Текст книги "Английская Утопия"

Автор книги: Артур Лесли Мортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

«Правду говоря, меня берет некоторое сомнение насчет справедливости, проявляемой государями в таких случаях. Например, буря несет шайку пиратов в неизвестном им направлении; наконец юнга открывает с верхушки мачты землю; пираты выходят на берег, чтобы заняться грабежом и разбоем; они находят безобидное население, оказывающее им хороший прием; дают стране новое название; именем короля завладевают ею, водружают гнилую доску или камень в качестве памятного знака, убивают две или три дюжины туземцев, насильно забирают на корабль несколько человек в качестве образца; возвращаются на родину и получают прощение. Так возникает новая колония, приобретенная по божественному праву. При первой возможности туда посылают корабли; туземцы либо изгоняются, либо истребляются, вожди их подвергаются пыткам, что бы принудить их выдать свое золото; открыта полная свобода для совершения любых бесчеловечных поступков, для любого распутства, земля обагряется кровью своих сынов. И эта гнусная шайка мясников, занимающаяся столь благочестивыми делами, образует современную колонию, основанную для обращения в христианство и насаждения цивилизации среди дикарей-идолопоклонников».

У Свифта были все возможности хорошо знать то, о чем он говорил, прежде чем написать этот отрывок, так как в результате неожиданной политической перемены в 1714 году ему пришлось поселиться в Ирландии, самой старой и наиболее эксплуатируемой колонии Англии. Новая обстановка ошеломила Свифта, и «английская» сторона его натуры заставила некоторое время держаться в стороне. Но Свифт со своей страстной ненавистью к угнетению и одинаково страстным стремлением господствовать над окружающими не мог долго молчать. Шаг за шагом он был вовлечен в борьбу, в которой все было против него, борьбу, обреченную в известном отношении на неудачу, поскольку в битве за будущее он использовал оружие прошлого. В личном плане борьба кончилась для Свифта безумием и отчаянием, но все же ему удалось разжечь едва тлевшие угли ирландского национального движения. Нам от этой борьбы остались среди прочего такие шедевры, как «Письмо обойщика», «Скромное предложение» и «Путешествия Гулливера».

«Путешествия Гулливера» – не только лучшее произведение Свифта, это сердце и душа всего его творчества, и работа над этой книгой проходит красной нитью через самые плодотворные годы его жизни. Он начал ее в 1714 году и закончил лишь незадолго до издания книги в 1726 году. Это убедительно говорит о том, что она точно отражает его взгляды этого периода. Он постоянно переделывал книгу, дополнял ее, и поэтому она отражает рост и развитие его идей, его первоначальные, дальнейшие и окончательные воззрения на человека и общество.

Таким образом, «Приключения Робинзона Крузо» и «Путешествия Гулливера» являются утопиями двух величайших писателей последней фазы английской революции, дополняющими друг друга, утопиями-близнецами, чьи авторы, как и их герои, являются дополняющими один другого представителями-близнецами своего века. Их черты сходства и различия одинаково значительны, и в следующем разделе этой главы мы должны рассмотреть и те и другие.

2. Буржуазный герой обретает Утопию

Сначала бросается в глаза сходство. Как «Путешествия Гулливера», так и «Робинзон Крузо» принадлежат новому миру, в корне отличающемуся от того, который отразился во всех предшествовавших утопиях. Прежде всего значительно расширена доля чисто сказочного элемента. Для Мора, Бэкона и Гаррингтона сказка служила, хоть и в разной степени, только формой, удобным средством, чтобы подать утопию, и никогда не претендовала быть принятой за правду. Если мы на минуту представим себе их утопии лишенными этого сказочного элемента, то и оставшееся в них могло бы существовать самостоятельно. Но «Путешествия Гулливера» и «Приключения Робинзона Крузо» никак нельзя вообразить себе под таким углом зрения. Свифт и еще в большей степени Дефо пишут романы о «вполне зримых, вымышленных садах, с подлинными гадинами в них». Есть коренное различие в трактовке темы, в характере и стиле. Возможно, что именно в стиле обнаруживается оно больше всего.

Впервые мы встречаем стиль вполне буржуазный, характеризуемый отсутствием ненужных для основной темы отклонений, и это одинаково справедливо как для разорившегося аристократа Свифта, так и для оптимистически настроенного буржуа Дефо. Даже Мор, наиболее живой и человечный из ранних утопистов, лишь снисходит от общего к частностям, и то только в особых случаях и как бы извиняясь при этом за то, что допустил такую вольность, как, например, в эпизоде с кашлем, из-за которого было навсегда утрачено точное местоположение Утопии. Но для Свифта и Дефо общее состоит из множества мелких подробностей, и эти частности становятся нормой. Нагромождая правдоподобные подробности, Дефо убеждает нас в том, что вероятное произошло в действительности, а Свифт заставляет нас забыть о своем неверии в невозможное. В их вымышленных садах не только подлинные гадины, в них находятся и настоящие люди, вокруг которых сосредоточено все действие. Герой-одиночка, полноценный буржуа, изменивший лик Англии, наконец достиг берегов Утопии. Разница видна уже в самом названии книг: вместо «Утопии» и «Океании» нам предлагают «Удивительные и странные приключения Робинзона Крузо, матроса из Йорка» и «Путешествия в несколько удаленных стран мира Сэмюэля Гулливера, старшего лекаря, а впоследствии капитана нескольких кораблей». Имеет значение главным образом не то, что Крузо и Гулливер наблюдают, а то, что они делают, и их Утопии описываются не с абстрактной точки зрения, а глазами самих посетителей. Путешественники не простые наблюдатели, но и действующие лица, и их поступки изменяют и переделывают описываемые ими Утопии. Очень важно подчеркнуть, что эта сторона у Дефо развита гораздо больше, чем у Свифта.

В изложении твердо очерчена общественная среда каждого из них. Оба они занимают «среднее положение в жизни», которое, как убедился отец Крузо «на многолетнем опыте, является для нас лучшим в мире, наиболее подходящим для человеческого счастья, избавленным как от нужды и лишений, физического труда и страданий, выпадающих на долю низших классов, так и от роскоши, честолюбия, чванства и зависти высших классов». И Крузо и Гулливер были младшими сыновьями в семье. Тут перед нами классический буржуазный герой, с тех пор уже не сходивший со страниц романов: молодой и способный человек из почтенной семьи, получивший хорошую (иные могут ее найти плохой) подготовку для начала карьеры, которому предстоит пробить себе дорогу в жизни. Его приключения – повторение того, что приходилось испытывать бродячим рыцарям средневековых романов, с той существенной разницей, что этих приключений ищут не ради их самих, а ради сугубо материальной выгоды. Вместо того чтобы странствовать по заколдованным лесам в поисках источника на краю света, буржуазный герой, ориентируясь по компасу и звездам, прозаически плавает в море, уже нанесенном на географическую карту. Как бы фантастически ни обернулись в дальнейшем приключения Гулливера, он самым деловым образом выходит в плавание из Лондонской гавани и его самые необузданные фантазии легко укладываются в сетку координат. «Путешествия Гулливера» – первая утопия, снабженная картой, и если в «Робинзоне Крузо» ее нет, то это происходит лишь оттого, что и без нее места его странствований были хорошо известны.

К 1700 году весь мир был нанесен на карту с достаточной полнотой, и из мира чудес превратился в мир, в котором способным и самостоятельным молодым людям, занимающим среднее положение в жизни, «можно было заработать много денег». Англия и Голландия, страны, где буржуазия одержала свои первые победы, возглавили свору тех, кто устремился на ограбление мира. Было поэтому совершенно естественно, что рассказы о путешествиях были в большой моде в этих двух странах, но это были совсем не те рассказы, что во времена Хэклута[56]56
  Ричард Хэклут (1552–1616) – английский историк и географ. – Прим. ред.


[Закрыть]. Тогда на первом месте в таких книгах фигурировало соперничество с Испанией, мерещились разграбление богатых городов и фантастическая добыча в виде галеонов[57]57
  Галеон – испанское парусное судно XVI века. – Прим. ред.


[Закрыть], груженных золотой и серебряной посудой. Собственно говоря, только одно поколение отделяло эти книги от старых романов героического жанра. Но и этот период бурных мечтаний миновал вместе с другими порывами буржуазии в «стадии странствующего рыцаря»: заботы о торговле и торговых возможностях, прежде лежавшие под спудом, теперь стали играть главенствующую роль. Мир, если не считать нескольких далеких уголков, казался достаточно изученным, и цель Крузо заключалась в том, чтобы извлечь из этого выгоду.

Тут мы сталкиваемся с первым и, вероятно самым существенным расхождением между Дефо и Свифтом. Оба взяли себе в «герои» нового буржуа, ищущего барышей в дальних странах мира. Но там, где Дефо полностью отождествляет себя с Крузо, у Свифта Гулливер служит маской, скрываясь за которой, он может критиковать доходчивее и убедительнее. К такому же приему Свифт прибегал и ранее, рисуя образ дублинского обойщика. За всеми чертами сходства Дефо и Свифта кроется глубокое различие. Свифт и Дефо глядят на один и тот же мир, причем каждый по-своему видит его с поразительной ясностью, но они смотрят на него по-разному и выводы делают разные. Дефо принимал свой век, каким он был, радовался его достижениям и порядкам. Свифт отбрасывал их с горечью, презрением и ужасом. Поэтому «Робинзон Крузо» является книгой прямодушной до наивности, тогда как в «Путешествиях Гулливера» нас поражает огромное противоречие между формой и содержанием, противоречие, без которого эта книга никогда не могла бы сделаться классической книгой для детей. Профессор Дэвис сказал:

«По своей форме и плану «Путешествия Гулливера» – произведение, целиком принадлежащее XVIII веку. Это было одновременно острой сатирой на все надежды и мечты века и отвергало многое из того, что считалось наиболее ценным».

Если Крузо, как и Дефо, – человек своего века, представитель всепобеждающей буржуазии, то Гулливер – человек растерянный и разбитый. Ирония его судьбы лишь подчеркивается той обычной для того времени одеждой, в которую Свифту вздумалось его облечь. Крузо путешествует, так как ему недостаточно уже завоеванных стран. Гулливер ищет замену для утраченного (и, конечно, в значительной мере вымышленного) мира, разрушенного буржуазной революцией. Крузо находит то, что искал, потому что ему нужен всего лишь слепок с того мира, из которого он приплыл. Гулливер же никогда не может найти исчезнувший мир, потому что обречен повсюду влачить за собой сущность реального мира, ибо он сам является его невольным представителем.

Только благодаря талантливости автора «Приключений Робинзона Крузо» читатель понимает, что содержание этой книги гораздо глубже, чем может показаться при поверхностном знакомстве с этим на первый взгляд приключенческим романом. Но даже самый ограниченный читатель (я не могу поверить в существование неназванного ирландского епископа, который, по уверению Свифта, заявил, что «эта книга полна невероятной лжи и что касается него, то он не склонен верить ни одному слову в ней») не сделает такой ошибки относительно «Путешествия Гулливера». Тогда как обе книги заимствуют свою форму рассказов о путешествиях у рыцарских романов, у «Путешествий Гулливера» есть и второй предок – народная сказка, хотя в книге Свифта сатира и реализм, ужасы, остроумие и фантастика сочетаются совершенно по-новому. Этот элемент вымысла у Свифта, как и у многих, но не у всех его предшественников, служит дополнительным свидетельством глубокого понимания своего социального поражения и ухода от действительности мира, в котором пришлось пережить это поражение.

Здесь нужно, однако, провести разграничение, поскольку были времена, когда фантастика носила совершенно иной характер. Фантазия Рабле и Сирано де-Бержерака[58]58
  Савиньен Сирано де-Бержерак (1619–1655) – французский драматург и поэт. – Прим. ред.


[Закрыть], чьи произведения, содержащие элементы утопии, несомненно, были хорошо известны Свифту, так как он развил кое-какие заимствованные оттуда мысли (академии Лагадо из «Двора Королевы прихоти», значение роста и фантазия про логику наизнанку из «Путешествия на Луну» Бержерака), – это фантазия восходящего класса, полного сил и сознания своего растущего могущества и пользующегося ею как оружием для осмеяния фальши и нелепостей разлагающегося общества. Новый гуманизм вооружается ею против теории и практики средневековья. Но феодальный строй, и разрушаясь, сохранял свое политическое могущество, и суровая цензура вынуждала его критиков прибегать к эзоповскому языку, без которого их мысли никогда не стали бы известны свету. По той же причине во Франции в XVIII веке, в период созревания буржуазной революции, утопические произведения плодились во множестве, а в Англии того времени литература данного жанра почти совершенно исчезла. Буржуазная революция здесь уже завершилась, а вопрос о ее преемнике еще не возникал. Во Франции Фуани и Дидро, Мабли, Морелли и даже Вольтер нашли утопию очень удобной формой для нападок на существующие установления, религиозные верования и даже общественные обычаи и отношения полов. Под ее покровом они могли высказаться так, чтобы быть всеми понятыми, не подвергаясь вместе с тем преследованиям власти. То же относится и к Свифту, который никогда бы не мог отважиться открыто сказать о многих вещах, о которых он упоминает в иносказательной форме, не опасаясь при этом за собственную свободу и целость ушей своего издателя.

Сервантес также использовал вымысел для осмеяния старых порядков, но его положение было совершенно иным. В начале XVII века Испания была страной, где буржуазия не сумела сделать первые необходимые шаги для завоевания власти и в которой начинался длинный период упадка, продолжающегося и в наши дни. Испания стала, центром религиозной и политической реакции в Европе. Взаимоотношения между новым порядком и старым в этой стране были такого рода, что и тот и другой деградировали и чахли. Сервантес, критикуя в «Дон Кихоте» старый порядок, сам не стоит на твердой почве. Он критикует их не с точки зрения растущего, прогрессивного класса, а с позиций субъективного идеализма, который так поразительно сродни идеализму Свифта. Но не только прошедшее заслуживает критики в его глазах: он находит настоящее и будущее одинаково отвратительными. Это приводит его в отчаяние, и он ищет убежища в иллюзии, волшебстве и фантастике. Дон Кихот – герой, но герой поверженный, величайший трагизм поражения которого заключается в нелепости последнего. Мне кажется, что как в величии Сервантеса и Свифта, Дон Кихота и Гулливера, так и в трагедии их крушения больше общего, чем принято обыкновенно думать.

Вернуться от Сервантеса и Рабле к непосредственным английским предшественникам «Путешествий Гулливера» – значит от великого перейти к пошлому. Все же некоторые из них заслуживают упоминания, так как могут помочь уяснить тот фон, на котором возникло творение Свифта. Вероятно, наиболее наивным из всех предшественников Гулливера является «Описание Нового Света, называемого Сияющим миром» Маргариты Кэвендиш, герцогини Ньюкаслской и жены генерала-роялиста, разбитого под Марстон-Муром. Эта книга, напечатанная в 1668 году, вероятно, была написана несколько раньше, в то время, когда ее автор со своим мужем разделяли судьбу изгнанного Карла II. Это целиком реакционная утопия, монархическая и антинаучная, притом написанная по-детски беспомощно и обнаруживающая, как и ее автор, кое-где чисто детскую проницательность, не заслуживает даже строгого осуждения.

Предполагается, что этот «Сияющий мир» сообщается с нашим через северный полюс. «Сияющий мир» посещает герцогиня, что дает этой книге безусловное право претендовать на честь быть первой утопией, которая написана женщиной и героиня которой является ее центральной фигурой. По причинам, остающимся до конца туманными, герцогиня быстро становится императрицей. Вступив в управление, она спрашивает жителей,

«почему у них так мало законов, на что они отвечают, что много законов порождает много расхождений во мнениях, а это обычно приводит к росту числа партий, и в конце концов к открытым войнам. Потом она спросила, почему они предпочитают монархическую форму правления любой другой. Они ответили, что как естественно телу иметь одну голову, так естественно и политическому телу быть возглавляемым одним правителем, и что государство, имеющее много правителей, подобно многоголовому чудовищу. Кроме того, сказали они, монархия представляет собой божественную форму правления и потому лучше всего отвечает нашей религии».

Утопия населена людьми, существующими преимущественно в виде разных животных. Они распределены по разным ремеслам и профессиям соответственно своей природе. Императрица, как чувствуется, не без ехидства, разбивает их на группы:

«Люди-медведи должны были стать ее экспериментальными философами, люди-птицы – ее астрономами, люди-мухи, люди-черви и люди-рыбы – ее натурфилософами, люди-обезьяны – химиками, сатиры – ее врачами, люди-лягушки – политиками, люди-пауки и люди-вши – ее математиками, люди-попугаи, люди-сороки и люди-галки – ее ораторами и логиками, великаны – ее архитекторами и т. д.»

Благодаря непревзойденной бесхитростности этой утопии очень скоро становится ясно, что вся фантазия здесь всего-навсего компенсация за поражение. В изгнании Маргарита Кэвендиш мучительно переживала унижение ее знатного рода, лишение богатства и ощущала ненависть к победоносной Республике. Эта эксцентричная, старомодная женщина – «синий чулок» – служила мишенью насмешек распутных царедворцев, окружавших Карла II за границей. И вот в отместку она произвела себя в императрицы несуществующей страны, осыпала себя в мечтах бриллиантами, позволяя себе высмеивать или изгонять тех, кого она ненавидела или была неспособна понять. По этому пути пошел и Джонатан Свифт – всю разницу создает лишь обаяние его гения!

Две другие утопии заслуживают лишь самого краткого упоминания. Об одной из них – «Истории севаритов» – мы уже говорили в предыдущей главе. Остается добавить, что здесь легко прослеживается, как реальное сливается с вымыслом, рассказ о путешествии – с волшебной сказкой, что так ярко проявилось в «Путешествии Гулливера».

То же можно сказать и о более ранней книге «Человек на Луне, или рассуждение о путешествии туда Доминго Гонсалеса», написанной епископом Фрэнсисом Годвином и впервые напечатанной в 1638 году[59]59
  Антони Вуд пишет: «Эта книга… была осуждена как столь же праздная, как и взгляды Коперника или странные рассуждения об антиподах, когда впервые о них услышали. Однако в дальнейшем, при более упорных попытках разобраться во всех этих хитросплетениях, люди более трезвого ума нашли дорогу, по которой следовало идти, чтобы увеличить объем знаний для пользы потомства. Среди них доктор Уилкинс, бывший некоторое время епископом Честерским, составил по разным отрывочным данным того времени (как предполагают) научный труд, названный «Открытие нового мира на луне» (Athenae Oxonienses, 1691).


[Закрыть]. Эта книга была переиздана во времена Свифта. В слегка измененном виде она легла в основу памфлета «Описание Святой Елены», опубликованного в Harleian Miscellany, где ее теперь легче всего найти. В этой книге не только отражено упомянутое выше смешение разных элементов, но встречается ряд мест, тождественных с произведениями Свифта. Это позволяет предположить, что Свифту была хорошо знакома книга Годвина. Здесь также подчеркивается различие по росту человекоподобных существ: так, Гонсалес – карлик, а большинство обитателей луны – великаны, презирающие низкорослое меньшинство, наделенное короткой жизнью:

«Они великаны их почитают за низкие, недостойные существа, лишь незначительно отличающиеся от скотов, и используют для самых презренных и унизительных услуг, называя их ублюдками, притворщиками или оборотнями».

Вообще здесь налицо большое сходство с классически-героическими взглядами Свифта. Нет законов, нет воровства, так как отсутствует бедность, мало болезней, нет страха смерти. Мы скоро увидим, насколько такая атмосфера похожа на атмосферу в среде гуигнгмов. Одна деталь в этой книге – остроумное приспособление, посредством которого Гонсалеса уносят на луну дикие гуси, словно предвосхищает значительно более позднюю утопию Палтока – «Питер Уилкинс».

3. История Гулливера

Если у «Путешествий Гулливера» длинная и запутанная родословная, то у «Робинзона Крузо», рассматриваемого как утопия, дело обстоит много проще[60]60
  См. «Остров Пайна» Невиля, стр.84.


[Закрыть]. Ранние утопии воспроизводили в том или ином виде картины общин; нечто от социального единства и устойчивости, унасследованных феодальным обществом от родового строя, считалось чем-то неотъемлемым, и отдельная личность, как бы чутко ни относились к ее нуждам, была всего лишь частью более крупного целого. Но Робинзон уже чисто буржуазная личность, он совершенно одинок, и его Утопия – это колония из одного лица. Тут человек обязан всем исключительно своим собственным усилиям, и никто ему не помогает и не мешает ни в чем. Для буржуа весьма типично представлять свое богатство как вознаграждение за собственный труд, при этом он с видом простака не замечает того, чего не хочет видеть – рабочего класса, за счет эксплуатации которого он нажил свое состояние. Иллюзия независимости всегда была его излюбленной иллюзией. В обществе, где конкуренция является основным законом, независимость, доведенная до логической бессмыслицы совершенного одиночества, не могла не казаться теоретически привлекательной, поскольку одиночество означает прежде всего свободу от конкурентов и лишь на втором плане – отсутствие помощников. Таковы корни широко распространенной мечты о необитаемом острове, где герой или предоставлен сам себе, или делается королем.

Правда, Крузо жалуется на отсутствие общества на своем острове, но в действительности он вполне смирился со своим жребием и быстро находит себе достаточное вознаграждение. Когда появляются другие жители, Крузо заботится о том, чтобы они стали его слугами или вассалами. После того как ему удалось скопить достаточно средств, он считает цель достигнутой. Теперь собственник Крузо обрел то счастливое состояние, когда он может поручить кому-то управление своим имением и сам удалиться от дел, иными словами, перестать заниматься производительным трудом и получать барыши и ренту издалека. Короче говоря, сутью буржуазной утопии является основание колонии свободным буржуа.

Нельзя отнять у Крузо множества превосходных черт. С точки зрения мерок XVIII века Крузо, как и сам Дефо, – человек гуманный и даже щедрый. Нас поражает отсутствие у Робинзона узких расовых или религиозных предрассудков. Все свои поступки Крузо неизменно согласовывает с самыми строгими моральными принципами. Так, он долго размышляет над тем, имеет ли он право истребить людоедов, и не делает этого, прежде чем ему удается обеспечить себя солидными моральными оправданиями. Когда в «Продолжении приключений» спутники Крузо разрушают туземную деревню на Мадагаскаре, его отчаяние совершенно искреннее. Но даже в этом случае он убеждает себя в том, что существует оправдание для этого поступка. Достаточно взять поведение Крузо в целом, чтобы убедиться, что именно в вопросах морали он целиком проникнут буржуазной идеологией, согласно которой всегда хорошо то, что выгодно. Сам Дефо также всегда был убежден в том, что, как бы сомнительны ни могли показаться некоторые его поступки, их всегда можно примирить с «истинными принципами революции».

Мне кажется, что именно цельность и простота «Робинзона Крузо», цельность и простота жизни, какой она представлялась классу, которому будущее, казалось, сулило вечный успех и для которого небесные врата представлялись едва ли более удаленными, чем сказочный Катэй, именно они и обусловливают разительность контраста этого произведения с «Путешествиями Гулливера». Отсюда легко понять, почему «Робинзон Крузо» был написан за один присест, почти как взгляд, брошенный назад, на жизнь, наполненную разнообразной деятельностью, тогда как «Путешествия Гулливера» – о чем я уже упоминал выше – представляют результат двенадцатилетнего крайне напряженного творческого труда Свифта, беспрерывную работу над пересмотром и расширением книги, отразившей развитие и эволюцию взглядов автора за этот период. Теперь нам нужно восстановить хронологию этой работы и проследить за теми изменениями, через которые прошла книга.

В первом варианте она не была ни единым произведением, ни единой утопией. Это была серия коротких рассказов, нанизанных на судьбу одного общего центрального персонажа, и такая же серия утопий – как положительных, так и отрицательных. Иными словами, социальная критика чередовалась с описанием государств, чьи достоинства Свифт приводит в пример своим согражданам, в других же пороки и безумства представлены с целью сатирического обличения установлений своей страны. Кроме того, есть места, где оба элемента сливаются, и в этом отношении, как, впрочем, и в других, Свифт мог послужить образцом для Сэмюэля Батлера, когда тот стал писать свой «Эреуон».

В начале 1714 года Свифт вместе со своими друзьями Арбуснотом, Попом, Гэем и Парнеллом стал писать сатиру «Мемуары Мартина-писаки (Скриблеруса)». Участие Свифта выразилось, как предполагают, в описании путешествия в страну пигмеев, позднее вошедшем в книгу первую «Путешествий Гулливера», и в сатире на прожектеров, позднее расширенной и составившей значительную часть книги третьей. Смерть королевы Анны вынудила Свифта удалиться в Дублин. Эта смерть была ударом, который настолько ошеломил его, что он замолчал на несколько лет, и за этот период его гений созрел и многое в нем изменилось. Его ненависть к несправедливости и угнетению еще более усилилась под влиянием их обнаженного проявления в Ирландии.

В 1719 году Дефо стяжал себе всенародный успех своим «Робинзоном Крузо». Свифт был невысокого мнения о нем. Дефо был для него вигом, бесчестным торговцем и невежественным пошляком, чьи писания недостойны внимания утонченных умов из литературных кофеен. Дефо мог бы прекрасно ответить теми словами, которые Свифт написал про себя:

 
Стихов и прозы его нимало
Судьею быть мне не пристало.
И критиков о них неведомы мне мнения,
Что раскупили их, то знаю без сомнения.
 

Нам нет надобности входить в подробности вражды, по всей вероятности, неизбежной между этими двумя великими людьми. Однако нам кажется, что успех книги Дефо о вымышленном путешествии заставил Свифта вспомнить о давно заброшенной рукописи, в которой он когда-то пробовал использовать этот литературный жанр со столь отличной целью. Как бы то ни было, около 1720 года он снова начал работать над тем, что сделалось потом «Приключениями Гулливера в стране лилипутов».

Но хотя написанные ранее главы представляли веселую сатиру на незначительность людей и тщету их обольщения своим величием, отныне в них стала сквозить нотка горечи. Сам Гулливер, который в начале книги говорит за Свифта, делается в дальнейшем Болингброком, и его опала и изгнание представляют в зашифрованном виде рассказ о падении Болингброка[61]61
  Болингброк, Генри (1678–1751) – английский государственный деятель и писатель-публицист, крайний тори. – Прим. ред.


[Закрыть]. Значительно позднее Свифт сделал новые добавления: под видом Флимнапа представлен Уолпол, и в повествовании появляются намеки на такие поздние события, как восстановление ордена Бани (1725) и пожалование Уолполу ордена Подвязки (май, 1726). Вообще ясно, что вплоть до момента опубликования рукописи в 1726 году Свифт постоянно возвращался к ней, внося возникавшие в его памяти свежие эпизоды.

Этим объясняются всяческие противоречия и несообразности, имеющиеся в книге. Одна из них встречается в главе VI книги о лилипутах. Общий характер книги ясен: это отрицательная утопия, иронический комментарий Свифта к незначительности человека, нелепости политических притязаний, ленов и почестей. Свифт стоит как бы над Англией и видит в ней лилипутов. Но в главе VI, очевидно, написанной значительно позднее, чем вся остальная книга, он перестает смотреть глазами великана и вписывает несколько страниц в духе утопических писаний, приближающихся к классической манере Мора.

В этой главе Свифт описывает некоторые законы и обычаи, «о которых, если бы они ни были прямо противоположны существующим в моей собственной любезной стране, мне бы хотелось кое-что сказать в их защиту». В Лилипутии доносчики не поощряются, мошенничество преследуется строже, чем кража, и добродетель вознаграждается, между тем как антиобщественное поведение карается. Никто не считает руководство общественными делами тайной, и поэтому у лилипутов любой честный человек средних способностей рассматривается как наиболее подходящий для того, чтобы поручить ему эти дела. Все это очень близко к специфическому свифтовскому виду торизма, а его описание воспитания в Лилипутии еще более характерно в этом отношении.

«Воспитание детей, – говорят лилипуты, – менее всего может быть вверено их родителям», и дети с самого раннего возраста поручаются государству. Характер воспитания определяется не проявляемыми детьми способностями, а исключительно общественным положением родителей. Существует одна система для детей знатных людей, другая – для сельского дворянства и т. д.

«Причем дети, предназначенные быть ремесленниками, с одиннадцати лет обучаются мастерству, между тем как дети дворян и купцов продолжают общее образование до пятнадцати лет, что соответствует нашему двадцати одному году… Крестьяне и рабочие держат своих детей дома; так как они предназначены судьбой возделывать и обрабатывать землю, то их образование не имеет особенного значения для общества».

Здесь полностью проявляется реакционная сторона философии Свифта. Он соглашается с феодальной концепцией общественных ступеней и делает их основой своей статической Утопии, в которой «золотой век» может воцариться навеки, если сохранять строгое подразделение общества на классы, похожие на касты, имеющие каждый свои права, обязанности и границы, которые невозможно переступить. Такая окостеневшая структура общества свойственна всем ранним Утопиям, чьи авторы рассматривали ее как законченное произведение искусства, завершенное, совершенное и неизменное. Человеческое общество, как и вселенная, было чьим-то преднамеренным творением, а не чем-то таким, что диалектически эволюционировало благодаря развитию внутренних противоречий, и потому Свифт, как и Мор, искал всего лишь идеальный образец. Именно контраст между этим идеальным совершенством и явно несовершенным миром и невозможность найти средство, чтобы перекинуть мост через пропасть между ними и заставляла их отчаиваться в человечестве.

В этой ранней стадии своей работы Свифт интересуется вопросом размера человеческого тела и возвращается к нему во второй книге, написанной, по-видимому, вскоре после возобновления работы над «Путешествиями Гулливера», и, если судить по первому впечатлению, почти за один присест. В этой книге Гулливер посещает Бробдингнег, где жители были выше его ростом настолько, насколько он превышал лилипутов. Бробдингнег представляет собой обыкновенную Утопию изобилия, а не идеальное государство; об этом свидетельствует (хотя и не без непристойностей и недостатков) шокирующий отчет нищих, однако эта Утопия все же обладает теми достоинствами, какие более всего были по душе Свифту. Градация общества соблюдена: перед нами страна простых, процветающих, усердно работающих йоменов со здоровыми кулаками, чьи потребности в полной мере удовлетворены туземными торговцами и ремесленниками. Народ вооружен, и поэтому нет надобности в постоянной армии или особой государственной машине управления, органы управления сведены к минимуму. Ни один закон не может по количеству слов в нем превышать число букв в алфавите страны. Нравилось Свифту и то, что в ней совершенно не было морских портов, а следовательно, отсутствовала внешняя торговля.