Текст книги "Зона проклятых"

Автор книги: Артемий Ульянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЕ

Широкая лесная дорога, ладная, словно на совесть сотканная скатерть, лежала посреди дремучего леса. Множество человек, что были бесправной собственностью знатного вельможи, несколько месяцев денно и нощно рвали жилы, срубая деревья и выкорчевывая пни. Затягивая протяжную крестьянскую песню, слова которой достались им в наследство от крепостных отцов, они тащили подводы с землей. Работа шла тяжело и медленно, тогда как хозяин желал, чтобы она была сделана быстро. Крестьяне не поспевали к намеченному сроку, и потому в дело нередко вступала тугая проворная плетка, напоминавшая работникам о воле помещика.

Дорогу нужно было подготовить к тому самому дню, когда ее коснется копыто статной гнедой кобылы, несущей на себе гусара Преображенского полка. Вслед за ним покажутся еще гусары, выстроенные по двое, а за ними еще и еще числом больше двадцати. Вслед за красавцами в алых мундирах, белоснежных панталонах и изящных черных сапогах на дорогу величаво вкатится роскошная карета, искусно украшенная позолоченными вензелями, играющими яркими бликами на жарком и старательном июльском солнце. Она будет запряжена четверкой породистых вороных лошадей, покрытыми попонами сказочной красоты. Кучер в богатом кафтане звонко причмокнет сытыми губами, заставляя коней бежать чуть быстрее. Изящный экипаж, дивно исполненный талантливым венецианцем и его шустрыми подмастерьями, плавно понесет своего пассажира навстречу утонченному пиршеству, о коем тот мечтал с самого детства.

Карета не встретит на своем пути не только ухабов и рытвин, но и самых пустячных сосновых корней. Их бугристые, крючковатые отросты, несущие величавым соснам влагу и устойчивость, уже выкопаны бородатым рыжим Фомой. Успев сполна отведать плетки за то, что перевернул заплечный кузов с землей, не удержавшись босыми ногами на росистой траве, он усердно рубит их туповатым топориком. Не первый день топорище трет Фоме руки, покрытые струпьями порванных мозолей. Но он не чувствует боли… Вернее сказать, чувствует, но сам ей не подвластен. Боль в истерзанных ладонях не способна пересилить горе, поселившееся в его душе в тот день, когда его венчанная жена Марфа отдала Богу душу вместе с первенцем, в избе, прокопченной гарью лучины, под скорбные причитания повитухи. Корень за корнем рубит Фома пальцы соснам, надеясь на скорый конец своей никчемной рабской жизни, в которой не смог он сохранить любимую жену и дитя.

Надежда на то, что легкий утренний озноб к закату перерастет в сильный жар, который убьет его спустя несколько дней, придает ему сил.

– Проворнее, собачье отродье! – орет приказчик, занося над Еремой плетку, что в следующее мгновение обожжет его спину. – Уж час обеденный настает, а работа не сделана, свиньи ленивые! Как я в глаза светлейшему Николай Петровичу смотреть стану, а? Смерти моей возжелали, ироды! Сгною всех до единого, скотов, коль к полудню с корнями не управитесь! Видит Бог, сгною… Станет вас потом Пантелеймон на телеге скрыпучей катать!

Услышав о Пантелеймоне, Ерема принял это как добрый знак, что дни его сочтены и скоро мучения закончатся. Но впереди еще бесконечные метры корней, опутавших дорогу. Он изничтожит их, перед тем как отправится в могилу.

И тогда ничто не помешает экипажу, запряженному роскошной четверкой вороных, легко скользить по дороге, чуть покачиваясь в такт конскому бегу. И тот, кто сидит в карете с позолоченными вензелями, выглянет из окна, отодвинув занавесь ручной работы. Оглядевшись, поймет, что едет по лесной тропе.

– И кто придумал глупость, что в России дурные дороги? И будто нет на то управы? – спросит он себя еле слышно. – Николай Петрович вон как лесную тропу выправил! Аки пуховую перину. Стало быть, и дела государственные с тем же усердием и добродетелью справлять станет. Не зря род его всегда подле государей был.

За той каретой устремятся другие экипажи из кортежа, не столь богато украшенные и искусно сработанные. И когда случится остановка у солнечной лесной опушки, ладная прямая дорога эта будет обсуждаться придворными мужами. Тогда сам государь император Александр, лишь пару дней назад взошедший на русский трон, скажет, что лесная дорога эта и не дорога вовсе, а пример того, как «должно каждому подданному радеть о родной земле, приумножая силу ее и богатство в самом малом столь же усердно, коль и в самом великом».

Отправившись далее, царский кортеж приблизится к имению графа Николая Петровича Шереметьева. Хваченная государем дорога станет сужаться, отчего всадники и кареты двинутся медленнее, а густой, свежий летний лес покажется темным и неприветливым. И лишь государь император успеет удивиться такой печальной перемене, как услышит глухой треск и глазам российского самодержца предстанет диковинная картина, не виданная никем ни до того дня, ни после.

Могучие осанистые сосны и раскидистые крепкие березы станут падать по обе стороны от дороги, делая ее шире и светлее. Кортеж двинется шагом, а лес расступится перед ним, обнажая нежную небесную лазурь, с которой заструится солнечный свет. Грохот десятков деревьев, падающих одновременно, будет подобен стихии, будто сама природа преклоняется перед русским царем, падая пред ним ниц. Вереница карет и всадников будет долго медленно двигаться вперед мимо падающего леса, пока не уткнется в непроходимую стену деревьев. А когда остановится, то вся живая преграда разом рухнет, сотрясая землю. Упавшие деревья, словно тяжелая занавесь, рывком сорванная с шедевра, явят государю и его свите завораживающую картину, на несколько мгновений лишив их дара речи.

Дворец графа Шереметьева, величественный и изящный одновременно, предстанет перед ними во всей красе. В тот же миг распахнутся его чугунные ворота тонкого литья, из которых выпорхнет легкая открытая коляска. Две кобылы, белые в яблоках, украшенные венками из полевых цветов, понесут графа и графиню навстречу зачарованным гостям. Деревья, рухнувшие к ногам государя, словно повинуясь волшебным чарам, станут разъезжаться в разные стороны, покорно освобождая ему путь. Так летом 1801 года во дворце графа Николая Петровича Шереметьева, что выстроен в его загородной резиденции Останкино, начнется пышный праздник, посвященный коронации Александра Первого.

Но Фома не узнает об этом. Утренний озноб не обманул его, быстро окрепнув и превратившись в жестокую лихорадку. После нескольких дней мучительного забытья Ерема испустил дух в сыром грязном бараке. Как и обещал ему приказчик, попал он на подводу к Пантелеймону, старому беззубому горбуну. Он провожал в последний путь большинство крепостных, умирающих на строительных работах, затеянных Шереметьевым.

Надо сказать, что более всего в жизни граф Николай Петрович ценил искреннюю любовь, питающую теплый семейный очаг, изящные искусства и… время. То самое время, отпущенное Богом на искреннюю любовь и изящные искусства. А потому граф спешил жить.

Когда он взялся за благоустройство летнего родового владения, доставшегося ему по наследству от отца, Петра Борисовича, закипела масштабная работа. В селе, за двести с лишним лет сменившего название с Осташково на Останкино, тысячи крепостных осушали болота, строили дороги, дома, дворцы и копали пруды. Венцом возрожденного Останкина стал дворцово-парковый комплекс: сам деревянный дворец, построенный крепостным архитектором Аргуновым и его итальянским коллегой Франко Бетелли; дворцовый сад с беседками; дома для прислуги, конюшни, псарни и парк с большим прудом и несколькими павильонами для увеселения знатных гостей. По тем временам это была огромная стройка. Она могла продолжаться и пятнадцать, и двадцать лет. И будь все так, граф смог бы насладиться своей жемчужиной лишь в старости. Да и то если бы не случилось с ним какой беды. С этим Николай Петрович смириться не мог.

За сто тридцать лет до большевиков Шереметьев усердно претворял в жизнь лозунг «пятилетку – в три года». С той лишь разницей, что он не использовал труд невинно осужденных. В том не было никакой необходимости, ведь крепостные принадлежали ему по праву. Он кидал их в топку своей стройки тысячами, не заботясь об условиях их существования. Крепостных, создающих на месте некогда гиблого места архитектурную жемчужину графа, ждали непосильный труд в скотских условиях, скудное пропитание и полное отсутствие элементарной медицины. А потому горбун Пантелеймон трудился в поте лица.

Порой его телега была так нагружена телами, что пегая кобыленка с большим трудом тащила ее к дальним останкинским лесным болотам. Да-да, именно к болотам, где горбатый старик хватал покойников крепкими крючковатыми ручищами, отправляя их бренную плоть в последнее пристанище, зловонное и пузырящееся. Помогая себе длинным багром, изо дня в день топил он в трясине сотни килограмм человечины, свежей и не очень.

Так было и в тот день, когда царский кортеж упивался небывалым зрелищем, символичным и грандиозным. За грохотом падающего леса было не разобрать стонов тех, кто валил подпиленные деревья, тянув их за веревки, привязанные к крючьям, надежно вбитым в стволы. Массивные декорации этого уникального представления дарили восторг государю и его придворным, словно требовали кровавый гонорар, убивая и увеча крепостных графа. Ломая кости, дробя черепа и кроша ребра тем, кому пришло время умирать. Восхищенные возгласы знати сливались с предсмертными криками черни. Созвучие это отражалось в колоколах церкви Живоначальной Троицы, неслышно разливаясь по округе.

И лишь старуха богомолица, стоящая у ворот графского дворца, опершись на посох, увенчанный резным крестом, все слышала и все видела. Беззвучно шевеля губами в молитве, она утирала костлявой рукой слезы, всматриваясь в лазурную голубизну неба, висевшую над рухнувшими деревьями.

В небесной лазури ее старческие заплаканные глаза видели колышущиеся силуэты, сотканные из душного июльского марева. Они приподнимались над землей, суетливо кидались вниз, туда, где между деревьев лежала их плоть – раздавленная, переломленная пополам и пронзенная ветками. Когда во дворце уже играли скрипки и арфы, смолкая лишь на время заздравных речей, а ароматы лучших вин соперничали с ароматами тончайших духов придворных дам, души крепостных всё метались над окровавленными ошметками своих земных жизней. И успокоились лишь тогда, когда Пантелеймон, зычно гаркнув на усталую кобылу, направил свою груженую телегу в сторону болот.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИДЦАТЬ ПЯТОЕ

За доминошным столом, этим приютом выпивох и малолетних влюбленных, укрытом от посторонних глаз молодыми березками, по-прежнему сидели подполковник МВД в отставке и безработный гражданин Канады. Компанию им составляла литровая бутылка «Столичной», в которой оставалось еще граммов сто пятьдесят. Вокруг них, прямо за березками, притаилось затихшее Останкино, похожее на исправившегося убийцу, сажающего дерево. Все мирно, спокойно. Трогательное раскаяние вселяет надежду на лучшее. Но как глянешь на лопатку в его руках, которой он ямку для саженца копает, – так мороз по коже.

Несмотря на немалое выпитое, канадец был трезв, хотя и чуток подобрел глазами. Переполненный адреналином подполковник Васютин впервые в жизни совершенно не чувствовал «беленькой». Их разговор, начатый у заправки «Югранефть», находился в самой важной фазе. Они молчали, спокойно глядя друг на друга. Так продолжалось не меньше минуты.

«Этот Коля – единственный человек, который может сказать хоть что-то, кроме „необъяснимо пропадают люди“ и „магазины-фантомы“. Других нет, – мельтешило в сознании Кирилла. – Знает единственный возможный способ, как фантом найти. Гонит? Вполне вероятно. Если в итоге чушь какую-нибудь скажет – суну в харю, скручу и сдам федералам. Э-э-э, нет, Васютин… Ты эту харю беречь должен. Ситуация у нас с ним неравнозначная. Я для него – часть работы. Он для меня – единственная надежда. Большего у меня нет. Он очень мне нужен, даже если чушь скажет».

– Кирилл, накатим пядь капель? – прорвал многозначительную тишину Коля.

– Легко, – с трудом улыбнулся Кирилл.

«Надо бы его с темы сбить. Глянуть на реакцию», – решил Васютин, разглядывая, как православный канадец разливает топливо для русской души.

– Кирилл! – поднял рюмку Берроуз, погладив свою окладистую бороду, сиротливо лежащую на столе. – Твой ризон быть в этом месте… такой… Больше жизни тебе важный. Мой – сильно меньше. Но! – Он вдруг подался вперед, навалившись на стол, и кинул на него короткий, но очень русский взгляд, в котором уживались надежда, доверие, тусклые отголоски детской мечты и отчаянная бесшабашность. – Я имею то, что не могут иметь другие. Путь, только один он возможный. Одни мы – ты, я, имеем путь и большой рИзон. Другие не имеют рИзон даже попытку сделать. Мы – имеем. Одни мы.

Они чокнулись и опрокинули. «Ничего про свой путь к фантому не говорит. Если он просто псих, думающий, что стрингер, – будет очень обидно. Я его тогда от обиды все-таки ударю. Так, переведем-ка разговор», – мгновенно подумал Васютин. И тут же сказал:

– Говоришь ты занятно.

Коля улыбнулся:

– Слушай, Коля, а ты думаешь на английском, да?

– Если имею желание делать многие ходы в один день – инглиш онли. [4]4
  Только на английском (англ.).


[Закрыть]Если имею желание делать мощный шаг, что другие не имеют в голове, если девчонку надо сделать, чтоб один я был для девчонки мужик, или обмануть – русский язык.

– Ну, это ты правильно делаешь. В ментальностях разбираешься, – с трудом улыбнулся Кирилл.

Он начинал тихонько психовать, опасаясь, что призрачная надежда рухнет в один миг, вернув его в прежнюю беспроглядную беспомощность. Время шло – канадец молчал о своем секрете, плутая вокруг да около. «Или он идиот и нет у него никаких рецептов, как фантом поймать. Или он, сука канадская, просто хочет, чтоб я признал, что он мне нужнее, чем я ему, – объяснил себе Васютин. – Ладно, хрен с тобой, Коленька. Я не гордый», – принял он решение, неожиданно быстро и легко.

– Ну, что… загадочная ты русская душа. Хочешь, чтоб я это тебе вслух произнес, да?

– Не есть много важно. Как желаешь.

– Любому дебилу понятно, что ты мне нужен, а я тебе – не сильно. А что это меняет?

– Все отлично, мы как один мужик, – с серьезной рожей сказал Берроуз и хлопнул его по плечу.

– Твою мать! Ну как на тебя обижаться? Мужик… – хлопнул его в ответ Васютин.

– Первое дело – пьем. Мало имеем, – подняв бутылку, деловито ответил Коля. И добавил: – Потом говорить и слушать друг за друг.

– Идет. Наливай.

Допив, они крякнули, откусили малосольного.

– Так вот я что имею тебе сказать. Ты если находишь фЭнтом, то пойдешь в самый фэнтом?

Кирилл утвердительно кивнул.

– Я буду делать видео. И потом буду уходить. Имею точку в Москве, где есть связь.

– Колян, родной ты мой канадский братан. Ты делай что хочешь. Видео делай, связь в Москве… Ты сейчас не об этом думаешь. Ты мне скажи, что за шансы у нас? Между прочим, уже седьмые сутки ни одного исчезновения. А вдруг – все закончилось, а?

– Не кипешуй, – вдруг четко и почти без акцента сказал стрингер. – Единый раз, что вся история мира была, такой вариант случай имел. Просто уйти? Какой смысл имел приходить?

– Да кто его знает, какой он смысл имел. Одни догадки, и те пустые. Говорят – «а может, это четвертое измерение?» А что такое четвертое измерение? Как туда попасть? Да хрен его знает! – Берроуз хотел было что-то сказать, но Кирилл, прервав его жестом, предложил: – Дружище, я понимаю, что тебе нравится говорить на родном русском. Но и я бы не прочь попрактиковаться в английском. Давай-ка по-аглицки пообщаемся. Идет?

– Как ты будешь желать, не проблема, – упрямо по-русски ответил Коля, на лице которого мелькнуло разочарование.

Васютин учил язык в школе и на юрфаке. Правда, к тридцати двум годам английский он основательно забыл. А пару лет спустя завязал контакты с Интерполом. Вот тогда и пришлось нанять толкового преподавателя да засесть за учебники, словно в школе. Знания были восстановлены за несколько месяцев, после чего Кирилл продолжил постигать язык Шекспира и Леннона. Сейчас он говорил бегло, свободно и почти без ошибок. А вот бегло понимать мудреные построения канадца на русском было не так просто.

– Коля, мы с тобой позже обязательно поговорим на нашем родном. А сейчас у меня к тебе маленькая просьба. Говори не быстро, в среднем темпе, без американизмов и жаргона, – попросил стрингера Васютин, переходя на английский.

– Без проблем, братишка. Отлично говоришь, хорошая фонетика. Где учил?

– То там, то тут.

– Кирилл, можно спросить? Ты бывший военный?

– Почти. Бывший коп. Я – русский Шерлок Холмс.

– Наши шансы стали симпатичнее, – сказал Коля с такой искренней радостью, на которую способны лишь малые дети и некоторые американцы.

– Я думаю, Коля, самое время рассказать про ту единственную возможность увидеть фантом. Не передумал?

– Помнишь, я говорил тебе про историю. Когда я узнал, что тут у вас за мистика творится, я целый день собирал историческую информацию про Останкино. Я не быстро говорю, братишка?

– Нормально. Если будешь говорить четче – станет идеально. Та историческая информация полезна?

– Много легенд, неточностей. В одном источнике одно, в другом – другое.

– Коля, а ты веришь в мистику?

– Странно слышать такой вопрос, сидя в Останкине. А ты?

– Пока не знаю. Итак, история тебе не помогла, я прав?

– Не прав, очень не прав. Одна лишь история мне не помогла. Но когда я собрал все, что есть в свободном доступе о современных событиях этого места, получилось вот что… Смотри, – сказал Берроуз, торжественно таща из заднего кармана джинсов помятый листок, исписанный крупным размашистым почерком. – В Останкине жила ведьма. Это было в середине шестнадцатого века. Она умерла, черт ее знает, когда это было. Прошло время, и она стала легендой этих мест. Эксклюзивным привидением. Только в Останкине и только для вас. Легенды говорят, что она появлялась вот в эти годы.

Он развернул бумажку и подвинул ее к Кириллу. Тот был мрачнее тучи, но тщательно это скрывал. Услышав слово ведьма, он сразу же понял, что сбылись его худшие опасения. Экстрасенсы Малаева – реальность. Он сам в этом убедился. Но ведьма, привидение… Ему так сильно хотелось дать канадцу пинка, что он еле сдерживался. Опустив глаза в листок, он увидел даты и неразборчивые пометки на английском. Пробежал по цифрам почти равнодушным взглядом: 1733, 1799, 1812, 1905. Внизу листа стояли дата и месяц, обведенные фломастером: 1993, октябрь. Коля смотрел на собеседника выжидательно, в его глазах отчетливо читалась гордость собой.

– Коля, я вижу три даты, когда в стране была война. Что это означает?

– Нет, братец. Не в стране, а в Останкине. Потому здесь нет 1941 года. В 1812 здесь были части Наполеона. Боев не было, но враг вошел в район. В 1905-м – Кровавое воскресенье, здесь были беспорядки, стрельба. А в 1993-м – ты лучше меня знаешь. Легенды утверждают, что всякий раз, когда на Останкино надвигается дерьмо, она появляется. У старой леди в балахоне с капюшоном очень мрачный характер. Она предсказывает только неприятности. И только если они происходят в Останкине.

– Ник, я тебя не понимаю, прости. Слово «легенда» тебя не смущает? На хрена нам легенды? Мы что, интересуемся фольклором? – раздраженно выпалил Васютин. Злоба и отчаяние подступали к горлу. Он явно видел, что перед ним сидит тридцатилетнее американское дитя, которому нравится история про ведьму. В другой ситуации он бы просто встал и ушел. Но сейчас – он будет его слушать, что бы тот ни плел.

– Спорим на бутылку «Столичной», что ты изменишь свое мнение! – хищно прищурился канадец, протягивая Кириллу руку. Тот сделал вид, что не заметил.

– Объясняю, – немного торжественно сказал Берроуз. – Итак, братишка… 1812, 1905-й – легенды, согласен. Их лишь можно принять во внимание. А вот дальше – наш с тобой шанс. В 1993-м за два дня до переворота старая леди пыталась пройти в телецентр «Останкино». Охрана ее не пустила, и она им сказала что-то вроде: «Здесь пахнет смертью». Внимание! – картинно помахал он руками, будто обращался к человеку, сидящему метров за сто от него. – Свидетели этого случая – четыре человека. Журналист Павел Остроумов писал цикл статей о современных городских легендах Москвы. Одна из них была посвящена Останкину. Несколько изданий ее опубликовали. Кто бы мог подумать, что это чтиво окажется настолько полезным.

– Ты веришь этой статье? – скептически поинтересовался Васютин.

– Статья связывает и интерпретирует различные факты, домыслы, догадки, предположения. И даже приметы и обычаи. Я пользуюсь лишь фактами.

– Твои факты могут оказаться догадками. И даже приметами, – возразил Васютин с еле заметной улыбкой.

Берроуз скроил загадочную рожу, словно копеечный маг из провинциального цирка, и полез в передний карман джинсов. Оттуда он извлек еще один мятый листок и развернул его со значительным видом.

– Слушай, братишка… 1995 год. Убили одного журналиста, который…

– Его звали Влад Листьев. И что? – перебил Васютин канадца.

– Три свидетеля видели старую леди в капюшоне в телецентре 26 февраля, за три дня до убийства. Обратили внимание на странную одежду, подумав, что где-то снимают историческое шоу. Один из них принял ее за ребенка лет двенадцати, такого маленького она была роста. Остроумов поднял все расписания съемок за 26-е число. Никаких костюмированных передач в телецентре в тот день не снимали. Этот Павел даже пообщался с костюмерами. У них вообще нет одежды детских размеров.

– И что? Вариантов масса. Ребенок какого-нибудь выпускающего редактора, закутанный в тряпку, прошел по коридору, воображая себя Робин Гудом.

– Э-э-э, нет… Чтобы попасть от входа в здание в ту часть, где видели кого-то в балахоне, надо миновать несколько коридоров, подняться на пару этажей вверх и пройти еще один коридор. Такая необычная заметная фигура… вызывающе заметная… в будни, в середине дня, когда в телецентре полно народу… И всего три свидетеля! Как его не заметили остальные? Должны быть сотни свидетелей! Кирилл! Некто низкорослый в балахоне с капюшоном в телецентр через проходную не входил и не выходил. И передвигался внутри оживленного здания, практически не попадаясь на глаза людям.

Берроуз выдержал многозначительную паузу, пытаясь придать значимости своим словам.

– А сейчас, мой дорогой Холмс, главное. Гример этого журналиста дал показания следствию, что за три дня до убийства тот прервал гримировку, потому что ему позвонили. Он вышел из гримерной, и его не было около десяти минут. А когда он вернулся, то сказал своему визажисту, что скоро он не будет нуждаться в его услугах. – Коля выжидающе посмотрел на скептика напротив и многозначительно покосился на пустую бутылку «Столичной».

– Что-нибудь еще? – спросил Кирилл без энтузиазма, которого так ждал от него канадец. Тот мельком заглянул в листочек и продолжил:

– Если будет угодно… В 2001 году случился пожар на телевышке.

– Кто-то видел там нашу старую леди?

– Всего двое. За два дня до пожара она подошла к административному зданию рядом с вышкой. Из него выходили двое сотрудников. Она сказала: «Гарью воняет да покойницей смердит». И ушла. Во время пожара на башне погибла женщина. Внешне ведьма выглядела так же – балахон с капюшоном. Кирилл, я думаю, что ты проиграл бутылку водки.

– То есть ты, Коля, хочешь сказать, что она обязательно появится здесь?

– Не совсем так. Я уверен, что она уже здесь появлялась и появится еще. Давай думать вместе. Легенда о ней существует уже около четырехсот пятидесяти лет.

– Легенды не имеют значения.

– Хорошо, как тебе нравится. Но за последние одиннадцать лет все ее предсказания сбылись. Десять человек видели ее своими глазами. В 1993-м охранник телецентра дотронулся до нее рукой. Так пишет этот Остроумов. Она из плоти и крови, Кирилл. И она не ошибается.

– Я верю тебе, верю. Из плоти, из крови… А что это меняет? Как это поможет нам найти фантом?

– Найдем леди – найдем фантом. В Останкине есть два мистических потусторонних объекта, реальное существование которых не вызывает сомнений, – фантомы и ведьма. Просто один объект объявил людям войну, да с жертвами. Вот его и признали. Хотя свидетелей его существования нет, только косвенные улики. Да и появился он всего пару недель назад. А другой пытается хоть как-то помочь, а потому в него не верят. 450 лет прогнозов! Свидетелей целых десять человек только за последние одиннадцать лет! Три предсказания – ни одной ошибки! А все в легендах числится…

– Ей для признания жертв не хватает, – задумчиво ухмыльнулся Васютин. – В целом ты прав, Коля. Фантомы и ведьма – из одного теста. Хочешь найти дорогу на мельницу – ищи мельника. Есть только одна большая проблема.

– Я знаю, знаю… Теория не связана с практикой, – недовольно поморщился Берроуз. – Нет алгоритмов конкретных действий.

– Алгоритмов?! – изумленно протянул Васютин. – Даже самых общих очертаний нет. Вот тебе, Коля, список основных вопросов. Какова вероятность того, что ведьма появится в Останкине? Как понять, где и когда это произойдет? Возможно ли спровоцировать ее появление в нужном месте и в нужное время, не устраивая пожар и не начиная войну? Способна ли она указать на фантом? А если укажет, можно ли будет в него войти в тот момент? Ну, и главный вопрос. А если это все прекратилось? Ведь седьмой день тишина.

– А вот о своем главном вопросе беспокоиться не стоит, – уверенно произнес Коля. – Это скоро продолжится.

– Тогда есть проблема, и очень серьезная, – тяжело вздохнул Кирилл.

– Да? Какая? – впился в него тревожным взглядом Берроуз.

– Скажи мне, Коля, как специалист по русской истории… Старая леди появляется только в Останкине, да?

– Да, – кивнул канадец.

– Так вот… Если это продолжится, район закроют. Полная эвакуация. Патрули, блокпосты. И когда ведьма появится, нас с тобой в Останкине не будет, как и всех остальных.

Они помолчали.

– Кирилл, мне нужен твой совет, – озабоченно сказал стрингер. – Расскажи, как спрятаться в Останкине, если район закроют? Это возможно?

Ненадолго задумавшись, Васютин ответил:

– Возможно, но ненадолго. Лучше всего – гаражные автостоянки у железнодорожной станции. Там их две. Гаражей много. И это частная собственность, без причины вскрывать их не будут. У моего приятеля там есть гараж с погребом – он в нем всякий хлам хранит. Если погреб освободить – получим небольшую комнату. За железными дверями и под землей. Слышимости никакой, собаки не унюхают. Вот только электричество после эвакуации выключат. С другой стороны, уже седьмые сутки нет ни одного исчезновения. Зачем тебе прятаться в Останкине?

– Это может начаться в любой момент, – буднично сказал стрингер.

– Давай резюмируем нашу с тобой ситуацию, – предложил Васютин, его английский становился все более беглым. – Основная задача – понять, как добраться до ведьмы. Вторая задача – в случае, если район закроют, найти в нем убежище. Я постараюсь разузнать, была ли у наших копов информация про подозрительную сумасшедшую старушку. Еще… у знакомого спеца по экстрасенсам выясню, могут ли его колдуны обнаружить присутствие ведьмы. И спрошу у приятеля про гараж.

Кирилл задумался над планом действий. Вся эта ситуация его угнетала. Сама задача найти способ встретиться с привидением вызывала у него отторжение. Еще больше ненавидел он мысль о том, что этот поиск – единственное, что он может сделать для своей семьи.

– Я завтра встречусь с журналистом, который писал о нашей ведьме, – немного разочарованно пробубнил Коля Берроуз. Взглянув на ситуацию с точки зрения Кирилла, стрингер понял, насколько туманны их перспективы. Обменявшись номерами мобильников, они протянули друг другу руки и неожиданно обнялись, словно знали друг друга полжизни.

Когда Васютин сел в машину, он понял, как же сильно от него пахнет водкой.

– Зачем это я его обнял? – бормотал он вполголоса, заводя «Рэнглер». – Хотя… получается, что он сейчас единственный человек на свете, который связывает меня с сынишкой и Олей. Что ж не обнять-то… Этот хоть ведьму ищет. А остальные, которые в погонах, все за районом наблюдают да мужиков бородатых с аппаратурой по здешним улицам гоняют. Одно и то же, день за днем. Исчезновения у них прекратились… По не зависящим от них обстоятельствам. Какая радость! Как я дитя с женой себе верну? Как?

Острая, пронзительная тоска внезапно вспорола его изнутри. Вслед за тоской обрушился страх за Женьку с Олей. А когда к тоске и страху присоединилось унизительное осознание своей беспомощности… Тогда он положил голову на руль и зарыдал, подвывая от отчаяния.

Пришел в себя Кирилл только через полчаса. Удачно проскочив объединенный патруль внутренних войск и ГИБДД, он набрал телефон Малаева.

– Привет, Федя, – сказал он, услышав в трубке хмурое «алло». – Скажи мне, дружище, ты как к ведьмам относишься?