Текст книги "Дожить до вчера. Рейд «попаданцев»"

Автор книги: Артем Рыбаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

– Очень! – ответил чекист, хотя на самом деле на вкус напитка внимания почти не обратил – так он сосредоточился на исследовании необычного сосуда.

Сделав для маскировки еще пару глотков, Сергей, как бы между прочим, спросил:

– А что это у вас, товарищ старший сержант, за фляга такая интересная?

– Так то от наших товарищей из Москвы фляжка. Мне по случаю досталась. Очень уж она приятная – легкая, не бьется. Жаль только, огня боится. Даже от кипятка испортиться может. Женьке Мурганову такая точно досталась, так он в нее чайку свежего плеснул и испортил, недотепа.

– Я взгляну? – И Новиков, не дожидаясь разрешения, потянул флягу из чехла.

«Прозрачная, толщина стенки едва ли больше пары миллиметров, вон под пальцами проминается. Резьба на горлышке прямо при изготовлении отлита. Дно закругленное, с выемками, которые формируют ножки. Верхняя часть, сбегающая к горлышку, не простая, а украшена бороздками, вроде как купол той церкви, что на Красной площади стоит. Такой штуки я еще не встречал». Тут его пальцы нащупали какую-то короткую надпись, выдавленную на донце. Увидеть ее сразу он не мог, поскольку в настое было много черники, окрасившей напиток в густой синий цвет. Первым желанием было объявить радисту, что фляга изымается в качестве вещественного доказательства, но по здравому размышлению от этой идеи он отказался. «Доказательство чего? Практически никто здесь не сомневается в личностях этих псевдочекистов. Скорее наоборот – меня воспринимают как не совсем правильного… Да и даже если изыму, то что мне с ней делать? Снова самолет вызывать? Но бутылка из непонятного материала – это совсем не исписанная почерком фигурантов тетрадь с разведывательными данными. Лучше еще фактиков накопить. И тогда уж скопом в дело пустим…»

– Занятная, да? Материал интересный – вроде как плексиглас самолетный, но такого тонкого я ни разу не встречал, – сказал летчик, заметивший, с каким интересом чекист разглядывает флягу. – Даже и не знал, что наши такой делать научились. Но не целлулоид – точно. Слишком прочная.

– Почему наши? Может, она заграничная? – скептически спросил Новиков.

– Как же, заграничная! – хохотнул радист. – На крышку изнутри взгляните!

Сергей последовал совету – точно в центре крышечки он увидел маленькую, с булавочную головку размером, пятиконечную звездочку! Судя по всему она была не приклеена, а отлита сразу вместе крышкой!

Он с сожалением завернул пробку и протянул вещдок радисту, но тот, вместо того чтобы забрать ее, весь подобрался, надвинул наушники плотно на уши и повернулся к приемнику:

– Есть. Понял! – И после небольшой паузы: – Отбой! – и, резко повернувшись к Новикову, с радостной улыбкой доложил: – Товарищ старший лейтенант госбезопасности, мосты взорваны! Дословно: «Три ближайшие елочки сломались под корень!» Группы начали отход.

– А про дальние ничего не известно?

– Откуда? – удивился летчик. – У Нечаева даже рации нет. Но, думаю, у них тоже все в цвет!

– Твоими бы устами… – Несмотря на ворчание, «посланник Центра» улыбался – даже если удалось уничтожить только мосты между Зембиным и Тростяницей, то все равно приказ выполнен. А то, что упомянута третья «елочка», значило, что и запасной вариант отработали, и теперь на пути подкреплений для северного фланга группы армий «Центр» появилась водная преграда пятикилометровой ширины, ведь именно столько было в совмещенной долине рек Гайна и Березина, раскинувшейся от Каменки на западе до Большой Тростяницы на востоке. «Интересно, Красное Знамя дадут или Звездой ограничатся?» В том, что за проведение такой операции наградят, Новиков ни разу не сомневался.

Глава 8

Деревня Загатье Кличевского района Могилевской области, БССР.

22 августа 1941 года. 11:02.

После безумной гонки последней недели двухдневная передышка воспринималась словно поездка в феврале месяце в Таиланд – тепло, приятно и безмятежно. Впрочем, с пляжами Паттаи сравнение пришло на ум только по контрасту с предыдущими суматошными днями, а так службу тащили на совесть. Но дозор у моста на дороге, ведущей в Загатье, чаще всего камуфлировался под купальщиков, вот и вылезла странная ассоциация. И «тридцатьчетвертый», скромненько так стоявший в лопухах рядом с полуголыми «пляжниками», нисколько этому ассоциативному ряду не противоречил.

Кстати, из постоянных наблюдений, которыми я в силу временной нетрудоспособности был вынужден заниматься, выяснилась одна занятная деталь – не знаю, местный староста так народ застращал или люди сами не горели желанием общаться с «освободителями от коммунистического ига», но деревенских мы видели крайне редко. В основном ту парочку, что нам обед в первый день привозила, да двух местных «дружинников». А ведь народ-то в селе был! Во время наших вылазок в село то в одном дворе, то в другом можно было увидеть следы присутствия людей. Вот и сейчас идем мы такие красивые с Зельцем по деревне, а на окошках занавесочки покачиваются, а в справной избе с вычурными наличниками, на которых всякие зверушки весьма умело вырезаны, дверь еще захлопнуться не успела. Явно кто-то только что со двора внутрь прошмыгнул, нас завидев. С другой стороны, местных понять можно – когда практически одни бабы да девки в деревне остались, толпу солдатни следует опасаться. В лес пока никто не бежал, но и не светились особо перед нами. Казачина, как самый из нас молодой и соответственно наименее «аморально стойкий», от таких раскладов впал в уныние. Рассчитывал, безобразник, как сам вчера за ужином признался, на военно-полевой роман. И даже строгий взгляд командира охальника не охладил! Не, Ванька, конечно, замялся и попытался сделать вид, что способен укротить зов плоти, но если судить по тому, как он активно сегодня с нами на «прогулку» напрашивался, скабрезных мыслей не оставил. Пришлось его аккуратненько слить, шепнув Бродяге, что неплохо бы провести инвентаризацию минно-взрывных средств…

Сегодня нашей целью была разведка на станции. Понятно, что грозное предупреждение, которое мы обнаружили в кабинете бургомистра, к нам отношения не имело. А Фермер шибко интересовался станционными сооружениями и оборудованием. В конце концов, даже при отсутствии взрывчатки на железной дороге много чего испортить можно.

Погода была замечательная, и, пройдя пару сотен метров, я понял, что насвистываю какой-то бодрый мотивчик, на поверку оказавшийся вольной интерпретацией аббовских «Money, money, money». Музыкальная натура сказывалась. «Надо, кстати, попробовать песни нотами записывать. Чин по чину – текст, ноты, аранжировки. Тем более что ничего сочинять не надо – только вспоминать. Вопрос в одном – чем электрогитары заменить?» Для пробы вместо «АББЫ» я принялся мычать летовскую «Все наоборот», [41]41
  Автор знает, что песня называется «Сон наоборот».


[Закрыть]заодно мысленно раскладывая мелодию на ноты. Глупо, но идея пришла мне совсем недавно, а то бы у трошинских ребят остались не только тексты, но и ноты. Тогда, правда, мне это в голову не пришло по одной простой причине: никто из партизанских музыкантов нотной грамотой не владел.

– Чего это? Я такую еще не слышал, – негромко спросил Дымов.

– Она грустная, тебе не понравится. – Отвлекаться не хотелось, вот я и попробовал соскочить.

– Да ладно тебе, Антон. Давай присядем, передохнем, и ты ее споешь.

– Лешка, ты, часом, не забыл, что я совсем не Козловский? И без гитары совершенно не то получится?

– Ой, прибедняться вам совершенно не к лицу, товарищ старший лейтенант! – В безлюдности деревни были свои преимущества – например, разговаривали по-русски мы тихо, но нормальными голосами, не переходя на шепот.

– Давай мы хотя бы из деревни выйдем.

– Договорились! – улыбнулся новоявленный меломан.

– Только ты тогда слова запишешь! – Не воспользоваться своим вышестоящим положением и не припахать подчиненного было бы глупо.

Дороги здесь, как и вообще в сельской местности шли прихотливо. Понятно, их маршрут никто специально не прокладывал – просто люди ездили, как им удобнее. А как ездили – так и строили. И до станции нам удобнее было срезать, а не идти по основной трассе, проложенной задолго до того, как в этих краях завелась железная дорога. Поэтому мы нырнули в хорошо заметный (не мы одни такие умные, а русский человек горазд срезать) проезд меж двух домов. Стоило нам только выйти за околицу, как Лешка снова разнылся. Пришлось уступить. Впрочем, по большому счету, передохнуть не мешало. После ранения я еще не до конца очухался, и после часовой прогулки ноги ощутимо гудели. «Вот что нам помешало у местного начальника телегу вытребовать, а? – пришла мысль, когда мы устроились на обочине и удалось вытянуть ноги. – Ехали бы сейчас как белые люди…»

– Лех, а ты лошадью править можешь?

– А это к чему вопрос? – Совершенно естественно, что не посвященный в мои рассуждения Дымов удивился.

– Да лошадь с телегой в колхозе реквизировать забыли – вот к чему. С бензином ситуация, сам знаешь, не ахти, а так хоть какой транспорт.

– А мне кучерить зачем? Деревенских можно припахать… – Самые сочные словечки из будущего уже потихоньку входили в лексикон наших соратников.

– Ты головой иногда думай, Лешка, перед тем как ляпнуть! Или ты немецкий уже так освоил, что без проблем на любые темы сможешь со мной болтать?

– Черт! Спасибо за напоминание, Антон. Теперь песню давай!

Взгляд со стороны. Бродяга

«Что ж за напасть такая? Что в двадцать первом веке, что тут, в середине двадцатого? Только, понимаешь, чем-нибудь приятственным решишь заняться, как сразу же к начальству зовут!» Недоделанный арбалет, точнее доработанная ложа от негодной винтовки, к которой в очередной раз не удалось прикрепить дугу из рессоры, лег на лавку.

– Что стряслось? – Саша-Фермер так закопался в бумажки, что даже головы не повернул, когда я вошел.

– Ощущения у меня нехорошие, Сергеич, – все так же, не оборачиваясь, заявил командир.

– Конкретика какая, или просто пятая точка подсказывает, что ей приключения совершенно не нужны?

– Второе. Чувствую, надо на ту сторону выбираться.

– Ты ж не хотел.

– А теперь перехотел! Про Вяземский «котел» сегодня ночью вспомнил. А так хоть шанс появится его предотвратить.

– Так можно и по радио…

– Живым людям, которые могут доказать, что знают, поверят больше.

– Это смотря к кому выйдем. Не повезет – и в лесном овраге кончат. Просто так, для профилактики. Тем более что ни одной путевой бумажки, наши личности удостоверяющей, нет.

– Затем и позвал – помозговать, как так сделать, чтобы нас к тем, кто поверит, вытащили. Судоплатову, к примеру…

– Ох-хо-хо… Вершки-корешки… – С одной стороны, не доверять такому высокоточному инструменту, как задница вояки со стажем службы в неспокойных местах длиной в четверть века, не стоит, а с другой – несколько неожиданно переменились приоритеты. Помнится, еще три дня назад время терпело. Хотя…

– Можно попробовать на последний трофей подманить… Уж его-то вывезти должны в обязалово! Сам знаешь – это тушками личного состава можно рисковать направо и налево, а целая пеленгационка, две рации и шифровальные книги – таким разбрасываться не принято!

– Вот и подумай, в каких словах эту новость преподнести. В самом, понимаешь, выгодном для нас свете.

– Понял. Все оформлю в лучшем виде. Над чем, кстати, чахнешь?

– Да вот прикидываю, где бы еще немцам гадостей устроить.

– И как?

– Далековато мы от цивилизации, Сергеич, забрались. А в окрестностях фрицами и не пахнет. Тут даже совхоз не продуктовый, а лесозаготовительный. «Железка», опять же, без дела стоит. Движения никакого. Не мосты же деревенские палить? Так можно доиграться, и крестьянки вилами нас затыкают без всяких полицаев… – Саша улыбнулся: – Я Тоху туда отправил – может, хоть «ленточку» из путей совьем.

– А «партизанские клинья»?

– Готовы черт знает когда! Но я эту кустарщину не люблю, сам знаешь.

– Да, без взрывчатки вилы конкретные. Может, у Москвы поклянчить для начала? Пару мешков сбросить – это не группу из глубокого тыла забрать.

– Попробуй, конечно. Но, Старый, задача-максимум – вытащить нас отсюда. Чую, что-то в ближайшее время нехорошее может приключиться.

– Еще один вопрос: как думаешь, когда «посылочка», что мы у Трошина оставили, на той стороне окажется?

– Спроси чего полегче, командир! С равной вероятностью она может как быть уже в Москве, так и кочевать по лесам у Славки в ранце. Сто тысяч разных факторов могут сказаться.

– Это-то понятно, Саш. Но «свою» кухню ты всяко лучше меня знаешь.

– Пока Лубянка никак не показала, что «посылка» получена, так что единственное, что остается, – ждать. Ну, или попробовать их расшевелить маленько.

Пока чапали до станции, я решил, что нелишним будет Зельцу дополнительный факультатив устроить, так что большую часть пути мы проделали не по дороге, а совсем наоборот – кустами да оврагами. Так что за километр с небольшим налазились по уши. И догонять ему меня пришлось, причем так, чтобы я не засек, и засадами друг друга побаловали. Учебу я затеял не только или, точнее, не столько для бывшего милиционера, сколько для себя. Форму восстанавливать надо быстро, ну, или приноровиться к своему нынешнему полукалечному существованию. Ведь даже залегать теперь приходилось по-другому – опереться на левую руку, как делал раньше, не получится. Она к телу примотана. И на дерево хрен залезешь! Короче говоря – сплошные огорчения! Из радостей лишь то, что вторая контузия на зрении никак не сказалась… Ну и с координацией движений все в полном порядке.

Лешка тоже счастлив – часто меня находил, особенно первые несколько раз, пока я не приноровился залегать, падая на бок.

Вот так, как в бородатом анекдоте, «с шутками и прибаутками», мы добрались до станции. Впрочем, «станция» – для этого богом забытого уголка чересчур громкое слово. Разъезд, он и есть разъезд. Однопутная дорога, пара разъездных путей со стрелками и прочей сопутствующей машинерией вроде механического семафора. Из всех строений присутствовали только будка путевого обходчика да два лабаза, сколоченных из некрашеного горбыля, а железнодорожная инфраструктура, кроме упомянутых сооружений, была представлена заправочным баком для паровозов. Даже платформы здесь не было – лишь коротенький помост, сложенный из некондиционных шпал. Чуть поодаль виднелась куча угля, прикрытая от непогоды пуками соломы. Все это мы рассмотрели, даже не выходя из кустов – тоже в Чингачгуков играли.

Поколебавшись немного, выходить нам на свет божий или так и оставаться выползнями подкустовыми, я, наконец, взмахнул рукой, подавая Зельцу команду идти вперед. Лешка сделал буквально пару шагов и замер, подняв руку, сжатую в кулак на уровне головы, что означало «Замри!».

Что такое? Но спустя несколько секунд я тоже услышал несколько голосов, доносившихся откуда-то слева, скорее всего из-за насыпи железной дороги.

Голоса (их как минимум три) звонкие. Детские или женские. С большой долей вероятности – два в одном флаконе. Уж слишком интонации щебечущие для взрослых барышень… Слова разобрать сложно – значит, до них никак не меньше полусотни метров. Подойти, если они прямо к станции направляются, должны минуты через две-три… – анализ ситуации занял едва ли больше времени, чем требовалось для пары вздохов. Затем правая рука пришла в движение, отдавая распоряжения Дымову. Кое-какие жесты пришлось модифицировать из-за временной однорукости, но Лешка – парень сообразительный, поймет!

К моменту, когда девчонки, которых оказалось действительно трое, вышли к платформе, мой подчиненный уже успел качественно заныкаться за угольной кучей, а я наблюдал за происходящим, с комфортом устроившись в тени огромных лопухов, что густо росли у покосившейся стенки пакгауза. Солнце жарило вовсю, а здесь было прохладно.

– Дуська, мы тебя тут подождем! – Этот голос был заметно «басовитей», чем у других, и потому для себя я обозвал его обладательницу Старшей.

– Да ладно вам, пошли вместе! Деда рад будет! – У этой селянки голос был значительно звонче, и она стала соответственно Колокольчиком.

– Мне мамка не велела – на той стороне немцы. Да и староста увидит – работать заставит! – Сейчас радости в голосе Старшей было сильно меньше.

– Ой, тебе! Нету тут никого! Вон и дед дверь открыл!

Будка обходчика была с моей позиции видна, и, переведя на нее взгляд, я увидел вышедшего навстречу девчонкам пожилого мужчину, одетого в сильно потертую тужурку железнодорожника и форменную фуражку. Если китель был потерт настолько, что из темно-синего стал почти голубым, то головной убор выглядел новым. Эту особенность костюмов «местных» я отметил уже давно – слишком непривычно было по первости. Но потом, пообщавшись с нашими бойцами, понял, отчего так. Кое-какие наши представления о жизни «до войны» совсем не соответствовали действительности, поскольку базировались в основном на кино. А реальная жизнь у народа, в отличие от экранной, легкой не была ни разу. Хорошее пальто стоило больше трех с половиной сотен рубликов, и это если по талонам покупать! А в свободной, так называемой «коммерческой» торговле, и шести сотен могло не хватить! [42]42
  Подробнее о ценах и заработной плате смотри Приложение 1.


[Закрыть]Хороший костюм, кстати, стоил примерно столько же. И если учесть, что зарплата рабочего колебалась где-то в районе тех самых трехсот пятидесяти рублей, то понятно, что на пальто или костюм копить нужно было несколько лет. Вот все и носят одежду до последнего. И летом в белом рассекают – ситец, он дешевый, всего трешка за метр, я ценник в одном из разгромленных сельмагов видел. После того как я поделился с ребятами этой информацией, народ, наконец, перестал над Несвидовым подшучивать, когда тот буквально рыдал, что-нибудь из обмундирования выкидывая. Доперло до них, что шинель в пальто перешить можно, и что два десятка утопленных в болоте фрицевских в аккурат на годовую зарплату сталевара тянут.

Кстати, это помогло и с внутренними наградами определиться. Фермер теперь торжественно перед строем часы отличившимся вручал. Не сейчас, конечно, а раньше, когда с отрядом Славки тусовались. И после – когда с энкавэдэшниками Зайцева. Трофейных часов у нас скопилось несколько десятков, и награжденный получал подарок не только полезный, но и весьма недешевый. Ценой в пару месячных зарплат примерно.

– Дусечка, здравствуй, моя хорошая! – железнодорожник приобнял подбежавшую к нему девушку.

– А я тебе молочка к обеду принесла!

– Да зачем? Я и водой, дочка, обойдусь…

– Но молоко-то куда как вкуснее, дядь Кондрат! А мне и не тяжело, все одно в эту сторону шли.

– Что в мире слышно-то, Кондрат Василич? – Это Старшая в разговор встряла.

«Интересно, откуда обходчик на богом забытом разъезде в самой середине огромного лесного массива, простирающегося больше чем на сотню километров с запада на восток и на столько же – с севера на юг, может знать последние новости? Что же, у него радио есть?»

– Не, Олесь, не говорят, да и по нашему-то телефону особо про новости не поболтаешь, – смачно сплюнув, ответил железнодорожник.

«Точно, как я забыл! На железной дороге всегда своя связь была. Сперва – телеграф, ну а потом и телефон».

– А поезда когда поедут? – Это уже Колокольчик.

– А тебе на кой ляд поезда-то? Собралась куда?

– Да нет, дядь Кондрат. Но мамка говорит, в лабазе почти ничего не осталось – торговать нечем!

– Ты ей скажи, что немец-то товара не привезет, а то и последнее выгребет. Как есть выгребет. Я еще по той, империалистической, помню-то.

– А что же в Загатье все тихо? – снова встряла Старшая. – Уже второй день стоят, а никаких безобразиев!

– А ты откуда знаешь? – с ясно слышимой подозрительностью в голосе спросила Колокольчик. – Ходила туда?

– Не, мне Галка Отрогина сказала. Председатель новый всем сказал, что плохого не будет. Будет только лучше. Порядок там…

– А ты, дурында, и поверила? – хмыкнул обходчик. – Скольки немчуры приехало-то?

– Да, почитай, больше десятка.

– Вот как два наберется – я б на вашем месте и носу на ту сторону не казал, девки!

– Да шо нам будет? – махнула рукой молчавшая до того третья девушка.

– Вот как подол на макушке завяжут – узнаешь, да поздно уже будет! – строго ответил Кондрат.

– Да шо вы такое говорыте! – девушка всплеснула руками.

А говор у нее другой, отметил я. Если остальные разговаривают на более-менее чистом русском, пусть и с примесью региональных словечек и оборотов, то здесь явно какой-то местный диалект.

– «Шо говорыте», «шо говорыте»… – передразнил железнодорожник. – Что знаю, то и говорю. Солдаты, они до девок жадные, особливо после боя. Так что мой вам совет: ховайтесь, пока беды не вышло! А теперь кыш отседова!

Спорить со старшими тут было не принято, и, оставив строгому дядьке крынку с молоком и небольшой узелок, деревенские красавицы понуро отправились восвояси. Тут я их понимал – тяжело, когда в шестнадцать лет твою свободу вот так вот грубо ограничивают. А Кондрат этот, сдается, тертый мужик. Впрочем, если по голосу судить, годков ему немало, Первую мировую вон вспоминает… А телефон – это круто! Сане доложить или деда сперва на предмет жизненной позиции прощупать? В принципе, можно и под маской солдат доблестного Вермахта визит нанести, но эффект совсем не тот будет… А через него можно неплохую предварительную разведку провести – кому как не обходчику знать про всякие проблемные места на этом участке? А не выйдет под окруженцев закосить, так ребята всегда с другой стороны зайти смогут. Природный авантюризм в конце концов победил, и, дождавшись, пока будущий «объект разработки» скроется в будке, я поманил Лешку.

– Все слышал? – первым делом спросил я своего сопровождающего.

– Про телефон? Да.

– Сейчас я к дедушке этому в гости наведаюсь.

– А что один?

– Потому что буду красным командиром! Помоги китель снять!

– Ага, и штаны… и подштанники тоже… Ты что же, думаешь, он на твои немецкие галифе внимания не обратит?

– Пока въедет, я уже внутрь зайду. Давай, стаскивай с меня эту «шкурку»!

Слава богу, до пререканий со старшим по званию Леха еще не дозрел, а то, чувствую, пришлось бы на уговоры подчиненного больше времени потратить, чем на саму операцию.

Когда совместными усилиями офицерский китель был снят, я принялся приводить себя в более приличествующий зашуганному окруженцу вид: вытащил нижнюю рубаху из штанов и надорвал подол, зачерпнул немного земли и испачкал ею бинты, взъерошил грязной рукой волосы, с помощью Зельца передвинул кобуру браунинга так, чтобы она висела на боку… В качестве последнего штриха я плюнул на ладонь, приложил ее к земле и слегка испачкал лицо:

– Ну как?

Вместо ответа Дымов показал мне большой палец.

– А ты говоришь! Значит, так: после того как я постучу и войду, если, конечно, дедок меня пустит, ты засекаешь десять… нет, пятнадцать минут и подходишь. Так, чтобы тебя хорошо было видно вон в то окошко. Понял?

– Так точно! – На лице у Лешки появилась радостная улыбка, видимо, он понял задумку.

– Но до того прикрываешь меня по-серьезному, а то вдруг полицаи нагрянут, а я в неглиже.

– Где? – не понял пассажа милиционер.

– Не где, а в чем! Если коротко – то в подштанниках.

– Антон, а ведь сейчас мы, как тогда, в Налибоках, – припомнил наши прошлые похождения Зельц.

– Да, похоже. Все, закончили лирику! Засекай время.

Траекторию движения я прикинул заранее и к двери будки подошел так, чтобы из окон меня засечь было нельзя. Тихонько постучал…

– Дуська, ты? – раздалось совсем рядом, ну да далеко быть и не могло – домик в длину был едва ли больше трех метров.

Скрипнули половицы, и дверь широко распахнулась.

– Товарищ, немцы в деревне есть? – Столь сакраментальное начало вызвало несколько необычную на мой взгляд, реакцию – Кондрат выпучил глаза да так и застыл на пороге.

– Товарищ, товарищ! – Я понизил голос до шепота. – Помощь нужна! Немцы есть или нет? – Тут главное было напором ошарашить собеседника, заставить его действовать инстинктивно, не тратя время на размышления, на прикидки кто, куда и зачем…

Сработало.

– Входи! – посторонившись, сиплым от волнения голосом предложил железнодорожник.

Ну что ж, первый контакт налажен! И что самое главное, в нужную, патриотическую, так сказать, сторону. По крайней мере, по голове настучать сразу дядька не захотел…

– Ты кто? – Вопрос последовал сразу после того как хозяин захлопнул (несколько, на мой взгляд, торопливо) дверь.

– Из окружения, товарищ, выхожу. – Что-что, а кое-какие навыки лицедейства у меня имелись, так что надеюсь, сыграть слегка вымотанного, но все еще бодрого вояку удалось.

– А откуда ж ты? – Первое замешательство, судя по всему, прошло.

– Из-под Бобруйска иду.

– Это скока ж ты идешь-то? – удивился обходчик.

А может статься, что он не удивляется, а совсем даже наоборот – проверяет меня?

– Месяц почти. – Ответ последовал незамедлительно, хоть точная дата взятия немцами Бобруйска в памяти и не отложилась. Впрочем, это случилось явно после захвата Минска, а он пал примерно в то время, когда мы появились здесь в сорок первом.

– Чего ж рубашка такая белая? – Да, в наблюдательности ему не откажешь! Но и мы не пальцем деланные!

– Так то не моя, дядька! С немца снял. Вот и штаны тож… – я похлопал себя по обтянутому серым сукном бедру.

– Командир? – Мужик оказался не только наблюдательным, но и с большим жизненным опытом.

– Да.

– Еще кто с тобой есть?

– В лесу. Так немцы рядом есть или как?

– Слушай, командир, а ты мне мозги не вертишь? – совершенно неожиданно спросил обходчик, отступая на пару шагов. – Ладно, если бы ты сказал, что с востока пришел, от Хоново там или с севера, от Белыничей, но от Бобруйска?! Как же ты Загатье-то, мил человек, прошел и немчуру не видел, а?

Пока я соображал, что ответить, этот бдительный товарищ быстро нагнулся и схватил стоявший у стены железнодорожный молоток на длинной ручке, который я совершенно не заметил, когда входил.

– В игры играть надумали, господин офицер? – свистящим шепотом осведомился Кондрат, явно примеряясь, как ловчее отоварить меня увесистым инструментом по голове. – А ну! – Вытянутая головка молотка поднялась на уровень плеча. – Не балуй! – это он заметил мое непроизвольное движение к кобуре.

«Вот и понимай, как хочешь! То ли за немецкого провокатора принял, то ли… Да нет, когда окруженцем назвался – сразу пустил… Что делать? Правду сказать, или…» – но закончить размышления не получилось, поскольку дядька решил больше не тянуть резину, и массивная железяка пришла в движение! Еще неделю назад я бы лишь усмехнулся, увидев такую угрозу, но сейчас – в крошечной комнатенке, еще не восстановившись после ранения… «Ну его на хрен – играть в Джеки Чана!» – пришла злая мысль, а тело отреагировало на автомате – правая нога оторвалась от пола, и я пробил сочнейший боковой удар прямо в грудь неуживчивому патриоту. И хоть в последний момент сообразив, что все-таки не классовый враг передо мной, вложился не до конца, упомянутого действия вполне хватило на то, чтобы дядька Кондрат, все так же сжимая в руках орудие производства, пролетел всю комнатку и, врезавшись в невеликое окно, расколошматил в нем стекла.

В ответ за окном раздался сдавленный вскрик – я и сам не заметил, как «хай-пауэр» оказался в руке. «Черт, это же Зельц! Подумает невесть что…» – и, чтобы удержать молодого спутника от необдуманных поступков, я осторожно (вдруг ему чего помстится и пальнет?) выглянул в окно. Леха, сжимая в руках автомат, несся к домику обходчика, причем застывшее на его лице выражение не сулило моим вероятным обидчикам ничего хорошего.

– Эй, Рэмба, не торопись! – услышав окрик и заметив меня в окне, напарник резко сбавил темп, а если быть точным, то просто остановился.

– Что там у вас стряслось?

– Товарищ оказался слишком бдительным и вмиг раскусил во мне провокатора. Все, прячься – не фиг маячить!

Получив недвусмысленный приказ от непосредственного начальника, Дымов стремительно юркнул в заросли лопухов, те же самые, из которых я подслушивал разговор.

Присев рядом с обходчиком, быстро проинспектировал его состояние: «Хм, удачно, что я слегка притормозил удар – вон веки уже затрепетали, значит, не с концами вырубил». В подтверждение моим мыслям потерпевший глухо застонал. Оглядевшись, и подошел к стоявшей в углу кадке и, зачерпнув жестяным ковшиком воды, щедро окропил лицо железнодорожника. Дождавшись, когда немудреные реанимационные действия приведут к желаемому результату, спросил:

– Ну что, дядька Кондрат, начнем знакомство по новой?

Из служебной записки начальника Абвернебенштелле «Летцен» оберст-лейтенанта Бодена оберсту Каппу, начальнику Абверштелле «Кенигсберг»

Расследование по факту гибели обер-лейтенанта Норденскельда показало, что при проведении операции по внедрению в группу пленных советских военнослужащих, размещенную на фольварке неподалеку от Минска, произошел несанкционированный побег, в результате которого обер-лейтенант и погиб.

По плану операции предполагалось, что после того, как группа пленных достигнет численности в 10–15 человек, Норденскельд, завоевав доверие, должен будет сам организовать побег и вывести всех к линии фронта. В процессе перехода была также запланирована встреча с диверсионной группой II отдела. Однако 10 июля на усадьбу, где содержался наш агент, было, по первоначальной версии, совершено нападение отступающих солдат противника. Обеспечивавшие оперативное прикрытие объекта сотрудники полевой жандармерии погибли, а все «пленные», включая Норденскельда, исчезли.

Во время оперативных мероприятий по очистке тыловых районов действующей армии от диверсантов противника сотрудниками полиции безопасности 14 июля сего года был задержан свидетель происшествия, показавший, что имел место побег заключенных, инспирированный одним из пленных, оказавшимся офицером специальных служб противника. Обер-лейтенант Норденскельд, согласно легенде изображавший также офицера НКВД, ушел вместе со всеми в направлении лесного массива.

На место встречи с диверсионной группой в назначенное время ни он, ни его связной не вышли. После предусмотренного планом пятидневного ожидания группа направилась в тыл противника без Норденскельда.

Во время прочесывания местности, проводившегося после известных событий 14 августа, в лесном массиве в 2,5 километра от фольварка было обнаружено тело обер-лейтенанта Норденскельда. По заключению медицинского эксперта, ему было нанесено несколько тяжелых повреждений, несовместимых с жизнью: осколочный перелом трех ребер с повреждением плевры и легких, перелом грудины, перелом позвоночника в районе 3-го шейного позвонка с размозжением спинного мозга и разрывом мягких тканей шеи. Есть основание полагать, что обер-лейтенант был забит до смерти, возможно в процессе пыток.

Никакой одежды, документов и предметов снаряжения на теле и рядом обнаружено не было. В 7 метрах от трупа обнаружен карабин 98-го кал без затвора.

Есть основания предполагать, что во время общения наш оперативник был расшифрован противником, после чего пленен и запытан до смерти. В связи с этим возможно раскрытие агентов «Умник», «Заяц», «Доппельгангер» и «Тарас». Я считаю целесообразным заброску двух последних временно отложить, а агента «Заяц» как можно скорее отозвать из-за линии фронта.

19 августа 1941 года

Оберст-лейтенант Болен

Походы в дозоры Иван совершенно не воспринимал как досадную и обременительную обязанность, скорее наоборот – это была редкая возможность вырваться из опостылевшей рутины партизанского лагеря. «Ребята чуть ли не каждый день по немцам стреляют. „Подарки“ мои пристраивают, а я как не родной – в лагере да в лагере. Крути, паяй, вопросов не задавай. Хуже меня только Тотену приходится – он вообще ничего, кроме бумаг трофейных, и не видит. Да и то дядя Саша его все чаще к нормальному делу пристраивает». Понятно, что высказать все накипевшее командиру он ни за что бы не решился. Особенно сейчас, когда вокруг свистят пули, а не шарики, а от его «домашних заготовок» не жухлая трава случайно загорается, а рушатся мосты и исчезают в дымных султанах взрывов грузовики, забитые немецкими солдатами. Но все равно это было совсем-совсем не то. Хоть сто тысяч самопальных воспламенителей или взрывателей на коленке слепи, никто не подойдет и радостно не похлопает по плечу, приговаривая: «Как ты их уделал, старик!» А тут еще и строгости в плане распорядка появились. Но момент сейчас вполне подходящий немножко расслабиться – такие дела провернули, что иной раз страшно становилось: вдруг собственной персоной в учебники истории попадешь после всего-то?!