Текст книги "Японский городовой"

Автор книги: Артем Мандров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

В этой обстановке, двое суток спустя после сражения, русская эскадра в полном составе вошла на рейд Шанхая. По некоторым из кораблей было явно видно, что они побывали в жестоком бою, но число свезённых на берег тяжелораненых и больных оказалось смехотворно малым, хотя среди них и оказалось два адмирала. Русский наследник любезно принял кинувшихся к нему с визитами официальных лиц и иностранных адмиралов на борту «Владимира Мономаха», после чего направился на телеграф, который и оккупировал почти до утра.

Переписка этой ночи между цесаревичем Николаем и Зимним дворцом до сих пор полностью не рассекречена, и мы можем только гадать о некоторых её деталях. Злые языки впоследствии утверждали, что государь Александр Александрович в это время был по своему обыкновению в стельку пьян, и ничем иным нельзя объяснить состоявшееся наутро (по Санкт-Петербургскому времени) объявление Николая Александровича наместником Дальнего Востока и Царём Сибирским, с правом военного и гражданского управления к востоку от Урала, дипломатических сношений с сопредельными странами и в бассейне Тихого океана, и прочее. Тут же следом было объявлено о пожаловании Фёдору Васильевичу Дубасову за три одержанные виктории чина контр-адмирала, с назначением командующим Эскадрой Тихого океана, и титула графа Симоносекского. Это уже был прямой плевок в лицо Японской империи, демонстрировавший презрение к её суверенитету и готовность воевать до полного её уничтожения. В последний раз титул подобным образом присваивался Александру Васильевичу Суворову, князю Италийскому, сокрушившему войска Французской республики в оккупированной ими Италии.

Наутро Николай собирался, по успешному опыту Кобе, встретиться с прессой, но ещё до начала встречи на приём к нему прорвался испанский консул, приложивший для этого максимум усилий. Королева-регент Мария Кристина, телеграммой выразившая свою озабоченность и сочувствие российской императорской чете и лично Николаю ещё после самого первого происшествия в Оцу, теперь, после оскорбления, нанесённого испанской короне вконец потерявшими право считаться цивилизованной нацией японцами, жаждала крови.

В результате пресс-конференция началась немного позже намеченного, и продолжалась недолго. Николай коротко познакомил репортёров с последними событиями, Дубасов рассказал о полном уничтожении мореходного японского флота, после чего цесаревич выступил с краткой программной речью. Японский простой народ, по его словам, миролюбив и незлобив, однако управляющее им самурайское сословие, ещё два десятка лет назад имевшее законное право проверять остроту своих мечей на шеях собственных крестьян, ныне пытается распространить эти навуходоноссоровы порядки за пределы Японии. Долг всех цивилизованных наций – покончить с этим азиатским варварством, как во времена библейские было покончено с ассирийским зверством. С этой целью самурайство должно быть уничтожено, всякая память о нём истреблена, а народу Японии, под доброжелательным и просвещённым покровительством содружества цивилизованных наций, должна быть предоставлена возможность мирно развиваться и процветать.

Этот поток дешёвой демагогии и низкопробного популизма (по объективной оценке его авторов – Дубасова, Ухтомского и Георга Греческого) был встречен представителями мировой прессы бурными аплодисментами, к концу речи Николая перешедшими в овацию. Европейские и американские корреспонденты рукоплескали этой явной, с точки зрения Николая, околесице стоя, и прежде испытывавший некоторое подобие пиетета к западной прессе цесаревич теперь уверился в её полной беспомощности перед простейшими словесными заклинаниями. Впрочем, так было даже удобнее…

Что же до сообщений Японского правительства о якобы нанесённых покойному императору Муцухито оскорблениях, заявил Николай, то они совершенно беспочвенны и являются заведомой ложью, в подтверждение чего российская сторона готова предоставить стенограмму встречи. Хотя обстановка и не располагала к куртуазным беседам, между Императором Японии и русским наследником было достигнуто полное взаимопонимание и заключены устраивавшие обе стороны договорённости. Судя по последующим событиям, эти договорённости не устроили определённые круги высшей японской аристократии, которая и совершила, вероятно, дворцовый переворот. Учитывая, что император Японии является для своих подданных не только монархом, но и прямым потомком верховного божества, японская аристократия совершила не только измену и цареубийство, но и святотатство. Господь да покарает нечестивцев!

На этой высокой ноте Николай свернул пресс-конференцию, и удалился отдыхать, а корреспонденты, разумеется, помчались по своим редакциям и на телеграф.

Шестого мая наступал высокоторжественный день тезоименинства Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича. Офицеры эскадры ожидали этого события с большим интересом, да и матросы тоже, в надежде, что их хотя бы освободят на этот день от погрузки угля. Цесаревич не подвёл: погрузку угля и припасов, против всех обычаев, производили исключительно портовые грузчики. Все офицеры получили приглашения на вечерний банкет в лучшем ресторане Шанхая, и из-за необходимости остаться в этот вечер на вахте возникла некоторая сумятица.

С утра на «Мономаха» ринулись дипломаты и командиры стационеров, которые были приняты все скопом на завтраке, что было заранее согласовано. По их отбытии, в положенное время команда собралась для службы и обеда. Богослужение прошло как и положено в такой день, после чего молниеносно был сервирован обед, привезённый откуда-то с берега – матросы лишь выставили бочки и доски на них, сформировав таким образом столы. Меню оказалось подобрано также под матросские вкусы (господ офицеров ожидал особый стол вечером), включая и напитки: водка, ром и нравившаяся многим бывалым морякам за сладость мадера.

Цесаревич вышел к обеду и лично провозгласил полагавшийся первым тост за Государя Императора, и Государыню, разумеется. Второй тост за именинника тут же поднял Дубасов, сумевший весьма кратко, но ёмко выразить то, что чувствовали практически все на Эскадре: гордость, что цесаревич, завоевавший симпатии моряков своей исключительной простотой в общении в ходе путешествия, снискал стократно большую любовь своей доблестью и умением в бою. Ничего подобного и правда не случалось со времён Великого Петра: даже Александр Благословенный, предводительствовавший своим войскам на полях сражений с Наполеоном, лично в их рядах в атаку не шёл и пушки не наводил. Рукою же Государя Наследника, поражающей врагов беспощадно, и в равной мере оделяющей своей беспредельной милостью верных слуг, движет, несомненно сам Господь. Многие среди как офицеров, так и простых моряков при этих словах прослезились от обуревавших их чувств – Дубасов не зря имел репутацию нового Златоуста1.

Едва успели моряки выпить и закусить, как цесаревич держал ответное слово. Мало кто ожидал от весьма сдержанного в проявлении эмоций наследника каких-то прочувствованных слов, однако он сумел всех удивить. Поблагодарив в первую голову Фёдора Васильевича за его преданность службе и не встречающий равных военный талант, затем господ офицеров за безупречное и умелое командование, Николай обратился к простым матросам. Именно их умение и отвага стали хребтом Эскадры, позволившим одолеть и пустить ко дну весь японский флот в трёх разразившихся за три дня сражениях, за что им вечная слава и благодарность – и цесаревич завершил свою краткую речь поклоном. Нижние чины, со времён знаменитого «Крестьяне, верный Наш народ, да получат мзду от Бога2» не приученные ждать благодарности с Олимпа, рыдали от восторга как дети.

Вслед за тем цесаревич обошёл корабли Эскадры на шлюпке по крики «Ура!» выстроенных команд, а на борт «Азова» и «Нахимова» поднялся, также благодаря моряков, а сражавшимся под его командой артиллеристам лично наливая чарки и разделив с ними угощение. Столь близкое общение с нижними чинами даже вызвало некоторое недоумение у офицеров свиты, и уже поздно вечером, по дороге из ресторана в гостиницу, захмелевший Волков поинтересовался у Николая его причиной.

– А вообразите себе, Евгений Николаевич, – никогда, кроме как в бою, публично не обращавшийся к другим на «ты» Николай и тут не изменил своим привычкам: – что вы, к примеру, в следующей турецкой кампании с нашим полком3 побывали в нескольких жарких делах, да ещё и приняли под свою команду приданную батарею, не раз вас выручившую. По выходе из боёв вы справляете свой день рождения, так что же вы, не поставите батарейцам угощение и откажетесь выпить с ними?

Офицеры вынуждены были согласиться с неуместностью подобного снобизма, и тема была закрыта. Николай же просто уклонился от объяснения двигавших им мотивов за доступной гвардейскому пониманию полуправдой. На самом деле, опыт прямого участия в двух сражениях показал ему, что нижние чины, несмотря на свою простоту и неразвитость, нисколько не уступают офицерам-дворянам ни в отваге, ни в умении, ни в способности учиться – а в безусловной преданности престолу и вовсе неизмеримо превосходят большинство из них. Не отдать им должного было бы просто недостойно.

Следующим днём «Мономах» и «Память Азова», сопровождаемые двумя канонерскими лодками и пароходами Доброфлота, покинули Шанхай, закончив погрузку угля и необходимых припасов. Пункт их назначения остался неизвестен. «Нахимов» же, охраняемый дополнительно канонеркой «Бобр», встал на необходимый ему ремонт. Японский консул осмелился было заявить о необходимости интернирования оставшихся русских кораблей в соответствии с международным законодательством о нейтралитете, однако ветры мировой политики уже отчётливо переменились, и китайский губернатор с презрением велел японцу убираться прочь, пока этот нейтралитет ещё не перешёл в присоединение Китая к формирующейся антияпонской коалиции европейских держав.

1 Иоанн Златоуст (347 – 407 гг. н.э.), архиепископ Константинопольский, один из «отцов церкви», был знаменит своим ораторским талантом

2 Слова из Манифеста Александра I по поводу победы над Наполеоном

3 Николай и Волков вместе служили в лейб-гусарском полку, причём Николай был на должности эскадронного командира, а Волков фактически исполнял его обязанности

Русская эскадра вновь шла в открытое море, держа курс на юго-восток, и на мостике «Мономаха» собралась ведущая задушевную беседу компания. Одержавший победы в трёх кровопролитных бойнях и скормивший демонам войны тысячи душ японских моряков Дубасов превратился на время в весёлое и жизнерадостное существо, добрейшей души человека, благорасположенного ко всем на свете. В обществе своего августейшего покровителя и своей правой руки на корабле, пригубляя драгоценный, невероятной выдержки коньяк, подаренный наследнику Советом шанхайского сеттльмента, Фёдор Васильевич искрился остроумием и был приятнейшим собеседником, готовым обсуждать любые темы с неизменным блеском изысканного красноречия. Николай, успевший соскучиться по легкомысленной столичной болтовне, прикладывался к коньяку несколько более основательно. Офицеры свиты, включая и Волкова, успели испытать на себе остроту языка Дубасова и предпочли укрыться от его тонких насмешек (доставлявших уставшему уже от их общества цесаревичу явное удовольствие и потому щедро рассыпаемых свежеиспечённым контр-адмиралом) в кают-компании. Цывинский, для которого разошедшийся адмирал делал исключение, не превращая его в мишень своего остроумия, чувствовал себя всё равно слегка не в своей тарелке, но ему было некуда деваться. Разговор, впрочем, хаотично менял своё направление, и сейчас склонился к более интересной Генриху Фаддеевичу тематике.

– Лимонники1 при всей их заносчивости, государь, были бы ничуть не более серьёзными противниками, чем японцы. Их флот со времён Крымской войны не воевал вообще ни разу, хуже даже и нашего, дурацкое рандеву «Шаха» с «Хуаскаром»2 не в счёт совершенно. Разница была бы только в том, что их корыта больше, и топить их пришлось бы несколько дольше.

– Меня, Фёдор Васильевич, беспокоит не то, большие корыта у наших врагов или маленькие, – Николай решительно взмахнул, слава Богу, уже опустевшим бокалом: – А то, что наши недостаточно хороши. Противник может быть любой, каждая нация строит по-своему, а наши корабли должны быть лучше любых иных.

Цывинский навострил уши, а Дубасов слегка посерьёзнел и взялся за бутылку:

– Позвольте долить вам, государь…

– Благодарю, Фёдор Васильевич… Так вот, мы имеем три фрегата, побывавших в бою, впервые за тридцать пять лет. Вдобавок мы ещё видели пару разбитых вражеских крейсеров, и таким образом можем судить, что хорошо и что плохо. Огневая мощь «Нахимова», к примеру, позволила отразить все атаки японцев, и стоила им половины флота – это превосходно. Башенные восьмидюймовки снесли всё, что попалось ему на пути – великолепно. Эти же пушки, вынужденные стрелять в корму, разворотили и подожгли собственные надстойки – это чёрт знает что такое. К чему было городить эти навесные палубы, если они мешают действовать главному, ради чего боевой корабль и строится – артиллерии? Бортовой залп батареи достаточно мощен, чтобы доставить бед любому противнику, а миноносец пустить ко дну сходу – хорошо. В нос и корму стреляет всего по одной пушке с борта – скверно. Противоминная артиллерия не способна остановить даже сорокатонную скорлупку, и приходится вводить в дело батарею – никуда не годится. Я ведь прав, господа?

– Абсолютно правы, государь, – Дубасов заботливо плеснул цесаревичу ещё коньяку, стараясь не перебить нити его размышлений. Вообще, после беседы с артиллеристами «Нахимова», и особенно под впечатлением от рассказа о сбитии боевого марса с «Такачихо», Фёдор Васильевич стал относиться к действиям и словам Николая особенно внимательно. Руку наследника, несомненно, направлял сам Господь – кто знает, может и мысль его теперь направляет Он же?

– Тогда продолжим наши рассуждения… Батарея «Нахимова» может доставить бед любому противнику, однако и он ей тоже. Попадание даже и мелкого снаряда вывело из строя орудие, и стоило нам полдесятка матросов, однако же соседние пушки были защищены переборками, и уцелели. На «Азове», – цесаревич, как завзятый «азовец», сделал ударение на А: – при мне же, во втором бою, пятидюймовый3 снаряд с «Чиоды» одним махом повредил два орудия, и убил и ранил больше дюжины матросов, хотя и вовсе не разорвался, а только развалился на куски. Там переборок в батарее не было. Как обстояло дело на «Мономахе»?

Цывинский выступил вперёд:

– Разрыв шестидюймового снаряда на верхней палубе вывел из строя два орудия, убитых и раненых ровно полторы дюжины, одно из орудий починено сразу, второе уже после боя. Два разрыва в рангоуте дали ещё более двух десятков раненых на палубе.

– Прибавьте сюда попадание с «Нанивы» в четвёртую башню «Нахимова» под занавес боя, пробившее её тонкую броню, и выведшее её из строя полностью. При том более толстый барбет её до того получил три таких же попадания, и выстоял. Что из этого следует? – Николай научился по-настоящему размышлять и строить логические цепочки буквально на днях, под действием шока от покушения, и теперь испытывал настоящую бурю эмоций, делясь новообретённым умением с окружающими. Офицеры свиты сами впали в шок от таких перемен в цесаревиче, а вот Дубасов и Цывинский оказались более подходящими собеседниками. Адмирал не подвёл, подхватив:

– Чтобы корабль сохранял свою ценность как боевая единица, а не утрачивал её от считаных попаданий вражеских снарядов, артиллерию надлежит защищать бронёй наравне с машинами и котлами.

– Именно так, Фёдор Васильевич! Предстоит ещё понять и проверить на практике, надлежит ли располагать её в двух– или трёхорудийных башнях, или в плутонговых казематах, способных вести огонь по одной цели, но выставлять её открыто на палубах или в незащищённых батареях определённо более не следует. Далее, вернёмся к «Нахимову». Фрегат побывал в одном бою, причём с противником, скажем честно, более слабым, и всё равно ему требуется теперь продолжительный и сложный ремонт. Были бы разрушения столь же велики, если бы его оконечности были бронированы хотя бы как у «Мономаха»?

– Определённо, нет, государь! В нашупоясную броню попало за оба боя семь снарядов, но пробита она не была, и мореходности фрегата ничто не угрожает. То есть мы на практике убедились, что система цитадельного бронирования, принятая в английском флоте, несостоятельна. Если же прибавить сюда скорострельность новейших пушек Канэ и Армстронга, то…

– То тот же «Чиода» имел бы шанс вызвать на «Нахимове» сильнейшие затопления в оконечностях, чего не произошло даже и с «Азовом». Вместе с тем, пробить броню «Фусо» мне также не удалось, ну или не удалось что-то серьёзно повредить за бронёй, по крайней мере.

– Да, взрыв в его каземате вызвал только восьмидюймовый залп «Корейца» в упор…

Николай и Дубасов погружались всё дальше в пучины кораблестроительного теоретизирования, а у Цывинского, внимательно их слушавшего, уже пошла кругом голова. Получалось, что нужно иметь корабль, полностью закованный в броню, с мощной скорострельной батареей, способной быстро разрушить любую небронированную цель, и вместе с тем с большим числом крупнокалиберных орудий, могущих проломить любую защиту. Но каково же будет водоизмещение подобного монстра, и сколько он будет стоить? И нужна ли будет батарея, если противник тоже начнёт строить таких же бронированных чудовищ? Хотя остаются же вражеские миноносцы…. Генрих Фаддеевич, пытаясь выстроить собственную цепочку умозаключений, на время выпал из беседы, а когда понял, что один с созданием непротиворечивой теории нового корабля не справляется, то речь между цесаревичем и адмиралом уже шла о балеринах и гейшах, причём предпочтение явно отдавалось последним. Впрочем, Дубасов настаивал, что креолкам в испанских колониях тоже должен быть дан шанс.

Отголоски шанхайского интервью Николая и статей мсье Марэ в «Рассвете» отзывались в европейской прессе и политике весь май. Франция и Германия свернули военно-техническое сотрудничество с Японией, и поговаривали о то ли конфискации строившихся во Франции японских крейсеров, то ли передаче их России в компенсацию, то ли выкупе их Россией. Европейские державы, вплоть до Швеции и Португалии, зондировали почву в Петербурге на предмет участия в провозглашённой цесаревичем «демократизации и демилитаризации» Японии, надеясь получить хотя бы небольшую долю в добыче, но с Певческого моста их отправляли к исчезнувшему где-то в Тихом океане Николаю, а тот как в воду канул. Японское правительство, скрежеща зубами, вынуждено было признать факт смерти испанского посланника и его супруги (убийством это всё равно упорно не называли). После этого испанская корона официально объявила Японии войну, а спустя несколько дней было объявлено о подписании в Маниле союзного договора между Николаем, Царём Сибирским, и губернатором Филиппин, которому ради такого случая был присвоен статус вице-короля. Вслед за тем, в течение пары недель, к союзу присоединились король Сиама и султан Брунея, что оказалось для европейских политиков полной неожиданностью.

Возле берегов Японии появились русские канонерки и вооружённые пароходы, начав досматривать проходящие суда и захватывать в приз те из них, кто вёз хоть что-то напоминавшее военную контрабанду. Впрочем, русские конфисковали лишь груз, корабли же обещали впоследствии отпустить восвояси после их разгрузки во Владивостоке. Стоимость фрахтов и страховок в японские воды тут же взлетела до небес, а не оплаченные ещё правительством или предпринимателями Японии грузы начали скапливаться в портах Сингапура, Шанхая и Макао – грузоотправители отказывались их доставлять без получения денег. Попытка японцев воспрепятствовать действиям русских привела лишь к показательному расстрелу и сожжению несчастного «Рюдзё» на виду у береговых батарей Иокогамы канонерской лодкой «Манджур» и фрегатом «Память Азова», как оказалось, лидировавшим действия блокадного отряда.

Суета в европейских столицах удвоилась. Этому способствовали и сообщения о якобы виденных в открытом море пароходах, набитых русскими солдатами. Каких-либо подтверждений этому, правда, не находилось. Что-то явно происходило, но суть происходящего оставалась непонятной никому. На этом фоне, войну Японии объявили Греция и Черногория, связанные с русским царствующим домом родственными узами. Хаос усиливался, пресса бесновалась, и политики ведущих мировых держав прикладывали отчаянные усилия, чтобы не уйти с головой в этот океан безумия.

В такой обстановке русский фрегат «Адмирал Нахимов» и канонерская лодка «Бобр» покинули Шанхай, прихватив с собой несколько зафрахтованных быстроходных пароходов. Двое суток спустя они подошли к Кагосиме, встретившись где-то по пути с «Владимиром Мономахом». В городе поднялась паника в ожидании казавшейся неминуемой бомбардировки, однако русские лишь выслали в порт шлюпку, приглашая князя Сацумы на переговоры к Сибирскому Царю. Князь, помнивший уважение, оказанное ему Николаем при их первой встрече, согласился и отправился с русскими. После его возвращения на берег Чёрные Демоны развернулись и ушли, что разом превратило князя в спасителя города. О деталях переговоров он хранил молчание, но суета в его дворце поднялась нешуточная.

1 Т.е. англичане. Лимонники, лайми – прозвище английских моряков среди иностранных коллег

2 Бой 6000-тонного и 2000-тонного английских крейсеров (40 орудий в сумме) против 1800-тонного перуанского мятежного монитора (5 орудий) был широко известен. Перуанцы ни разу не попали в своих врагов, а британцы не смогли причинить противнику никакого значимого ущерба.

3 Николай позволяет себе несколько округлить калибр пушек «Чиоды», на самом деле 4,7-дм.

Ночь четвёртого июня в японской столице оказалась разорвана грохотом орудийных залпов и вспышками в море. Продолжалось это недолго, а возникшее зарево быстро погасло, но из города ещё в темноте потянулись первые беженцы. Страна уже целый месяц переживала ужас от гибели с таким усердием и такими надеждами созданного флота, и нервы у всех были натянуты до предела. Рассвет не принёс облегчения – на фоне светлеющего небосвода чётко прорисовывались силуэты Чёрных Демонов, пришедших за новой добычей. В стороне от них замерли громады десятка океанских пароходов, но сильнее пугало не это: моря позади Демонов не было видно вообще. Тысячи проа, каноэ и каких-то совершенно уже непонятных лодок скрыли его поверхность, и среди этой постоянно движущейся массы то и дело вспыхивали огоньки, а ветер доносил слышимый даже на расстоянии в несколько миль смутный гул.

С восходом Солнца русские выслали парламентёра. Один из их фрегатов приблизился до границы досягаемости береговых батарей, а затем от его борта отделился катер. Многие были готовы потопить его, не позволив приблизиться к берегу, но принц-регент Арисугава Тарухито приказал расстреливать на месте любого, кто осмелится даже бросить камень в сторону русских. Ровно в восемь утра на токийскую набережную поднялся адмирал Дубасов, сопровождаемый несколькими великанами-матросами. Его встречали сам регент, сопровождаемый доверенными офицерами Генерального штаба, и группа виднейших членов Тайного Совета.

Дубасов кратко, но с выражениями надлежащего уважения приветствовал встречающих, после чего заявил:

– Волею Государя Наследника цесаревича Николая Александровича, Царя Сибирского, Наместника Востока, я уполномочен потребовать сдачи Японской империи на милость победителя. Прошу ознакомиться с условиями капитуляции! – и протянул запечатанный конверт.

По группе японских офицеров после перевода пробежал ропот, но регент недовольным рыком восстановил тишину, и один из офицеров принял конверт и поднёс его своему господину. Тот распечатал конверт, и вынужденно громко зачитал его содержание, чтобы было слышно советникам. Дубасов и так знал, что там написано: роспуск японских армии и флота с выдачей всего вооружения кроме ручного оружия, запрет на всё самурайское, упразднение аристократии и передача управления страной в руки создаваемого победителями Совета. Императору гарантировалась верховная сакральная власть, а народу Японии – покой и процветание. Понятно было, что японцы откажутся, регент даже не стал тратить слов, а просто разорвал послание пополам и швырнул на землю. Дубасов кивнул и неожиданно, громким голосом морского офицера, так что было слышно на всей набережной, заговорил на японском:

– Мятежной аристократии и самурайству, узурпировавшим священную власть Небесного Государя, не будет пощады. Однако мой добрый повелитель не гневается на народ японский и простых солдат, и даёт им возможность спасти свою жизнь. На что даётся час. Бегите!

Речь Дубасова далась ему нелегко и изобиловала ошибками, невозможными для человека, хоть немного понимающего значение произносимых слов1. Смысл её, однако, был вполне доходчив. По рядам стоявших наподалёку солдат и толпившихся в стороне горожан пробежал шум, офицеры снова зароптали, а адмирал, не обращая ни на что внимания, снова обратился к регенту по-русски:

– Милосердный государь мой дал вам шанс на спасение, но вы его отвергли – что же, так тому и быть. Через час я вернусь на своих кораблях, и тогда те из вас, кто останутся в живых, будут завидовать мёртвым.

Дождавшись окончания перевода, он развернулся и зашагал назад к своему катеру.

Слова Дубасова разошлись по городу с невероятной скоростью, и бегство жителей приняло повальный характер. Однако тут выяснилось, что несколько ближайших к Токио небольших портов уже захвачено толпами неведомых и кровожадных дикарей, и теперь там высаживаются с пароходов чужие солдаты, колоннами устремляющиеся куда-то вглубь страны, охватывая Токио. Дикари же расползались по сторонам, убивая всё живое, разграбляя подлежащее переноске, и сжигая способное гореть. Паника в городе усилилась стократно, и разбегаться начали уже не только горожане, но и солдаты. Многим были известны сплетни о карательной экспедиции на Тайвань, потерявшей чуть не треть состава от болезней и, по слухам, съеденными каннибалами-аборигенами. Теперь ещё худшие дикари явились в страну Ямато, возглавляемые неуязвимыми северными демонами, обещавшими, однако, снисхождение простым людям. Достаточно спрятаться и пересидеть где-нибудь в глуши, пусть самураи и аристократы отдуваются за свои привилегии…

Японский Генштаб стянул к столице немалые силы, небезосновательно уверенный, что рано или поздно русские явятся сюда. Береговые батареи были усилены орудиями с разоружённых остатков оказавшегося бессильным флота. Через час после отбытия Дубасова с берега русские фрегаты приблизились, маневрируя боевыми галсами, перестраиваясь из фронта в кильватер и обратно, и методично перепахивая тяжелыми бомбами одну батарею за другой. Канонерки и испанские малые крейсера подошли к берегу, вызывая на себя огонь уцелевших ещё орудий и спешно развёрнутых на прямой наводке полевых батарей, и расстреливая их с близкого расстояния. Три часа спустя береговая оборона показалась Дубасову в должной степени ослабленной, и над флагманским «Мономахом» взлетела ракета чёрного дыма. Застилавшие море долблёные лодки и катамараны пошли вперёд. Адмирал не собирался ждать вечно.

Через полчаса дикая орда выплеснулась на берег. Не имея достаточных сил регулярной пехоты, русские и испанцы привели с собой самых кровожадных дикарей юго-восточной Азии, пообещав им вдоволь добычи и крови, сколько каждый сможет взять. Малайские и китайские пираты, «викинги Азии» моро и даякские охотники за головами – для доброй половины из них смысл жизни был даже не в грабеже и убийстве, а в коллекционировании собственноручно отрубленных голов и поисках достойного врага, который сможет тебя убить. Каким-то ветром принесло даже несколько лодок маори – людоедов родом из далёкой Новой Зеландии, привлечённых возможностью встретиться с новыми интересными людьми, расчленить их и съесть. Что могли противопоставить этим варварам недоученные солдаты недоевропейской недоармии?

По азиатским меркам армия Японии была не так уж плоха, но и не более того. Никакой славной истории побед за ней не было, призывную армию из крестьян начали формировать под руководством прусских военных советников только после революции Мейдзи, и единственными её достижениями была братоубийственная победа над собственным же народным героем Сайго Такамори, которого завалили трупами, и потеря пятисот человек из трёх тысяч в тайваньском походе под предводительством его брата, затеянном с целью покарать деревушку аборигенов за гибель десятка японских рыбаков. Дисциплина в ней пошатнулась после начала охоты на иностранцев, когда ненавистные солдатам прусские инструкторы вынуждены были бежать, а некоторые были даже убиты. Профессиональные бойцы предыдущей эпохи, настоящие самураи, шли в армию неохотно, предпочитая отсиживаться в полиции, где было и легче, и сытнее. Выдрессировать же новое офицерство пруссаки ещё толком не успели, замуштровать солдат до привычного европейским армиям уровня – тем более. На это было нужно хотя бы ещё три-четыре года, и тогда японцы смогли бы справиться с какой-нибудь другой второсортной азиатской армией… но этих лет у Японии не оказалось.

Уцелевшая артиллерия и пехотинцы стянутых в Токио полков пытались остановить накатывающийся вал варварских лодок и галер, однако потеря даже и нескольких десятков этих корабликов не сказалась заметно на атакующей мощи орды. К тому же, русские и сиамские канонерки и испанские малые крейсера ходили под самым берегом, расстреливая батареи и узлы сопротивления из всего наличного оружия, от девятидюймовок до митральез. Равномерно прикрыть всё побережье тоже оказалось невозможно, пираты и охотники за головами находили, где высадиться беспрепятственно, и вскоре береговая линия превратилась в арену ожесточённой резни, постепенно смещавшейся вглубь города. Фрегаты приблизились, огнём крупнокалиберных орудий и батарей гася последние очаги сопротивления, а к залитым кровью причалам обезлюдевшего порта потянулись океанские пароходы, и с них на пирсы начала сходить регулярная русская и испанская пехота.

Выстраиваясь в штурмовые колонны, солдаты двинулись вглубь города, к заранее распределённым целям. Там, где они проходили, сопротивления не оставалось – русские привезли многочисленные десантные и горные пушки, картечницы и невесть откуда взявшиеся у них пулемёты, и даже ракетные парки, которым тут же нашлось применение при прорыве многочисленных баррикад, спешно возводившихся защитниками города. Выстроенный в основном из дерева, бамбука и бумаги Токио заполыхал со всех концов, а не слишком многочисленные капитальные строения привлекали к себе, как цветы пчёл, устремлявшихся грабить их пиратов.