Текст книги "Дети из Буллербю"

Автор книги: Астрид Линдгрен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

– А я тогда вымою пол в кухне, – сказала Лотта.

– Не-а, сначала мы приготовим сыр, – сказала я, потому что ведь в доме распоряжалась я, поскольку была мамой.

– Никакого сыра не будет, пока я не вымою пол! – заявила Лотта.

Но тут мы с Юнасом сказали, что мы с ней не играем, раз она нас не слушается. А потом мы приготовили сыр. Когда готовят сыр, берут смородину и малину, кладут их в носовой платок, а потом выжимают сок. Из гущи же, которая остается в платке, делают маленькие круглые сыры, жутко кислые.

– Ну, можно, наконец, вымыть пол в кухне? – спросила Лотта.

Она взяла ведро для мытья полов, и пошла в бабушкину кухню за водой, и почти всю воду из ведра вылила на пол в игрушечном домике. Затем стала тереть пол щеткой, на которую плеснула жидким мылом. Сама Лотта стала уже мокрой с головы до пят.

– Ты плаваешь или еще чем-то занимаешься? – спросил Юнас, который уже нагулялся с Крошкой в саду.

– Я мою кухню, – ответила Лотта. – Потому что кухню мыть надо, и веселее этого ничего на свете нет.

Однако нам с Юнасом пришлось вытирать пол. Сама Лотта этого делать не желала. Она только стояла рядом и смотрела.

Майкен, взаправдашняя Майкен, она обычно поет и танцует, она дрыгает ногами и поет. «Тра-раль-лян-раль-лян-лей-ле, я думаю о тебе» – вот что поет Майкен.

Лотта делала все точь-в-точь как Майкен: она дрыгала ногами и пела: «Тра-раль-лян-раль-лян-лей-ля, как брызну на тебя!» И, пропев слово «брызну!», Лотта схватила метелку, висевшую на стене в игрушечном домике, окунула ее в ведро и обрушила целый водопад брызг на нас с Юнасом, а сама что есть сил расхохоталась. Тогда мы рассердились и сказали, что, раз она такая дурочка, пусть вытирает пол сама. Но Лотта только по-прежнему дрыгала ногами и распевала: «Как брызну на тебя!» От жидкого мыла пол был совершенно скользким, и, когда Лотта уже в полном неистовстве дрыгала ногами, она упала и стукнулась головой о шкаф. Бедняжка Лотта! Тут она закричала:

– И вовсе не весело играть в Майкен!

Потом она вышла в сад, чтобы вместо игры в Майкен узнать, где кошка. А мы с Юнасом играли вдвоем, и приготовили шпинат из лепестков сирени, и ели сыр со шпинатом, вернее ели понарошку.

Вдруг мы услышали, как в саду кричит Лотта, и когда выглянули из окошка в сад, то увидели, что она тащит кошку за хвост, а кошка злится и царапает ее. Тогда Лотта примчалась к нам в игрушечный домик и закричала:

– Я только подержала ее за кончик хвоста, а она меня поцарапала!

Мамы с бабушкой дома не было, и мы пошли узнать, где Майкен, чтобы взять у нее пластырь для Лотты. Майкен в кухне не было. Но эта Лотта! Она забыла закрыть кран на кухне, когда брала воду, и я должна сказать, что на кухонном полу воды было в десять раз больше, чем в игрушечном домике, когда Лотта мыла пол. Юнас прошлепал по воде к крану и закрыл его, и тут как раз появилась Майкен.

Всплеснув руками, она закричала:

– Что ты делаешь, Юнас?

– Он плавает, – сказала Лотта и неудержимо расхохоталась.

Но Майкен хотела узнать, кто оставил кран открытым, и тогда Лотта сказала:

– Это сделала я!

– А почему ты это сделала? – спросила Майкен.

– Потому что у меня сегодня нечисливый день.

Когда Лотта говорит «нечисливый день», она имеет в виду несчастливый день, когда все не ладится. Мне кажется, что у Лотты почти все дни – несчастливые.

Ну и молодчина же Майкен! Она вытерла пол, и наложила Лотте пластырь, и налила нам какао, и поставила на кухонный стол булочки, и станцевала для нас, и подрыгала ногами, и спела «Тра-раль-лян-раль-лян-лей-ле, я думаю о тебе!».

Лотта съела пять булочек, и Юнас съел четыре, а я – три.

– Получается такой хороший «нечисливый» день! – сказала Лотта.

И она крепко-крепко, что есть сил, обняла Майкен и спела: «Тра-раль-лян-раль-лян-лей-ля, целую я тебя!»

И тут же поцеловала Майкен. И Майкен сказала, что Лотта славная малышка.

Лотта – рабыня-негритянка

У нас с Юнасом и Лоттой есть кузина и кузен; они – дети тети Кайсы. Когда этим летом мы жили за городом у бабушки и дедушки, туда приехала и тетя Кайса, а с ней Анна Клара и Тотте. Анна Клара и Тотте и есть наши кузина и кузен. Анне Кларе столько же лет, сколько Юнасу, а Тотте такой же совсем новенький ребенок, как Лотта. Анна Клара, бывает, лупит Юнаса, потому что она такая сильная, и к тому же еще она такая распоряжала… И Лотте отлупить Тотте тоже ничего не стоит, что она не раз и делала, хотя мама ей запретила.

– Почему ты бьешь Тотте, ведь он такой паинька? – спросила мама Лотту.

– Потому что он такой миленький, когда плачет, – ответила Лотта.

Тогда Лотту заставили сидеть одну в игрушечном домике, чтобы и она была паинькой. И тогда Анна Клара придумала такую игру, будто Лотта сидит в тюрьме, а мы ее спасаем.

– Сначала передадим ей тайком немного еды, – сказала Анна Клара. – Потому что в тюрьме одна только вода да хлеб.

И мы пошли в кухню и выпросили у Майкен холодных фрикаделек. Анна Клара положила фрикадельки в маленькую корзинку, в которую мы собираем ягоды. Потом Юнас и Анна Клара влезли на крышу игрушечного домика и крикнули Лотте, что мы спустим ей фрикадельки через дымовую трубу. Но тут Лотта высунула голову в окошко и спросила, почему нельзя передать их ей через окошко или дверь.

– А разве дверь не заперта? – спросила Анна Клара.

– Не-а, это не тюрьма, а просто курам на смех, – сказала Лотта. – Выкладывайте фрикадельки!

Но тут Анна Клара рассердилась на Лотту и сказала, что, когда сидят в тюрьме, фрикадельки спускают через дымовую трубу!

– Вот так-то! – заявила Анна Клара.

– Тогда спускайте! – согласилась Лотта.

У Анны Клары была привязана к корзинке длинная веревка, и она спустила корзинку через дымовую трубу. Юнас тоже помогал ей, хотя и не очень. А мы с Тотте только глазели на них снизу.

– Фрикадельки едут! – закричала из домика Лотта. – И еще – очень много сажи! – добавила она.

Тотте и я смотрели в окошко и видели, как Лотта ела фрикадельки. Но на них было очень много сажи, так что лицо и руки у Лотты совершенно по чернели. Анна Клара сказала, что это просто здорово, ведь теперь Лотта – пленная рабыня-негритянка, которую мы спасаем. И Лотта еще больше перемазалась сажей, чтобы стать взаправдашней рабыней-негритянкой. Но Тотте заплакал, так как думал, что рабыни-негритянки опасны.

– Они не опасны, – сказала Анна Клара.

– Но они опасны с виду, – возразил Тотте.

И еще громче заплакал.

Довольная этим Лотта корчила страшные гримасы Тотте, а потом сказала:

– Некоторые рабыни-негритянки довольно опасны.

А потом добавила:

– Спасайте меня чичас же, потому что я хочу бегать вокруг и пугать людей. Я люблю, когда меня боятся.

И Анна Клара с Юнасом придумали, что мы спасем Лотту через окошко с задней стороны игрушечного домика. Мы притащили доску от качелей, так как Анна Клара сказала, что доска будет мостом над пропастью, которая перед тюрьмой. Мы приставили доску от качелей к окошку, и Анна Клара с Юнасом и я влезли в окошко, чтобы спасти рабыню-негритянку. Влезли все, кроме Тотте. Он только смотрел и плакал.

Когда мы оказались в игрушечном домике, Лотты там уже не было. Анна Клара ужасно рассердилась.

– Куда пропал этот ребенок? – закричала она.

– Я бежала, – сказала Лотта, когда мы наконец схватили ее.

Она сидела в кустах смородины и ела ягоды.

– Мы ведь собирались спасти тебя, – сказала Анна Клара.

– А я сама спаслась, – ответила Лотта.

– С тобой никогда не поиграешь, – заявил Юнас.

– Ха-ха, – засмеялась Лотта.

Тут пришла мама и увидела, что Лотты в игрушечном домике нет.

– Ну, ты теперь – паинька, Лотта? – спросила мама.

– Да-а-а… Хотя и черная, – сказала Лотта.

Мама, наверно, тоже боялась рабынь-негритянок, потому что, всплеснув руками, она сказала:

– Боже мой, ну и вид у тебя!

И Лотте пришлось пойти в прачечную и отмываться там целых полчаса.

После полудня мы взяли с собой корзинку из-под фрикаделек и стали собирать в нее землянику. На лужайках у бабушки и дедушки так много земляники! Но ой, мы так испугались, когда собирали землянику, потому что увидели змею! Один лишь Тотте не испугался.

– Смотрите, вон – хвост без собачки! – заявил Тотте.

Он не понял, что это не хвост, а змея.

Мы пришли домой, и Анна Клара поделила всю землянику так, что нам всем досталось совершенно поровну. Хотя Анне Кларе достались самые большие и самые спелые ягоды. Тотте и Лотта уселись на веранде со своей земляникой. И вдруг мы услыхали, что Тотте заплакал. Тетя Кайса сунула голову за дверь и спросила:

– Почему плачет Тотте?

– Он плачет потому, что ему не дают попробовать мою землянику, – ответила Лотта.

– А его собственная земляника уже вся? – спросила тетя Кайса.

– Да, – сказала Лотта, – она совсем вся. И он заплакал, когда я съела ее тоже.

Тут пришла мама, отобрала у Лотты землянику и отдала ее Тотте, а Лотта запела:

– Тра-ля-ля-гу, пойду-ка я лягу!

– Это, пожалуй, будет лучше всего, – согласилась мама. – Ты, верно, устала сегодня, Лотта?

– Вовсе нет, – сказала Лотта, – у меня столько попрыгунчиков в ногах! Но я все-таки пойду и лягу!

Правда, вечером Лотта была так добра к Тотте! Тотте хотели уложить спать совсем одного, в маленькой комнатке для гостей.

А он испугался темноты, заплакал и захотел, чтобы дверь оставили открытой. Тетя Кайса сказала:

– Но, милый Тотте, дома ведь ты никогда не боишься спать в темноте.

Тут вмешалась Лотта:

– Ты что, не понимаешь, тетя Кайса? Дома – это его собственная темнота. Ты что – не понимаешь, что он не привык к бабушкиной темноте?

И тогда Тотте уложили спать в той же самой комнате, где спали мы с Юнасом и Лоттой. И Лотта поцеловала его, подоткнула под него одеяльце и сказала:

– Теперь я спою тебе, и ты не будешь бояться.

И Лотта запела песенку, как это обычно делает мама:

И ангелочки

Божьи кружат,

Крылья простирают.

Вокруг ребенка стоят —

Сон его охраняют.

– Лотта тебя охраняет, – сказала Лотта. – Она, а вовсе не рабыня-негритянка.

До чего весело, когда Рождество!

Однажды Юнас спросил меня:

– Что ты больше всего любишь – солнце, луну или звезды?

Я сказала, что люблю их всех одинаково, но звезды, может, чуточку побольше, потому что они так красиво светят, когда мы идем к рождественской заутрене. И Рождество я тоже очень люблю.

В этом году я захотела в подарок на Рождество лыжи. И поэтому так боялась: вдруг не выпадет снег. Лотта тоже хотела, чтобы выпал снег, ведь она хотела в подарок санки.

Когда мы легли спать, как раз перед самым Рождеством, Лотта сказала:

– Я попросила у папы в подарок санки, а теперь попрошу Бога, чтобы выпал снег, а не то я не смогу кататься на санках.

И попросила:

– Милый добрый Боженька, сделай так, чтобы снег выпал, ну прямо сейчас! Подумай о бедных цветочках, им нужно теплое одеяльце, когда они спят в земле и им так холодно.

Затем, выглянув из кроватки, она сказала:

– На этот раз я, пожалуй, схитрила, не сказала, что снег нужен моим санкам.

И – подумать только! Когда мы назавтра проснулись, начал падать снег. Мы с Юнасом и Лоттой в одних пижамках подбежали к окну и стали смотреть, как все больше и больше снежных хлопьев падает на наш двор, и на наш сад, и на сад тетушки Берг. И мы как можно быстрее оделись, и выбежали во двор, и стали бросаться снежками, и слепили из снега чудесного-расчудесного старика-снеговика, на которого папа, вернувшись домой, надел шляпу.

Нам было так весело целый день, и мама была так довольна, что мы – на воздухе, так как к нам пришла фру Франссон, помогать маме навести в доме красоту к Рождеству. Лотте нравится болтать с фру Франссон, и она говорит ей «ты», хотя мама не велит. Лотта должна говорить «вы» и «фру Франссон» – так считает мама. А фру Франссон нравится болтать с Лоттой, но мама велела фру Франссон не отвечать, когда Лотта говорит ей «ты».

В тот день, когда мы слепили старика-снеговика, а потом завтракали в доме, Лотта сказала фру Франссон:

– Смотри, какие у меня мокрые варежки!

Фру Франссон не ответила, и Лотта спросила:

– А ты видела нашего старика-снеговика?

Но фру Франссон все равно ей не ответила. Тогда Лотта надолго замолчала, но потом спросила:

– Почему, фи, фарао, ты злишься, фру Франссон?

Тут мама сказала:

– Лотта, ты ведь знаешь, тебе нельзя говорить ни «фи, фарао», ни «ты» фру Франссон.

– Тогда я вообще не буду с ней болтать, – заявила Лотта.

А фру Франссон сказала: она, мол, ни за что на свете не желает, чтобы Лотта прекратила с ней болтать. И попросила маму: пусть уж Лотта говорит ей «ты». Мама рассмеялась и сказала, что разрешает Лотте говорить «ты» фру Франссон.

– И «фи, фарао» тоже, – решила Лотта.

– Нет, «фи, фарао» ни в коем случае, – не согласилась мама.

Потом мама вышла, и тогда Лотта сказала:

– Я знаю, что я сделаю. Когда буду иметь в виду «фи, фарао», я скажу «фи, Франссон». Ведь маме нравится, когда я говорю «вы» и «Франссон».

А потом добавила:

– Фи, Франссон, как забавно, когда Рождество!

Это действительно забавно, думаю я. Мы с Юнасом и Лоттой помогали маме с уборкой к Рождеству, и сгребли лопатками снег на дворе, и поставили рождественский сноп для птиц, чтобы они клевали по зернышку. Мама считает, что мы очень старались.

– Не знаю, что бы я делала без вас! – сказала она.

Лотта каждый день аккуратно-преаккуратно вытирала ножи, а сейчас сказала:

– Не знаю, что бы я делала без меня! Хотя, фи, Франссон, сколько приходится работать!

И очень было весело покупать рождественские подарки. Из наших свинок-копилок мы вытащили деньги, которые копили целый год, а потом втроем пошли в город и накупили рождественских подарков. Весело покупать подарки, когда идет снег, а на площади полным-полно рождественских елок, и люди бегут в магазины и выбегают оттуда. Нам с Юнасом надо было купить Лотте маленькую куколку, чтобы ее купать, и мы сказали сестренке, пусть ждет нас на улице, пока мы ходим в игрушечный магазин.

– Но, чур, не смотреть, что мы покупаем, – сказал Юнас.

– Не-а, ты лучше смотри в витрину кондитерской Карлмана, – сказала я.

Лотта охотно этим занялась, потому что в витрине кондитерской Карлмана было очень много марципановых поросят и разных сладостей.

Когда мы с Юнасом, купив куколку для купания, вышли на улицу, Лотта исчезла. Но внезапно она вышла из дверей кондитерской Карлмана.

– Что ты там делала? – спросил Юнас.

– Покупала тебе рождественский подарок, – ответила Лотта.

– А что ты купила? – поинтересовался Юнас.

– Пирожное со взбитыми сливками, – ответила Лотта.

– Ой, ну и глупышка же ты, оно ведь не продержится до сочельника! – воскликнул Юнас.

– Не-а, то же самое как раз решила и я, – сказала Лотта. – Поэтому я его съела.

Нет, подумать только! Как раз в эту минуту на улице появился наш папа. Он не знал, что мы одни ходим по городу и покупаем рождественские подарки.

– По-моему, этих детей я где-то однажды видел, не помню только где, – сказал папа. – Но они – славные на вид, и, думаю, приглашу-ка я их в кондитерскую.

Ой, до чего мы обрадовались! Мы пили какао и ели пирожные – ну столько, сколько хотели, и мы сидели на зеленом диване у Карлмана, а вокруг была толпа людей, которые гудели и болтали, и у всех были пакеты с рождественскими подарками, которые они покупали. А на улице шел снег, а в пирожных было полным-полно сливок и день был такой веселый! К нам подошла тетенька, которую зовут фру Фриберг, и начала болтать с папой. Мы с Юнасом сидели молча, но эта Лотта! Она болтала почище фру Фриберг! Тогда папа сказал:

– Лотта, не смей болтать, когда болтают взрослые, подожди, пока они закончат.

– Хо-хо! – воскликнула Лотта. – Думаешь, я не ждала? Ждала, но ничего не получается. Ведь они никогда не закончат болтать!

Тогда фру Фриберг засмеялась и сказала, что теперь ей пора домой, печь рождественские перцовые пряники.

Мы тоже пекли перцовые пряники, хотя только на следующий день. Ой, мы напекли их столько, что у нас с Юнасом и Лоттой у каждого было по полной жестяной коробке, а пекли мы их абсолютно сами. Все коробки мы держали в детской и обещали приберечь перцовые пряники к сочельнику. Но Лотта съела свои в тот же день и не стала есть на обед капустно-картофельное пюре.

– Они, может, все равно испортятся до сочельника, – сказала Лотта.

Однако потом она каждый день клянчила у меня и Юнаса перцовые пряники и говорила:

– Подай мне милостыню!

Потом настал сочельник, а сочельник – это самый веселый день в году. И вот что мы делали в сочельник: как только проснулись, помчались на кухню, а там мама уже варила кофе, а потом мы все вместе сидели перед камином в общей комнате и пили кофе, хотя обычно нам его не дают. А еще нам дали шафрановые булочки и перцовые пряники и еще – клецки. А рождественская елка так ужасно чудесно благоухала. Как только мы выпили кофе, мы с папой, Юнасом и Лоттой нарядили елку, а мама готовила в кухне селедочный салат.

– В нашем доме так красиво, – сказал Юнас. – Мне кажется, он – самый праздничный во всем городе!

– И пахнет здесь вкуснее, чем у всех, – добавила Лотта.

Мама вырастила много-премного белых гиацинтов, которые так дивно благоухали, а еще повсюду в доме было полным-полно свечей, и все выглядело иначе, чем всегда, и пахло иначе. Я думаю, на Рождество вообще пахнет иначе.

Мы много ели целый день, и мы ели в кухне и макали хлеб в котелок у плиты.

А после полудня мы с мамой были у тетушки Берг, преподнесли ей рождественские подарки. И она нас угостила конфетами из патоки и жареным миндалем. А Лотта получила в подарок хорошенькую красную шапочку, которую связала для нее тетушка Берг.

– Теперь я почти как юльтомте^[23], – сказала Лотта.

Но она им все же не была. Потому что вечером явился взаправдашний юльтомте. Он затопал ногами в прихожей, забарабанил в дверь и вошел к нам с мешком за плечами, доверху набитым рождественскими подарками.

– Мне незачем спрашивать, есть ли здесь послушные дети, – сказал юльтомте. – Потому что я вижу: это у них на лице написано.

А потом обратился к Лотте:

– Берегись, смотри, чтоб у тебя глаза на лоб не вылезли.

Потому что Лотта не спускала с него глаз, ставших совершенно круглыми и огромными.

Затем юльтомте вышел и вернулся обратно с большим свертком, в котором были мои лыжи, и еще с одним большим свертком, в котором были санки для Лотты.

Но Лотта все время молчала и не двигалась, пока юльтомте не ушел.

– Почему ты все время молчишь, Лотта? – спросила мама.

– У меня щекочет в животе, когда я вижу юльтомте, – сказала Лотта, – фи, Франссон, как у меня щекочет в животе!

В сочельник нам не надо ложиться спать, пока мы сами не захотим. Мы ели орехи и апельсины, сидя у камина, и мы танцевали вокруг елки; все было так чудесно! А назавтра, на Рождество, мы пошли к рождественской заутрене. Рождественский сноп во дворе был весь засыпан снегом, но мы отряхнули его, чтобы воробьи могли поклевать зернышки, а потом пошли к рождественской заутрене. На небе сияли звезды, поэтому я больше всего люблю звезды, хотя солнце и луна тоже хороши. Когда звезды светят над улицей Бузотеров, она кажется такой удивительной! Почти во всех домах горели свечи, все было красиво и чудесно! Высоко-высоко над самой крышей ратуши светила звезда, это была самая большая звезда, какую я только в жизни видела.

– Это, верно, рождественская звезда, – сказала Лотта.

ЛОТТА С УЛИЦЫ БУЗОТЕРОВ

Все так злятся на Лотту

днажды, когда Лотте с улицы Бузотеров только-только исполнилось пять лет, она проснулась утром уже сердитая. Ей приснилось такое… что-то очень плохое. А Лотта верила: в снах все взаправду! Эта маленькая дурочка Лотта! Поэтому она и рассердилась.

– Они били моего Бамсе! – закричала Лотта, когда мама вошла посмотреть, почему Лотта ревет в кроватке в восемь часов утра.

– Кто бил твоего Бамсе? – спросила мама.

– Юнас и Миа Мария! – закричала Лотта.

– Милая Лотта, тебе это только приснилось, – сказала мама. – Юнас и Миа Мария ушли в школу. У них и времени не было лупить твоего Бамсе!

– Все равно они лупили его, хоть у них и времени не было! – кричала Лотта, похлопывая бедного Бамсе.

Бамсе был маленький толстый поросенок, которого мама сшила из розовой материи и подарила Лотте, когда ей исполнилось три года. Тогда Бамсе был чистый, розовый и красивый, а теперь – грязный и действительно похож на настоящего маленького поросенка. Однако Лотта думала, что он медведь, и поэтому назвала его Бамсе-Мишка, хотя Юнас сказал:

– Ха-ха, никакой он не медведь, он – поросенок.

– Ты глупый, – рассердилась Лотта. – Ясное дело, он медведь.

– Ты так думаешь, да? – съехидничал Юнас. – Хотел бы я знать, как ты считаешь: он белый медведь или обыкновенный?

– Он не белко-медведь, а, по-моему, поросенко-медведь, – ответила Лотта, – заруби себе это на носу.

Лотта очень любила своего поросенко-медведя. Он спал по ночам в ее кроватке, и она подолгу болтала с ним, когда Юнас и Миа Мария не слышали. Но сейчас он лежал на подушке очень печальный, потому что Юнас и Миа Мария били его, – так думала Лотта. Она плакала, глядя на Бамсе, и говорила:

– Бедный Бамсе, я выпорю Юнаса и Миа Марию, я обязательно их выпорю!

Юнас, и Миа Мария, и Лотта, и мама с папой жили в доме желтого цвета на улице Бузотеров. Каждое утро Юнас и Миа Мария уходили в школу, а папа – в свою контору. Дома оставались только мама и Лотта.

– Какое счастье для меня, что есть моя малышка Лотта, – говорила мама, – иначе мне было бы тут так одиноко целыми днями!

– Да, какое счастье для тебя, что есть я, – говорила Лотта. – Иначе тебя было бы так жалко!

Но сейчас, этим утром, когда она так была сердита, Лотта этого не говорила. Она только возмущенно надувала губки. Когда позже ей нужно было одеваться, мама принесла белый джемпер, который бабушка связала для Лотты.

– Только не этот, – заявила Лотта. – Этот щекочет и колется!

– Да нет же, нет! – сказала мама. – Потрогай, какой он мягкий и приятный.

– Нет, он все равно щекочет и колется, – сказала Лотта, не дотрагиваясь до джемпера. – Хочу мое пархатное платье.

У нее было синее бархатное платье, самое ее нарядное, и Лотта называла его «пархатное платье». И теперь она хотела надеть его, хотя был всего лишь четверг, совершенно обычный четверг.

– В воскресенье наденешь бархатное платье, – пообещала мама. – А сегодня – этот джемпер.

– Тогда я лучше буду ходить раздетая, – сказала Лотта.

– Пожалуйста, – согласилась мама и спустилась вниз, на кухню.

Лотта осталась наверху в детской, сердитая и раздетая. Ну, понятно, не совсем раздетая. На ней были коротенькая майка, трусики, чулки и туфли.

– Но в остальном совсем раздетая, – сказала Лотта своему Бамсе – ведь он был единственный, с кем она могла говорить.

– Лотта, ты, верно, спустишься вниз и выпьешь свое какао? – закричала снизу мама.

– Ты так думаешь, да, – пробормотала Лотта, даже не шевельнувшись.

– Отвечай же, Лотта! – опять закричала мама. – Будешь пить какао или нет?

Теперь Лотта была абсолютно удовлетворена. Пусть мама сидит там и думает-гадает: хочет Лотта какао или нет. Лотта решила не отвечать, и где-то в глубине души Лотте нравилось не отвечать вообще, когда мама зовет ее.

Но она проголодалась и очень хотела выпить свое какао, так что, подождав совсем немножко, взяла Бамсе и стала спускаться вниз по лестнице. Шла она очень медленно, ненадолго останавливаясь на каждой ступеньке. Пусть мама теряется в догадках: думает Лотта пить какао или не думает?

– Я еще посмотрю, как мне быть, – сказала Лотта своему Бамсе.

И вот она вошла в кухню.

– Неужели? А вот и Лотта! – воскликнула мама.

Лотта молча стояла у дверей и надувала губки, чтобы мама поняла: она, Лотта, в самом деле еще сердится.

Обычно мама вместе с Лоттой завтракали на кухне. Там всегда было так уютно! Уютно было и теперь. Солнце светило в окно, а на столе стояла собственная синяя чашка Лотты с налитым в нее до краев какао, а рядом лежал бутерброд с сыром. Обычно днем Лотта болтала без умолку, но сегодня она не произнесла ни слова, а мама пила кофе и читала газету и тоже ничего не говорила.

В конце концов Лотта сказала:

– Пожалуй, я могла бы выпить какао, если уж это так обязательно.

– Нет, вовсе не обязательно, – ответила мама. – И вообще тебе сначала надо одеться.

Конечно, Лотта была сердита еще раньше, но теперь она просто впала в ярость. Ой, какая мама глупая – ни платьев Лотте не дает, один только противный джемпер, который щекочет и колется, а теперь еще и есть не дает!.. Ой, какая мама глупая!

– Ты глупая! – закричала Лотта и топнула ногой.

– Вот что, Лотта, – сказала мама. – На сегодня хватит. Поднимись в детскую и сиди там, пока не станешь паинькой.

Тут Лотта завопила так, что слышно было даже у тетушки Берг в соседнем доме. И Лотта вышла из кухни, и поднялась по лестнице, и вошла в детскую, не переставая орать так, что тетушка Берг в своем доме покачала головой и сказала:

– Пожалуй, у малышки Лотты все-таки болит живот.

Но у Лотты вовсе не болел живот, она просто была в ярости. А когда она была уже вне себя от ярости, ей попался на глаза белый джемпер. Он лежал на стуле и, казалось, щекотал еще сильнее, чем когда-либо. Лотта взвыла и швырнула джемпер на пол. Но тут же смолкла. Потому что на полу, совсем рядом с джемпером, лежали ножницы, которыми Лотта обычно вырезала кукол из бумаги. Тихо-претихо взяла Лотта ножницы и прорезала в джемпере большую дырку.

– Так тебе и надо! – сказала Лотта. – Потому что ты щекочешь и колешься.

Лотта просунула в дырку руку. Ой, какая большая дырка, и как ужасно видеть, что целая рука высовывается оттуда, откуда никакая рука высовываться не должна. Лотта испугалась.

– Совру, что джемпер прокусила собака, – сказала она своему Бамсе.

Лотта подняла джемпер и, держа его перед собой, долго смотрела на него. Потом взяла ножницы и отрезала один рукав.

– Совру, что собака просто ужасно кусала джемпер, – сказала Лотта.

Она снова подняла джемпер и задумчиво посмотрела на него. Потом взяла ножницы и отрезала второй рукав.

– Никогда в жизни не видала такой собаки, – сказала Лотта.

Но потом она испугалась всерьез. Она скомкала джемпер и сунула его в корзинку для бумаг. Она больше не желала его видеть. И тут как раз мама закричала снизу, с лестницы:

– Лотта, ты уже паинька?

Тогда Лотта, тихонько заплакав, сказала:

– Нет, ни капельки!

Обняв Бамсе, она прижала его к себе.

– Хотя так им и надо, раз все так злятся на меня!

Лотта знала, что это неправда, но если разрежешь джемпер, то надо же свалить вину на кого-нибудь другого.

– Ну да, все злятся на меня, – сказала Лотта своему Бамсе. – Только поэтому я порчу вещи.

Она посмотрела на корзинку для бумаг, где лежал джемпер.

– И вообще виновата собака, – сказала она.

Лотта переезжает…

Но маме как раз надо было идти в магазин за покупками, поэтому она поднялась в детскую и сказала:

– Быстренько стань паинькой, Лотта, и надень джемпер, тогда пойдешь со мной в магазин.

Пойти в магазин! Лучшего развлечения Лотта не знала. Но ведь джемпер, который ей надо было надеть, чтобы пойти с мамой, лежал в корзинке для бумаг, весь изрезанный! Не удивительно, что Лотта снова завопила так, что ее слышно было даже у тетушки Берг.

– Боже мой, что с тобой, Лотта? – спросила мама. – Если ты собираешься скандалить целый день, то ладно, я, пожалуй, одна схожу в магазин.

И мама ушла. Лотта по-прежнему сидела на полу и орала, пока не выбилась из сил. Затем смолкла и стала размышлять.

Лотта поняла, что ей придется просидеть в детской всю свою жизнь из-за этого джемпера. Другие будут ходить в магазин, и в школу, и в свою контору и развлекаться вовсю. Только ей, Лотте, придется сидеть раздетой на полу в детской с одним лишь Бамсе.

– Тогда лучше нам переехать отсюда, – сказала Лотта своему Бамсе.

Да, переехать можно – Майя, прислуга тети Ларссон, вот она же переехала! «Потому что она не ужилась с Ларссонами», – говорила мама.

– А я, я не уживаюсь с Нюманами, – сказала Лотта своему Бамсе.

Нюманы – это фамилия мамы с папой и Юнаса с Миа Марией… и, понятно, фамилия самой Лотты.

– Они все такие злющие здесь, у Нюманов, – сказала Лотта, – так им и надо, что мы переезжаем.

Лотта решила переезжать немедленно.

– Надо побыстрее, пока мама не вернулась домой, – сказала она своему Бамсе, – а то ничего не выйдет.

Но она не хотела переезжать так, чтобы это произошло незамеченным. Она хотела, чтобы мама знала об этом и плакала бы из-за того, что Лотта пустилась в путь. Поэтому она взяла бумагу и шариковую ручку и написала маме записку. Юнас научил ее писать печатными буквами и читать их. Это было очень трудно, но она справилась. И вот что она написала на бумажке:

Я ПИРИЕХАЛА ПАСМАТРИ В КАРЗИНКЕ ДЛЯ БУМАК

Это означало:

«Я переехала, посмотри в корзинке для бумаг».

– Мама прочитает и поймет, почему я переехала, – сказала Лотта.

И вот, взяв с собой Бамсе, она переехала. Переехала в чем была, одетая лишь в коротенькую майку и трусики, а на ногах у нее были туфли и чулки. Сначала она завернула на кухню и выпила свое какао. Бутерброд с сыром она захватила с собой и съела его в прихожей.

Куда деваться Лотте

Переезжать, пожалуй, здорово, надо только знать – куда. Но Лотта этого не знала.

– Спрошу-ка тетушку Берг, нельзя ли мне жить у нее, – сказала Лотта.

И, перебросив Бамсе через забор, отделявший сад Нюманов от сада тетушки Берг, сама перелезла следом за ним. Увидев эту картину, Скотти, песик тетушки Берг, залаял, но Лотта не обратила на него внимания. Она вошла в дом тетушки Берг.

– Добрый день, – поздоровалась Лотта. – Могу ли я жить здесь?

– Добрый день, Лотта, – сказала тетушка Берг. – Я думала, ты живешь дома у мамы с папой!

– Да, но я думаю переехать, – ответила Лотта. – Я не уживаюсь с Нюманами.

– Вот как?! Да, тогда понятно, что ты собираешься переехать, – сказала тетушка Берг. – Но не надо ли тебе надеть на себя что-нибудь потеплее?

– У Нюманов мне не дают ни еды, ни платьев, – объяснила Лотта.

А тетушка Берг, к слову сказать, вязала джемперы, и кофточки, и шапочки, и варежки и продавала их людям, которые сами вязать не умели. И тут – бац! – тетушка Берг подошла к комоду и вытащила оттуда белый джемпер, который надела Лотте через голову. Он был чуточку велик, и получилось что-то вроде маленького платьица для Лотты.

– Ну как? – спросила тетушка Берг.

– Ой, как красиво! – ответила Лотта. – И не щекочет, и не колется.

– Тогда хорошо! – обрадовалась тетушка Берг.

– Да, взаправду хорошо, – согласилась Лотта.

Затем, оглядевшись кругом, она спросила:

– А где можно поставить мою кроватку?

– С этим хуже, – сказала тетушка Берг. – Знаешь, Лотта, думаю, ты вряд ли сможешь жить у меня. Здесь нет места еще для одной кровати.

– Боже мой! – воскликнула Лотта. – Должна же я где-то жить!

Тетушка Берг немного подумала, а потом сказала:

– Мне кажется, тебе надо пожить совсем одной, Лотта.