Текст книги "Зона проклятых"

Автор книги: Артемий Ульянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТНАДЦАТОЕ

Тяжелые монастырские ворота, скрипнув, закрылись за отцом Алексием. Впереди его ждали двести пятьдесят километров пешего пути, исполненного молитвами, случайными и желанными встречами, добрыми, равнодушными и злыми людьми, трудными словами и легкими поступками, печальными думами и светлыми мыслями. И верой в волю Всевышнего, которая дарит ему равенство с каждой песчинкой, что встретится на его пути.

Первые шаги от ворот обители были трудны и тягостны, но только Оптина пустынь скрылась из виду, как тут же образ ее поселился в его груди, чтобы всегда быть рядом. Он нес в себе ее храмы, колокольни, трапезные и свою келью. С этой ношей ему было легко и спокойно, словно бы не он ее, а она его несла его в Сергиево-Троицкую лавру, а оттуда в Москву.

Еще в обители много думая над словами покойного брата, Алексий жадно ждал той минуты, когда Господь даст ему шанс превратиться из доброго христианина в воина Христова. Не слушая лживую людскую логику, он надеялся на сердце, которое само позовет его тогда, когда настанет его час отправляться на битву.

Так и случилось. Лишь услышав о том, что в Москве необъяснимо пропадают люди, сердце позвало его в путь, призрев сомнения, сборы и тщательные приготовления. Отцу Алексию оставалось лишь получить благословление настоятеля. Он не думал о том, что станет делать, когда окажется рядом с людским горем, полагаясь на Промысел Божий. Монах знал, что должен быть там. И тогда Господь вложит в его руку меч. А пока в его руке был прочный посох, а за плечами котомка, хоть и небольшая, но способная вместить то мирское, что было ему необходимо. Монашеская ряса, ладно сидевшая на богатырской фигуре, защищала его лучше самой прочной кольчуги.

Дойдя до Калуги, он остановился у скособоченной торговой палатки, чтобы купить воды. Рядом с ней толклись трое пьяных парней лет по двадцати с небольшим. Сразу было и не понять, что пьянило их больше – водка или собственная злоба. В очереди перед отцом Алексием стояла ладная девчушка, круглолицая и синеглазая, с тугой светлой косой, она походила на героиню русских сказок, разве что одета была не в сарафан.

Когда очередь подвинулась и она стала ближе к пьяной троице, самый крепкий из них вскинул голову, уставившись на нее мутным рыбьим взглядом. Чуть пошатнувшись, он вдруг сделал широкий твердый шаг, в один миг оказавшись вплотную к девчонке.

– Пойдем, дура! Будешь приятное мужчине делать! – рявкнул он, пытаясь схватить ее за косу.

В следующую секунду окрестности Калуги наполнились истошным воплем. Его издал пьяный здоровяк, вмиг очутившийся на земле. Руками он схватился за лицо, по которому обильно текла кровь, сочась сквозь пальцы. Удар посохом, который нанес ему отец Алексий, был настолько сильным, что подарил несостоявшемуся кавалеру такой букет лицевых травм, какой можно было заработать в жестокой драке. Побледневшая девчушка пролепетала еле слышное «спасибо», глядя на отца Алексия с не меньшим страхом, чем на пьяных амбалов. Двое друзей воющего парня, которые еще были целы, смотрели на монаха трезвеющими глазами. Попытались поднять товарища, но, завидев подъезжающую патрульную машину, разом исчезли, словно цирковые иллюзионисты.

Дряхлые ментовские «Жигули» тормознули у палатки, истерично взвизгнув. Из них выскочил маленький крепкий страж порядка в лихо заломленной на затылок фуражке. «Неужели заберет?» – подумал отец Алексий, сам не веря в свое предположение. А тот, взглянув на валяющегося в пыли человека, сразу узнал его.

– Мазуркин, мразь ты грязная, – сказал он добродушно, растягивая слова. – Когда ж ты, говно такое, сдохнешь, а?

Брезгливо наклонясь над ним, он смачно, с оттяжкой, пнул Мазуркина под дых. Тот скрючился, сипя и задыхаясь. Строго посмотрев на монаха, мент сказал ему снизу вверх:

– В следующий раз – бейте сильнее, батюшка. Богоугодное дело, точно вам говорю.

И проворно удалился в дымящих дряхлых «Жигулях».

Воды отец Алексий так и не купил. Кровь, крик, боль и страх Мазуркина заставили монаха позабыть, зачем оказался у палатки. Он вспомнил кровь, крик, боль и страх, что сам сеял долгие годы от Балкан до Северного Кавказа. Лишь только покинул он пределы обители, как насилие вновь вернулось в его жизнь, широко ступая из прошлых лет, страшных и незабываемых.

По-дружески похлопав его по плечу, оно заглянуло ему в лицо, не то скалясь, не то улыбаясь. И, подмигнув, заговорило. «Соскучился, божий человек? Помнишь еще, как со мной хорошо? Спокойно, безопасно. А главное, все понятно и однозначно. Подонок на пути смердит? А вот уже и нет подонка. Эх, как славно мы с тобой нашу правду вершили… Как людей невинных защищали! Как справедливостью упивались! А помнишь семью, которую ты в Митровице спас? Не словом Божьим, а убийством. Ты, Лешка, убийца. Что в рясе убийца, что без рясы. Без нее, правда, куда лучше. Да и убийца в рясе… Как-то даже кощунственно. Ну, да ничего… Руки помнят, а блажь слетит. Ты в Москву собрался? Пешком? Слетит еще на подходе к Звенигороду. Там и поболтаем. А морду ты парню лихо разбил. Это ж надо! Восьми зубов нет, губы порваны, сложный перелом носа, трещина в скуле, трещина в глазнице, да еще и сотрясение мозга… И все это – с одного удара! Ладно… Береги рясу, праведник».

До того момента, как отец Алексий услышал монолог насилия, что говорило с ним сиплым голосом, он считал, что «дьявольское искушение» – выражение образное. Впервые он слышал рогатого. Бухнувшись на колени в ближайшем полеске, странник принялся читать Псалтырь.

«Да… Это будет не так легко, как казалось», – признался он себе, закончив молитву.

И широко перекрестясь, двинулся дальше.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТНАДЦАТОЕ

Капитан Троекуров осторожно, словно вор, вставил ключ в замочную скважину массивной железной двери и аккуратно, стараясь не издать ни одного лишнего звука, трижды повернул его. Плавно открыв дверь, он проскользнул внутрь и стал беззвучно снимать ботинки. Его наручные часы утверждали, что час ночи уже миновал. Замерев, Валерка громко, во весь голос чертыхнулся и включил свет.

– Это ж надо так заработаться, – пробубнил он, ухмыльнувшись.

Пустая квартира, лишенная любви, переживаний, манящих запахов с кухни, семейных упреков, раскиданных игрушек и шумной детской непосредственности, ощетинилась недружелюбной тишиной, обещая непривычное гнетущее одиночество. Ни водка, ни крикливый пошлый телевизор с ним не справятся.

Семью он отвез на Шаболовку, к родителям жены. Тоскуя по ним, Валерка все же был искренне рад, что в Останкине их нет. Необъяснимая чертовщина, творившаяся в районе, теперь стала крайне опасной, необъяснимой чертовщиной. Дать происходящему рациональное объяснение никто не мог.

Валерка окончательно понял это, побывав в Экстренном штабе. Сгусток растерянности и бессилия, висевший над множеством людей из силовых органов, был таким плотным, что его можно было потрогать руками. Загадочные консультанты из ФСБ, которые долго расспрашивали его о поведении родственников пропавших, тоже не походили на людей, у которых есть догадки. Хотя бы призрачные.

– Так… Сейчас федералы протестируют свидетеля на вменяемость. Моего, кстати, свидетеля, – еле слышно беседовал он с собой, откинувшись в своем любимом кресле после того, как принял заслуженные сто пятьдесят и откусил от ломтика ветчины. – Параллельно будут отрабатывать его версию про магазин. Если поймут, что он вменяемый и не врет… Ну… тогда… если учесть еще два свидетельства про магазины… тогда это первая зацепка. Необъяснимая, правда. Но все лучше, чем никаких.

Включив телевизор, он нарвался на ночное ток-шоу. Гости студии увлеченно и взахлеб спорили о том, существует ли банда гипнотизеров и экстрасенсов, терроризирующих мирных граждан.

– Не существует, – равнодушно подсказал им Троекуров. – Они все давно под колпаком. Может, затаившийся сверхэкстрасенс? Этакий злой гений.

Валерка презрительно хмыкнул, пытаясь представить себе этого мага. «Все будет понятно в ближайшие дни. Если это продолжится, то будут новые показания, новые детали, новый анализ. Странно, но чтобы прекратить исчезновения, люди должны исчезать и дальше», – думал он перед тем, как неожиданно заснул в кресле под аккомпанемент телевизора. Не раздеваясь, держа в руках вилку с наколотым на нее куском ветчины.

Проснувшись на рассвете, Троекуров выключил шипящий телик и доел ветчину. Уснуть больше не смог. Беспокойная мысль распевала свою партию на разные лады. «Что сегодня? Тишина и все кончилось? Или опять? А если опять, то что с этим делать?» С ностальгией вспомнив о временах двухнедельной давности, когда его рутина плавно текла своим чередом, он стал собираться на работу.

К новому облику родного ОВД привыкнуть было трудно. Машины съемочных групп различных телекомпаний, тревожное лицо бдительного постового, чиновники из Главка и офицеры ФСБ, суетливо снующие по коридорам и делающие вид, будто они знают, что надо предпринимать в сложившейся ситуации. Кроме того, в отделении дежурили психологи Центра «Медицина катастроф». И лица коллег… Напряженные, уставшие и обескураженные, нервные. Нередко просто злые. Однако толпы заявителей в то утро он не увидел. Не появилась она и к обеду. Стараясь радоваться этому факту, Троекуров чувствовал, что просто так все это не закончится.

Связавшись с Еременко в начале десятого, он выяснил последние новости. Федералы, которые работали в круглосуточном режиме, успели провести экспертизу психического состояния свидетеля. Врачи с уверенностью заявляли, что он здоров, а детектор лжи дал честное благородное слово, что мужик не врет. Шеф наказал Валерке держать руку на пульсе и докладывать ему об обстановке.

– Язык держи за зубами даже среди коллег. Сегодня внеочередное заседание в Совете безопасности. Президент будет. Начнется в 16.00. Если будет что сообщить – сразу звони.

– Да, Константин Николаевич. Сразу же.

– Ах, да… тебе в усиление пошлют какого-то толкового федерала. Грузи его работой – не стесняйся.

И повесил трубку.

Уже в 15.10 Троекуров докладывал, что исчезновения продолжаются. Родственники стали появляться около двенадцати. Сначала двое мужчин, ну а потом… Они пошли чередой. Некоторые сообщали о пропавших накануне. Другие о том, что не могут дозвониться до близких с самого утра, с тех пор как они ушли на работу, на которой так и не появились.

Но эта информация была не главным событием дня. Появились новости и поважнее. Три семьи утверждали, что их близкие звонили домой, находясь в районе, и сообщали, что собираются за покупками. Определив круг торговых точек, которыми пользовались пропавшие, оперативные работники опросили всех сотрудников охраны и продавцов, работающих в тот день. Никто не мог вспомнить таких покупателей. И хотя никаких прямых улик не было, стало очевидно, что история с загадочным магазином, который видел свидетель, имеет свое косвенное продолжение.

– Так, Валера… Сколько сегодня приняли? – спросил шеф, открыв дешевый блокнот со щитом и мечом на обложке.

– Тринадцать пока.

– Кошмар… Готовь отчет. Вечером представим в Штабе. Как там твой федерал?

– Очень серьезный малый. Сейчас показания снимает.

– Заседание в Совбезе закончится – наберу.

– И вот еще что, Константин Николаевич, я вам хотел сказать. Говорил с участковым Васильевым. Кажись, началось.

– Как он понял?

– Говорит, что у него на Королева вчера вечером в некоторых подъездах половина счетчиков не крутились.

– Ну, может, это и к лучшему, что уезжают. Все, отбой.

«Если б мне сказали, что Еременко за одним столом с президентом сидеть будет… Ни за что бы не поверил. И почему в Останкине?» – подумал Троекуров, погружаясь в пугающую рутину, разраставшуюся, как снежный ком.

Рабочая встреча представителей ведомств в Экстренном штабе была назначена на 21.00. К этому моменту картину дня нужно было прояснить. Работать приходилось быстро и четко, отчего усталость наваливалась раньше обычного. Все вокруг нервничали и много курили, а в туалете стоял крепкий запах кофе.

С того момента как в отделении появились первые родственники пропавших, Троекуров жадно ждал заявителя, который скажет что-то такое, что сдвинет ситуацию с мертвой точки. А его все не было, отчего в душе капитана росло тягостное чувство вины перед напрасными жертвами сегодняшнего дня.

Но ждал капитан не зря. Безотчетное предчувствие не обмануло его. В Экстренном штабе ему было что рассказать.

ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМНАДЦАТОЕ

Телефон на рабочем столе капитана Троекурова дребезжал тревожно и настойчиво, словно он тоже проникся нервозной атмосферой Останкинского ОВД. Еще не взяв трубку, Валера почуял, что звонок этот предвещает важные события, как всполохи зарниц предвещают грозу, далекую и могучую. На другом конце линии был дежурный по отделению.

– Троекуров! – гаркнул он в трубку. – У нас здесь свидетель… слегка беспокойный. Скандалит, требует главного по исчезновениям. Забирай, пока федералы не влезли.

– Сейчас буду, – буркнул капитан, поднимаясь из-за стола.

Спустившись в дежурную часть, он сразу увидел его. Крупный лысеющий мужчина, одетый в мешковатый серый деловой костюм, был предельно возмущен, зол и напуган. Казалось, что если даст он волю своим чувствам, то они сметут отделение с лица земли, не оставив камня на камне. В его пунцовом лице одновременно проступали горе и надежда на то, что худшего не произойдет. Троекуров лишь успел поздороваться с ним, как беднягу прорвало.

– Вы что ж расселись тут за решетками, суки?! Вы народ защищаете или взятки ртом и жопой жрете, а? Что на улицах происходит? Кто из вас, тварей, мне ответит, что происходит на улицах?! Ждете, когда вас убивать начнут? Так скоро уже, скоро! Гниды вонючие! Первых вас стану вешать, а народ меня поддержит! Ни на что не способны, мусора паршивые, чтоб вам сдохнуть в своих кабинетиках!

Первая волна гнева пошла на убыль, рассыпавшись на выкрики бессвязного мата. Пока мужчина требовал скорой расплаты для стражей порядка, Троекуров бросил через плечо дежурному:

– Быстро психолога из «Медицины катастроф» сюда. Быстро!

Но психолога все не было, и Валерка решился укрощать ярость самостоятельно:

– Уважаемый гражданин! Если вы меня прямо сейчас убивать не станете, я сделаю все, чтобы вам помочь. Что случилось?

– Это ты мне скажешь, что случилось! – взревел тот, расцветая багровыми пятнами. – И я серьезно говорю! Если ваша ментовская кодла не станет искать мою дочь, я вас всех пересажаю. А кого не посажу, того просто грохну!

В противоположном конце коридора показался психолог, высокий, тощий, синевато-прозрачный парень с большими голубыми глазами, которые делали его еще более воздушным. По идее, это он должен был успокоить бушующего клиента. А Троекуров должен был ждать, когда сотрудник «Медицины катастроф» передаст ему вменяемого гражданина. Глянув на психолога, испуганно жмущегося к стене, Валера убедился в утопичности этой схемы. И предпринял еще одну попытку.

– И так понятно, что искать надо срочно! – что было силы заорал капитан. – А ты, придурок, минуты драгоценные теряешь, пока здесь визжишь. Идиот! Скажи, что случилось, с кем, где? Как мы искать будем?

Мужчина разом осекся, тряхнув головой.

– Быстро за мной в кабинет! – рявкнул на него Валерка. И в сторону дежурного: – Готовьте группу на выезд! И патрули будем подключать. Садитесь, – кивнул на стул Троекуров, когда они зашли в кабинет. – Меня зовут Валерий Аркадьевич Троекуров, капитан, следователь, – представился он.

– Вислицын Геннадий Михайлович, – ответил скандалист. И неожиданно протянул Валерке руку, хотя еще три минуты назад грозился посадить его или грохнуть.

– Слушаю вас, Геннадий Михайлович.

Бросив взгляд на наручные часы, Вислицын начал:

– Меньше часа назад мне на мобильный позвонила дочь Галина. Галина Геннадьевна Вислицына, ей двадцать один год. Сказала, что идет от метро «ВДНХ» домой. Мы на Королева живем. Я сказал, что мы с женой ее ждем. А она говорит, сейчас только попить куплю к ужину… Сок, ну, и минералку… она обычно покупала. Я спросил: «В „Пятерочку“ зайдешь?» А она и говорит, мол, в «Пятерочке» вечером очереди и что сейчас в магазин на Кондратюка зайдет. Я тут беду-то и почуял. Прям аж похолодел. Я сообразить-то не успел, а подсознанием понял, что на Кондратюка ни одного магазина нет. Потому и психанул.

Он замолчал, опустив голову и силясь сдержать слезы. Собравшись, кашлянул и продолжил:

– Ну, в общем, я от этого сильно заорал на нее.

– Что именно? – мягко уточнил Валерка.

– Ну… это… сказал: «Живо домой, никаких магазинов, на хрен!» А она в ответ огрызнулась, чтоб я не кричал. И сказала, что уже заходит в магазин. И трубку положила. Я ей перезвонил. А телефон недоступен.

– Дальше что?

– Дальше? Бросился бегом на Кондратюка. Думал, вдруг там магазин появился и она там. – Он закрыл лицо руками, мгновенно съежившись от огромного безжалостного горя.

– Телефон не отвечает? – зачем-то спросил Троекуров, хотя ему и так было все ясно.

Пообещав Геннадию Михайловичу немедленно выслать патруль на поиски его дочери, он направил его к следователю для дачи показаний. Когда Вислицын выходил из кабинета, он обернулся в дверях и молча посмотрел на капитана. Крохотная толика надежды еще виднелась в его взгляде.

А Валерка знал, что патруль не найдет Галю ни сегодня, ни завтра. И жгучее чувство сострадания, замешанное на родительской солидарности, захлестнуло его с головой. Но лишь только закрылась дверь за Геннадием Михайловичем, как жалость стала стремительно отступать. Пришло ясное понимание того, что отныне невероятная версия с магазинами-призраками стала суровой реальностью. Ее надо было принять как единственную реальную, потому что других просто нет. Надо было найти способ объяснить ее фантастичность. Смириться с тем, что жители Останкина видят несуществующие строения, входят в них и пропадают.

«Интересно, как на это отреагируют скептики из Экстренного штаба? – подумал капитан. – А ведь мне сегодня сводку для них готовить. Вдруг примут за психа. Будет обидно…»

В 21.10 он уже закончил свой короткий доклад в Штабе. Реакцией была тревожная растерянная тишина. Сухие равнодушные цифры, озвученные Троекуровым, подтверждали, что события развиваются по самому худшему сценарию. Сто девяносто четыре без вести пропавших за девять суток. Семь случаев, в которых фигурируют несуществующие объекты, а именно – магазины. Живой свидетель, признанный вменяемым, наблюдал такой фантом. Ни одного следа, ведущего к пропавшим – ни очевидцев исчезновений, ни трупов, ни личных вещей. В районе проведены все возможные замеры: уровень радиации, электромагнитных волн, взяты анализы воздуха и воды. Всё в норме. Все известные гипнотизеры и экстрасенсы к происходящему не причастны. Количество патрулей в районе увеличено в пятнадцать раз. При этом ни один патруль ни разу не столкнулся с чем-либо подозрительным.

Тягостную паузу прервал глава Штаба генерал Белов.

– Объявляю перерыв на пятнадцать минут. Советую позвонить близким. Освободимся мы все под утро, – холодно отчеканил он. А поднимаясь из-за стола, чуть пошевелил губами, неслышно сказав: «Б…дь, п….ц какой!» Лучше охарактеризовать сложившуюся ситуацию было невозможно.

Когда Экстренный штаб вновь собрался за огромным полированным столом, слово взял Белов. Рублеными, по-генеральски четкими, артиллерийскими фразами он резюмировал ситуацию, напомнив всем об обязательствах по неразглашению. С видом военачальника, подписывающего капитуляцию, Белов заявил, что положение вещей является катастрофическим. Жертвы среди населения значительные, объяснений происходящему нет, а потому и бороться с этой чертовщиной органы не в состоянии. Определить угрозу не удается. Наука перед загадочным явлением бессильна. Обведя всех тяжелым взглядом, он выдержал затяжную паузу, во время которой принял нелегкое решение, изглоданное сомнениями и противоречивыми доводами. И все-таки произнес два этих слова – «паранормальное явление». И тут же заверил членов Штаба, что ни черта в этом не понимает, но доподлинно знает, что специалисты по этим самым явлениям есть во всех спецслужбах развитых стран.

– Вот такому специалисту я и предоставляю слово, – с облегчением сказал он. Туманно представив Федора Малаева как некоего консультанта ФСБ, он уставился в свои записи.

Малаев помедлил, кашлянул и плавно, будничным голосом изложил Штабу свои соображения о том, что происходит в Останкино. Про признаки четкого сознательного отбора жертв, про смысл такого отбора, про неизвестный разум, который стоит за всем этим, и про наличие какой-то цели. Коснулся он и самого механизма исчезновения людей, признав, что можно догадываться о способах его воплощения, но суть процесса неизвестна. Признав теорию о магазинах-призраках единственной, он согласился с Беловым в том, что эффективно влиять на ситуацию спецслужбы не могут. В завершение он добавил, что пока люди будут свободно находиться на зоне мощнейшего паранормального явления, они будут пропадать. Когда консультант окончил речь, члены Штаба выглядели так, что лучше бы он ее не начинал.

– Кто-нибудь хочет высказаться по вопросу паранормального явления? – спросил Белов. В тишине раздался уверенный голос Троекурова:

– Я бы хотел задать вопрос товарищу Малаеву.

– Я вас внимательно слушаю, – отозвался Федор.

– Как вы считаете, эти явления в Останкино могут быть результатом воздействия какого-нибудь новейшего пси-оружия?

– На первый взгляд, это одна из немногих реальных версий в данной ситуации, – согласился Малаев. – Но скажу сразу, что это невозможно. Современные разработки в этой области вооружений довольно примитивны. Есть два варианта. Первый – машина, размером с внушительный грузовик, подъезжает к толпе и начинает воздействие. У людей паника, ужас, подавлена воля. Одним словом, полицейское оружие. И второй вариант – распыление психоактивных веществ. Ну, во-первых, слишком велик радиус поражения. И главное – в результате такого воздействия люди не исчезают.

– Еще вопросы? – пробасил Белов. Вопросов не было, и он продолжил: – Понять не можем, увидеть не можем, победить не можем. Остается только одно – спасать людей. Какие будут предложения?

В течение нескольких часов Штаб гудел и вибрировал, вырабатывая подробный план действий. Глубокой ночью детальная программа была готова. В ней было немало пунктов, которые предстояло согласовать с руководством страны. Обращение к гражданам, предупредительная агитация, централизованные торговые пункты, охрана района силами внутренних войск, работа по изучению феномена и многое другое.

Но самым важным свершением этой ночи была не программа. И не отдельное решение. Лишь одно слово, не вошедшее в список мер и всего несколько раз прозвучавшее в Штабе. Будучи озвученным, оно незаметно заняло свое место среди понятий, версий и вариантов действий. Оно терпеливо ждало своего часа, презрительно разглядывая другие важные слова, которые были приняты как руководство к действию. В нем было то превосходство, которое отличает панацею от лекарства.