Текст книги "Загадка золотого кинжала (сборник)"

Автор книги: Артур Конан Дойл

Соавторы: Джек Лондон,Роберт Льюис Стивенсон,Гилберт Кийт Честертон,Редьярд Джозеф Киплинг,Клапка Джером Джером,Роберт Ирвин Говард,Эдгар Ричард Горацио Уоллес,Фрэнсис Брет Гарт,Эрнест Уильям Хорнунг,Жак Фатрелл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

В этой жизни, конечно, были свои различия. Раз в неделю, к примеру, случался базарный день, когда братья отправлялись в городок в четырех милях от фермы, занимались делами, обедали как обычно и отправлялись обратно с покупками. Насчет последнего они не жадничали, ибо любили и вкусно поесть, и выпить, но никто не видел, чтобы они сорили деньгами, – слишком уж осторожными и осмотрительными были братья. А еще случались ярмарки, и иногда братья отправлялись куда дальше – купить овец или коров, и такие случаи делали перерыв в их размеренной жизни, но редко когда их не слишком худые фигуры нельзя было увидеть возле камина в час, когда опускались сумерки.

А после, к изрядному изумлению Мэттью, Томас начал куда-то уходить в одиночку. Как правило, братья с базара возвращались вместе; но случилось так, что Томас, когда приходило время ехать домой, исчезал, и Мэттью приходилось отправляться одному. Три раза он возвращался очень поздно и с извинениями. Чем дальше, тем чаще он оправдывал свои отлучки вечерними поездками по базарным делам, оставляя брата в одиночестве. Сначала Мэттью встревожился, потом испугался. И когда он обнаружил, что Томас, отправляясь на таинственную вечернюю прогулку, принарядился, Мэттью бросило в холодный пот, и он осмелился высказать ужасное подозрение:

– Он завел женщину!

Он оглядел удобную гостиную, представляя, что будет, если Томас приведет сюда жену. Она, конечно, захочет все здесь изменить – женщины всегда так. Скажет, что от сигар воняют занавески, и запретит подавать выпивку до вечера. И конечно, она предъявит права на его личное кресло! Перспективы ужасали.

«Кто же это может быть?» – раздумывал Мэттью, и ужас его был так силен, что сигара его потухла, а грог остыл.

Томас вернулся домой с сияющими глазами и торжественной миной. Он налил себе выпить и воцарился в своем любимом кресле.

– Мэттью, братишка! – сказал он в самой торжественной манере. – Мэттью, не сомневаюсь, что люди никак не могут понять, как же мы с тобой так и не устроили супружескую жизнь.

Мэттью печально покачал головой. Что-то должно было случиться.

– Супружество, Томас, – слабо отозвался он, – супружество – не та вещь, которая может случиться со мной.

Томас понимающе махнул рукой.

– Совершенно верно, Мэттью, совершенно верно, – сказал он. – Конечно, мы были слишком молоды, чтобы думать о таких вещах до… до недавнего времени. Мужчина не должен о таком думать, пока не повзрослеет и не станет достаточно благоразумным.

Мэттью угрюмо отхлебнул из своего бокала.

– А сам ты об этом подумываешь, Томас? – спросил он.

Томас раздулся от гордости и важности, став неуловимо похожим на огромную лягушку.

– Я намереваюсь кое о чем объявить, Мэттью, – сказал он, – объявить, что собираюсь повести к алтарю миссис Уолкиншоу…

– Что, хозяйка «Пыльного Мельника»? – воскликнул Мэттью, вспомнив известный в городке постоялый двор.

– Миссис Уолкиншоу, будущая миссис Погмор, – конечно, владелица этого заведения, – ответил Томас. – Да, именно она!

– Ну-ну! – сказал Мэттью. – Ах, все верно. – Он бросил на брата хитрый погморовский взгляд. – Надо полагать, у нее неплохо набита мошна – так, Томас? Он был зажиточным человеком, ее первый муж.

– Не сомневаюсь, что будущая миссис Томас Погмор сможет принести неплохое состояньице, Мэттью, – с большим самодовольством сказал перспективный жених. – О-чень неплохое состояньице. И то, что оставил покойный мистер Уолкиншоу, и то, что она сама скопила, и деньги, вложенные в дело, а их, надо сказать, немало.

– И никаких иждивенцев, думаю, – отметил Мэттью.

– Никаких, – сказал Томас. – Нет, очень удобно не сомневаться в этом. Я… я бы не перенес кучи… детишек в этом доме.

Мэттью посмотрел на него еще раз и снова вздохнул.

– Ну, конечно, все изменится… – начал он.

Томас примирительно поднял руку.

– Не для тебя, Мэттью! – сказал он. – Не настолько. Будущая миссис Томас Погмор знает, что половина всего здесь – твоя. Мы только купим еще одно кресло и поставим его вот тут, между нашими.

– Ну конечно, она знает, каковы мужчины – ведь она содержит бар, – сказал Мэттью, слегка успокоившись. – Не хотелось бы ни чтобы здесь что-то меняли, ни пытались изменить мои привычки.

Мистер Томас Погмор дал понять, что все останется по-старому, и направился в постель, мурлыкая под нос веселую мелодию. Он был в заметно хорошем настроении – и оставался в нем несколько недель, пока миссис Уолкиншоу, красивая черноглазая вдова лет сорока пяти, иногда заезжала к братьям на чашку чаю, возможно, чтобы лучше познакомиться с будущим жилищем. Она была бодрой и жизнерадостной дамой, и Мэттью решил, что у Томаса хороший вкус.

А потом наступил вечер, когда Томас вернулся домой раньше, чем обычно, вошел в гостиную в подавленном настроении, упал в кресло и застонал. А то, что он забыл плеснуть себе горячительного, натолкнуло Мэттью на мысль, что Томас в очень-очень плохом состоянии.

– В чем дело, Томас? – осведомился младший из близнецов.

Томас застонал еще громче.

– Дело! – воскликнул он в конце концов, сделав могучее усилие и прибегнув к помощи графина и сигар. – Дело в сделке, Мэттью. Осмелюсь сказать, – продолжил он после того, как выпил рюмочку, скривившись, будто ее содержимое было горьким, как хина. – Осмелюсь сказать, что есть множество пословиц о ветрености и хитрости женщин. Но, разумеется, не имея ровным счетом никакого опыта обращения с ними, я был, можно сказать, безоружен.

– То есть она обвела тебя вокруг пальца, Томас? – спросил Мэттью.

– Самым жестоким образом! – вздохнул Томас. – Никогда больше не поверю этому коварному полу!

Мэттью выдохнул несколько колец бледно-голубого дыма, прежде чем задать следующий вопрос.

– Могу ли я надеяться, – наконец сказал он, – могу ли я надеяться, Томас, что это не касается денег?

Томас скорбно покачал головой, наполнив затем бокал.

– Именно денег, Мэттью, – сказал он. – Насколько я понимаю, вместе с ней мне должно было достаться значительное состояние; весьма значительное состояние!

– Ну? – спросил Мэттью, затаив дыхание.

Томас в отчаянном жесте развел руками.

– Если она снова выйдет замуж, то останется без гроша! – кратко сказал он.

– Правда? – осведомился Мэттью.

– Она сама мне призналась – этим же вечером, – ответил Томас.

В гостиной воцарилась мертвая тишина. Томас зажег сигару и задумчиво закурил; Мэттью набил свою длинную трубку и выпустил несколько синих колец в потолок, глядя на них, словно в поисках вдохновения. И именно он первым нарушил молчание.

– Очень плохо это все, Томас, – сказал он, – очень. Разумеется, ты не поддерживаешь мысль о том, чтобы выполнить свою часть сделки?

– Я был жестоко обманут, – сказал Томас.

– В то же время, – сказал Мэттью, – когда вы устраивали помолвку, разве не договорились о том, что состояние, так сказать, должно входить в комплект?

– Не-ет! – ответил Томас.

– Тогда, конечно, если ты бросишь ее, она может подать на тебя в суд за нарушение обещаний, и тебе, как обеспеченному человеку, придется хорошо заплатить[40]40
  Официально объявленная помолвка – серьезный юридический акт. За ее одностороннее расторжение без уважительных причин пострадавшая сторона действительно могла вчинить крупный иск, требуя возмещения морального ущерба.


[Закрыть], – заметил Мэттью.

Томас вновь застонал.

– Что должно быть сделано, Томас, надо сделать хитроумно, – сказал младший брат. – Нужно использовать дипломатию, или как там ее называют. Нужно, чтобы ты ненадолго уехал. Времени хватает, работы никакой у тебя сейчас нет – съезди-ка на пару недель в Скарборо-Спа, а потом езжай проведать кузена Хапплстона к нему на ферму в Дархэм, он будет рад с тобой увидеться. А пока ты в отъезде, я все улажу – оставь это мне.

Томас решил, что это отличный совет, и сказал, что последует ему, а после отправился в свою комнату раньше, чем обычно, – упаковать чемодан, чтобы отбыть с поля битвы с неприятностями завтра с утра. Когда он ушел, Мэттью налил себе вечерний стаканчик и, проверяя его на вкус, устроился поближе к огню, потер руки и улыбнулся.

«Было прекрасно с моей стороны поговорить об этом деле со стряпчим Шарпом, – подумал он про себя. – Странно, что Томас не задумался об этом».

Он выудил из нагрудного кармана письмо и медленно перечитал его. Вот что там там говорилось:

Мистеру Мэттью Погмору

Лично в руки

Корнборо, пл. Рынок, 10,

11 мая 18…

Уважаемый господин!

В соответствии с Вашими требованиями я запросил завещание покойного мистера Сэмюэля Уилкиншоу, владельца постоялого двора «Пыльный Мельник», чтобы просмотреть его в Сомерсет-Хаус. За исключением незначительных сумм слугам и старым друзьям, все состояние покойного безоговорочно отошло вдове, и никаких ограничений, касающихся ее второго брака. Валовое имущество оценивается в £15,237 и выше, чистое – в £14,956 и выше. В дополнение к этому земельные владения, нематериальные активы, мебель и инвентарь «Пыльного Мельника» также достаются вдове.

Искренне Ваш,

Сэмюэль Шарп

Мэттью тщательно сложил письмо так, как оно было, и вернул в карман, продолжая улыбаться.

– Ах! – пробормотал он. – Что за чудо – обладать знаниями и знать, как воспользоваться ими!

После чего он тоже отправился в постель, спал отлично и рано утром встал, чтобы проводить брата, пожелать ему хорошего настроения и пообещать, что он вернется домой как новенький. Оставшись в одиночестве, он усмехнулся.

Прошло несколько дней, прежде чем Мэттью решил отправиться в Корнборо. Миссис Уолкиншоу слегка удивилась его появлению, хотя в последнее время он иногда удостаивал ее визитами. Как желанного гостя его провели в ее личную гостиную.

– Умоляю, скажите, что в последние дни творится с Томасом? – осведомилась она, когда Мэттью устроился в самом удобном кресле.

Мэттью в загадочной манере покачал головой.

– Не спрашивайте меня, мэм, – печально ответил он. – Это больная тема. Однако, если только между нами, как говорится: Томас отправился в Скарборо-Спа, мэм.

– В Скарборо! – воскликнула миссис Уолкиншоу. – Зачем?

– Он очень любит всякие забавы, таков уж этот Томас, мэм, – сказал он. – Пойти в загул, ну, вы понимаете. У нас бывает так скучно… Но я – домосед, если что.

Миссис Уолкиншоу, которая слушала эту тираду, все сильнее и сильнее вытаращивая глаза, швырнула пяльцы в кошку.

– Ну, ей-богу! – воскликнула она. – Умчаться валять дурака в Скарборо и даже не сказать об этом![41]41
  Название Скарборо носят несколько городов, но в данном случае, несомненно, имеется в виду курортный городок на побережье Северного Йоркшира. «Спа» к Скарборо добавляют когда хотят подчеркнуть «курортность»: бельгийский город Спа знаменит своими целебными источниками, поэтому его название сделалось синонимом «поездки на воды» или, шире, вообще на отдых. Хотя отдых в Скарборо представлял собой довольно респектабельное и размеренное времяпрепровождение, в йоркширской глубинке конца XIX в. этот курорт действительно мог восприниматься как «обитель разврата».


[Закрыть] Уж я позабочусь, чтобы ноги его не было в этом доме! Брехливый старый потаскун! Не верю, что его интересовало что-либо, кроме моих денег, ведь я разыграла его как-то вечером на этот счет, а он ушел с длинной, как у лошади, физиономией и не попрощался. Старый греховодник!

– Мы все не без греха, мэм, – заметил Мэттью, – но некоторые из нас в меньшей степени.

Затем он продолжил говорить всякие правильные и приятные вещи и в конце концов отправился домой довольный. А спустя пять недель Томас, чей отдых по совету Мэттью затянулся еще ненадолго, получил от брата письмо, которое заставило его задуматься сильнее, чем когда-либо в жизни.

Дорогой брат! (это семейное)

Должен сообщить, что теперь ты можешь спокойно возвращаться домой, потому что этим утром я женился на миссис Уолкиншоу сам. Я решил оставить сельское хозяйство, а она – свой бизнес, потому что рука об руку мы можем спокойно жить в Хэррогейте и вести более приличествующую жизнь, раз это приятно нам обоим. Деловые вопросы между тобой и мной могут быть улажены, когда вернешься. Так что на сегодня все, от любящего брата,

Мэттью Погмора

P.S. Ты неправильно понял, что имела в виду миссис Мэттью Погмор, когда говорила, что ее состояние отойдет, когда она выйдет замуж второй раз. Она, конечно, имела в виду, что оно отойдет второму мужу.

P.S. еще раз. Что, собственно, и произошло.

После этого мистер Томас Погмор решил отправиться домой и провести отшельническую жизнь среди овец и коров.

Роберт Льюис Стивенсон
Время взрыва
(Из цикла «Динамитчики: новые приключения принца Флоризеля»)

Конечно, дорогой читатель, совершенно немыслимо предположить, что вам не знакомо предшествующее издание, повествующее о приключениях принца Флоризеля: ведь эта книга по своей популярности не уступает «Тысяче и одной ночи»! Если же это немыслимое все-таки свершилось – что ж, это большая потеря для вас, ну и для меня тоже; впрочем, я как автор при всех обстоятельствах потерял меньше, чем мои издатели, доля которых в каждом проданном экземпляре составляет… Лучше на этом прервемся.

Правда, если вы являетесь обитателем Лондона, этого Багдада-на-Темзе, то в любом случае у вас есть шанс быть знакомым с принцем Флоризелем. Предположим же (это допустимо, хотя и маловероятно) что вам не выпало счастья встретиться с ним в ту пору, когда титул принц звучал во всей силе своей. В таком случае, достопочтенный несчастливец, получите подсказку. Теофил Гудолл, владелец «Богемского сигарного дивана»[42]42
  Заведение Флоризеля названо так по аналогии с «Великим сигарным диваном», открытым в 1828 г. Это было что-то среднее между элитной табачной лавкой, рестораном, курительным (а заодно и шахматным) салоном с удобными кожаными диванами и клубом – в результате чего реальный «Диван» очень быстро приобрел чрезвычайную популярность, его завсегдатаями сделались виднейшие политики, вплоть до премьер-министров Гладстона и Дизраэли, и столпы культуры, вплоть до Диккенса. Надо полагать, «Диван» Теофила Гудолла тоже предназначался для элиты, а не просто для любителей чешского табака.


[Закрыть] на Руперт-стрит, что в Сохо, – это и есть он, Флоризель Богемский, некогда один из богатейших и влиятельнейших людей Европы, а ныне изгнанник, свергнутый с трона вихрем революции и вынужденный прозябать, торгуя табаком в столице столь высоко ценимой им Великобритании. Хотя, конечно, «прозябать» – это не про принца Флоризеля, даже будь он трижды табачник Теофил Гудолл. О нет.

От действий и решений Флоризеля Богемского по-прежнему зависит судьба множества как будто ничем не связанных друг с другом людей, которым довелось, к их счастью или несчастью, пронестись вокруг этого светила по орбите, хотя бы мимолетно. И сейчас вы в этом убедитесь.

Вот пример того, чем обернулась встреча с бывшим (вы, конечно, понимаете, насколько неуместно это слово применительно к Флоризелю) принцем для одного из членов организации, которую уместно назвать «Орден динамитчиков». Или просто «Динамитчики»

* * *

Итак, в Городе Встреч, он же Багдад-на-Темзе, а если точнее – то прямо посреди широкой булыжной мостовой, что ведет к Лестер-сквер с северной ее стороны, после долгих лет разлуки встретились двое. Несмотря на только что упомянутые долгие годы разлуки, речь идет о достаточно молодых людях, двадцати пяти и двадцати шести лет от роду.

Выглядели они очень по-разному. Первый из них был гладко выбрит, аккуратно причесан, облачен в новый дорогой костюм, соответствующий последним представлениям о моде. А второй… Второй представлял собой полную противоположность.

И первый заколебался, не уверенный, что узнал своего товарища в этом помятом, заросшем бродяге. Но второй слегка приподнял очки – не темные, а скорее грязные, – и всякое сомнение исчезло.

– Тс-с-с! – сказал второй, прежде чем первый успел его приветствовать. – Я на нелегальном положении.

– Э-э… – произнес первый (его звали Сомерсет).

– Сейчас, в это тяжкое время всеобщего мрака, у меня как борца за права угнетенных нет иного выбора. Я и мои товарищи – мы все скрываемся под чужими личинами. Можно сказать, что мы единственные звезды, сияющие на небосклоне вечной ночи. И, конечно же, среди нас есть те, кто в этой трудной, полной опасностей борьбе достиг большего, чем я… но немногие, – борец за права угнетенных скромно потупился, на лице его появилась краска смущения, однако стремление к истине пересилило: – да, совсем немногие…

– Охотно верю, – ответил Сомерсет, окинув взглядом своего собеседника. – Также охотно верю…

– Зеро, – быстро назвал тот свое нынешнее имя, вернее сказать, псевдоним.

– Да. Также я охотно верю, дорогой Зеро, что ваша карьера как одного из лидеров радикального движения не лишена захватывающих впечатлений. Игра в прятки, безусловно, очень увлекательна – особенно когда «Я иду искать!» произносит не кто-нибудь, а все общество. Однако – прошу простить, если я сейчас выскажусь с позиций не члена вашей церкви, коим и не являюсь, а, так сказать, мирянина – это и есть игра. Потому что нет ничего проще, чем установить в заранее намеченном месте взрыва адскую машину, запустить часовой механизм – самому же тем временем спокойно удалиться и переждать в провинции, а то и в другой стране те несколько очень насыщенных событиями дней и недель, в течении которых… гм, «империя мрака» предпринимает активные поиски. Увольте, но не вижу повода говорить о «трудной, полной опасностей борьбе».

– Вы действительно говорите «как мирянин», что в данном случае означает «как невежда». – В голосе Зеро прозвучала доброжелательная, прямо-таки отцовская снисходительность. – Неужели вы думаете, мой мальчик, что я… точнее, мы оба не подвергаемся опасности, здесь и сейчас, просто потому, что стоим на лондонской улице? А не привлекая внимания полиции, снять для хранения адских машин дом или хотя бы квартиру в доме – допустим, вот этом – по-вашему, так легко?

– О боже! – Сомерсет перевел взгляд на дом, напротив которого они стояли, и невольно сделал шаг в сторону.

– Кроме того, – продолжал Зеро, – глупо говорить о простоте и безопасности чего бы то ни было, связанного с научными исследованиями. Во всяком случае, на современном уровне развития науки, посвященной изготовлению взрывчатых составов. Неужели вам неизвестно, что химические вещества, с которыми работаю я и мои единомышленники, непостоянны, как… чтобы не искать других слов, как женщины, а капризны, как сам дьявол? Видите глубокие и скорбные морщины, избороздившие мое, как вам известно, совсем еще молодое чело? А серебряные нити ранней седины в моих волосах – вот здесь и здесь, видите? Тут, скажу я вам, дело не только в технологии изготовления динамита как такового, все еще примитивной: взрыватели, часовые механизмы – вот что настоящая головная боль!

На какое-то время голос Зеро прервался. А когда он зазвучал снова – то буквально дрожал от переполняющих динамитчика чувств:

– Нет, дорогой мой Сомерсет. Путь террориста не усыпан розами и не вымощен золотом. Напротив, он требует тяжкого и изнурительного труда, ночных бдений. Усталость и разочарование – наши постоянные спутники. Вдумайтесь только: долгие месяцы я работаю как каторжный, иначе и не скажешь, только для того, чтобы заполнить динамитом сравнительно небольшой чемоданчик или саквояж, снабдить его надежно срабатывающим запалом и безотказно функционирующим часовым механизмом… И вот наконец все готово, взрывчатка – верх совершенства, взрыватель – подлинная мечта, отважный и опытный агент, бледнея от предвкушения, а не от страха, очень тщательно, не побоюсь этого слова, любовно устанавливает адскую машину в идеальном для этого месте… И что же? Мы ожидаем могучего взрыва, а вслед за этим – мятежа, резни, низвержения правительства, гибели многих тысяч, падения Англии, всенародного вопля ужаса и ярости; но увы! Злосчастная судьба! Вместо этого раздается негромкий хлопок, подобный выстрелу детского пугача, из адской машины вырывается облачко неприятно пахнущего дыма – и… И это все. Если бы можно было повернуть время вспять! О, тогда я, немного поколдовав над так скверно проявившей себя адской машиной, в два счета сумел бы заново наладить взрыватель. Ведь почти наверняка дело именно в нем (при этих словах чело Зеро действительно покрылось морщинами, но не скорби и тревоги, а глубокой задумчивости), не в динамите же, право слово… скорее всего… Однако что толку терзаться несбыточными мечтами: все взрывные устройства, даже фактически не взорвавшиеся, оказываются для нас потеряны. В результате наши друзья и коллеги во Франции, потеряв несколько великолепно оборудованных лабораторий (они-то взрываются исправно!) и испытывая почти непреодолимые технологические трудности, уже почти готовы отказаться от этого метода действий. Вы не поверите, мой друг: они пришли к выводу, что нужно не устраивать взрывы на улицах городов, но разрушать городскую канализацию; а дальше, мол, пусть работает брюшной тиф, способный унести гораздо больше жизней, чем тонны динамита. Слепой, бездушный, неприцельный способ борьбы… привлекательный, однако, своей первозданной простотой. Не могу отрицать его эффективность и даже проистекающую из нее элегантность. Однако, сэр, вам известно, что в моей натуре есть кое-что от поэта – а все остальное от народного трибуна; и обе этих сущности противятся грубому примитивизму такой вот желудочно-кишечной борьбы с империей зла. Потому я, насколько от меня зависит, продолжаю отстаивать яркий, эффектный и, да будет мне позволено заключить, более популярный в широких кругах угнетенного люда способ. А именно – взрывы динамитных бомб. Да! – воскликнул Зеро в приступе энтузиазма, пришедшего на смену унынию. – На нашей улице еще будет праздник! И я надеюсь, верю, что мне самому доведется лицезреть грядущую удачу!

– Пожалуй, у меня найдется пара возражений, – заметил Сомерсет. – Первое – и поистине вводящее меня в изумление – звучит так: вы назвали себя одним из лидеров движения динамитчиков, ваши заслуги там, не сомневаюсь, действительно очень весомы. Но… ведь даже вы, если я правильно воспринял ваше чрезвычайно эмоциональное описание ситуации, ни разу не сумели организовать настоящий взрыв. Ведь так?

– Простите, – с достоинством возразил Зеро, – именно я-то как раз и смог. Взрыв судебной корпорации на Ред-Лайон Курт – моих рук дело![43]43
  Любопытный пример не то совпадения, не то предвидения: на современной Ред-Лайон Курт действительно размещается одна из ведущих юридических корпораций Лондона, но во время Стивенсона ничего подобного еще не было!


[Закрыть]

– Ну, это можно не считать. – Сомерсет небрежно махнул рукой. – Взрыв ведь, на самом-то деле, произошел не в здании судебной корпорации, а в мусорном баке рядом со зданием судебной корпорации, причем никто, кроме этого мусорного бака, не пострадал. Разве что еще какое-то количество экземпляров газеты «Викли баджет», развеянных волной взрыва по улице без ущерба для торговавшего ими газетчика…

– Еще раз прошу простить меня, – взволнованно перебил собеседника Зеро, – но ведущие лондонские издания сообщали, что при взрыве был ранен ребенок!

– Как раз ведущие издания ничего подобного не сообщали, – покачал головой Сомерсет. – Эта версия присутствовала только на страницах бульварных листков. Но даже она, пожалуй, работает в пользу второго из моих возражений. Вы только что обрушились с критикой на «слепой, неприцельный способ борьбы», к которому готовы прибегнуть ваши оппоненты. Надеюсь, вы извините меня, если я скажу, что борьба, прибегающая к столь неизбирательным методам, в результате которых оказывается взорван мусорный ящик и серьезно оцарапан ребенок – даже если принять, что пострадавший ребенок действительно существовал и что он получил серьезную, а не легкую царапину… Так вот, подобная борьба тоже едва ли может быть названа «зрячей», прицельно направленной против врагов столь любезных вашему сердцу трудящихся. И дело не в том, до какой степени в ней правит бал Ее Величество Случайность; просто, как даже вы вряд ли станете оспаривать, эффект оказывается слишком мизерным.

– Разве я утверждал обратное? – горько произнес динамитчик. – Нет, я не буду отрицать неэффективность наших сегодняшних методов. Но вот поговорить о перспективе их развития есть смысл. Впрочем, разговор этот долог и «в сухую» его проводить едва ли уместно…

Зеро неотразимо улыбнулся, Сомерсет кивнул – и несколько минут спустя друзья уже сидели в кафе за бокалом грога. Отдав должное крепости напитка, Зеро откинулся на спинку кресла и вновь посмотрел на своего собеседника с доброжелательной снисходительностью.

– Значит, «слепые, неприцельные методы» претят вам, мой мальчик? – сказал он. – Но война именно такова. Наша война, сэр, не щадит ни женщин, ни детей, ни города, ни их мирных обывателей. Только поэтому мы и должны вселять ужас. И если потребуется взорвать детскую коляску, газетный лоток, экскурсионный пароход, мусорный бак, парламент империи зла и все ее население, поголовно виновное в угнетении трудящихся, – о, на это я готов пойти не ради личных интересов или чувства мести, нет, – при этих словах лицо Зеро буквально засияло от гордого осознания собственной правоты, – но исключительно для того, чтобы посеять в обществе панику и ужас. Что поделать, если иными путями невозможно ввергнуть общество в пучину светлого будущего. Вы как человек современных взглядов, вероятно, не входите в число ортодоксальных верующих?

– Сэр, я верую в ничто, – ответил Сомерсет.

– Можно и так, – с некоторым сомнением, но по-прежнему дружески продолжил Зеро. – Думаю, вам по силам осознать нашу концепцию. Человечество – не субъект, но объект; поэтому во имя триумфа гуманизма мы сражаемся против королей, министров, парламентской оппозиции, церкви, а также находящихся у них на службе вооруженных сил вроде армии и полиции. Нам ли, мне ли при таких обстоятельствах уповать на избирательные, точечные действия? Возможно, вы полагаете, сэр, что наша организация должна вести индивидуальный террор: против королевы, против коварного главы левых Гладстона и несгибаемого представителя правого лагеря Дерби, против лавирующего между ними пронырливого Гранвилла[44]44
  Этот набор фамилий и характеристик столь же «логичен», как и прочие высказывания Зеро. Гладстон, многолетний лидер либеральной партии, и 15-й граф Дерби, видный деятель консервативного движения, действительно были заметнейшими политическими фигурами, но относить их к «левым» или «правым» едва ли правомерно (например, Гладстон был «консервативным либералом», а Дерби – одним из наиболее либеральных консерваторов Викторианской эпохи, так что на каком-то этапе они даже сотрудничали). Что касается «пронырливого Гранвилла», то этот графский род дал Англии несколько ярких общественных деятелей политиков, но последний из них, Джон Картерет Гранвилл, умер еще в 1763 г., за сто с лишним лет до условного времени действия рассказа – и с тех пор среди сколько-нибудь заметных британских политиков Гранвиллов не было вообще.


[Закрыть]. Но это было бы ошибкой! Мы воздействуем непосредственно на народную массу, так сказать, на ее плоть и кровь. Вот вы, мой друг, когда-нибудь имели возможность наблюдать простую английскую служанку?

– Ну разумеется, сэр! – воскликнул Сомерсет, предельно изумленный вопросом.

– Да, конечно: вы, светский человек и служитель муз, имели возможность изучить этот типаж, – вежливо согласился заговорщик. А пока его друг открывал и вновь закрывал рот, пытаясь понять, что же именно было сейчас сказано, развил свою мысль: – Типично английские черты лица, замечательная фигура, аккуратность и умелость… безупречно белый чепец, столь же безупречные манеры… Ее межклассовое положение. Сама ситуация, когда юная девушка из-под крыши родительского дома переходит в дом своего работодателя – и, безусловно, она может пленить его сердце… во всяком случае, у нее есть такая возможность, даже если она ею не пользуется. Ах, я всегда питал слабость к английским горничным. Не то чтобы у меня были основания с пренебрежением относиться к другой категории домашней прислуги, например к нянечкам. Ведь они работают с детьми, а следовательно, представляют собой важный объект приложения сил для нашей работы, потому что дети – и в самом деле «болевая точка» общества…

На губах Зеро появилась мудрая, задумчивая улыбка. Потом динамитчик встряхнул головой – и взгляд его вновь сконцентрировался.

– Все не совсем так, как вы подумали, – мягко произнес он. – Сейчас, сэр, я объясню вам, о чем идет речь – и чем могут помешать в нашей работе женщины и дети. Опаснейшие это существа, должен сказать. Ну так вот: дело было несколько недель назад. Бомбу к взрыву подготовил я сам…

И Зеро, свободно расположившись в удобном кресле, продолжил свой рассказ.

* * *

…Бомбу к взрыву подготовил я сам, а поместить ее на заранее выбранном месте должен был один из наших самых надежных агентов, некто МакГуайр. Человек рыцарственной отваги, но, увы, не сведущий в механике. Этим и диктовалась необходимость нашей встречи: надеюсь, не нужно напоминать вам, насколько важна для взрыва точная работа часового механизма. Мы встретились с МакГуайром за обедом, в отдельном кабинете ресторана при Сент-Джеймс холле; там, должен вам сказать, отличная кухня… впрочем, неважно. Я тщательно выверил часовой механизм, так что бомбе предстояло сработать ровно через полчаса. За это время агент с лихвой успевал добраться до нужного пункта, хотя он и был не близко: у него при всех обстоятельствах осталось бы в запасе изрядное количество минут. Это, согласитесь, необходимая мера предосторожности – пусть взрыв лучше произойдет чуть позже, но точно в назначенном пункте, чем чуть раньше, прямо в руках нашего агента… а больше никого вокруг, может, и не окажется.

Бомба была спрятана в гладстоновском саквояже[45]45
  Кожаный городской чемоданчик, формой напоминающий дамское портмоне: прямо под ручкой у него располагался замок, при открытии которого чемодан тут же распахивался во всю ширину. Названием своим обязан тому самому Уильяму Гладстону, которого Зеро называет «вождем левых» – и который во время действия рассказа (условно середина 1880-х) был премьер-министром Великобритании. В небольших саквояжах такого образца Гладстон на протяжении всей своей политической карьеры носил папки с документами.


[Закрыть], при раскрытии которого взрыв произошел бы мгновенно, вне зависимости от работы часового механизма. МакГуайр был явно раздосадован этим обстоятельством, прежде ему не сообщенным. Он указал – причем вполне разумно – что такая конструкция лишает его возможности при угрозе ареста метнуть чемодан под ноги своим, гм, оппонентам; то есть метнуть-то его в любом случае было можно, однако при этом не произошел бы взрыв. Однако я уже не стал вносить изменения в конструкцию, в сильных выражениях воззвал к патриотизму МакГуайра, налил ему крепкого виски – и направил бомбиста по дороге славы.

Нашей целью был памятник Шекспира на Лестер-сквер. Замечательная мишень: даже не столько из-за самого драматурга (хотя он тоже заслужил свою участь – ибо, будучи носителем совершенно отвратительных политических взглядов, тем не менее продолжает считаться эталоном культуры белой расы и, главное, кичливой англо-саксонской империи[46]46
  В 1880-е годы использование динамитных бомб в Великобритании было исключительной прерогативой ирландских националистов. Поэтому не только ирландец МакГуайр, но и Зеро, выступающий в роли «нигилиста вообще», в данном случае не может удержаться от антианглийской риторики.


[Закрыть]), а потому, что в непосредственной близости от монумента всегда толпится масса народа. Причем самого разного народа: няни с малолетними детишками, мальчики-рассыльные, унылые барышни из необеспеченного класса и немощные старики из всех классов общества. Словом, подходящий материал. Такой, который способен возбудить всеобщую, именно всеобщую жалость, растерянность, бессильный гнев – ну, то, что нам и требуется.

Когда МакГуайр вышел на площадь, его сердце разгорелось благородным чувством близкого триумфа. Никогда прежде он не видел, чтобы вокруг памятника собиралось столько людей. Дети и подростки в свойственной их возрасту беззаботности носились туда-сюда, прыгали, вопили на множество голосов и играли в разнообразные игры. Старый ветеран сидел на чугунной скамейке возле самого постамента: негнущаяся после ранения нога выпрямлена, на груди – проклятые медали за службу в проклятой английской армии, поперек колен – деревянный костыль. Короче говоря, лучше и быть не может: вся империя, виновная в бесчисленных преступлениях, собралась сейчас здесь. И вот теперь она получит сокрушительный удар в самое уязвимое место.

Возрадовавшись тому, что совсем вскоре он станет орудием Судьбы, МакГуайр решительной походкой двинулся к подножью шекспировского памятника. Внезапно его опытный взгляд выделил в пестрой беззаботной толпе крепкую фигуру полисмена. Дюжий страж порядка, обманчиво не обращая ни на что внимания, на самом деле настороженно посматривал по сторонам.

МакГуайр замедлил шаг и вновь, теперь уже с особым чувством, окинул взглядом праздную толпу. И тут же (ведь он и правда был опытным человеком) обнаружил, что там и сям посреди нее можно заметить людей, чья беззаботность наиграна. Крепкого сложения мужчины, которые вполне могли быть молодыми отцами семейств, выведшими своих отпрысков на прогулку… но могли и не быть. Подростки старшего возраста, довольно уместно смотрящиеся среди веселящихся вокруг монумента школьников – это в самом деле подростки или юноши мальчишеской внешности, но решительные, жилистые и прошедшие полицейскую выучку? Да и тот пожилой солдат – действительно ли он такой инвалид, как старается показать?

Мой отважный товарищ остановился. Ему уже стало ясно, что едва ли не половину в толпе составляют агенты полиции: мужчины и женщины, старики и дети. Все они медленно фланируют или вприпрыжку носятся по площади, с обманчивой бесцельностью стоят возле скамеек и кустов, перекрывая пути отхода… некоторые из них оживленно разговаривают друг с другом (притворяются!), другие изображают усталость (тоже притворяются!) или равнодушие (тоже притворяются, усыпляют бдительность!)…