355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Артур Янов » Первичный крик » Текст книги (страница 8)
Первичный крик
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 01:34

Текст книги "Первичный крик"


Автор книги: Артур Янов


Жанр:

   

Психология


сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Травма может иметь источником также и трудные роды, что заставляет нас по–новому оценить взгляды Отто Ранка, который еще в начале этого века писал о значении родовой травмы. Правда, Ранк полагал, что роды травматичны сами по себе (ребенок покидает теплое, надежное и безопасное лоно матери), но я все же думаю, что травму наносят патологические роды.

Роды – естественный процесс, а ничто естественное не может наносить травму.

Однажды я наблюдал первичное состояние, в котором женщина свернулась в клубок, начала давиться, задыхаться, плеваться, а затем выпрямилась и закричала как новорожденный. Когда она вышла из этого состояния, то рассказала, что пережила свои трудные роды, когда она действительно едва не захлебнулась околоплодными водами. Другой пациент тоже пережил свои роды – его мать тяжело рожала в течение двенадцати часов. После того, как этот человек прочувствовал, какую борьбу ему пришлось вести, чтобы выжить, он понял, что она продолжается у него с самого рождения и, видимо, никогда не кончится. «Похоже, моя мать решила создать мне трудности с самого начала», – сказал он.

Было еще одно наблюдение первичного состояния, весьма в этом отношении поучительное. Одна женщина постоянно испытывала какой‑то дискомфорт и чувствовала себя несчастной по совершенно непонятной причине. Она постоянно стонала: «Я не могу плакать, я не могу плакать». Внезапно, когда она, наконец, пережила свое чувство, слезы градом хлынули из ее глаз. Оказалось, что в возрасте одного года она перенесла операцию на слезных протоках. Хирурги убрали препятствие оттоку слез. Теперь этой женщине за тридцать, и она снова обрела способность плакать. Однако, переживая в моем кабинете события, случившиеся, когда ей еще не исполнилось одного года, она не смогла пролить ни единой слезинки.

Эти свидетельства указывают на то, что травма может произойти до того как ребенок научится говорить и понимать речь. Дело не только в том, что родители – отец и мать – кричат на ребенка, и от этого происходит невроз. Травма залегает глубоко в нервной системе и запоминается на организменном уровне. Телесные системы организма «знают», что они травмированы, даже если эта травма не осознается. И опять‑таки, совершенно не обязательно знатьо том, что травма произошла; если какие‑то события нанесли травму, то их надо прожить и прочувствовать, чтобы устранить их хроническое воздействие на организм.

Начиная со второй недели первоначального трехнедельного курса первичные состояния наступают у больного практически ежедневно. Стиль и формы этих первичных состояний сугубо индивидуальны у каждого пациента. Некоторые больные нуждаются в том, чтобы высказывать свои чувства; у других все начинается с телесных симптомов, поначалу необъяснимых, которые больной только потом связывает с какими‑то воспоминаниями. Непосредственно перед формированием главной связи, которое само по себе очень болезненно, одни больные судорожно цепляются за кушетку, другие хватаются за живот, а третьи начинают дико вращать головой, скрипеть зубами и обильно потеть. Некоторые пациенты при наступлении первичной боли, сгибаются пополам, другие сворачиваются в клубок в углу кушетки, или вообще падают на пол и корчатся в судорогах.

Не существует двух одинаковых первичных состояний даже у одного пациента. Подчас пациенты во время таких состояний пребывают в гневе и становятся склонными к насилию. Другие пациенты, наоборот, становятся робкими, боязливыми или печальными. Но какую бы форму ни принимало первичное состояние, цель терапии остается прежней – достучаться до застарелого, неразрешенного чувства.

Очень трудно описать словами, как именно переживаются разнообразные чувства. Одна пациентка, которая проходила раньше курсы лечения у других психотерапевтов, рассказывала, что она плакала и тогда, но этот плач разительно отличался от того, который был у нее в первичном состоянии. Тогда она плакала для того, чтобы облегчить боль и чувствовать себя лучше, защищая свое «я»; теперь же она просто плачет от обиды, а это чувство менее интенсивное, и не охватывает ее целиком. Она прибавила также, что плача в первичном состоянии она ощущала этот плач всем телом – от головы до кончиков пальцев ног.

Во время сеансов больные быстро обучаются входить в область своего чувства. Больной может обсуждать с врачом виденный им накануне сон, рассказать его при этом так, словно все это происходит наяву и сейчас – и тотчас пережить чувство испуга и беспомощности, быстро потерять контроль над чувством и связать его с источником. Потеря самоконтроля позволяет связать чувство с его источником потому, что самоконтроль практически всегда подавляет ощущение собственной личности, подавляет «я». Пациент стремится ощутить первичную боль, так как знает, что это единственный способ избавиться от невроза. «Это у меня болит, – сказал один из пациентов, – и если я смогу чувствовать себя, то это единственное, чего я на самом деле желаю».

Спустя некоторое время психотерапевту становится практически нечего делать во время сеансов – только молчать и наблюдать. Когда пациент оказывается внутри своего чувства, он снова «там», переживая его – вдыхая аромат, слыша звуки, вновь переживая те физические ощущения, которые он уже переживал когда‑то, и которые были блокированы много лет назад. Больной, которого родители любили за то, что он умел контролировать свои действия, и который не мочился в пеленки с полуторагодовалого возраста, в первичном состоянии испытывает почти непреодолимый позыв на мочеиспускание, который он привык подавлять с самого раннего детства. Надо помнить о том, что в такие моменты больной всем своим существом пребывает в той сцене прошлого, и любой разговор с психотерапевтом может отвлечь его и вернуть к действительности. Предоставленное своему естестве иному течению чувство неизбежно приведет пациента к своему началу, чего никогда не может произойти от простого обсуждения этого чувства пациентом и психотерапевтом.

Есть ряд признаков, весьма характерных для первичного состояния. Одним из таких признаков является лексикон. Если больной начинает употреблять характерные детские словечки, то это означает, что он находится в первичном состоянии. Когда, например, один доктор философии воскликнул: «Папа, я описался!», то я понимаю, что этот человек не лицедействует. Если же больной начинает сквернословить, например, говоря: «Отец! Ты ублюдок!», то, скорее всего, это всего лишь предпервичное состояние.

Еще одним качеством первичного состояния является тот способ, которым пережитые в нем младенчество и детство приводят личность пациента к большей зрелости. Это происходит потому, что устранение прошлого из личности, позволяют человеку стать по–настоящему взрослым, а не играть взрослого. Короче говоря, человек становится тем, кто он есть в действительности. Часто, пребывая в первичном состоянии, пациент, по видимости, буквально впадает в детство – он кричит, плачет как годовалый ребенок, но выходя из первичного состояния, он обретает более глубокий и богатый голос, взамен того писклявого инфантильного голоска, которым он обладал до лечения.

Если пациент пережил свое прошлое во время первичного состояния, он склонен терять нить времени. Иногда пациенты говорят: «Мне кажется, что прошло много лет с того утра, когда я вошел в этот кабинет». Когда я прошу пациента оценить, сколько времени он провел в кабинете, то иногда в ответ слышу: «Думаю, что лет тридцать». Представляется, что те минуты и часы, которые он в действительности провел на кушетке, он жил в прошлом, далеком прошлом, в своем прежнем, давно забытом окружении.

Пациенты описывают первичное состояние, как переживаемую в сознании кому. Хотя они могут выйти из первичного состояния в любой момент по собственному желанию, они предпочитают не делать этого. Они прекрасно сознают, где они находятся, и что с ними происходит, но находясь в первичном состоянии они заново переживают всю свою прошлую жизнь и полностью поглощаются ею. Они и до этого были постоянно поглощены своим прошлым, но тогда они проигрывали, а не переживали его. Даже их сны обычно были полны прошлым. Таким образом, первичное состояние просто ставит прошлое на предназначенное для него место, туда, где оно должно быть в норме, что наконец позволяет пациенту начать жить в настоящем.

Первичный крик

Первичный крик – это не просто крик как таковой. Не используется он и для снятия напряжения. Если этот крик возникает от глубокого, разрушающего чувства, то я убежден в том, что это исцеляющий крик, а не просто сброс напряжения. В любом случае, однако, исцеляет пациента не крик сам по себе, а первичная боль. Первичная боль является лечебным, исцеляющим средством, потому что она означает, что больной, наконец, может чувствовать. В тот момент, когда пациент начинает ощущать душевную боль, первичная боль исчезает. Невротик страдает, потому что его организм постоянно настроен на боль. Это страдание обусловлено страхом перед нарастанием напряжения.

Истинный первичный крик невозможно спутать ни с чем. У него свой неповторимый характер – он глубокий, громкий и непроизвольный. Если психотерапевту удается внезапно убрать какую‑то часть защиты, и больной остается обнаженным и беззащитным перед своей первичной болью, то пациент кричит, так как душа его открылась истине. Хотя крик является вполне распространенной реакцией, он все же не есть ни единственный, ни обязательный ответ на внезапную уязвимость по отношению к первичной боли. Некоторые люди вместо крика мычат, стонут, извиваются и бьются в судорогах. Результат во всех случаях один и тот же. То, что выходит наружу, когда человек кричит, есть единичное чувство, лежащее в основе тысяч прежних переживаний. «Папочка, не бей меня!»; «Мама, мне страшно!». Иногда пациент просто вынужден кричать. Это крик, вознаграждает его за сотни шиканий, высмеиваний, унижений и порок. Он кричит теперь, и кричит только потому, что раньше ему наносили раны, из которых не давали вытечь ни одной капле крови. Как будто кто‑то всю жизнь колол его иголкой и не позволял даже один раз крикнуть «ой!».

Сопротивление

Но первичная терапия не всегда протекает так гладко, как можно подумать, прочитав мое описание. Защита – сама по себе – это сопротивление ощущению чувства. Поэтому у пациента всегда – в той или иной форме присутствует сопротивление, и оно продолжается до тех пор, пока в неприкосновенности остается хотя бы одна какая‑нибудь часть защитной системы. Многие больные решительно отказываются кричать на своих родителей. Эти пациенты на протяжении многих лет посещали психоаналитиков и говорят: «Слушайте, я все это проходил за много лет. Я знаю, что все это означает, и какой прок просить меня об этом?» Я допускаю, что они действительно ничего не понимают до тех пор, пока все же не начинают кричать. Пациенты бывают весьма сильно смущены этими «инфантильными упражнениями». Один молодой психолог спросил: «Вам не кажется, что вы впадаете в упрощенчество?» Но понимание головой, что вас не любили всю жизнь – это расщепленный опыт – половинчатое переживание, в котором не участвует «тело». Просить о любви – это совсем иное дело. Невротическая борьба начинается именно из‑за того, что ребенок не смеет прямо попросить о любви; такая просьба приносит только отторжение и боль. Поскольку борьба– это вечная символическая мольба о любви, то заставить пациента прямо о ней попросить (Пожалуйста, полюби меня, мама) – означает убрать борьбу и снять защитное покрывало с первичной боли.

Иногда сопротивление бывает физическим. Пациента просят выдохнуть, но он поступает наоборот. Он загоняет воздух в легкие, вместо того, чтобы вытолкнуть его из горла. Такая неспособность к выдоху часто наблюдается у невротиков, в частности у зажатых личностей, которым все приходилось держать в себе. Физическое сопротивление представляется машинальным, чисто автоматическим. Напрягаются мышцы гортани, больной сгибается пополам, свертывается в клубок – только для того, чтобы отключить чувство. Дело заключается в том, что ни один больной, как бы неудобно он себя ни чувствовал, никогда просто так, с первого раза, не ляжет спокойно на спину и не сольет наружу свой невроз.

Если больной упорно продолжает поверхностно дышать, то я иногда нажимаю ему на живот. Однако прибегать к такому приему приходится редко. Ни в коем случае нельзя применять его до тех пор, пока больной не примет устойчивую позу и не погрузится в чувство, так как наша цель – нормализация не дыхания, но чувства.

Символическое первичное состояние

Поскольку избыточная, непереносимая боль отключается организмом автоматически, то в первые несколько дней психотерапии наступает то, что я называю символическим первичным состоянием. Это особенно справедливо в отношении пожилых больных с жесткими и ригидными слоями психологической защиты. Поначалу может произойти гальванизация физической части первичной боли, но больной не устанавливает ментальной связи между физической и душевной болью. Например, пациент может ощущать сильную боль в спине (символическую, так как она трактуется как результат «долгого лежания на спине»), или у пациента наступает частичный паралич (символический, так знаменует собой беспомощность), иногда больной чувствует физическую тяжесть на плечах (бремя забот, которое ему приходится нести). Символизм такого рода вариабелен. Например, один пациент в течение получаса не мог шевельнуть левыми конечностями. Он сказал при этом: «Это тот мертвый груз, который мне пришлось тащить всю жизнь». Эти слова он произнес уже после того как сумел создать ментальную связь своего чувства.

Когда невротическое поведение уничтожается специалистом по первичной психотерапии, невроз кажется отступает на вторую линию обороны – формируется физический символизм, то есть, возникают психосоматические жалобы. Здесь мы снова видим, что физическая боль является следствием ранней ментальной, душевной боли, и когда пациент ощущает эту боль, то физическое страдание проходит автоматически.

Психосоматические аффекты поражают почти всех пациентов, проходящих первичную психотерапию, даже тех, кто до этого был относительно здоров. У одного больного после первого наступления основного первичного состояния начался понос. Пациент сказал мне: «Все это выходит из меня раньше, чем успел понять, что это». Когда он все понял, и смог назвать свое чувство, понос прекратился. Когда решающее и самое важное чувство блокировано, то первичная боль атакует сначала телесные участки организма. По этому признаку мы можем сказать, что первичная боль поднимается к сознанию. Когда устанавливаются связи между разумом и болью, то психосоматические симптомы быстро проходят.

Один больной во время второго предпервичного состояния в буквальном смысле слова почувствовал себя разрубленным пополам. Он сжал кулаки, раскинул в стороны руки и застыл в напряженной позе, дрожа всем телом. Было при этом заметно, что он раскачивается из стороны в сторону. Тем не менее, это и было символическое поведение – символика разорванного чувства (и бытия), но при этом отсутствовала связь с сознанием, и с причиной этого расщепления. Позже он почувствовал, что происходит. Он пережил сцену развода своих родителей. Он почувствовал, как хотел уйти с отцом, но от этого его удержал страх вызвать недовольство матери… Он чувствовал, как сильно он ненавидит мать, но ему пришлось подавить это чувство, так как он мог жить только с ней, целиком и полностью от нее завися… Одновременно он испытывал гнев по отношению к отцу, который оставлял его, но он был вынужден прикрыть и это чувство из страха, что отец не будет приходить и навещать его… Все эти противоречия и привели к тому, что он чувствовал, будто его тело рвется на две части. Боль стала физической, потому что пациент не смел ощутить ее непосредственно. Следовательно чувства были перекодированы на язык мышц, сохранив при этом свою символическую суть; пациент действительно разрывался пополам под действием противоречивых чувств, потому что чувства – это реальные физические объекты. Для того чтобы разрешить это разрывающее ощущение, больному пришлось вернуться во времени назад и по отдельности пережить каждый элемент этого противоречия. И совершенно недостаточно было просто «знать» что это следствие развода.

Объяснение этого случая с точки зрения первичной теории заключается в том, что отрицаемая память – то есть, воспоминаний о событиях, сталкиваться с которыми невыносимо больно – находятся в головном мозге ниже уровня бодрствующего сознания, но посылают импульсы всему организму. Так, не нашедший выхода импульс ударить родителя–тирана, может принять форму онемения мышц плеча. Находясь в раннем первичном состоянии, больной может вспомнить, как отец бьет его, и ощущает при этом напряжение в плече, хотя и сам не знает, почему. Позже он свяжет это мышечное напряжение с соответствующим контекстом (гнев, желание ударить в ответ), и мышечное напряжение разрешится.

Один из моих пациентов имел привычку постоянно скрипеть зубами. Это было неосознанное и автоматическое поведение – этот человек скрипел зубами даже во сне. Пациент начинал думать о том, как однажды отец нарушил свое обещание взять его на бейсбольную игру, и мальчик от ярости заскрежетал зубами. В их доме запрещалось явно выражать гнев. В моем кабинете он, наконец, выкрикнул свою ярость, и скрипение зубами прекратилось. Естественно, не один тот инцидент вызвал постоянное скрежетание зубами. То происшествие просто заняло господствующее место в памяти, увенчав и приведя в телесное движение весь гнев, накопленный пациентом по поводу груды нарушенных обещаний, на что ему невозможно было пожаловаться дома.

Все мы часто становимся свидетелями символического поведения в повседневной жизни, но не называем его так. Когда ребенок без разрешения уходит из школы, прогуливая уроки, он поступает импульсивно. То что он делает, возможно, является символическим актом требования свободы, которой ему недостает. Вполне может быть, что чувство ограничения свободы связано не со школой, а с какими‑то старыми чувствами. Если он поймет, что это за чувства, то, вероятно, это освободит его от символического акта прогула уроков. Этого ребенка могут заставить лучше лицедействовать либо администрация школы, либо готовый к услугам психотерапевт, который постарается внушить ребенку, что надо ответственнее подходит к школьным обязанностям, но импульс к свободе у такого ребенка все равно останется, он найдет символический. выход, который может вылиться в антиобщественные поступки и асоциальное поведение.

Символическая стадия – необходимый этап первичной терапии. Больной ощущает лишь часть чувства, ибо воспринять его целиком – это значит испытать невыносимую боль, к чему ни сам больной, ни его организм, еще не готовы. Организм на некоторое время отключается, и пациент разыгрывает (или прячет) оставшуюся часть чувства. Это лицедейство не имеет каких‑либо специфических черт. Это всего лишь форма смутного ощущения напряжения, которое охраняет отдельные части старой личности пациента.

Не следует ускорять прохождение символической стадии. Организм готовится к встрече с первичной болью постепенно, мелкими шагами, и будет делать это в надлежащем неторопливом порядке, когда символизм начинает проявляться в наименьшей степени только тогда, когда пациент научается ощущать больше чувства. Кроме того, параллельно уменьшается символизм сновидений.

По мере того как пациент переходит от символической стадии к более непосредственному способу чувства, он спонтанно теряет интерес к символическим проявлениям чувства. Символизм является, очевидно, тотальным феноменом, и, к несчастью, невротик часто проводит всю свою жизнь в нереальной символической стране. «Сумасшедшие» головные боли могут подсказывать ему, какой неистовый гнев он испытывает, но невзирая на то, что эти боли преследуют его много лет, невротик все равно не в состоянии постичь их смысл. Один больной после того, как испытал сильное первичное состояние, выразил это так: «Думаю, что все это ощущение давления в голове было лишь отражением злости, которая не могла выплеснуться наружу и прилипла к моему организму. Было похоже, что я пытаюсь затолкать мысли в какой‑то, и без того уже давно переполненный ящик».

Самое тяжелое для пациента время в течение первичной психотерапии – это первая неделя. Больной испытывает тревогу, он несчастен и обычно высказывает это так: «Боже мой, когда же все это кончится? Япровел здесь всего неделю, но мне кажется, что я тут уже всю жизнь». Пациент находился в большом смятении. Один больной выразился более образно: «Похоже, что в тот момент, когда я вошел в ваш кабинет, вы схватили меня за ноги, перевернули вниз головой и начали вытряхивать из меня все содержимое».

Такой пациент чувствует большее напряжение, чем раньше, так как в его распоряжении осталось меньше средств защиты против чувства, которое рвется на поверхность. Когда система защиты дает широкую трещину, то у больного возникает потребность постоянного присутствия рядом психотерапевта.

К концу третьей недели демонтаж систем защиты обычно подходит к концу. Но это не значит, что пациент уже выздоровел, и у него все хорошо. У больного остается масса остаточного напряжения – остаются старые травмы и обиды, старые чувства, которые не оказались на поверхности по тем или иным причинам. Так как с финансовой точки зрения и по существу, уже нет необходимости продолжать индивидуальную психотерапию, такого пациента переводят в группу людей, уже переживших настоящее первичное состояние. Иногда, правда, некоторым больным показано продолжение индивидуального лечения, но все же основная работа теперь производится в группе.

Когда я говорю, что основная работа с больным проводится по прошествии нескольких первых недель, то хочу сказать, что именно в это время становятся заметными главные изменения личности и симптоматология. Когда я занимался обычно рутинной психотерапией, то мне требовалось три недели только на то, чтобы собрать анамнез пациента и сделать батарею разных анализов. Теперь дело обстоит так, словно мы взяли больного, всю жизнь страдавшего артериальной гипертонией и резко (и навсегда) снизили давление до нормы. Происходят изменения в манере разговора, в тональности голоса и во «внешнем виде» – омертвевшие лица становятся подвижными и живыми. За короткий период мысли больного претерпевают разительные изменения, и все это происходит без каких‑либо обсуждений с психотерапевтом. Все это происходит потому, что нереальные мысли всегда сопутствуют нереальным личностям.

Конечно, ключевая цель – взломать системы защиты в течение первых трех недель, и, как правило, это удается сделать. Теперь больной едва ли может говорить о чем‑либо существенном без изрядной толики эмоций. Изменяется даже походка – особенно это касается красивых мужчин. Многие из деталей такого изменения скрупулезно описаны самими пациентами в историях их болезней.

Разновидности форм первичного состояния

Первичные состояния могут меняться и принимать разнообразные формы. Одна больная, например, в своем первом первичном состоянии пережила собственные роды. В первый день лечения она сворачивалась в клубок, напрягала и расслабляла мышцы, говорила, что ее обжигает холодный воздух, а потом принялась кричать, как новорожденный. В тот момент она не имела ни малейшего представления о том, что именно она переживала, но говорила, что этот процесс был совершенно непроизвольным. Другие пациенты не заходят так далеко во времени. Одна из больных, которая не помнила, что происходило с ней до десятилетнего возраста, начав переживать события с четырнадцатилетнего возраста, постепенно дошла по лестнице времени до страшного события, которое раскололо надвое ее личность в десятилетнем возрасте. Однако и после этого она продолжала переживать первичные состояния и постепенно продвигалась к все более раннему возрасту, а когда «добралась» до трехлетнего возраста, то ощутила «чистую потребность» в родительской любви. Позже она говорила, что это было самое болезненное первичное состояние – ощутить, что та физическая потребность означала присутствие постоянной боли, вызванной тем, что никогда не могло быть исполнено. Находясь в первичном состоянии, она не произносила ни слова, это было лишь внутреннее переживание с внешними судорожными движениями, корчами и стонами, сжатием кулаков и скрежетанием зубами.

Первичные состояния варьируют, в зависимости от возраста, когда произошло расщепление сознания и от глубины и выраженности первичной боли. Некоторые больные способны перейти непосредственно к главной сцене, в которой они чувствуют и заново переживают первичное расщепление; другим же для этого требуются месяцы. Некоторые пациенты сообщают, что так никогда и не доходят до решающей специфической сцены; иногда разные сцены представляются пациентам равноценными в способности спровоцировать развитие невроза. Если первичная сцена произошла в раннем возрасте, а первичная боль оказалась очень велика, то больные могут переживать эту сцену множество раз. Например, один недавний пациент пережил момент, когда его, ребенка девяти месяцев от роду на много недель оставили в кроватке в больнице. Родители не могли навещать его, так как у него была заразная инфекционная болезнь. На следующий день он снова пережил эту сцену, зная, что находился в каком‑то лечебном учреждении. Потом он различил лицо матери; наконец, он увидел, как уходят его родители, и в этот миг почувствовал себя брошенным. Его пожизненное невротическое лицедейство заключалось в стремлении найти кого‑то – в последние годы это была подруга – к которой он мог бы привязаться и делать все, чтобы она не покинула его. Он не имел ни малейшего представления, что такое поведение основывалось на событии, имевшем место в раннем младенчестве; в действительности, он даже совершенно не помнил о том раннем событии. В первый раз он пришел к нам из‑за того сильного душевного напряжения, которое он испытывал из– за того, что его покинула подруга. Погружение в истинное чувство вернуло его к тем временам, когда он лежал в детской кроватке. Переживая ту сцену, он испускал только младенческие крики. Кроме того, он пережил несколько бессловесных первичных сцен. В последней из пережитых им первичных сцен можно было слышать вой, которым он умолял родителей вернуться – это было то, что он не посмел по какой‑то причине сделать тогда, когда действительно лежал в кроватке.

Обычно мы можем определить тот момент, когда пациент выходит из первичного состояния. Он открывает глаза и недоуменно моргает. Словно пробуждается из какой‑то своеобразной комы. Иногда, правда, все выглядит далеко не так драматично; просто голос перестает быть детским и снова обретает взрослые интонации, и мы видим, что пациент вернулся из странствий по своим детским чувствам. Что не перестает удивлять – это тот способ, каким снова возникает напряжение, когда организм на этот день лечения пресытился первичной болью. После ощущения сильной первичной боли, пациент чувствует необъяснимое напряжение, и говорит, что не может больше ничего вспомнить. Или, если ему удалось цели ком пережить какую‑то сцену, он чувствует себя полностью расслабленным. Поэтому мы знаем, что остались чувства, которые надо разрешить, если после переживания первичного состояния, больной продолжает испытывать напряжение. Остаточное напряжение после переживания первичного состояния служит решающим доказательством того, что невроз является нашим старым другом и благодетелем. Он берет нас в свои руки целиком и охраняет, когда жизнь становится невыносимо болезненной, и именно невроз берет верх и вызывает у пациента напряжение, если на этот день он пережил достаточно боли.

Бывают моменты, когда первичное состояние является, по преимуществу, физическим: один больной в самом конце курса первичной психотерапии вошел в первичное состояние, в ходе которого его тело начало переворачиваться справа налево, причудливо меняя позы. Он лежал на полу, на животе, задрав ноги к спине; при этом голова его тоже была запрокинута назад. Эти движения были совершенно непроизвольными, и продолжались почти час. Потом он встал, выпрямился, и сказал, что его насильно пытались разогнуть всю жизнь, и что теперь это страшное чувство, которое отравляло всю его жизнь, наконец, прошло. Вот как он это описал:

«Думаю, что помутился не только мой ум, тело тоже явно было не в порядке. Мне казалось, что мое тело начало убегать из той клетки, в которой оно удерживалось в изуродованном виде – во что я сам себя когда‑то превратил – и стало автоматически принимать нормальную форму, словно собираясь по частям во что‑то целое. Мне казалось, что я схожу с ума. Что‑то вступило мне в голову, а потом началась последовательность каких‑то физических превращений. Думаю, что мой разум, наконец, перестал бороться и покинул свой нереальный мир, в каком до тех пор пребывал, расколотый на куски. Тело тоже стало реальным и само собой выпрямилось. Никогда в жизни я не мог вот так полностью скрестить ноги, как я могу сейчас. Никогда в жизни я не могтак свободно поворачивать голову во всех направлениях, как теперь. Могу сказать, что я был не только в умственной смирительной рубашке, узко и неправильно мысля, я находился и в телесных тисках, как под штампом, который все время давил меня, придавая телу странную и причудливую форму».

Мы все настолько привыкли наблюдать «нормальный» диапазон эмоций, что нам трудно передать огромную мощь первичного состояния. Их глубина и диапазон испытываемых чувств поистине не поддаются никакому описанию. Точно также трудно представить четкую картину их большого разнообразия и зачастую странные качества. Достаточно сказать, что если чувство способно вызвать конвульсии, сотрясающие все тело, если оно может породить сотрясающий стены крик, то это говорит о том огромном давлении, какое изо дня в день оказывает на психику невроз. Удивительно то, что многие невротики не могут непосредственно ощущать это давление; вместо этого они ощущают стеснение в груди, вздутие живота или распирающую боль в голове.

Переход в первичное состояние переносит пациента в едва ли когда‑либо виденный им мир, даже в кабинете психотерапевта. Еще реже этот мир может быть постигнут разумом. Это систематизированное, хорошо подготовленное путешествие, а вовсе не истерическое бегство, это поэтапное, шаг за шагом, хорошо организованное путешествие человека внутрь самого себя. Когда пациенты, наконец, доходят до раннего катастрофического чувства, которое дает им знать, что их не любят, ненавидят или не понимают – этого пронзительного чувства абсолютного одиночества, – они отчетливо понимают, что это чувство отключилось, потому что маленький ребенок не может одновременно испытывать его и продолжать жить. Наблюдать этих больных в пароксизме боли, вызванной столкновением с этим чувством, означает видеть неприкрытое человеческое чувство во всей его неизмеримой глубине. За все годы, что я работал обычным психотерапевтом, мне ни разу не приходилось не только наблюдать, но даже подозревать о том, каково настоящее человеческое чувство. Я видел плачущих пациентов, видел, конечно, и людей, испытывавших душевные муки, но огромное расстояние лежит между плачем и переживанием первичного состояния.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю