Текст книги "Мисс Исландия"

Автор книги: Аудур Олафсдоттир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

– А ты не хочешь поспать, Старкад?

– Что я могу написать? Солнце встает, солнце садится? Мне нечего сказать, Гекла.

Он вытирает глаза уголком наволочки.

– Я знаю о весне под снегом, о зеленой траве, о жизни, я знаю о смерти. Но мне не дано добавить миру красоты. Я не способен к созиданию.

Он трясет головой.

– Меня никогда не издадут в кожаном переплете.

После краткой паузы он вдруг говорит:

– Теперь, когда Одина нет, мы могли бы, наверное, есть не только пикшу. Ты умеешь делать мясо в карри? Мама иногда готовит.

Когда поэт засыпает, я сажусь и пишу: слова не достигают берега.

Спасибо, что прислали мне роман на рассмотрение

– Так вы с запада?

– Да.

– Из тех же мест, что и Стейн? Из тех мест, где происходили события «Саги о людях из Лососьей Долины»?

– Можно и так сказать.

Издатель сидит за большим столом в облаке сигарного дыма и предлагает мне место напротив. На столе лежит моя рукопись.

Встречи с ним пришлось ждать три месяца. К тому же я была вынуждена отпроситься с работы.

– И вы оставили рукопись в коробке из-под обуви?

– Да…

– Ужасно много страниц.

Он стряхивает пепел с сигары в пепельницу и упирается в рукопись указательным пальцем.

– Хотите стать писательницей?

Он не ждет ответа.

– Трудно определить жанр. Ни деревенский роман, ни городской.

Он листает стопку бумаги.

– В смелости и решимости вам не откажешь. Я бы, честно говоря, подумал, что его написал мужчина…

Он задумался.

– Структура тоже необычная, собственно, напоминает паутину… Можно даже говорить о сетке вместо сюжетной линии…

– Сознание – это сеть…

Издатель рассеянно улыбается и вынимает изо рта сигару.

– А этот юноша в романе, он ведь гомосексуал?

– Да.

Некоторое время он молчит.

– Такое трудно публиковать. Они пристают к детям.

– Он этим не занимается…

Издатель бросает на меня быстрый взгляд, затем откидывается на спинку кресла и выдыхает сигарный дым.

– Суть в том, что ваш роман слишком отличается от того, что мы издаем, чтобы мы могли его издать… Кроме того, у нас в плане на осень стоят мемуары преподобного Стефана Паульссона.

Он улыбается.

– Время сознания еще не пришло.

Он встает и ходит по кабинету.

– С другой стороны, вы дарование, природное дарование в своем роде. Величественная Гекла…

– Я это уже слышала.

– Птичка нашептала мне, что вас уговаривали выйти на сцену в «Мисс Исландия», а вы отказались?

– Совершенно верно.

Он идет к двери и открывает ее. Ждет молодого поэта с рукописью первых стихов.

Скрипит снег, и дыхание белым паром вырывается в холодный воздух. Светает. Я думаю о папе, о том, что тот мог бы сказать.

Предполагаю, что он сказал бы одно из двух.

Либо: я ожидал, что ты присоединишься к гордым женщинам наших краев, Гекла.

Либо: «Сага о людях из Лососьей Долины» не была деревенским романом.

Прорубь на озере увеличивается день ото дня. Однако я решаю испытать, выдержит ли лед женщину с рукописью в коробке из-под обуви.

Слышится голос гуся.

Хочу переселиться в другое место, это тяга к другой звезде

Подруга медленно допивает кофе, проводит три круга чашкой над головой и ставит на край плиты.

Ребенок сидит на полу и играет с котенком.

– А я встречалась с издателем.

– Он собирается издавать твою книгу?

– Нет.

– И что сказал?

– Сказал, что она слишком отличается от того, что пишут его авторы, и поэтому издать ее он не может.

– Он не почувствовал метель пушицы?

– Нет.

– И солнца, которое лечит раны? Никакой сумеречной росы, обволакивающей тоску?

– Нет.

Некоторое время я молчу, подруга тоже.

– Я не могу не сочинять, Исэй. Не могу утратить этот нерв. Это моя линия жизни. Больше у меня ничего нет. Сила воображения – вот все мое богатство.

– Ты поэт не сегодняшнего, а завтрашнего дня, Гекла. Разве не об этом говорит твой папа? Ты родилась слишком рано.

Она встает и подходит к окну. Живот у нее заметно вырос.

– Помнишь женщину из соседнего подвала, о которой я рассказывала?

– Да.

– На выходных она утопилась в море. Мне продавец рыбы рассказал.

Я и сама понимала, что у нее не все в порядке. Пять месяцев живут, а штор на окнах так и нет. Слышала, она лежала в психушке. После рождения четвертого ребенка перестала готовить и целыми днями плакала. Ей было двадцать три года, старшему мальчику семь. Ее сестра заберет двух младших детей. Ее муж привел новую жену, но взять детей она не может. Старших мальчиков отправят в приют.

Подруга поворачивается и идет ко мне.

– Помнишь, Гекла, как мы с тобой катались на коньках? Ты впереди, я за тобой, сквозь лед пробивались пучки желтых травинок. Тогда еще не приехала бригада прокладывать электролинию и все было впереди.

Она опускается на стул и смотрит на свои руки, на открытые ладони.

– Сегодня утром в окно подвала проник первый луч солнца за пять месяцев. Перед тем как уйти, я недолго посидела с лучом на коленях, с ладонями, полными света.

Главная новость дня: прилетела ржанка

Птицы заполняют озеро, и уже недолго ждать, когда день сравняется с ночью.

Когда я возвращаюсь домой, поэт лежит на кровати, приложив радио к уху, и слушает новости.

Главная новость дня: прилетела ржанка…

Он выключает радио и хочет знать, где я была.

– У Исэй.

Он садится.

– Мы не можем больше так жить. Варить картошку в той же кастрюле, что и рыбу.

Говорит, что скоро освободится комната с мини-кухней. Что можем также снять двухкомнатную квартиру.

– Нам нужно жилье, которое ты сможешь сделать уютным. Обеденный стол и скатерть. Что ты на это скажешь, Гекла?

Я стою у окна, черный дрозд, умывшись в желобе, чистит перья, крылья как сложенный зонтик.

– Мы могли бы поехать на автобусе на Полятинга и несколько дней пожить в палатке у озера. Заниматься тем, что делают все влюбленные пары, – предлагает поэт.

Он смотрит на меня.

– Мы могли бы даже заказать такси. Я бы взял напрокат палатку с резиновым дном и спальники, покупали бы еду и напитки в «Вальгалле». Могли бы обручиться.

Он задумывается.

– Я бы, вероятно, смог снять летний домик. Мы сидели бы бок о бок и писали, читали, вдыхали запах растений. Ты могла бы ходить по воде. Как это тебе, Гекла?

Ночью я встаю и вставляю новый лист в каретку.

Я, Гекла Готтскальксдоттир, прошу уволить меня из ресторана отеля «Борг» по причине недостойного поведения клиентов мужского пола, которые мешают моей работе и личной жизни.

Свет растворил темноту ночи

На следующий день я пришла в «Борг» в лосинах с заявлением об уходе.

– Мир не такой, каким ты хочешь его видеть, – говорит метрдотель. – Ты женщина. Смирись с этим.

Затем иду в дирекцию отеля и прошу выдать мне зарплату за последнюю неделю.

– Я ждала, что ты устроишь скандал, – признается Сирри. – Откажешься обслуживать клиента или выльешь кофе из кофейника на господ за круглым столом.

Она стоит на тротуаре и курит.

– Ждала, что тебя уволят, потому что у тебя свое мнение и никакой услужливости. Но не того, что ты вернешь фартук. Обычно слишком гордых девушек выгоняют.

Мы из того же вещества, что наши сны

– Ко мне приходил поэт, – сообщает подруга. Она сидит напротив меня и кормит дочку. Я пью кофе.

– Старкад?

– Да.

Я пригласила его войти, налила кофе. Он был ужасно удручен, но заметил, что у нас красиво. Подошел к картинам, внимательно их рассматривал. Долго держал в руках фотографию, где мы с тобой у стены овчарни.

Он посмотрел на Торгерд и сказал: понимаешь, Исэй, я ведь совсем не знаю Геклу. Затем спросил, не собираешься ли ты от него уходить.

Она в нерешительности, смотрит мне в глаза.

– А ты действительно собираешься?

– Да.

Подруга вытирает ребенку рот, снимает слюнявчик и опускает дочку на пол. Она делает несколько шагов, везя за собой трактор.

– Йон Джон прислал мне билет. Я поплыву на «Гуллфоссе».

Она наливает кофе в чашки.

– В следующем году в твоей жизни произойдет то, что изменит твои представления о мире, а у меня все останется по-прежнему. Только нас будет четверо. Ты стояла под дрожащей листвой бука и вдыхала его аромат, сквозь листок ты смотрела, как светит солнце, возможно, встретилась глазами с совой. Ты в кофте на пуговицах, в руке держишь пальто.

Она приносит кофейник и снова наливает в мою чашку.

– Ты уедешь, а я останусь и буду надеяться, что продавец завернет рыбу в стихи или роман с продолжением.

Она встает и идет за дочерью, которая уже придвинула стул к серванту и собиралась на него влезть.

– Скоро фермеры у нас на западе начнут жечь прошлогоднюю траву, в воздухе запахнет дымом, останется выгоревшая земля. А когда меж дней не будет ночи, родится ребенок.

Люблю тебя, с тех пор как за тобой шпионил

С моря приходят черные тучи и быстро рассеиваются. Навстречу им летит птица. К вечеру тучи замедляют движение.

– Ты от меня уходишь?

– Да.

– И когда уезжаешь?

– Завтра вечером.

– Ты уезжаешь, а перелетные птицы прилетают, – говорит поэт.

Он смотрит на меня.

– Я узнал о тебе еще до того, как мы познакомились. Следил за тобой. Впервые увидел тебя у «Мокко», я сидел в кафе, а ты стояла за окном с чемоданом. Ты открыла двери, оглядела зал, словно кого-то искала, затем снова закрыла. Как будто передумала. Я вышел за тобой и долго смотрел тебе вслед. Ты меня не заметила. Еще один раз видел тебя идущей по улице с высоко поднятой головой, ты была в клетчатых брюках и ступала твердой поступью, словно знала, чего хотела. Я пошел за тобой, но ты меня опять не заметила. Заходила в три книжных магазина, смотрела книги, листала их, но ничего не купила. Затем вошла в кафе, села за столик рядом с темноволосым мужчиной. Я его не знал. Все смотрели на тебя, но ты не обращала на это никакого внимания. Ты смеялась. Я решил, что это твой парень. С ним ты была не такой, как со мной. Я тогда подумал, что хотел бы иметь девушку, чтобы вместе смеяться. Проводил вас до дома. Навел справки, выяснил, что ты работаешь в «Борге». Поспрашивал также о твоем друге, мне сказали, что он не по женской части.

Некоторое время поэт молчит.

– Я поставил перед собой цель увести тебя у него, но мне это не удалось.

Время радоваться неизбежному расставанию

Говорю поэту, что переночую у Исэй.

– Обычно весной мама проветривает одеяла. Но тебя тогда здесь не будет.

Когда я прощаюсь, поэт вручает мне маленький продолговатый сверток и просит открыть на борту «Гуллфосса».

– Ты веришь в себя, даже если больше никто в тебя не верит. И это восхищает меня в тебе, Гекла.

Он протягивает мне руку, тут же ее убирает и отворачивается.

За границей нет убежища, вечный шторм

– Мне никогда не попробовать шведский стол на «Гуллфоссе», – говорит моя подруга. – У них каждый день украшенный лимоном лосось, заливное из палтуса, зеленый горошек, белые тканевые салфетки, вечером горячая еда, датская и немецкая, с горящими бенгальскими огнями, вставленными в грудки куропатки и стейки турнедо. Там на столах флажки с фирменным знаком компании Eimskip, за капитанским столом женщины в длинных платьях и с ниткой жемчуга на шее, на палубе перед курительным салоном каждый вечер танцы. Все пьют женевер и имбирный эль. Затем корабль накрывают волны, и все страдают морской болезнью, потому что в открытом море все равны. Я знаю женщину, которая работала на «Гуллфоссе», она рассказывала, как трудно держать серебряный поднос в качку, что ей приходилось и роды принимать, и обряжать покойников. Напиши мне, расскажи обо всем, Гекла.

Подруга прижимает меня к себе, между нами ребенок, которого она носит под сердцем. Затем достает красный с белым полосатый шарф и протягивает мне.

– В цветах датского флага. Я закончила его вчера вечером. Это грубая платочная вязка. Даже если за границей всегда хорошая погода, на палубе в открытом море будет холодно. Будет прибой, Гекла, качка, будут волны.

II. ПОЭТ ДНЯ

Где-то в далеком безбрежном море остров твой не спит.

Стефан Г. Стефанссон, 1904

У меня больше нет твердой почвы под ногами

У побережья густой туман, и, когда корабль минует остров Энгэй, берега уже не видно, острова и шхеры появляются и исчезают, плывут на поверхности моря.

В каюте второго класса, кроме меня, еще женщина с маленькой девочкой. Я выбираю верхнюю полку, за что женщина мне благодарна. Она замужем за датчанином и с ребенком говорит по-датски.

У меня только одна маленькая дорожная сумка и печатная машинка. Мать с ребенком уходят, и я выставляю машинку на столик. Мы плывем в южном направлении, и, когда приближаемся к белому столбу пара и черному острову, который поднимается из моря, я иду на палубу, чтобы узнать, может ли грохот извержения перекрыть шум двигателя под ногами. На гребнях волн масса птиц, а я чувствую под собой тяжелый стальной корпус. В желудке у меня обед от Исэй, она захотела, чтобы я съела вареную рыбу с картошкой, потому что, как ей сказали, в Эресунне на тарелках не оставалось рыбьих хвостов. В животе забродило, выступил холодный пот, внутри у меня все пришло в движение, в жилах черные воды бурлящего океана. Морская болезнь.

Когда мы проплываем мимо посеребренных ледников, пассажиров на палубе немного. Море кишит малыми китами, они выпускают в небо фонтан за фонтаном. Волнение усиливается, впереди открытое море. Остров удаляется и скоро превратится в бледную черную кочку под темным облаком.

Ночью, когда мои соседи по каюте засыпают, я снова поднимаюсь на палубу, ложусь и смотрю в небо.

Я жива.

Я свободна.

Я одна.

Когда просыпаюсь, уже накрывают шведский стол. Море гладкое, как зеркало; плеск волн, прибрежная зона Фарерских островов.

Я достаю из сумки сверток, полученный от поэта, разворачиваю подарочную бумагу, открываю. Это чернильная ручка. Он заказал гравировку золочеными буквами: Гекла, дева-поэт Исландии.

Город с блестящими медными крышами

Мы причаливаем после пятидневного плавания в штиль и дождь. Никакого гремящего прибоя, пены разбивающихся о скалы волн, только легкий плеск на серебристой поверхности моря за бортом.

Я сразу вижу Д. Й. Джонссона. Он стоит в небольшой группе встречающих и машет мне. Я медленно спускаюсь по трапу с чемоданом в руке, а он пробирается мне навстречу. Крепко прижимает меня к себе и долго держит в своих объятиях, потом выпускает. Он смотрит на меня, я на него. На нем коричневый вельветовый костюм в рубчик и фиолетовая рубашка. Волосы отросли.

– Пойдем, говорит он, забирая чемодан и раскрывая надо мной зонт. – Нам недалеко. За границей пользуются зонтом, – добавляет он с улыбкой.

Люди едут на работу, многие на велосипедах. Велосипедов гораздо больше, чем я себе представляла.

Мы идем по выложенным плиткой улицам вдоль сточной канавы, мимо универсамов и ряда домов, сворачиваем на мост. Хотя город чужой, названия улиц кажутся знакомыми: Sturlasgade[24]24
  Улица Стурлы, названа в честь исландского политика, писателя, поэта и историографа XIII века Стурлы Тордарсона, отца Снорри Стурлусона.


[Закрыть], H. C. Andersens boulevard[25]25
  Бульвар X. К. Андерсена.


[Закрыть]. Замечаю мужчину на велосипеде со скрипичным футляром в руке.

– Тебе нужно остерегаться трамваев, они беззвучные. Чтобы не разделить судьбу Йона Тороддсена, попавшего под трамвай в двадцать шесть лет.

По дороге друг рассказывает, что сначала мыл полы и посуду, затем работал на свиноферме за городом и ездил на работу на «поезде». Теперь он посменно работает в мужском баре недалеко от церкви Святого Петра, но все еще надеется получить работу в костюмерном цехе театра. У его друга есть знакомый, который работает в театре и, вероятно, сможет в этом помочь.

– Зимой ходил на «Двенадцатую ночь» Шекспира. Хотел бы делать такие костюмы.

Читаю названия на вывесках: Politiken, udsalg, lædervarer, cigaretter og tobak, gummistøvler[26]26
  «Политикен» («Политика») – датская газета; распродажа, изделия из кожи, сигареты и табак, резиновые сапоги (дат.).


[Закрыть]. Запоминаю приметные пункты.

Когда мы приближаемся к центральному вокзалу, виднеются башни Тиволи.

– Мы почти пришли.

Друг сворачивает на Истедгаде.

– Вот здесь мы живем, – говорит он, останавливаясь перед красным кирпичным домом. На четвертом этаже, с обратной стороны, вход через ворота.

На плиточной дорожке между домами стоят две женщины, с сигаретой во рту. Рядом с ними по стене карабкается лиана.

– Мои подруги, – комментирует Д. Й. Джонссон.

Он неотступно следует за мной по истертому линолеуму, сообщает, что посчитал ступеньки, их восемьдесят четыре. Я слышу детский плач и крики из соседней квартиры, но слов не разбираю.

– Еще один этаж.

На предпоследнем этаже он останавливается и вставляет ключ в замочную скважину. Линолеум вздулся.

В квартире две маленькие смежные комнаты. В дальней – одноместная кровать, в другой – диван. Друг кладет чемодан на кровать и открывает окно. Раздается воркованье голубей.

– Тебе кровать, а мне диван, – говорит он, добавив, что, когда у него ночная смена, его не бывает ночью дома.

Я киваю. У меня все еще слабость в ногах после морской поездки.

Окно выходит на задний двор с раскидистым лиственным деревом.

– Bøgetræ[27]27
  Бук (дат.).


[Закрыть], – поясняет друг, указывая на дерево.

Над нами двигают мебель.

Он говорит: вот такая она, заграница, Гекла.

Меня все еще трясет после плавания, и Д. Й. Джонссон собирается включить батарею.

Он купил ржаной хлеб и салями, говорит, что сварит кофе. Я иду за ним на кухню, она общая на четыре квартиры, как и ванная. Он учит меня пользоваться газовой плитой. На кухне кран с холодной водой.

Пока греется вода, Д. Й. Джонссон вводит меня в курс дела.

– Тебе придется ко многому привыкнуть.

Они едят свинину с корочкой и делают из свинины фрикадельки. Едят цыплят. Пьют пиво в середине рабочего дня. Пабы всегда открыты. А еще, Гекла, вечером темнеет, весной тоже.

Все окна открываются в воображаемый мир

Вечером Д. Й. Джонссон идет на работу в гей-бар. У него ночная смена. Ребенок этажом ниже плачет весь вечер. Между дымовыми трубами висит луна, я слышу звук шагов на улице, по тротуару щелкают каблуки.

Просыпаюсь поздно, над городом лежит густой серый туман. Открываю окно. Вдали парит колокольня без основания.

Друг уже пришел с работы. Он не один.

Знакомит нас.

– Det er Hekla. Min allerbedste veninde. Hekla, det er Casper[28]28
  Это Гекла. Моя самая лучшая подруга. Гекла, это Каспер (дат.).


[Закрыть].

– Добрый день, – здороваюсь я.

Впервые говорю по-датски.

– Я как раз собиралась уходить. На прогулку.

Когда возвращаюсь, Д. Й. Джонссон снова ушел, оставив у машинки записку:

Вернусь завтра утром. Пиши.

Тяжелое небо набухло влагой, вечером начинается дождь, стучит по плитке во дворе.

Друг возвращается домой поздним утром. С головы за воротник стекают капли воды, угольная чернота вокруг глаз, черные полосы у рта.

– Разве не ты говорил, что датчане пользуются зонтом? – спрашиваю я.

Он протягивает мне пакет клубники.

– Это тебе.

Милая Гекла.

Ночью после твоего отъезда я не могла заснуть и думала, как ты в открытом океане. Я пошла на кухню, достала свой дневник из нижнего ящика и написала два предложения, которые пришли на ум: Корабль сталкивается со мной в тумане. Пока бабушки поют колыбельные городу. Проснувшись, Торгерд произнесла первое в жизни предложение, из двух слов. Гладя меня по щеке своими крохотными пальчиками, она сказала: мама плакать. В остальном новости у нас такие. Улицы после зимы похожи на стиральные доски. Когда ты уехала, я посадила в одном углу двора картошку. Я раздалась вширь, и мне трудно наклоняться. Вечером рано засыпаю, почти одновременно с одуванчиками.

Шляпа Наполеона

Друг стоит на лестничной клетке, перегнувшись через перила, смотрит вниз на меня и улыбается. Он один.

– Я тебя ждал. Когда ты взбегаешь по лестнице, всегда скрипит одна и та же доска.

Он ходил купить мне пирожное. Собирается варить кофе.

– Шляпа Наполеона, – говорит он, протягивая тарелку с марципановым пирожным.

– Кто он? – спрашиваю я.

– Учитель.

– Твой друг?

Он в замешательстве.

– У меня такие потребности. Уж какие есть.

Одно тело притягивается к другому.

Он смотрит на меня и явно о чем-то думает.

– За границей тоже нелегко быть гомосексуалом, Гекла.

Друг мнется.

– Бывают дни, когда мне хорошо, бывают, когда плохо. Я то полон надежды, то разочарован. Иногда кажется, что мне все под силу, иногда ничего. Мне знакомы десять тысяч ощущений, связанных с пустотой.

Некоторое время он молчит.

– Здесь я впервые в жизни видел, как мужчины танцуют вместе, – говорит он медленно. – Но и за границей отнюдь не все разрешено. Мужчины не могут касаться друг друга на улице у всех на виду. Ты не увидишь, чтобы двое мужчин шли держась за руки. Полиция время от времени проводит рейды в баре, где я работаю.

На столе лежат листки бумаги.

– Ты рисовал? – спрашиваю я.

– Всего лишь несколько платьев, – отвечает он, вставая.

Надевает пиджак.

– Ночью меня не будет дома. Вернусь завтра.

– Хорошо.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Он смотрит на меня.

– Если бы у меня не было тебя, Гекла, я бы умер.

Дорогая Исэй.

Я целыми днями пишу и скоро закончу новый роман. Det er så dejligt[29]29
  Это так мило (дат.).


[Закрыть]. У моих хозяев видна линия горизонта, а не исполинский ландшафт. Здесь все такое плоское! Днем очень светло, но вечером света не хватает. Последний месяц идет дождь. Датскую речь понимать сложнее, чем я ожидала. God dag[30]30
  Добрый день (дат.).


[Закрыть] были первые мои слова. Другу Йона Джона. Говорю я еще плохо. Каждый день хожу на прогулку, осмотрела город вдоль и поперек. В первый день проходила мимо массы магазинов и ресторанов, видела королевских гвардейцев и сидела на скамейке в парке. Вчера ходила на могилу Йона Тороддсена на Западном кладбище. Он умер в последний день 1925 года. По пути домой наткнулась на букинистический магазин. У входа две коробки, в одной книги, в другой пластинки на 78 оборотов. Изучила содержимое коробок, но ничего не купила. Полной неожиданностью для меня за границей стал штиль. Дождь не горизонтальный, он вертикально падает серебряными нитями. Мертвый штиль сменяется просто штилем.

Underwood Five

Проходит несколько дней, и однажды раздается стук в дверь. На площадке стоит соседка в ночной рубашке с ребенком на руках и жалуется на печатную машинку.

– Ты начала писать от руки? – спрашивает друг, увидев меня за письменным столом с ручкой в руке.

Он склоняется ко мне на плечо.

– Почерк напоминает свитер свободной вязки. Мой старый учитель чистописания не поставил бы высокую оценку за твои каракули.

Он улыбается.

– А еще ты левша, как Джими Хендрикс и Франц Кафка.

Объясняю ему, что соседка жалуется на стук машинки.

– Тебе нужно приобрести электрическую машинку. Они не такие громкие.

Я спрашиваю, сколько такие машинки стоят, и он отвечает, чтобы я об этом не беспокоилась.

– В следующем месяце купим тебе Underwood Five.

Со всеми исландскими буквами, так что тебе не придется дописывать роман по-датски.

Синий DBS[31]31
  Норвежская велосипедная марка, аббревиатура от Den Beste Sykkel, букв, «лучший велосипед».


[Закрыть]

Д. Й. Джонссон не хочет, чтобы я отдавала ему свою долю за квартиру или покупала еду. Когда однажды он приходит домой с велосипедом для меня, у меня начинает закрадываться подозрение, что он берет дополнительные смены в баре.

Он стоит в воротах и свистит. Я выглядываю в окно и вижу, что он держит за руль велосипед и делает мне знак спуститься.

– Тебе нужен велосипед. Этот, конечно, подержанный, но я купил на него новый звонок, – поясняет он и жмет на звонок.

Говорю ему, что собираюсь найти работу.

– Я тоже хочу работать.

Думаю, могла бы устроиться в отель «Англетер». Делать бутерброды с камбалой и ремуладом. Или чистить серебро. В любом случае там, где меня никто не заметит. Где меня оставят в покое.

Когда закончу книгу.

Дорогая Гекла.

У меня радостная новость. Я родила вторую девочку. Роды прошли легче, чем первые. Неделю я провела в родильном отделении, а с Торгерд тем временем сидела золовка. Это было лучшее время моей жизни. Еду приносили в постель, по утрам простокваша с коричневым сахаром и изюмом. Лидура рождение второй девочки вроде бы не разочаровало. Но он, похоже, не собирается на этом останавливаться. Говорит, что это только первые два ребенка. Я умру, если появятся еще дети. Теперь меня больше всего беспокоит сон, который я истолковала так, что у меня будет пятеро детей. Я шла одна по пустоши и нашла гнездо ржанки. В нем было пять яиц. Торгерд – замечательная старшая сестра. Она протягивает мне соску, когда малышка ее выплевывает. Вчера приходила акушерка взвешивать Катлу. Свекровь говорит, что она живая копия Лидура. То же самое она говорила и о Торгерд (меня это обижает). Сестры совсем не похожи. Лидур бросил строить мосты, теперь укладывает арматуру в городе. Я хожу с Катлой до глубокой ночи, давая Лидуру поспать, потому что не хочу, чтобы он упал в котлован от усталости. Мы поставили песочницу в углу двора. С крышкой от котов. Мы с Торгерд вместе копаемся, она развеивает песок в воздухе и на нас обеих. Темнеет и падает пепел. Мне кажется, это красиво. И напоминает о тебе. Извержение.

Д. Й. Джонссон поднимается ко мне и к звездам

Вечером и ночью Д. Й. Джонссон в основном работает и часто возвращается только поздним утром. Он поднимается ко мне и залезает под одеяло. Убирать постель поэтому не имеет смысла: когда друг приходит домой, я как раз встаю.

Иногда он бывает дома несколько ночей подряд.

– Тело тоже нуждается в отдыхе, – говорит он тогда.

Я сажусь на край кровати рядом с ним. Он пододвигается, освобождая мне место, и я прислоняюсь к нему.

– Я думал, что здесь будет не так, как дома. Что только дома гомосексуалы вступают в брак, чтобы их оставили в покое. Но большинство из тех, с кем я встречался здесь, имеют жен и детей. Гомосексуалам трудно стареть. Тебя спрашивают, почему не женат. Некоторые пасуют и женятся, раз в неделю занимаются сексом с женой, закрывая глаза и слушая Бренду Ли, «Му Baby likes Western Guys».

Он встает.

– Возможно, и я когда-нибудь сдамся и женюсь, Гекла. Но не хочу, чтобы мне приходилось лгать жене.

Дорогая моя Исэй.

Я начала новый роман. После того как четыре недели назад рукопись, которую я отправила издателю, пропала в море, я по совету Йона Джона теперь использую копирку и делаю копию, хотя это дороже (вполовину больше бумаги). Приходится также сильнее бить по клавишам.

Йон Джон сказал: кто-то украл твой роман, Гекла. Он сводил меня на две художественные выставки, в Шарлоттенберг и в Общество любителей искусства. А также на балет в Королевский театр.

Однако самым запоминающимся событием прошедшей недели стал концерт «Битлз» на арене К. В Hallen. Они играли «I saw her standing there, I want to hold your hand» и другие песни, но было плохо слышно из-за визга и крика датских девушек в зале.

Собеседование

В кабинете со стеганой кожаной мебелью мне показали, где сесть. Мужчина, подтягивая облегающие брюки на коленях, садится напротив. На столе лежит мое заявление.

– Здесь написано, что вы хотите работать не на виду.

– Да, очень хочу.

– Это так необычно, когда в заявлении особо оговаривают пожелание не быть на виду. En usynlig nærværelse[32]32
  Невидимое существование (дат.).


[Закрыть], как вы это называете.

Он машет заявлением и внимательно рассматривает меня.

– У вас совсем нет ошибок. Безупречный литературный язык. И слова, который вы употребляете, не часто встречаются в устной речи. Позвольте спросить, где вы учили датский?

– Когда я родилась, у нас еще был датский король, и книги на датском занимали немалую часть шкафа в родительском доме.

Хозяин кабинета откидывается на спинку кресла, сложив руки. В мыслях пробегаю глазами по домашнему книжному шкафу. Я могла бы рассказать ему, что там можно найти Большую датскую энциклопедию, которая включает семьдесят тысяч статей и весит чуть меньше четырех килограммов, кулинарные книги, привезенные бабушкой из Ютландии, где она училась в школе домохозяек, полполки занимают книги по истории Дании, «История рода из Борга» Гуннара Гуннарссона на датском языке и «Повторение» Сёрена Кьеркегора. У нас было также несколько исландско-датских словарей, самый старый XIX века. «Словарь, содержащий большинство редких, иностранных и непонятных слов, которые встречаются в датских книгах» Гуннлауга Оддссона. Мой собственный исландско-датский словарь Сигфуса Блёндаля, над которым, как говорят, двадцать лет работала его жена Бьёрг К. Торлакссон, хотя ее имя не указано. Я прочла его от корки до корки, начала с первой страницы и закончила на последней. Научившись читать, я прочитала все книги в доме, книгу за книгой, ряд за рядом, полку за полкой, начиная с нижней. До некоторых книжек, как говорила мама, нужно дорасти, когда меня злило, что я не дотягиваюсь до верхних полок.

Я могла бы также рассказать этому мужчине, что иногда мы по обмену получали экземпляры Familie Journal с фотографиями Фредерика IX, у которого было трое дочерей в шуршащих шелковых платьях. Хрустящие и скрипящие, говорила женщина в приходе.

– В последнее время я прочитала сборники стихов нескольких датских поэтесс, – говорю я.

– Jaså? [33] 33
  Неужели? (дат.)


[Закрыть]

Мужчина изучающе смотрит на меня.

– А бутерброды делать умеете?

– Я работала на бойне, так что некоторый опыт работы с мясом, которое кладется на бутерброд, у меня имеется.

Он берет со стола письмо и надевает очки.

– Да, здесь написано, что в позапрошлом году вы работали на бойне.

Он откладывает письмо.

– В приложенной к заявлению рекомендации указано, что вы испытываете наслаждение от красоты и гармонии.

– Ja, det stemmer[34]34
  Да, это так (дат.)


[Закрыть].

Когда я возвращаюсь домой, Д. Й. Джонссон, купив фарш, сухари и яйца, готовит фрикадельки.

Сообщаю ему, что получила работу, буду уходить к шести и работать до трех.

– А что ты написал в рекомендации? – спрашиваю я друга.

Дорогая моя Гекла.

Спасибо за пальто для Торгерд. Ни у кого из детей в округе нет такого красивого пальто. Мы купили газонокосилку, и я вышла покосить лужайку в четыре часа ночи. Дверь оставила полуоткрытой, девочки спали. Их отец тоже. В последние недели я не вела дневник, но, вернувшись, написала три предложения: Трава такая высокая, что доходит мне до сосков. Она явно не сможет продолжать расти перпендикулярно. Ляжет, подобно женщине, рожающей ребенка.

Ничего такого на самом деле не было, и трава во дворе мне едва по щиколотку. Но мне очень захотелось упомянуть соски. Вероятно, из-за того, что у меня в груди много молока.

Если бы я описывала лужайку после того, как ее покосила, то мне потребовалось бы мужское сравнение, и тогда бы я говорила о щетине. Написав эти три предложения, я решила, что перестаю писать дневник. Я сложила крылья. Это были крылья маленькой птички, которые донесли меня лишь до Дроздового леса на востоке, о Гекла.

В остальном новости такие. Один из близнецов из рыбного магазина умер (неожиданно). Кто именно, не знаю. Оставшийся в живых со мной не шутит, но по какой причине, я пока не понимаю. То ли оттого, что он скорбит по брату, то ли потому, что скончался как раз тот, кто назвал меня своей любовью. Я двадцатидвухлетняя мать двоих детей, и у меня внутри горькая тоска. Прости, что делюсь с тобой такими мыслями. Выброси эту писанину.

Я достаточно далеко от дома, чтобы плакать?

Д. Й. Джонссон не приходил домой два дня.

– Он в эти выходные не работает, – сообщает его коллега, когда я спрашиваю о нем в баре. Он разглядывает меня и одновременно вытирает стаканы.

– Ты его сестра? Вы похожи как две капли воды. Только он темный, а ты светлая.