захлопнулась: Лейла вошла в свою комнату. Маленькое помещение тускло освещается ночным фонарем, висящим над кроватью.

Лейла всхлипывая садится на пол, спиной упершись в холодную деревянную дверь. Ей вдруг отчетливо и ярко вспомнился тот позор и та беспомощность, которые она постоянно пыталась в себе заглушить. И потом она от чего-то провела сравнение Григора с собой. И весь ее план показался ей таким глупым и таким подлым! И на что она шла? Она добровольно вступала во всевозможные связи, позор, являвшийся послевкусием этих связей, который так ненавидела, добровольно усиливала.

Ей вспомнился дом, отец, мать. И это еще больше усугубило ее положение. Она вспомнила мать, которая напившись, била ее, маленькую пятилетнюю, или семилетнюю. Вспомнилось ей, как однажды, мать повела ее в гости к своей подруге, а там, напившись, куда-то с подругой пропала на два дня, оставив шестилетнюю дочь одну, запертую в чужом доме. Затем Лейла вспомнила, как двоюродный брат старший предлагал ей, когда ей было уже двенадцать, обниматься раздевшись догола… Слезы потекли ручьями по милому, прекрасному личику Лейлы, которое, впрочем, исказилось от боли, вызываемой всеми этими воспоминаниями. Затем вспомнила Лейла, как отец ее, художник, пригласив друга художника, раздевал ее и ставил у стены на несколько часов, и рисовал. Лейла вздрогнула. Далее ей вспомнился Григор, директриса, а затем она ужаснулась от собственного своего поступка с Окказом. Вспомнила она, как двоюродный брат поил ее каким-то напитком, от которого она пьянела, а было ей тогда всего семь или восемь. Лейла не могла, и не хотела более ничего вспоминать. Она поднялась, всхлипывая. Она мучительно взглянула вверх, уже во всю рыдая, не находя себе утешения. «Пусто! Пусто! Все пусто!» – говорила она шепотом, чувствуя на губах соленый привкус.

– Бог! – обратилась она вдруг к Нему, глядя в потолок – Я Тебя ненавижу! Слышишь? Ненавижу! – Сказала она и разрыдалась хуже прежнего. – Ненавижу, – повторяла она шепотом, готовя себе приспособление для самоубийства. – За что? За что ты так со мной? Почему? Ненавижу! – продолжала она плача, готовя веревку, которую приготовила еще полтора года назад.

Утром, подруга ее, по обыкновению зашла перед завтраком к ней. Она обнаружила бездыханное, мертвое тело Лейлы…

XIII

Эта шокирующая новость быстро распространилась по сиротскому дому. Окказ той ночью спал прекрасно. Проснувшись, он первым делом вспоминал о произошедшем с ним накануне. Особенно приятно ему было вспоминать моменты его раскаяния ночью, и того мужа в светлых одеждах и Его объятия. Кроме того он, вдруг, осознал какое нежное, теплое чувство он испытывал теперь к Лейле. Им овладело желание сегодня же, тотчас, за завтраком просить прощения у нее, ему хотелось ей обо всем рассказать. Но он в то же время понимал, что Лейлы нет в списке избранных. Но этот раз он с горечью признал этот факт, совершенно никак не искажая его своими догадками и теориями. Однако, даже признав эту тяжкую истину, он не отменил своего решения непременно у нее просить прощения.

Слегка улыбаясь Окказ вошел в столовую и осмотрелся, не встретит ли Лейлу среди толпы? И почему многие так странно смотрят? Как будто сожалеют о чем-то. Вот подруга Лейлы, идет, может позовет его к ней? И почему она такая грустная?

– Что-то случилось? – Спросил Окказ ее и улыбнулся, слегка прищурился от яркого солнца, что проникло своими лучами внутрь. Блондинка тихо заплакала.

– Эй, ты чего? Что такое? – Спрашивал ее Окказ и держал за плечи. Осмотрелся. Вокруг собирается толпа. И все так смотрят, так печально. Почему вы так смотрите?

– Где Лейла? – спросил Окказ уже без улыбки. Словно заподозрил какую-то беду… – Где Лейла? С ней что-то случилось? Она заболела?

– Заболела?! – Вздрогнула блондинка и разрыдалась сильнее. – Она мертва!

– Что? – Окказ рассмеялся, – Ха, как мертва? Что за шутка такая? – Тишина, никто не отвечает, потому что это не шутка… Это смерть…

– Повесилась, ночью…

– Нет! Не может этого быть…Нет, нет! Я видел ее вечером…Она…Она не могла… Не могла. – Говорил Окказ все быстрее, голос его дрожал, слезы потекли по лицу. Блондинка крепко обняла его.

– Может, может… – Говорит, – она сделала это. Мы…Не знаем почему! Не знаем!

– Прочь! – Вскрикнул Окказ и оттолкнул ее. Лицо его напряглось, покраснело и он просто закричал. Проревел на одном дыхании и лицо его сильнее покраснело. Он присел. И блондинка тоже плакала, она попыталась утешить его, присела, обняла за плечо…Окказ оттолкнул ее и побежал прочь из столовой, побежал по коридору, задыхаясь на бегу, захлебываясь солеными слезами.

– Эй, потише! – У комнаты его ждали двое. – Где наши деньги? – Спросил один из них и усмехнулся. – Мы ждем!

– Что с тобой, чувак? – спросил другой, – Ты что-то раскис весь. – Рассмеялись. Этот хохот вонзился в сердце Окказу, словно холодный острый клинок. Он словно упал со скалы… Сжал кулаки до боли. Удар, второй. Один лежит, другой бежит. Тот, что бежит, матерится, угрожает. Окказ бьет второго ногой, и еще, и еще, и вопит! Парень вскочил, толкнул Окказа в стену и побежал прочь по коридору. Окказ врезался в стену и медленно спустился сна пол. Он все также плакал.

Вскочил, и с разбегу вылетел через балкон. Будто бы упал в объятия солнечного дня. Но радости нет… Одна лишь печаль и боль.

Окказ взлетел высоко, как никогда еще не взлетал. Холодно. Ветер пробирает до костей, будто кто-то одевает в мороз. Ничего не слышно кроме ветра и ничего не чувствуешь, кроме холода. Окказ замер в таком положении высоко над землей. А под ним далеко внизу завис над морем город. Отсюда он кажется просто маленьким кругом. Это великое море! Лес, гора вдали! И маленький город… Город, полный боли, разврата и нечистоты… Город, полный смерти…

XIV

Дверь отворила Ария, но лицо ее было мрачным и взгляд унылым. Это так смутило Окказа, что он даже решился уже развернуться и убраться прочь. Но знакомый мужской голос нежно позвал его внутрь. Игус стоял у двери, Окказ вошел и встал перед ним, взгляд потупив. Игус обнял его и пригласил пройти в кабинет.

– От чего Ария такая печальная? – Спросил Окказ Игуса.

– От того, что Гая скончалась на днях…

– Я… Очень сочувствую… – Сказал Окказ и снова потупил взгляд. И думал о том, что как-то страшно стало жить, ибо смерть окружила его со всех сторон, и узами его окутала, неужели и его час близок?

– Все хорошо, сынок. – Нежно отвечал Игус. – Скажи лучше как ты? Что ты пропал?

Окказ сел в кресло по приглашению Игуса и рассказал ему все, что пережил за последнее время, и особенно слезно он говорил о Лейле, и особенно возвышенно говорил о его последней встрече с Ветхим днями. Игус выслушал все, утешая Окказа там, где нужно, и восхищаясь с ним этим чудесным явлением. Договорив, Окказ умолк и погрузился в размышления обо все случившемся.

– Я думаю, что я уйду оттуда… – Сказал он Игусу немного погодя.

– Из сиротского дома?

– Да, оттуда…

– Двери моего дома открыты для тебя, Окказ.

– Но ведь это преступление…

– Да, я знаю… Но я готов всех избранных приютить, если такова моя задача. Послушай, если бы все это было обычным делом… Если бы все это было чем-то обыденным. Но то, что происходит невероятно! Это удивительно! Это чудо! Твоё предназначение сделать то, к чему ты призван. Окказ, пришло время оторваться от старой жизни… Или как ты думал все это будет происходить? Этот город падет, все его жители погибнут… А мы должны собраться вместе, мы должны идти дальше. Потому, Окказ, делай что должен делать, а я готов принять в этом доме всех избранных. Мой дом – их дом.

– Но как, Игус, как мне делать то, что я должен?

– Ты говорил о какой-то мудрости и силе, которую почувствовал прошлой ночью?

– Да.

– Где же они сейчас?

– Они и сейчас во мне…

– Тогда действуй, просто иди вперед не смотря ни на что!

– Мое дело делать дело.

– Именно.

– Мне нужно забрать некоторые вещи из сиротского дома, оповестите Алима о том, что мы должны сегодня вечером встретиться здесь, чтобы обсудить наш план действий.

– Хорошо, я сделаю это.

XV

Приземлился Окказ на крыше сиротского дома, в саду, окрашенном теплым солнечным светом вечернем, в саду, что возвышался над холодным серым куполом. На небольшой лужайке, практически возле самого лифта, ведущего в купол из сада, сидела девочка лет 10 и читала книгу. Одета она была в розовое платье, в розовую кофточку. Ее светлые-светлые волосы аккуратно убраны, а прекрасное детское личико напряжено, она внимательно всматривалась в каждую строчку. Окказ медленно подошел к ней, руки в карманах. Что-то привлекло его внимание в ней, она сидела на траве спиной к нему. Вдруг, испуганно осмотрелась, сначала как бы не замечая Окказа.

– А где все? – испуганно спросила она Окказа.

– Я не знаю… – Растерялся Окказ, – кто все?

– Моя группа, – сказала она.

– Я не знаю… – Признался Окказ. Он был удивлен тем, сколько боли обнаружил в ее глазах, когда посмотрел в них, в эти большие голубые глаза. И боль эта была будто бы близка ему, она была чем-то родным, чем-то таким знакомым!

– А как тебя зовут? – Спросила его девочка.

– Окказ, – ответил ей Окказ присев. – А тебя?

– А меня Кара… – Не успела она назвать своего имени, как Окказ ощутил жуткую боль в руке, что-то подобное жжению. Он посмотрел на руку, на список и увидел там имя: Кара.

– Кара! – Воскликнул он радостно, посмотрел в небо и сердце его наполнилось надеждой. – Кара! – повторил он и обнял ее крепко. А Кара даже не противилась, она как будто бы ожидала этого.

– А почему ты так радуешься? – спросила она его, освободившись от объятий.

– Потому что… Потому что ты – особенная, Кара! – Ответил ей Окказ. – Видишь ли, Бог послал меня спасти тебя.

– Спасти?

– Да, да!

– От чего?

– От смерти, Кара. – Услышав слово «смерть» Кара смутилась, лицо ее изменилось, застыло в выражении страха.

– Не бойся, Кара. – Утешал ее Окказ, увидев, что она испугалась. Кара повернулась и побрела в сторону лифта.

– Постой, подожди, Кара. – Окказ последовал за ней. Он опередил ее и встал перед ней. Она остановилась, но в глаза ему не смотрела, а потупила взгляд. – Не бойся. – Он пытался узнать в чем причина такого резкого изменения настроения, но не мог. Он испытал даже некоторую горечь от того, что не мог поговорить с ней.

– Ладно, беги к себе. Ты же пятый класс? – спросил он ее. Та молча кивнула. Я найду тебя завтра, хорошо? – Кара помотала головой, выражая несогласие.

– А что же?

– Не уходи… – Дрожащим голосом просила она.

– Почему?

– Потому что завтра меня уже заберут отсюда в другой город.

– Ты это точно знаешь? – Кара кивнула.

– Хорошо, я не уйду.

– Моя мама ушла… – Грустно проговорила Кара в пол голоса, – мой папа ушел…

– Я не уйду.

– Я молилась Богу, чтобы Он помог мне. – Призналась Кара.

– И Он поможет тебе, только верь Ему. – Окказ обнял ее крепко, а Кара обняла его. И чувствовал Окказ как крепко сжимает она его своими ручками, словно бы пытаясь укрыться в нем от этого злого полного смерти и тьмы мира.

Солнце уже исчезло где-то вдали, оно спустилось за горизонт, озаряя последними лучами своими темную холодную землю и город. Дверь лифта открылась, из него вышла женщина лет тридцати.

– Кара! Вот ты где! – воскликнула она. – Вы нашли ее, а то мы потеряли ее… – сказала она Окказу, как бы извиняясь. – Ну все, пойдем обратно, уже спать надо ложиться. – Кара испуганно посмотрела на нее и на Окказа, как бы своим взглядом говоря: «Не хочу, боюсь». Окказ успокоил ее, сказав, что обязательно зайдет к ней завтра. И женщина увела Кару в купол, крепко держа за руку, поблагодарив прежде Окказа. А Окказ так и стоял неподвижно и смотрел на них, и смотрел в испуганные глаза Кары, полные боли и отчаяния, несвойственных детям. Двери лифта закрылись.

XVI

На момент знакомства с Окказом Кара пробыла в сиротском доме уже месяц. Ей действительно десять. Мать ее умерла от рака, отец в тюрьме, лишен родительских прав. Кара была вторым ребенком в семье, был у нее когда-то старший брат. С этим-то ее братом и приключилась история, в результате которой она оказалась в сиротском доме.

Отец Кары в первые года своей женитьбы проявил себя как человек здравый и ответственный, но в то же время нежный и способный к страстной любви. Он много работал, умудряясь при этом быть мужем для своей супруги, мужчиной, за котором она хотела и желала следовать. Но супруга умерла, оставила ему сына и дочь.

Женщины и девушки, знавшие его и состоявшие с его семье в некоторых отношениях, злословили и сплетничали о нем, говорили и пророчествовали о скором его падении, о том, что он скорее всего сопьется, или уйдет из жизни. Они говорили: «Мужчины слабые… А вот женщины! Женщины могут все! Женщины выносливее, крепче, мудрее, ответственнее мужчин.» Так говорили, приводили в пример множество подруг знакомых их подруг, которые в одиночку кормили шестерых детей, в одиночку восстанавливали свои дома и свое положение после пожара или подобного бедствия. И все эти примеры служили для них и источником и иллюстрацией их вывода: «Женщины могут все, а мужчины слабые. И этот Карин отец не выдержит, бросит все и сопьется». Так они пророчествовали. Только вот, не смотря на все их «великолепные» и, безусловно, «мудрые» рассуждения, никто из них даже не подумал о том, что эти самые «всемогущие женщины» злословят и обсуждают «отсталого» и «слабого» мужчину, пережившего только что смерть самого дорогого человека и все силы вкладывающего в воспитание своих детей. Почти год отец Кары именно этим и занимался.

Затем в жизни его появилась женщина. Проблема была в том, что женщина эта – Лия – торговала своим телом, это была ее работа. Впрочем, отец Кары не знал об этом долгое время, и влюбился в нее так сильно, что стал совершенно безумным. Особенность же, свойственная Лии, в том состояла, что она была подобного рода женщиной по суждениям своим о мужчинах, что и те сплетницы, которые обсуждали отца Кары за его спиной. Но особенность эту, как и свою профессию, Лия долго скрывала, ибо была из тех женщин, что умеют на короткое время подделывать женственность. Лия стала для отца Кары богом и всей вселенной. Все его мысли стали о ней. Он даже в свою покойную жену не был так влюблен, как в нее. Он регулярно искал встречи с ней, приглашал на прогулки и ужины, а затем и завтраки. Лия же знала, как любого мужчину в себя влюбить – она во всем с ним соглашалась, была скромна, выказывала при этом взаимное к нему чувство.

Лия все больше занимала его времени и внимания, а сын и Кара реже стали видеться с отцом. Затем Лия применила последний в своем арсенале прием – она сделала его поклонником своего тела. И с тех самых пор все становилось только хуже в жизни девочки и ее брата.

Лия же своим подругам в публичном доме объясняла свою цель в отношениях с отцом Кары одним словом: «Забавно». А когда обыкновенное для него действие перестало быть забавным, а произошло это к концу девятого года жизни Кары, Лия, после очередного акта поклонения ее телу, потребовала от отца Кары для себя подарок. Только вот подарок этот состоял в совершенно безумном и аморальном поступке. Впрочем, отец Кары к тому времени столь переменился, сколь светлое небо ночью становится черным. Лия просила его, ради любви к ней, продать сына на органы одному ее постоянному клиенту. И отец Кары сделал это. Кара запомнила ту ночь, она помнила, как явившись после полуночи, отец увел ее брата куда-то и с тех пор она больше не видела его. Лия, велела ему явиться в публичный дом, пригласила к себе и этого постоянного клиента – богатого мужчину средних лет. Отец Кары хорошо запомнил тот вечер. Ту комнатку тускло освещаемую, ту большую мятую кровать, стоящего возле нее мужчину в белом костюме, и стоящую против нее Лию в своем наряде блудницы, двух массивных мужчин в черных костюмах, схвативших его сына, вопившего к отцу, и вкалывающих ему что-то. И в тот самый миг, когда игла вошла в нежную мягкую руку мальчика, Лия приблизилась к отцу Кары и поцеловала его. В его душе окончательно воцарилась тьма, и тьма ночи, в которой он был прежде полумрака той комнаты, казалась теперь ему светом.

Когда все это раскрылось, молодая женщина в больнице объяснила Каре, как то было позволительно, почему ее отец в тюрьме, а брат мертв, а так же что ей нужно переезжать в сиротский дом. Кара поняла и осознала немногое, но почувствовала абсолютно все. И потому в сиротском доме она каждый вечер незаметно для всех плакала.

А те самые друзья семьи в лице женщин злословящих отца Кары, узнав обо всем произошедшем, сказали: «Ну мы же говорили! Мужчины слабые. Нет… Слабые!».

XVII

Двери лифта закрылись. Марра к тому моменту уже вошла в квартиру, миновав небольшой коридор. И была она полна печали и уныния. Нарядно одета, волосы аккуратно убраны, но взгляд полон грусти. Все кругом считали, что у нее все прекрасно. Особенно же то, что за ней решился ухаживать такой знатный и образованный человек как Григор Булно. И тем вечером Марра собиралась отправиться в недельное путешествие в Амарию вместе с ним, к отцу Григора Гаргону. А грустной она была по нескольким причинам. Во-первых, потому что не давал ей покоя вопрос полетов, она все так же хотела летать, это было ее страстным желанием. Но летат не могла, потому страсть эта оборачивалась унынием. Во-вторых, потому что не желала отношений с Григором и поддерживала их только из-за воли родителей. Но отношения эти все же были и потому это нежелание оборачивалось печалью. Она собрала некоторые вещи и села в своей комнате, взяла скрипку и принялась наигрывать спокойную, но грустную мелодию. Вскоре прибыл Григор, мать приняла его как родного сына, так радовалась она тому, что такой влиятельный человек обратил внимание на ее дочь. Это было чем-то вроде лекарства для ее гордости, которая с возрастом имела все меньше оснований. А тут было чем гордиться – дочь красавица, жених знатный и влиятельный.