Текст книги "Дети из Буллербю"

Автор книги: Астрид Линдгрен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

– Но у меня ведь нет дома, – возразила Лотта.

– Ты можешь арендовать мой хлам-чердак, где хранится всякое старье, – сказала тетушка Берг.

В самой глубине сада тетушки Берг стоял старый сарай. Тетушка Берг хранила там свою косилку, и грабли, и лопату, и несколько мешков картошки, и несколько мешков с дровами, и всего понемножку… Над сараем высился чердак, где хранилась старая мебель и разная другая рухлядь. «Одно старое хламье», – говорила тетушка Берг. Поэтому она и называла этот чердак «хлам-чердак».

Юнас с Миа Марией и с Лоттой пытались иной раз подняться на хлам-чердак тетушки Берг, чтоб посмотреть вещи, которые там хранились. Но она всегда замечала их и кричала в окно:

– Нет, ни в коем случае! Туда вам нельзя!

А теперь вдруг тетушка Берг сама сказала, что Лотта может арендовать ее хлам-чердак… Угадайте, обрадовалась ли Лотта?

– Лучше этого я уже давно ничего не слышала, – сказала она. – Могу я сейчас же переехать туда?

– Пожалуй, сначала мы посмотрим, что там делается, – сказала тетушка Берг.

И вот Лотта и тетушка Берг поднялись на хлам-чердак. Тетушка Берг покачала головой при виде всей рухляди, которая там хранилась.

– Пожалуй, ты не сможешь жить в этом развале, Лотта?!

– Конечно, я, пожалуй, смогу, – возразила Лотта. – Здесь красиво и так тепло и чудесно.

– Почти чуточку слишком тепло и чудесно, – сказала тетушка Берг, открывая маленькое оконце, чтобы впустить свежий воздух.

Лотта тотчас подбежала к ней и выглянула в оконце.

– Посмотри, отсюда виден дом Нюманов, – сказала она.

– Да, – подтвердила тетушка Берг. – У них – у Нюманов – красивый дом и красивый сад.

Лотта показала язык дому желтого цвета, где жили Нюманы.

– Но я там больше никогда жить не буду, потому что я буду жить всю свою жизнь здесь.

На оконце висела коротенькая занавеска в красную клетку.

– Смотри, занавеска у меня уже есть, – сказала довольная Лотта, поглаживая занавеску, – теперь мне нужно только поставить мебель.

– Хочешь все сделать сама или мне помочь тебе? – спросила тетушка.

– Можешь помочь мне самую капельку, – сказала Лотта. – Но распоряжаться буду я.

– Давай распоряжайся, – согласилась тетушка Берг. – Какую мебель ты хочешь?

Лотта посмотрела на тетушку Берг и ухмыльнулась. Все оказалось гораздо веселее, чем она думала; и ведь это просто глупость, что она не переехала уже давным-давно.

– Хочу этот комод, – сказала Лотта, показывая на маленький белый комод.

– Да, пожалуйста, – разрешила тетушка Берг.

– И этот красный столик.

– Пожалуйста, – сказала тетушка Берг.

– И несколько стульев, – попросила Лотта. – Есть тут стулья?

– Да, хотя они и немного сломанные, – сказала тетушка Берг.

– Ничего! – воскликнула Лотта. – А что есть еще?

– Тебе, верно, нужна кровать?

– А есть какая-нибудь? – спросила Лотта.

– Да, пожалуйста, – ответила тетушка Берг. – За корзиной со старым хламом стоит детская кроватка и еще кукольная. В ней спала моя дочка, когда была маленькой.

– Спала в кукольной кроватке? – спросила Лотта.

– Нет, разумеется, в детской кроватке, – ответила тетушка Берг.

– Ну а сейчас в ней буду спать я, – сказала Лотта. – А Бамсе пусть спит в кукольной кроватке, тогда он не станет толкаться во сне. Есть у тебя постельное белье?

– Да, матрац и несколько подушек и, может, одеяло, – ответила тетушка Берг. – Но простыни нет.

– Пожалуй, плевать мне на простыню, – сказала Лотта. – Пошли, будем переставлять мебель!

И тетушка Берг покорно перетаскивала мебель и помогала Лотте приводить в порядок маленькую комнатку. Столик и стулья они поставили у окна, комод у одной стены, кроватку – у другой, а рядом с ней – маленькую кукольную.

– Получилось – ну просто настоящая комнатка! – сказала Лотта.

Тетушка Берг отыскала также старый рваный ковер. Она положила его на пол, и комнатка обрела еще более жилой вид. Круглое зеркало, засиженное мухами, она прикрепила над комодом, а над кроваткой Лотты повесила картину «Красная Шапочка и Серый Волк». Картина показалась Лотте очень красивой.

«Картины нужны, – решила Лотта, – иначе никакого взаправдашнего домашнего козяйства не получится» .

Лотта постоянно говорила, что, когда вырастет, у нее будут мозоли, как у тетушки Берг, и «домашнее козяйство», как у мамы. И теперь она оглядывала свою маленькую комнатку и ухмылялась.

– Домашнее козяйство у меня уже есть, – сказала она.

– Да, а с мозолями, пожалуй, торопиться нечего, – посоветовала тетушка Берг.

– Нет уж! – сказала Лотта.

Потом она три раза подряд чихнула.

– Здесь пыльно, – сказала тетушка Берг, – поэтому ты чихаешь.

– Ерунда, – заявила Лотта. – Пыль я могу вытереть. Есть какая-нибудь тряпка?

– Посмотри в комоде, – сказала тетушка Берг.

Лотта вытащила верхний ящик комода.

– Боже мой! – закричала Лотта. – Здесь весь кукольный сервиз!

Тетушка Берг тоже заглянула в ящик:

– Да, конечно же, здесь старый кукольный сервиз, я совсем о нем забыла.

– Повезло, что я его нашла, – сказала Лотта.

Она выставила сервиз на столик. Он был белый в мелких голубых цветочках… Там были чашечки, и блюдечки, и полоскательница, и кофейник, и сливочник… Лотта просто прыгала от восторга.

– Если бы Миа Мария все это увидела, она бы обалдела! – сказала Лотта.

– Да… Ну никогда бы не подумала! Посмотри, нет ли тряпки в каком-нибудь другом ящике, – посоветовала тетушка Берг.

Лотта вытащила следующий ящик, но никакой тряпки там не было. Там лежала большая кукла с голубыми глазами и черными волосами.

– О! – закричала Лотта. – Не-а, не может быть!

– В самом деле, здесь лежит Виола Линнеа, – сказала тетушка Берг.

– Ее так зовут? – спросила Лотта. – Она красивая, это Виола Линнеа! Да, тогда Бамсе не придется спать в кукольной кроватке, потому что там будет спать Виола Линнеа… Можно мне взять ее?

– Да, если будешь ее беречь, – ответила тетушка Берг. – И, понятно, ей надо спать в своей собственной кукольной кроватке. А Бамсе придется потесниться.

Лотта кивнула:

– Он ведь все равно привык спать со мной.

– Посмотри в нижнем ящике, – сказала тетушка Берг. – Там, вероятно, целый ворох кукольных платьев. Помню, я вечно шила платья для этой куклы!

Лотта поспешно вытащила нижний ящик, и там лежали целые горы платьев, и кофточек, и плащей, и шапочек, и нижнего белья, и ночных сорочек Виолы Линнеа.

– Если бы Миа Мария все это видела, она бы обалдела! – повторила Лотта.

Она вытащила все платья, уселась на полу посреди комнаты и стала примерять их на Виолу Линнеа. Тетушка Берг между тем нашла рваное полотенце, которое могло служить Лотте вместо тряпки. Однако Лотта сказала:

– Вытереть пыль я могу и позже. А сейчас мне надо решить, какое платье здесь самое нарядное.

Лотте пришлось трудно, потому что там было столько разных платьев, и голубых, и красных, и желтых, и клетчатых, и полосатых, и в крапинку, и пестрых.

– Белое вышитое платье – самое нарядное, – сказала в конце концов Лотта. – Его она будет носить только по воскресеньям.

– Правильно, – одобрила тетушка Берг. – Не разрешай ей носить его в будни.

Потом тетушка Берг потрепала Лотту по щеке и сказала:

– Ну, пожалуй, тут все в порядке, так что пойду-ка я к себе домой.

Лотта кивнула:

– Давай иди! Если увидишь Нюманов, передай, что я живу теперь в моем собственном доме и никогда больше к ним не вернусь.

– Ладно, передам, – пообещала тетушка Берг и ушла. Но когда она уже наполовину спустилась с лестницы, Лотта закричала ей вслед:

– Послушай-ка, тетушка Берг, ведь мне еще нужна еда!

– Конечно же, – сказала тетушка Берг.

– А ты можешь меня кормить? – спросила Лотта.

– Да, но тебе придется самой приходить за едой, – сказала тетушка Берг. – Я не в силах бегать рысью вверх-вниз по лестнице.

Но в эту минуту Лотта увидела корзину, свисавшую с крюка на потолке, и закричала:

– Знаешь, тетушка Берг, я придумала кое-что просто мировое!

Что же придумала Лотта? Оказывается, можно привязать к корзинке длинную веревку и опустить ее через окошко, а тетушка Берг положит в корзинку еду…

– Потом стоит только потянуть корзинку вверх: раз-два – и готово… кушать подано! – сказала Лотта.

– А ты на выдумки хитра! – сказала тетушка Берг.

И тетушка Берг покорно пошла домой, чтобы принести Лотте еду. Когда она вернулась, Лотта уже спустила вниз корзину и ждала.

– Раз-два – и готово… Кушать подано! – закричала тетушка Берг.

– Не говори, что́ ты мне посылаешь! – закричала Лотта. – Хочу сама увидеть!

И она подняла наверх корзинку; там лежали бутылочка лимонада, две соломинки, чтобы пить его, холодный блин, завернутый в бумагу, и маленькая баночка джема.

– Лучше, чем у Нюманов, – сказала Лотта. – Привет, тетушка Берг! И большое спасибо!

Тетушка Берг ушла. Лотта положила блин на стол и щедро намазала его джемом. Затем свернула блин в трубочку и, держа его обеими руками, стала откусывать небольшие кусочки.

Каждый кусочек она запивала лимонадом через соломинку.

– До чего удобно! – восхищалась Лотта. – И посуду мыть не надо. А люди почему-то говорят, что с домашним козяйством – одни хлопоты!

Лотта совершенно не считала, что с домашним козяйством одни хлопоты. Наоборот, сплошные удовольствия! Поев, она вытерла губы тряпкой, которой вытирала пыль со своей мебели – со столика и с комода, со стульев, с кровати и с картины «Красная Шапочка и Серый Волк». Затем она постелила постель в кукольной кроватке Виоле Линнеа, а в детской кроватке – себе и Бамсе. Она была так рада, что все время напевала коротенькую песенку:

И вот прихожу я в свой маленький дом

И ночью стою там одна у окошка,

И зажигаю свою я свечу, бум-бом,

И нет у меня никого, кроме кошки.

– Хотя, вообще-то, никакой кошки у меня нет, – сказала Лотта.

К Лотте приходят гости

Лотта долго-предолго играла с Виолой Линнеа, с Бамсе и кукольным сервизом и еще пять раз вытирала пыль с мебели. Но потом села на стул и задумалась.

– Боже мой, – сказала она Бамсе. – Что делают целыми днями в домашнем козяйстве?

Только она произнесла эти слова, как услышала, что кто-то поднимается по лестнице; это были Юнас и Миа Мария.

– Я переехала, – сообщила Лотта.

– Мы уже знаем, – сказал Юнас. – Об этом говорила тетушка Берг.

– Я буду жить здесь всю свою жизнь, – продолжала Лотта.

– Ты так думаешь, да? – сказал Юнас.

А Миа Мария подбежала прямо к кукольному сервизу.

– Ой! Не-а, не может быть! – воскликнула она, поднимая чашечки, и полоскательницу, и кофейник. – Ой, не-а, не может быть!

Затем она увидела Виолу Линнеа и все ее платья.

– Не-а, не может быть, ой! – снова воскликнула Миа Мария и стала рыться в платьях, чтобы посмотреть, сколько их всего.

– Оставь, не твои! – сказала Лотта. – Это мой дом и мои вещи.

– Фу-ты, ну-ты! Я, верно, тоже могу здесь играть, – обиделась Миа Мария.

– Да, хотя очень недолго, – сказала Лотта.

А потом спросила:

– Мама плачет?

– Ничего она не плачет, – ответил Юнас.

И тут Лотта услыхала, как кто-то внизу на лестнице произносит:

– Конечно же я плачу!

И в комнате появилась мама.

– Конечно же я плачу из-за моей малышки Лотты.

Довольная Лотта кивнула:

– Ничего не поделаешь! Я уже переехала, и у меня есть домашнее козяйство.

– Вижу, – сказала мама. – А как у тебя уютно!

– Да, гораздо лучше, чем дома, – сказала Лотта.

– Я принесла тебе небольшой цветок. Ведь так принято – приносить цветы, когда переезжают, – объяснила мама, передавая горшочек с красной геранью.

– Здорово придумано, – обрадовалась Лотта. – Я поставлю цветок на окно. Спасибо тебе.

Лотта еще раз вытерла пыль со всей мебели, чтоб это видели мама, и Миа Мария, и Юнас и сочли бы, что Лотта способна вести «домашнее хозяйство». Но когда она кончила вытирать пыль, мама сказала:

– А ты не пойдешь домой обедать вместе с Юнасом и Миа Марией?

– Нет, меня кормит тетушка Берг, – сказала Лотта и продемонстрировала, как хитроумно они все устроили с этой корзинкой.

– Во всяком случае, ты не такая уж дурочка, – заметил Юнас.

Затем, усевшись на пол, стал читать старые еженедельные газеты, которые нашел в углу.

А мама сказала:

– Тогда до свидания, малышка Лотта! Если вздумаешь снова переехать домой к Рождеству или что-нибудь в этом роде, знай, мы все будем рады.

– А сколько времени осталось до Рождества? – спросила Лотта.

– Семь месяцев, – ответила мама.

– Хо-хо, пожалуй, я точно проживу здесь гораздо больше семи месяцев, – решила Лотта.

– Ты так думаешь, да?! – сказал Юнас.

Потом мама ушла. Лотта и Миа Мария стали играть с Виолой Линнеа, а Юнас сидел на полу и читал старые еженедельные газеты.

– Разве здесь не весело, Миа Мария? – спросила Лотта.

– Да, лучшего игрушечного домика на свете нет, – ответила Миа Мария.

– Это мой дом, а вовсе не игрушечный домик, – сказала Лотта.

Тут кто-то снова поднялся по лестнице, и это был папа.

– Ой-ой-ой, какое несчастье! – причитал папа. – В городе ходят слухи, будто ты переехала. Это правда, Лотта?

Лотта кивнула:

– Ага, я переехала!

– Тогда я знаю кое-кого, кто будет плакать вечером, и это твой бедный папа. Подумать только, я приду вечером в детскую пожелать своим детям спокойной ночи, а одна кроватка окажется пустой. Лотты нет!

– Ничего не поделаешь! – сказала Лотта, хотя ей было жалко папу, да, очень жалко!

– Ну что ж, вероятно, ничего не поделаешь, – сказал папа. – Но Юнасу и Миа Марии придется все равно идти сейчас домой и есть мясные фрикадельки и абрикосовый компот.

Папа, Юнас и Миа Мария собрались уходить.

– Тогда до свидания, малышка Лотта, – уходя, сказал папа.

– Тогда до свидания, – ответила Лотта.

– Привет! – сказали Юнас и Миа Мария.

– Привет! – ответила Лотта.

«…И ночью стою там одна у окошка…»

Потом Лотта была одна. Тетушка Берг принесла ей обед. Лотта подняла наверх корзину, и там снова лежали бутылочка лимонада, и две соломинки, и холодная свиная фрикаделька.

– Не хуже, чем у Нюманов, – сказала Лотта своему Бамсе.

Когда она поела, она снова вытерла пыль со своей мебели. Затем, стоя у окошка, смотрела в сад Нюманов. Юнас и Миа Мария играли там с папой в крокет. Все яблоневые деревья цвели, и Лотте казалось, что они похожи на большие букеты. Это было так красиво!

– Играть в крокет – весело, – сказала Лотта своему Бамсе. – Хотя и не так весело, как иметь свое собственное домашнее козяйство.

Вскоре начало смеркаться. Тогда папа, Юнас и Миа Мария пошли в свой дом желтого цвета. Лотта вздохнула. Смотреть было больше не на что.

Она долго еще выглядывала из окошка, а тем временем с хлам-чердаком тетушки Берг случилось нечто неожиданное для Лотты. Там стало совершенно темно, и, обернувшись, она это увидела. Мрак сгустился в углах, он лежал там черным покровом. И он подползал все ближе к комнате Лотты, так что скоро осталось всего лишь одно маленькое пятнышко у окошка.

– Лучше нам лечь, потому что скоро мы ничего не увидим, – сказала Лотта своему Бамсе.

Она поспешила уложить Виолу Линнеа в кукольную кроватку, а Бамсе – в детскую кровать. Затем сама залезла туда и легла рядом с Бамсе, натянув одеяло на нос.

– Не то чтоб я боялась, когда темно, – сказала она, – но мне кажется, что это жутко печально.

Она вздохнула несколько раз, потом села и стала вглядываться в темноту.

– Ух, – сказала Лотта и снова залезла под одеяло, крепко прижав к себе Бамсе. – Теперь, верно, Юнас и Миа Мария тоже лежат в кроватях. И к ним приходят мама с папой и желают спокойной ночи. Но только не мне…

Лотта вздохнула. И это было единственное, что нарушило тишину на чердаке; в остальном все было тихо-претихо. «Не должно быть так тихо», – подумала Лотта и поэтому запела:

И вот прихожу я в свой маленький дом

И ночью стою там одна у окошка…

Но потом смолкла и снова вздохнула. А затем попробовала спеть еще раз:

И вот прихожу я в свой маленький дом

И ночью стою там одна у окошка…

Однако дальше бедняжка Лотта петь не смогла, она только горько плакала. Но снизу по лестнице уже поднимался папа и пел:

И зажигаю свою я свечу, бум-бом,

И нет у меня никого, кроме кошки.

Лотта еще горше заплакала.

– Папа, – крикнула она, – я хочу хотя бы кошку!

Тогда папа вытащил Лотту из кроватки и крепко обнял.

– Знаешь что, Лотта, – сказал папа. – Мама дома так горюет, может, ты переедешь домой хотя бы к Рождеству?

– Я хочу переехать домой чичас же! – закричала Лотта.

И тогда, взяв на руки и Лотту, и Бамсе, папа перенес их в дом желтого цвета – к маме.

– Лотта переехала домой! – закричал папа сразу же, как только они вошли в прихожую.

Мама сидела у камина в общей комнате. Протянув к Лотте руки, она спросила:

– Это правда? Ты в самом деле переехала домой, Лотта?

Лотта бросилась в мамины объятия, а слезы так и брызнули у нее из глаз.

– Я буду жить у тебя всю жизнь! – плача, сказала Лотта.

– Это просто замечательно! – обрадовалась мама.

Затем Лотта долго сидела у мамы на коленях, и только плакала, и ничего не говорила. А в конце концов произнесла:

– Мама, у меня теперь другой белый джемпер, который мне подарила тетушка Берг. Верно, здорово?

Мама ничего не ответила. Она молча смотрела на Лотту. Тогда Лотта, опустив глаза, пробормотала:

– Другой джемпер я разрезала, и я хочу сказать: «Прости меня за это!» – но не могу…

– А если я тоже скажу: «Прости»? – спросила мама. – Если я скажу так: «Прости меня, малышка Лотта, за то, что я столько раз глупо вела себя с тобой!»

– Да, тогда я смогу сказать: «Прости!» – обрадовалась Лотта.

Обвив руками мамину шею, она изо всех сил обняла ее, повторяя:

– Прости меня, прости, прости, прости!

Затем мама отнесла Лотту в детскую и положила в собственную ее кроватку, в которой были и простыня, и розовое одеяло, из которого Лотта обычно выдергивала нитки, когда ложилась спать. Папа тоже пришел, и оба они – и мама, и папа – поцеловали Лотту и сказали:

– Спокойной ночи, любимая малышка Лотта!

А потом они ушли.

– Какие они добрые! – сказала Лотта.

Юнас и Миа Мария уже засыпали, но Юнас сказал:

– Я так и знал, что ты и на ночь там не останешься.

Тогда Лотта ответила:

– Зато я буду там целыми днями играть. А если ты и Миа Мария будете бить моего Бамсе, я выпорю вас обоих, так и знайте!

– Плевать нам на твоего старикашку Бамсе! – сказал Юнас.

И тут же заснул.

Однако Лотта еще некоторое время не спала и напевала себе под нос:

И вот прихожу я в свой маленький дом

И ночью стою там одна у окошка,

И зажигаю свою я свечу, бум-бом,

И нет у меня никого, кроме кошки…

– Хотя эта песенка не про меня, а совсем про другую Лотту, – сказала Лотта.

САМУЭЛЬ АВГУСТ ИЗ СЕВЕДСТОРПА И ХАННА ИЗ ХУЛЬТА

 сейчас я хочу рассказать вам историю о любви. Я не прочла ее в книге, не выдумала, мне ее рассказали. Эту историю я слышала много раз. В ней больше любви, чем в любой из прочитанных мной книг. Мне она кажется трогательной и прекрасной. Но быть может, это лишь потому, что ее герои – мои родители.

Эта история любви длинной, в целую жизнь, началась однажды в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году, когда Самуэль Август из Севедсторпа, тринадцатилетний паренек, во время экзамена в школе прихода Пеларне обратил внимание на девочку с челкой, сидевшую возле печки и бойко отвечавшую на все вопросы. Было ей девять лет от роду, жила она в Хульте и звали ее Ханна. Ханна из Хульта, на нее-то и обратил внимание Самуэль Август. Разумеется, он видел ее и раньше, но не такими глазами.

«…Тебя увидел я, и с той минуты одну тебя я вижу в целом мире…» Ничего подобного Самуэль Август сказать не мог, ведь он был всего лишь крестьянским пареньком из Смоланда и о стихах не имел понятия. И все же это было именно так.

Для Самуэля Августа школьная учеба заканчивалась этим экзаменом. Сидел и смотрел он на девочку с челкой тоже последний раз. Ему пришлось отправиться домой в Севедсторп и гнуть спину на маленьких каменистых клочках земли. А когда ему минуло восемнадцать, пришло время наниматься в батраки. В Севедсторпе сыновей было много, а маленькая усадьба прокормить всех не могла.

Молодой батрак нанялся к своему дяде по матери Перу Отто из Веннебьёрке. Ему положили плату 60 крон в год, но зимние месяцы у него были свободны. Зимой он прошел курс учебы в народной школе Сёдра Ви, и на этом его изучение книжных премудростей закончилось. Волей-неволей пришлось батрачить снова. Работа была тяжкая, длинные, безрадостные дни тянулись, похожие один на другой. Кроме того, особенного, дня. Его Самуэль Август запомнил на всю жизнь.

Это была суббота августа тысяча восемьсот девяносто четвертого. Именно в этот день Самуэль Август отправился в путь, что и решило его судьбу, хотя шел он всего лишь домой в Севедсторп. Путь туда был не близкий, две долгие мили, а уйти из Веннебьёрка можно было лишь после окончания дневной работы.

Ушел он вечером, пришел домой ночью. Вдобавок ко всем бедам он стер ногу, пришлось разуться и идти полпути босиком. «Я страсть как жалел, что нет у меня велосипеда. И как только он тогда сам собой не вынырнул из-под земли?!» – рассказывал он после.

Но велосипед не вынырнул из земли. Самуэлю Августу пришлось ковылять пешком. К двери своего дома он с трудом притащился к двенадцати ночи и увидел, что его мать, стоя на коленях, моет пол. Ида из Севедсторпа привыкла работать допоздна, так что удивляться тут было нечему.

Зато Ида слегка удивилась, увидя сына в дверях, но, узнав, зачем он пришел, она просто ахнула от удивления. Так вот: он узнал от дяди, Пера Отто, что весной можно будет взять в аренду пасторскую усадьбу Нэс в приходе Виммербю. «Не знаю никого, кто подошел бы более для того, чем Самуэль из Севедсторпа со своими сыновьями», – сказал дядя.

– Ну, что вы об этом скажете, матушка? – радостно спросил Самуэль Август.

Матушке это предложение показалось самым что ни на есть глупым. Мол, откуда им с отцом взять денег на покупку скота и всего прочего, чтобы управляться с таким большим хозяйством? Нет, об этом и думать нечего.

Самуэль Август огорчился.

– Вам, матушка, невдомек, каково это батрачить, – с горечью ответил Самуэль Август.

Его мечта перестать батрачить и начать работать на себя лопнула. Правда, не то чтобы вовсе «на себя», а на арендованной земле.

«Ох, и проняли меня эти слова», – рассказывала после Ида из Севедсторпа, моя бабушка, про этот памятный субботний вечер. И на другое утро, когда отец Самуэля Августа проснулся, она поведала ему про рискованное предложение сына. Они вместе решили, что Ида должна посоветоваться со своим отцом, Андерсом Петтером Ингстёмом из Чурсторпа. Он был известен во всей округе как степенный и смышленый крестьянин. Но детям своим он потачки не давал, когда дело касалось работы. «Колоти сильнее, силой-то тебя Бог не обидел», – говорил он шестнадцатилетней Иде, когда та молотила цепом на гумне. «Ничего, сдюжишь», – говорил он, заставляя ее собирать камни на полях и класть каменные изгороди, хотя вечером, закончив работу и собираясь идти домой, она шаталась и вынуждена была опереться на что-нибудь, чтобы прийти в себя. Она и замуж-то вышла в восемнадцать лет отчасти для того, чтобы уйти от этой каторжной работы. Хотя и замужем легкой жизни ей не досталось. Семерых детей родила она и вырастила, так что ей, как и в родительском доме, приходилось трудиться большую часть суток. Удивляться тому, что она в ту субботу среди ночи драила пол, ни капельки не приходилось.

– Коли парнишке охота, чтобы вы взяли Нэс, берите, – ответил Андерс Петтер, когда дочь спросила его совета.

Однако «взять Нэс» было не так-то просто. Желающих было много. Пастор Блидберг хотел сам выбрать арендатора. Но к счастью, пастор из пастората Виммербю читал иногда проповеди и в Пеларне, этот приход находился также в его ведении. И вот однажды, в воскресенье, пастор Блидберг, стоя на церковном холме после службы и разговаривая с прихожанами, спросил, что за человек Самуэль Юхан Эрикссон из Севедсторпа, который в числе многих прочих желает получить Нэс в аренду. Учитель приходской школы сразу же сказал, что Самуэль из Севедсторпа в арендаторы никак не годится. Мол, он слишком добр и обходителен, с работниками ему не справиться. Но возле учителя стоял церковный староста Юнас Петтер Юнссон из Хульта, отец девочки с челкой, кроткий и приветливый человек. Он-то и замолвил доброе словечко за Самуэля Эрикссона из Севедсторпа.

– Добрые люди умеют ладить с людьми, – сказал он.

Слова, сказанные тогда моим дедом по матери, чтобы поддержать моего деда по отцу, возымели свое действие. Пастор Блидберг явно желал взять в арендаторы доброго человека. И он выбрал Самуэля Юхана Эрикссона.

И тридцатого апреля тысяча восемьсот девяносто пятого года две повозки, запряженные быками, повезли из Севедсторпа весь небогатый скарб, которым владели его обитатели в этом мире. День стоял на редкость знойный, быки утомились на жаре, но к вечеру стало прохладнее, и наконец они прибыли в Нэс.

Пожалуй, из них больше всех рад был двадцатилетний Самуэль Август. Ведь это стало возможным лишь благодаря тому, что он поспешил тогда домой, не жалея стертой ноги. И теперь он обрел дом, где ему предстояло жить и умереть, но в ту пору он этого, разумеется, не знал.

Итак, Самуэль Август приехал в Нэс.

Позвольте мне в кратких словах описать расположенную в провинции пасторскую усадьбу, жилой дом, выкрашенный в красный цвет, стоявший в укромном месте между каштанами, вязами и липами, посаженными заботливыми руками вокруг двора, который с трех сторон был окружен фруктовым садом и огородом. Дом был невысок, а в нем всего лишь три комнаты, «зала» и кухня – обычное жилище пастора в те времена. Комнаты были темными, с низкими потолками, но в них обитали любовь и покой, а синие глаза веселых и счастливых четверых детей могли бы, подобно солнечным лучам, осветить и более темные комнаты, нежели эти.

Так описал пасторскую усадьбу в Нэсе тот, кто жил здесь задолго до Самуэля Августа, в начале девятнадцатого века. Но дом, о котором идет речь, почти сто лет спустя стал жилищем арендатора, сюда-то Самуэль Август из Севедсторпа приведет со временем Ханну из Хульта, и сияние глаз новых четверых ребятишек, веселых и счастливых, осветит старый красный дом, в котором и в эту пору царили любовь и покой.

Но до этого времени мы еще не дошли. Пока еще речь идет про тысяча восемьсот девяносто пятый год и Самуэлю Августу двадцать лет. А что же девочка с челкой, думает ли он еще о ней? Ее образ для него несколько поблек, в последние годы он редко видел ее, к тому же они жили теперь в разных приходах, что вовсе не способствует любви. Но к счастью, пастор прихода Виммербю по-прежнему должен был иногда читать проповеди в Пеларне, а в обязанности арендатора входило возить его туда. Чаще всего это делал средний сын арендатора, Самуэль Август. Там он каждый раз видел Ханну из Хульта, а может, и обменивался с ней несколькими словами. Больше ничего и не требовалось – «…тебя одну я вижу в целом мире», – так оно и было, на всю жизнь… Больше всего он, поди, видел ее в мечтах, потому что встречать ее ему доводилось редко, и то на минуту-другую. Однажды он увидел ее на книжном аукционе в Пеларне. Ей поручили вести протокол, потому что она была девушка смышленая и почерк у нее был очень красивый. В зале аукциона было очень жарко. Потом она вышла и стала в дверях, чтобы охладиться. «И до чего же она, Боже ты мой, была хороша!» – вспоминал Самуэль Август про свои любовные страдания. Вспоминал он не без горечи и про летний праздник в местечке Хульторредс-слэтт, где увидел ее в домотканом голубом платье… Ему бы подойти к этой девушке, но вокруг нее «так и вились парни из Пеларне», и Самуэль Август не посмел приблизиться к ней. Он только «раздосадовался аж до слез и поехал домой».

Самуэлю Августу уже минуло двадцать пять, пора было жениться, но получить в жены Ханну из Хульта он не надеялся. Он и мечтать не мог, что такая девушка, как она, посмотрит на какого-то Самуэля Августа, простого парня. Потеряв всякую надежду, он только «досадовал аж до слез» каждый раз, когда видел ее. Вообще-то, он мог без труда найти себе невесту. В округе хватало расторопных свах, охотно желавших устроить судьбу молодых. Одна из них непременно хотела женить Самуэля Августа на несметно богатой девице из дальнего прихода, мечтавшей выйти замуж. Она присоветовала ему поехать и посмотреть на эту золотую птицу. Сказывали, будто в приданое за ней дают пятьдесят тысяч, и Самуэль Август согласился, что не худо бы взглянуть на нее. В ближайшее воскресенье он решительно сел в поезд, который привез его туда, где жила незнакомая девица, жаждавшая вступить в брак. Но в тот же самый вечер он воротился домой. Бедному крестьянскому парнишке, желавшему купить усадьбу, как никому другому, нужны были пятьдесят тысяч, подобные браки были у крестьян делом обычным. И он, приехав домой, брел по длинной аллее пасторской усадьбы в глубоком раздумье. После он рассказывал, о чем думал тогда:

«Помнится мне, в начале аллеи я думал: «Ясное дело, пятьдесят тысяч – деньги большие!! Только я взял бы ее и за двадцать пять, кабы она походила на Ханну из Хульта». Прошел я еще немного, почитай до середины аллеи, и подумал: «Да, я взял бы ее и за десять тысяч, кабы только походила она на Ханну из Хульта». А когда дошел до калитки, тут уже подумал: «Да кабы она походила на Ханну из Хульта, я взял бы ее и без единого эре»».

Видно, девица эта не походила на Ханну из Хульта, коли Самуэль Август больше не ездил к ней свататься.

А после была свадьба в Гебу. Осенью тысяча девятьсот второго. Я не знала близко Пера Юхана и Хильду, жениха и невесту, но благодарна им за то, что они пригласили на свою свадьбу так много гостей! В том числе Самуэля Августа. И Ханну. На этой-то свадьбе все и случилось, вернее, все началось. Ханна, видно, поняла наконец, что Самуэль Август, все время провожающий ее глазами, влюблен в нее, хотя сказать об этом не смеет. И она смело предложила подняться на террасу. Самуэль Август, ясное дело, обрадовался. Только он никак не мог найти свою шляпу, которая лежала в прихожей на столе, вместе со многими другими, точь-в-точь похожими на нее. Тогда Ханна пообещала сшить ему маленькую монограмму на шляпу, чтобы легче было ее искать на праздниках и вечеринках. Он принял ее слова за поощрение и плавал в море блаженства до десяти часов вечера. И тут, к большому огорчению, он должен был везти пастора домой. Хотя это мог бы сделать и его старший брат, ведь он тоже был на этом свадебном пиру. Самуэль Август долго сердился на брата.

Потом он вернулся в Нэс и стал ждать монограмму и… бог знает чего. Миновал ноябрь, пришел декабрь, а монограмму он так и не получил! Под конец он не выдержал. В крещенский вечер тысяча девятьсот третьего года он написал открытку и как раз, когда в Нэсе собралась молодежь, уехал от гостей на почту отправить ее Ханне.

«Сим письмом поздравляет тебя сердечно твой друг», —