Текст книги "Первичный крик"

Автор книги: Артур Янов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Суббота

Сегодня у меня нет никаких детских воспоминаний, поэтому я рассказываю о своих странствиях на кислоте. Первые два были веселыми, экстатичными, таинственными, совершенно нереальными и очень яркими зрительно. В течение трех месяцев между первым и вторым путешествием я начала принимать амфетамин и кодеин в болыших дозах. Когда я в третий раз приняла кислоту, то это не принесло мне счастья, мне стало плохо, а я‑то хотела, чтобы мне стало лучше. Я боялась принимать кислоту в одиночку, но сделала это. В первые два часа все было также, как и в те два путешествия. Меня навестили какие‑то друзья, но потом они ушли. И когда они ушли, то я начала испытывать тревогу. Я пыталась вспомнить, почему я боялась принимать кислоту в одиночку, но от этого только еще больше терялась. Я не могла припомнить, что такое кислота. Я вообще не могла вспомнить ничего реального. Галлюцинации стали страшными и подавляющими. Они захлестывали меня. Минуты казались бесконечными, часы начали таять. Мой разум отказывался работать. Я не могла даже вспомнить, кто я такая. У меня не осталось в жизни никаких ориентиров. Я сходила с ума, понимая, что никогда больше не вернусь в реальный мир. В ужасе я вдруг поняла, что еще могу пользоваться телефоном. Я позвонила сестре и попросила ее придти ко мне. Я испытала такое облегчение, когда услышала в трубке ее «реальный» голос, что «собралась» немного к ее приходу. Остальное путешествие было попеременно то веселым, то грустным, но я знала, что никогда не стану прежней после этого безумия. В течение трех недель после этого, принимая большие дозы метедрина и кодеина, я просыпалась по утрам в тяжелой депрессии. Целыми днями я валялась на пляже, получила солнечные ожоги, и продолжала чувствовать невыносимую депрессию. Япришла к матери, начала истерически плакать и задыхаться, судорожно хватая воздух. Она дала мне какой‑то транквилизатор, от которого я уснула. Проснулась я все еще плача и слишком глубоко дыша. У меня началась гипервентиляция. На следующий день мать повезла меня в нейропсихиатрический институт калифорнийского университета в Лос–Анджелесе. Со мной поговорил врач, специалист по кислоте. Он уверил меня, что я на самом деле ничем не больна, но слишком сильно реагирую на лекарства и на кислоту. Если я перестану все это принимать, начну вести нормальный образ жизни, то со мной точно все будет в полном порядке. Он отпустил меня, назначив дозу мелларила, которая свалила бы лошадь и посоветовал мне как можно скорее вернуться на работу и все время находиться среди людей. Все, что он сказал, еще больше отвлекло меня от реального чувства, помогло мне закрыть их, когда они уже были готовы всплыть на поверхность и быть испытанными мною. Но я смогла собраться, придти в себя, подавить чувства, чтобы вернуться к нормальной жизни.

Сегодня, на сеансе я поняла, что начала сходить с ума, потому что не смогла вынести чувство одиночества, раскрытое кислотой. Мои нынешние фантазии относительно ножей и бритв – того же сорта. Если бы я дала этим фантазиям волю, они вспороли бы мою душу и выпустили на волю чувства. Страх причинить себе боль вызван тем, что если я раскроюсь, то почувствую боль, которую я похоронила в себе. Сейчас я начинаю ощущать грусть и обиду. Двадцать пять лет я жила с погребенными в моей душе болью, страхом и одиночеством. Теперь я понимаю, что судорожные вздохи – это попытка удержать чувство внутри, когда оно рвется наружу. То же самое случилось и после приема кислоты. Я плачу. Плачу и плачу. Мне кажется, что это никогда не кончится. Я чувствую боль в моей стиснутой словно обручем голове. Мне хочется, чтобы меня вырвало, хочется извергнуть боль. Я вся охвачена страхом и чувством одиночества.

Я поняла, что означали эти два последних кислотных путешествия, я поняла, почему раньше спокойно переносила одиночество – только потому, что могла хорошо прятать мои чувства. Я притворялась, что у меня все хорошо (как я делала это в детстве), потому что не могла перенести чувство беспомощности и одиночества. Даже теперь, после сеанса, я притворяюсь, что ничего не чувствую, потому что не могу перенести поганого настроения и одиночества. Я все еще хороню свои чувства, и даю им волю только во время сеансов.

Вторник

Сегодня я пришла на сеанс с сильным неприятным чувством в животе. Оно разрядилось громким криком, но этот крик был бессловесным. Наконец, я поняла, что мне страшно, потому что я одна: со мной не было ни мамы, ни папы. Я не могла вынести этого одиночества; ведь я была такой маленькой. Я видела, какой была мама, когда вернулась из санатория (мне было тогда четыре года) и я вижу, какой она стала сейчас – притворяющейся веселой, беззаботной – маской. Потом я поняла, почему чувствую такое отвращение, когда она показывает мне свое тело во всем его уродстве, это потому, что я такая же как она, вся закрытая – с маской, надетой на мои страхи и мои чувства. Вот почему я вижу ее боль глазами ребенка, несмотря на то, что тогда я не могла выносить этого зрелища. У меня толстые ноги, оттого, что я загнала так глубоко свои истинные чувства, как и она. У меня большая грудь, потому что я только притворяюсь взрослой. Я чувствую теперь одно сплошное напряжение, я чувствую его во всем теле и хочу от него избавиться. Я погружаюсь в мое напряжение и чувствую, что оно‑то и есть боль. Все мое напряжение – это боль, которой я не чувствую. Яне чувствую. Ячувствую это теперь и кричу.

Сегодня я также поняла, что моя забота о сестре – это смещенная забота о себе, потому что она сумела выплеснуть свою обиду и свою боль, а я заперла их внутри.

Среда

Сегодня я вошла в кабинет с расстроенным желудком, нервная и возбужденная. Все разговоры казались мне пустой болтовней и никчемной тратой времени, я погрузилась в свои чувства, я снова стала маленькой девочкой, лежащей в кроватке. Подняв глаза, я увидела маму, которая была со мной одна. Было видно, что она испытывает боль, страх, что она не совсем в себе. Мне стало страшно, я разделила с ней ее чувство. Даже будучи ребенком, я видела, какова она на самом деле. Это было слишком болезненным переживанием. Я была слишком маленькой, чтобы вынести это ощущение, это зрелище. Это было нечестно. Я просто не могла этого вынести. Вот почему мне пришлось с самого начала вытеснить мои чувства как можно глубже. Чувство младенца, который вынужден видеть, как его мать сходит с ума.

Потом я постаралась вспомнить папу. Воспоминаний было меньше, но они были масштабнее, крупнее, как бывает во время лихорадки. Я ощутила себя маленькой девочкой в кроватке (скорее, это была кювеза, так как у меня над головой был пластиковый прозрачный купол). Я видела только темноту, и мне страшно хотелось, чтобы папа взял меня на руки. Потом я увидела, что он стоит рядом, возвышаясь надо мной как башня. Он был похож на смотревшую на меня статую. Я не могла дотянуться до него. Я тихо позвала его, но он не услышал. Он просто не мог меня услышать. Я закричала: «Что с тобой, папа!?» Я не могла пошевелиться. Я не могла его позвать. Потом я увидела рядом с ним маму. Они оба были похожи на пустые восковые фигуры, они смотрели на меня, но ничего не видели и ничего не чувствовали. Потом справа от меня появилась сестра, которая с фальшивой улыбкой толкнула меня в бок. Мне захотелось, чтобы они все убрались прочь – это было страшное, пугающее чувство. Я закрыла глаза и повернулась набок, чтобы они подумали, что я сплю и ушли.

Мое детство было омерзительным и ужасным с самого начала, но я скрыла это от себя. Я стиснула зубы и закусила чувства – такой я и осталась.

Четверг

Сегодня день опять начался с чувства напряжения в животе. Я стала ребенком, испытывая потребности, которые не могла выразить словами. Я попыталась позвать маму, но из этого не вышло ничего хорошего. Потом я увидела ее, но не захотела, чтобы она взяла меня на руки, потому что она выглядела как сумасшедшая. Я не хотела, чтобы они с папой были сумасшедшими и восковыми. Я ощущала грусть, потому что не могла почувствовать свои потребности, не могла, потому что для этого надо было измениться сначала моим родителям. Я просила их не быть сумасшедшими и чувствовала это очень реально. Потом я ощутила, что под этим внешним покровом прячется злоба. Я начала дико кричать на них. «Вы были мне нужны, но вас не оказалось рядом – вы были для этого слишком безумны». Кто же обрадуется, если он зовет родителей, но вместо них являются двое сумасшедших? Я думала, что злоба и ярость будут душить меня вечно, но нет – один вопль, и все прошло.

Весь день и ночь после сеанса мне было очень грустно – я чувствовала, что меня обманули, и вместе с обманом заперли в моем младенческом «я».

Пятница

Я снова была маленькой и мне снова не хватало мамы и папы. Мне было страшно и очень холодно. Я лежала как парализованная, замораживая страх, что они не придут и не возьмут меня на руки. Я не могла позвать их, потому что мне было невыносимо на них смотреть. Когда я начала кричать им, то я кричала как ребенок, всем своим нутром. Это был настоящий крик маленького ребенка, который показался мне совершенно дурацким, когда я услышала его звучание. Пока я лежала и мерзла, я чувствовала, как напряжен мой желудок, плотно облегая проглоченное чувство. Мышцы живота у меня и до сих пор напряжены, напоминая о сегодняшней пытке.

Понедельник

Субботу, воскресенье и все сегодняшнее утро я мучилась от боли в животе, судорог и головной боли. Я загнала боль в желудок, как я делала всегда (и это постоянно напоминало мне о прошлом). Пытаюсь проникнуть в это чувство – начинаю испытывать головокружение, как на большой высоте или во время лихорадки. Чувствую, что меня кружит и как‑то ведет вбок. В левой руке начинается какой‑то странный паралич – такое чувство, что кто‑то оттягивает мою руку книзу, впиваясь в мышцы. Я закричала: «Отпусти меня, отпусти!», но это было что‑то не то. Потом началось сильнейшее головокружение, как будто кто‑то принялся с такой силой вращать мою детскую кроватку, чтобы меня испугать. Я дико закричала и, наконец, вырвала руку. Ощутила, как в нее хлынуло живое чувство. Я снова начала чувствовать мою руку. Потом меня затошнило. Мои родители схватили и держали меня, они крутили меня и пугали. Но мне было страшно, я чувствовала сильную растерянность. Я не понимала, что происходит. Я крикнула: «Я ничего не понимаю!», и тут оно пришло. Мне было всего пять лет, и я привела в полное замешательство моих родителей. Я не вызывала у них ничего, кроме растерянности. Они не знали, что со мной делать. Они не заботились обо мне. Все, что они делали вызывало у меня смущение и обиду. Они были сумасшедшими и делали из меня сумасшедшую. Я ненавидела их за это, но одновременно страшно в них нуждалась. Но они не любили меня. Я сходила с ума, пытаясь понять, что происходит. И я притворялась, разыгрывая из себя сумасшедшую: я дико плясала и корчила рожи, чтобы прикрыть чувство. Я была слишком маленькой, чтобы понимать и осознавать это – но была более способной понять это чем мое нынешнее «я» – ребенок. Это было ужасно больно. Моя голова была словно набита войлоком, что‑то переполняло уши, нос, горло – все эти неестественные ложные чувства и смятение переполняли меня и рвались наружу. Я испустила еще несколько младенческих криков и почувствовала себя лучше. Когда я пришла в себя и села, то принялась почти неосознанно напевать мелодию «The Farmer in the Dell». Может быть, все и должно быть так просто.

Вторник

Я немедленно погрузилась в мое младенческое чувство. Я, как парализованная, стояла в коридоре между кухней и столовой – и заглядывала оттуда в гостиную. Мама и папа были там, но их как будто и не было вовсе, потому что они были прозрачные. Они были нужны мне, но я не могла их позвать. Я парализована, потому что они нужны мне, но я боюсь их нереальности. Я была одинока, так одинока. Я притворилась, что они совсем не нужны мне. Я никогда ни о чем их не просила. Я даже не просила папу порезать мне мясо в тарелке, как это делала моя сестра. Сегодня я позвала его: «Папа где ты? Я не могу найти тебя во всем доме». Потом я ощутила потребность поговорить с мамой. Мне хотелось пожаловаться ей, что у меня болит голова. Наконец, я сделала это, и все получилось очень реально. Итак, я позвала ее. «Ты была мне нужна», и это само собой прозвучало: «Ты мне нужна». Я чувствую, что дело было не в том, сколько лампочек включали в доме – там все равно было темно и пусто. Я была мала и одинока, притворяясь, что я большая и самостоятельная. На самом деле их не было рядом, даже если они и присутствовали. Я чувствовала себя обманутой. Почему вам было наплевать на меня? Даже если бы я кричала и топала ногами, они бы не видели и не слышали меня.

Среда

В это утро мне как‑то тревожно. Я начала более отчетливо вспоминать наш дом в Д. Потом, снова почувствовав себя маленькой я стояла у задней двери, боясь пустоты дома. Мне было трудно дышать, я чувствовала, что не могу пройти по дому, хотя ясно представляла себе все его комнаты. Наконец, я решилась и пошла. Я прошла по дому и даже вспомнила, что лежало в шкафах. Я очень боялась подняться по лестнице, боялась, что обнаружу там какую‑то страшную тайну, которая и вызывала во мне тревожность. Но шаг за шагом я заставила себя подняться по лестнице. Я заглянула в дядину комнату, нотам ничего страшного не оказалось. По коридору я пошла в комнату родителей, сердце мое бешено колотилось. У самой двери, когда я заглянула внутрь, сердце мое упало – в комнате было пусто, и я поняла, что это все. Я страшно испугалась, потому что в доме не было никого, он был пуст. Для меня там не было ни единой души. Я была совершенно одна. Никогда еще мне не было так грустно. Я поняла, что никогда вот так не ходила по дому. Я не смогла вынести этого одиночества, этого страха, этой боли – я пошла, села перед телевизором, прикрыв все чувства гневом. Чтобы преодолеть страх, я принялась жечь спички, и когда домой вернулась мама, я уже смогла притвориться, что ничего особенного не произошло. Внутренне я реагировала как ребенок, но не могла пока реагировать так внешне.

Четверг

Прошедшей ночью я впала в панику – я не могла дышать, судорога скрутила желудок в тугой узел. Сегодня утром я не смогла пойти на сеанс, поэтому решила заняться сама. Я продолжила осмотр дома – того дома, где мы жили, когда мне было десять. Я заглянула в комнату мамы и папы и ощутила атмосферу насилия и злобы – вообразила себе драку, но это было чистое воображение. Наконец, я оказалась в гостиной. Вспомнила тот вечер, когда вернулась из лагеря и узнала, что у нас дома неприятности. На следующий день я спросила маму, давно ли они думали о разводе. В тот вечер мне показалось, что они дрались и ссорились наверху, пока я была в гостиной. Япомню, что папа был со мной, когда я купалась. Он говорил, что любит меня, он выглядел очень печальным, и сам его вид сказал мне, что у нас все плохо. Я заплакала. Должно быть, я сегодня плакала от этой боли часа два. В ту ночь я поняла, что нашему притворству пришел неминуемый конец. Вскоре этот конец станет неизбежностью. Семьи больше не было. Мне предстояло столкнуться с тем, что все это было неправдой – столкнуться через десять лет нашего всеобщего притворства. Я впала в панику – я была неспособна встретить этот крах лицом к лицу. Я хотела умолить их – нет, нет, нет, только не это. Всю боль, какую я прятала тогда будучи ребенком, я прятала и сегодня. Мама могла бы все сделать правильно – если бы она продолжала притворяться, то и все мы продержались и дальше на этой неискренности. Это было ужасно – то был конец мира – нашего иллюзорного мира.

Пятница

Я все еще мучаюсь от болей в животе и голове. За вчерашний день боль так и не прошла. Сегодня на сеансе все повторилось снова. Все, что осталось – это крик, который я испустила здесь, но никогда не смела испустить дома. Я кричала «нет» беспрестанно – ив конце почувствовала облегчение.

Понедельник

Меня все еще целыми днями мучают боли. Сегодня, во время сеанса я погрузилась в мои чувства, в мой страх одиночества и постаралась ощутить ужас. Но ужас я пока могу только предчувствовать. Когда я ощутила свое одиночество и прочувствовала его, вместо того, чтобы оттолкнуть, то испытала только одинокость и грусть. Это неприятно, но вполне терпимо. Я погрузилась в схваткообразную боль в животе и переместила ее в голову, но не смогла точно назвать возникшее при этом чувство. Я начала кричать – вопить всем своим нутром, стараясь избавиться от чувства, вытолкнуть его прочь. Я звала мамочку. «Ты нужна мне. Я боюсь. Побудь со мной, приласкай меня». Это не помогало. Я ощутила приступ паники. Я никогда не смогу выбросить это чувство, избавиться от него. Нос у меня заложило, я задыхалась. Я так и не смогла назвать чувство по имени. Мысли мои пошли по кругу, они смешались, мне показалось, что я теряю разум. Это было похоже на состояние под кислотой – пытаешься выразить что‑то словами, но не можешь посмотреть этому «что‑то» в лицо. Я все время старалась ухватить ответ, старалась вычислить его. У меня ничего не получалось, и я начала злиться. Наконец, я сдалась, и пошла домой в страхе и растерянности.

Вторник

Я решила пройти через первичное состояние и с его помощью заглянуть в ту пропасть, в которую так и не посмела заглянуть – все, что я выкрикивала, все потребности, которые я ощущала, так и не помогли связать чувство с событием. Я вернулась в тот день, когда, будучи десятилетней девочкой, приехала домой из лагеря. Точнее, это было на следующий день. Мы с мамой ехали в Глендэйл. Я спросила ее, давно ли они решили развестись. В тот же миг, еще до того как она успела ответить, я почувствовала, что уплываю из машины, у меня началось головокружение, слабость. Я поняла, что не хочу переживать эту ситуацию. Тогда я попыталась загнать себя туда силой. Я вернулась в машину и посмотрела в лицо матери. Я снова задала свой вопрос, ощущая невыносимые схватки в животе. Она ответила утвердительно. Я съежилась; это было похоже на удар в солнечное сплетение – это было невозможно. Она сказала: да. Наконец, это поразило меня также, как поразило тогда: «Она меня не любит». Если бы она меня любила, то не сказала бы «да». Она бы солгала мне, попыталась защитить, быть нереальной. Мне было отчаянно нужно, чтобы она сказала «нет». Это было чувство, которое я не могла вынести. В двадцать пять летя начинаю сходит с ума от того, от чего я сходила с ума в десять лет, и, вероятно, всю свою жизнь я буду чувствовать, что мама не любила меня.

Суббота

Утро началось с плача. Увидела дом на О. – стрит, где мы жили после развода. Вижу мою спальню – себя, лежащей на кровати и чувствующей полное одиночество. Я кричала и плакала – мне хотелось к маме. Это одиночество было невыносимым. Больше всего меня потрясало ощущение того, что она меня не любила, иначе она никогда не пошла бы на развод с папой.

Среда

День начался с пульсирующей боли в животе и с чувства нехватки воздуха. Я видела дом на Б. улице. Коридор между гостиной и кухней. Я ходила по дому и искала кого‑нибудь. Видела в разных местах маму и сестру, но они были больше похожи на неподвижные статуи. Мне было что‑то нужно от них, но я не смогла ничего от них получить. Я была отрезана от них и очень одинока. Мне до крайности нужно было побыть с кем– то, с мамой, мне надо было согреться. Мне было нужно, чтобы она полюбила меня. Мне было больно – болели руки и голова. Я чувствовала себя совершенно парализованной и беспомощной – как запеленатый младенец. Я знала, что есть только два способа стать любимой. В гостиной я видела их всех троих. Они выглядели усталыми, в глазах читался страх. Мне все время хотелось закрыть дверь – я делала так всегда. Я пошла в свою комнату. Пряталась от них, притворяясь, что читаю. Я поняла, что всю жизнь связывала любовь и боль, и поэтому всегда оставалась беспомощным ребенком, я не могла никого полюбить, так как это было всегда чревато борьбой с болью. Была потребность, и я одалживала деньги у мамы и папы – чтобы хоть что‑то получить от них. Как только я пыталась просить о любви, губы мои немели и цепенели, словно от мороза. Наконец, теперь я могу снова и снова просить их о любви.

Четверг

Горло мое сжал такой спазм, что я, войдя в кабинет, не могла произнести ни слова. Вся боль моего детства словно бы сосредоточилась в животе. Я закричала: «Мама, почему ты не любишь меня? Прошу тебя, полюби!» Я всем существом чувствовала, как хочу, чтобы она позаботилась обо мне, приласкала и защитила меня: «Мамочка, прошу тебя, не делай мне больно». Я повторяла это снова и снова без конца. Ничто не помогало. Просить было бесполезно, и потом я проговорила: «Ты причиняешь мне боль. Я больна, и это ты сделала меня больной». От этого тошнотворного чувства меня передернуло. Теперь я сказала: «Ты не можешь мне помочь?» Я погрузилась в свое чувство, охваченная ужасом одиночества и болью. Я глубоко задышала и смогла выдохнуть чувство из живота. Я о шутила еще большую печаль, боль, которая была сильнее той боли, с какой мне приходилось сталкиваться раньше, Я кричала еще. Потом по телу побежали мурашки, в животе забурлило, но внутренне я успокоилась. Потом я села и потрогала свое лицо. Ощущение было незнакомым, я никогда так не чувствовала прикосновений к лицу– кажется моя замороженная страхом маска дала трещину.

Пятница

Чувство все еще здесь – оно в животе и в горле. Сегодня, наконец, я в полной мере ощутила боль и одиночество. Но связать эти чувства я пока так и не смогла. Откуда идет эта огромная ужасная боль? Я не могу избавиться от нее, выбросить ее из себя. Теперь я чувствую ее всегда, постоянно, а не только во время сеансов. Но теперь я чувствую, что смогу избавиться от нее. Не знаю когда, но смогу.

Суббота

Чувство было там, в группе. Наконец из меня вышел неконтролируемый и неуправляемый крик. Я кричу и кричу. Потом: «Я знаю, что мамы никогда не было рядом. Я знала, что она не может мне помочь, что я всегда была одинока». Я испытала мгновенное облегчение, когда это чувство покинуло меня, когда для этого пришло время. Но это еще не все. Это был всего лишь малый кусок первичной боли.