Текст книги "Японский городовой"

Автор книги: Артем Мандров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Дистанция к этому времени сократилась уже до четырёх кабельтов, и попадания с обеих сторон пошли одно за другим. Японские крейсера по команде своего адмирала разошлись строем уступа, выпуская в атаку миноносцы и имея с левого, стреляющего по «Нахимову», борта действующими пять шестидюймовок и носовую 26-сантимеровку «Такачихо». «Нахимов» мог отвечать из двух башенных восьмидюймовых спарок, и кормовой правой шестидюймовки. Кормовой траверз и барбет выдержали несколько пришедшихся в них попаданий шестидюймовых снарядов. Вслед за тем 26-сантиметровый снаряд разорвался в надстройке, между правой и кормовой башнями, осыпав броневые колосники машинного люка массой осколков и обломков. Это стало последним успехом японского главного калибра – разорвавшийся на кожухе орудия «Такачихо» шестидюймовый снаряд безвозвратно вывел его из строя. Теперь на всю японскую эскадру остались две стреляющие 24-сантиметровки Круппа на «Фусо», до сих пор не добившиеся ни одного попадания, и две армстронговские 10-дюймовки, втиснутые в корпус болтающегося в полутора милях позади «Нахимова» «Цукуси». Адмиралу Иноуэ оставалось полагаться только на средний калибр своих крейсеров, и торпеды продолжающих атаку двух миноносцев.

Со средним калибром тоже всё было не очень хорошо. Миноносцы отвлекли на себя огонь артиллерии «Нахимова», но с правого борта уже приближались два других русских фрегата. Имея с этой стороны шесть действующих шестидюймовок против десяти русских (и ещё трёх восьмидюймовок), японцы могли бы рассчитывать на преимущество в скорострельности, выучке команд или совершенстве управления огнём – но ничего из этого у них не было. Скорострельность была примерно равной, а по части выучки и управления огнём прошедшие уже два боя русские превосходили ещё не бывавших в сражении японцев на голову. Ко всему, русские корабли были ещё и в полтора раза тяжелее, и воздействие скорости, качки и вражеских попаданий ощущалось на них гораздо меньше.

1 Сайго Цугумити, 48 лет, граф (хакушаку по системе Кадзоку) с 1884 г., генерал-лейтенант Императорской Армии. Младший брат Сайго Такамори. В молодости – придворный буддийский жрец князя Сацумы, затем командующий войсками Сацумы в ходе войны Босин. Командующий карательной экспедицией на Тайвань в 1874 году. Лидер фракции Сацумы в японской элите после мятежа и самоубийства Сайго Такамори. Министр флота (1885-1890), свеженазначенный министр внутренних дел. Для занятия высших постов в правительстве, руководстве армии и флота требовалась не квалификация, а факт принадлежности к одной из доминирующих фракций (Сацума, Тосё, императорская фамилия) и доверие Императора. Флот однозначно был сферой влияния выходцев из Сацумы

2 В отличие от «Памяти Азова» и «Адмирала Нахимова», на «Мономахе» орудия главного и среднего калибра стояли не в закрытой батарейной, а на открытой верхней палубе. Таким образом, фрегатом этот корабль именовался незаслуженно, по правилам парусного флота имея право считаться лишь корветом. C классификацией кораблей в русском флоте всё было крайне сложно

3 Вопреки мнению современных «диванных экспертов», у кораблей с ромбическим расположением артиллерии три башни могут обстреливать отнюдь не любую точку горизонта – этому препятствуют надстройки, а также размещённые на палубе шлюпки и прочее

4 Привод горизонтального наведения башен «Адмирала Нахимова» был чисто механическим, за счёт вращения т. н. «розмахов» в нижней части барбета, приводимых в движение мускульной силой 10 – 12 матросов. Разворот башни на 180 градусов занимал от 4 до 8 минут, в зависимости от крена и волнения на море

Из всех кораблей, участвующих в бою, «Адмирал Нахимов» находился в самом сложном положении, какое только можно представить. Будучи на порядок сильнее любого из противников, он был вынужден спасаться бегством от ничтожных в сравнении с ним миноносцев. Сорокатонные скорлупки тридцатиметровой длины гнались за восьмитысячетонным, стометровым исполином, пытаясь выжать из своих изношенных котлов и машин хотя бы двадцатиузловую скорость. Их осталось только двое, несущих на бортах номера 1 и 4, но накоротке они всё ещё представляли собой смертельную опасность. Номер 3 покоился на дне гавани Кобе, потопленный шестидюймовками «Мономаха» ещё в первый день конфликта, а номер 2 с пробитым снарядом «Азова» котлом замер в полумиле позади ведущих смертельный бой основных сил. После мгновенной гибели «Котака», больше миноносцев у Японской империи не было.

Построенные около десяти лет назад, японские номерные миноносцы несли по два 14-дюймовых торпедных аппарата на носу. Это накладывало серьёзные ограничения на их тактику: к примеру, атаковать идущего полным ходом «Нахимова» со стороны кормы они не могли. Восемь тысяч лошадиных сил мощности его силовой установки, преобразованные винтами в поток отшвыриваемой назад воды, просто смыли бы торпеды обратно. Чтобы торпедная атака оказалась успешной, миноносцам нужно было нагнать русский крейсер, обойти его сбоку, повернуться к нему носом и выпустить торпеды ему в борт. К сожалению для японских миноносников, если прямо назад с русского крейсера могла стрелять только кормовая башня и несколько многоствольных пушек с мостика, то стоило им высунуться сбоку, как к ним начинали добавляться всё новые башни и стволы. Тем не менее, капитаны миноносцев продолжали атаку.

Бой крейсерских линий также вступил в решающую фазу. Стометровые корабли, сближающиеся с суммарной скоростью в тридцать узлов1, развили максимально возможную скорострельность, давая по залпу шестидюймовок каждую минуту с небольшим. Дубасов сблизился с продолжающими преследовать «Нахимова» японскими крейсерами до четырёх кабельтов, чтобы реализовать преимущество в количестве орудий и мощи главного калибра. Если бы не наличие у противника миноносцев, он сошёлся бы и ещё ближе, чтобы выпустить свои торпеды, а то и вовсе пойти на таран. Впрочем, действие артиллерии, виденное им в предыдущем и этом бою, уже всерьёз поколебало убеждения капитана2.

За считанные минуты, которые продолжалось сближение, корабли обменялись тремя залпами. В «Мономаха» попало три 15-сантиметровых снаряда, один из которых просто отрикошетил от поясной брони. «Такачихо» же сначала досталась пара шестидюймовых бомб, а затем Цывинский уложил в него один восьмидюймовый и четыре шестидюймовых снаряда из второго залпа. Клубы дыма и вспышки пламени испятнали борт японского флагмана, а следом «Нахимов» дал залпы из трёх своих башен, одна за другой, и все три корабля почти полностью скрылись за пеленой сгоревшего пороха.

Капитаны японских миноносцев продолжали атаку, но их уже ждали. Левая восьмидюймовая башня «Нахимова» дала залп, едва первый из них появился в прицеле. Два снаряда, выпущенных с трёхсот шагов, попали в цель в ту же секунду под острым углом. Первый вскрыл борт чуть позади форштевня, разорвал корпус как бумагу, вырвал с места оба торпедных аппарата, вышел через правый борт и нырнул в волну, не разорвавшись – он недостаточно замедлился об тонкую сталь бортов, чтобы сработал даже и чувствительный взрыватель системы покойного гения Барановского. Тем не менее, ударная деформация полностью разрушила носовую часть миноносца №1, тут же захлёстнутую волнами.

Второй снаряд запоздал лишь на долю секунды, врезавшись в корпус миноносца чуть левее предыдущего. Траектория привела его в котельное отделение, зацепленный краем котёл лопнул, выбросил перегретый пар и кипяток под колоссальным давлением, и попавшие под струи тела кочегаров за секунду превратились в выбеленные скелеты, полностью лишённые плоти. Снаряд же пробил переборку, врезался в паровую машину и взорвался. Корпус миноносца, с уже разваливающейся носовой оконечностью, распираемый давлением пара и энергией пороховых газов, разошёлся по швам и исчез под водой, не оставив после себя ничего на поверхности. Там, где только что рассекала волны сорокатонная конструкция из стали, управляемая волей и усилиями пары десятков человек, врезались в воду полдюжины снарядов из пятистволки Гочкисса, выпущенных впустую. Один из них достиг боевой части уже тонущей торпеды в вышвырнутом прочь с палубы миноносца торпедном аппарате, и поднятый детонацией столб воды взметнулся на десятки футов вверх.

Миноносец №4 миновал останки своего неудачливого собрата, ложась в крутой вираж. Сама конструкция корабля диктовала единственно возможный образ действия, и изменить было уже ничего невозможно – разве что обратиться в бегство, что было, конечно, немыслимо. Гибель первого миноносца лишь придала ожесточения экипажу второго. Кормовая шестидюймовка левого борта «Нахимова» выстрелила, но промахнулась, взметнув столб воды и облако водяной взвеси прямо перед форштевнем миноносца.

Матросы русского фрегата, находящегося на протяжении всего сражения на острие японской атаки, уже достигли крайней степени ожесточения, и тоже были готовы сражаться до последнего. Так близко враждебные корабли не сходились в бою, наверное, со времён битвы при Лиссе, и в ход вновь пошло всё вплоть до винтовок абордажных партий. Последний японский миноносец, засыпаемый четырёхлинейными пулями, сорокасемимиллиметровыми снарядами и очередями из тридцатисемимиллиметровых пятистволок с мостиков, рвался вперёд, отвечая частыми выстрелами спаренной тридцатисемимиллиметровки на крыше кормовой рубки. На батарейной палубе Николай, с невозмутимо-спокойным выражением лица, скомандовал залп и перешёл к носовому орудию. Три выстрела центральных шестидюймовок прогремели одновременно, срываемое ветром и скоростью фрегата облако дыма не закрыло обзора через порт первого орудия, и стало видно, как из облака пара и брызг выскальзывает почерневший, изорванный, на три четверти объятый пламенем, фонтанирующий столбами огня из труб и палубы силуэт. Миноносец ещё управлялся, кто-то выживший в этом аду пытался повернуть его носом к «Нахимову», чтобы пустить торпеды или хотя бы пойти на таран. Николай улыбнулся одними глазами – последний выстрел всё-таки останется лично за ним, уже привычно проигнорировал дёрнувшую лицо боль, бросил короткую команду комендору на горизонтальной наводке и скомандовал «Пали». Через мгновение ослепительная вспышка сверкнула на носу миноносца. Куски палубы взлетели вверх, один из них на секунду завис в воздухе, наискось плавно скользя к воде. Сорванные трубы разлетелись в стороны, облако пара зависло над водой, и из него неожиданно показался огарок почерневшего корпуса, ещё продолжающий по инерции двигаться в сторону русского фрегата. Заряжающий позади Николая, с искажённым жуткой гримасой лицом, вбивал в казённик пушки картуз с порохом, но в этом уже не было нужды – останки упорного японского миноносца исчезли в волнах.3

Позади раздался звонок боевой информационной системы – сражение продолжалось, и расслабляться было ещё не время. Пушку развернули к носу, и Николай, поправив прицел по вертикали, снова скомандовал «Пали» – тщетно пытающийся уйти японский броненосец оказался точно на мушке. Правая кормовая шестидюймовка всё это время выпускала снаряд за снарядом по «Такачихо» и «Наниве», и приноровившиеся канониры умудрились превзойти нормативы скорострельности, игнорируя требования безопасности, казавшиеся уже неважными в накале боя, и на ходу придумав, как совместить некоторые операции.

Дав собственный полный залп с обоих бортов, и получив целую серию попаданий со всех трёх русских фрегатов, «Такачихо» почти полностью скрылся в серо-белом дыму. Куда-то в этот дым уходили один за другим снаряды бешено бьющей кормовой шестидюймовки «Нахимова», а вот Цывинский предпочёл притормозить следующий залп, приберегая его для уже вплывающей в прицелы «Нанивы» – не требовалось даже поправлять наводку.

Второй японский крейсер получил не меньше шести попаданий, в том числе оба восьмидюймовых снаряда, и тоже окутался дымом. «Такачихо» же как раз оставил скрывавшее его облако позади, и стала видна развороченная, превращённая в мешанину объятого пламенем железа носовая надстойка. Смотревший в бинокль Дубасов разглядел, как куда-то в невидимый левый борт ударил очередной шестидюймовый снаряд с «Нахимова», высек из стали сноп искр, разорвался где-то в глубине корпуса, выбросив дым и пламя из уже пробитой палубы, и борт японского флагмана вдруг вспух изнутри чуть позади носового барбета, разорванный ударной волной, вышвыривая наружу вспенившие море осколки снаряда, разбрасывая куски обшивки и выпуская целое облако тлеющих кокосовых очёсков из носового коффердама. Переглянувшись с тоже видевшим это Цывинским, командующий пригладил ус и сказал:

– Слава Богу, у нас такой дряни нет…

– Да, Фёдор Васильевич, нормальной брони оно никак не заменит…

В следующую секунду в многострадальную носовую оконечность «Такачихо» ударили очередные два восьмидюймовых снаряда кормовой башни «Нахимова», и она вновь окуталась дымом. Новый снаряд шестидюймовки подсветил облако изнутри пламенем ещё одного пожара, а последовавший залп правой башни вызвал в глубине этого дыма ослепительную, ярче Солнца, вспышку.

– Генрих Фаддеевич, концентрируйте огонь на «Наниве», и прикажите поднять сигнал о том же для «Азова». «Такачихо» пожалуй что уже и не жилец…

– Слушаюсь!

– Но «Нахимова», чёрт побери, жалко. В чём-то даже красивый был корабль…

Действительно, смотреть на фрегат было страшно. От кормовой оконечности позади барбета мало что осталось, надстройка вяло горела, развороченная и подожжённая не столько вражескими попаданиями, сколько собственными залпами правой башни, и распространению огня препятствовали только новые залпы, жутким напором газов срывавшие уже разгоревшееся пламя, но тут же порождавшие новое. Тем не менее, корабль полным ходом пёр вперёд, уже почти настигнув «Фусо», и ведя ошеломляюще частый огонь с обоих бортов. Русские канонерки, оказавшиеся уже не столь далеко прямо по его курсу, и до того без особого успеха пытавшиеся пристреляться по японскому броненосцу, теперь спешили убраться с его дороги.

Капитан Федотов наблюдал за маневрами разбегавшихся в стороны канонерок с немалым облегчением. То, что со стороны могло казаться неостановимой атакой набравшего разбег берсерка, на деле было следствием неисправности рулевой машины. Выведенная из строя сотрясением от разрыва десятидюймового снаряда с «Цукуси» и воздушных баллонов торпед кормового аппарата, она упорно отказывалась работать, игнорируя все усилия механиков. Перемоловший японские «старую» линию и минные силы фрегат уже довольно долгое время не управлялся, и только старания артиллеристов позволяли ему расправляться с постоянно «попадаюшимися под ноги» врагами. Маневрировать с помощью машин пока не было ни возможности, ни необходимости – всё шло и так неплохо. Заложенная конструкторами огромная огневая мощь компенсировала выявившуюся недостаточность бронирования: никто просто не мог продержаться под огнём батареи и многочисленных башен достаточно долго, чтобы нанести фрегату непоправимый урон.

Японские крейсера тоже пока ещё держались, но для них всё было гораздо хуже: избиваемый в упор четыремя восьмидюймовками и шестидюймовкой «Такачихо» ещё сохранял плавучесть, но уже утратил боеспособность. Палубные шестидюймовки и противоминный калибр ещё пытались отвечать, но добиться попаданий в условиях разгорающихся пожаров, сотрясения корпуса и застилающих всё клубов дыма уже не могли. Наводчики кормовой 26-сантиметровки попросту вообще не видели ничего. «Нанива» ещё стрелял с обоих бортов, даже иногда попадая по «Нахимову» и «Мономаху», но под сконцентрированным обстрелом русского флагмана и «Памяти Азова» и его огонь начал ослабевать.

Артиллеристам «Фусо» и вовсе было нечем похвастаться – ни главный, ни средний калибр с начала боя не дали ни одного попадания. Хоть какого-то толка добилась разве что картечница Норденфельда с боевого марса, и между многоствольными малокалиберными пушками двух сошедшихся кораблей завязалась интенсивная дуэль. Впрочем, это вообще ничего не решало. Казематному броненосному корвету предстояло продержаться против многобашенного фрегата, и вся надежда была на полный броневой пояс, способный отразить русские снаряды – превосходство «Нахимова» в артиллерии было абсолютным.

Николай чувствовал себя уже совершенно «в своей тарелке», управляя огнём левой стороны шестидюймовой батареи. Японский броненосец был в секторе обстрела всех орудий, первый же залп вызвал обширный пожар на его корме, и теперь оставалось только методично разрушать всё, что было на нём выше броневого пояса. Это было, конечно, не так увлекательно, как разносить в клочья миноносцы, но определённое удовольствие всё-таки приносило. Разве может не быть приятно видеть, как выпускаемые по твоему приказу снаряды разрывают борт вражеского корабля, как разлетаются в стороны куски металла, вспыхивают один за другим пожары, и всё это окутывается облаками дыма? Благо, теперь у Николая был отличный английский морской бинокль, взятый Дубасовым в трофей на «Чиоде», и подаренный при случае цесаревичу. Команда «Нахимова» была выучена куда лучше, чем на «Азове», а сам Николай уже изрядно набил руку в управлении стрельбой. Старый броненосец, тем не менее, держался.

Наконец «Нахимов» догнал его, привёл на траверз, и перешли на бронебойные. Конечно, из пушки с расстояния в неполную версту невозможно гарантировать, что ты попадёшь точно в ватерлинию – даже на суше, из винтовки и с упора, это вряд ли удастся гарантировать без оптического прицела. Речь шла скорее о том, что если уж попадёшь (и не вообще в корабль, а именно в пояс или каземат), то при некоторой удаче броня, возможно, будет пробита… и при ещё большей удаче, будет повреждено и что-нибудь за ней. Разносить фугасами небронированный борт было куда увлекательнее и, как начал вскоре подозревать Николай, эффективнее: попадания бронебойных оказывали совсем немного видимого действия. Даже уложив четыре снаряда в залпе в ватерлинию под самый каземат, он не добился вообще ничего. Очевидно, точка приложения усилий была выбрана неверно.

Николай распорядился изменить горизонтальную наводку, рассчитывая при удаче взломать броню противника ближе к корме. Наверху раздался грохот залпа левой башни, наконец развернувшейся на борт, и поймавший два восьмидюймовых снаряда броненосец заметно вздрогнул. Облако дыма опять закрыло всё для кормовой части батареи, но это уже никому не мешало: цесаревич корректировал огонь от носового орудия, а комендоры остальных пушек просто старались в точности и немедля выполнять его приказы. Как ни странно, это работало.

1 Около 55 километров в час

2 Дубасов до того считался ярым сторонником торпедного оружия и таранной тактики, полагая артиллерию недостаточно эффективной для быстрого уничтожения неприятеля

3 Описание атаки миноносца №4 стало широко известно благодаря целому ряду обстоятельств. Многие находили потом значительное сходство между ним, и главой «Сын Грома» в произведении Г. Г. Уэллса «Война миров»

Дубасов тем временем распорядился начать новый маневр, и русские фрегаты ещё раз повернули, охватывая остатки японской «новой» линии с хвоста, и открыв огонь левым бортом по «Цукуси» и подтягивающимся к нему японским канонеркам. Как известно любому школьнику, многократно повторяющееся избиение с однозначным результатом прочищает любые мозги и ломает любое сопротивление. Начав получать удары шестидюймовыми «кулаками», японские канонерки предпочли уклониться от сближения, и двинулись назад в сторону гавани Симоносеки, под защиту береговых батарей. Русские пока оставили их в покое, всаживая залп за залпом с правого борта в «Наниву» и продолжающий полыхать полуразрушенный «Такачихо». Японский флагман потерял управляемость и покатился вправо, постепенно замедляя ход. Артиллерия его уже практически замолчала. «Нанива» ещё продолжал сражаться, пытаясь его прикрыть и получая удары в оба борта, но было понятно, что долго ему не продержаться.

Избавившись от преследователей из японской «новой линии», капитан Федотов уравнял скорости с «Фусо», и теперь наблюдал за безответным разрушением броненосца. Батарея, кажется, самовольно вновь перешла на фугасные снаряды, вызвав сильнейший пожар у него на юте, и теперь разламывая точными залпами его носовую часть. Посланный было вестовой вернулся со словами «Государь наследник сказали, что так вернее будет», и капитан решил не вмешиваться. Пристрелявшаяся левая восьмидюймовая башня справлялась с бронёй и одна, уложив в пояс и каземат пять снарядов в трёх залпах. Не выдержав расстрела, начавший крениться на правый борт броненосец повернул в сторону берега, и оказавшийся в неполных двух кабельтовых на его траверзе «Кореец» дал залп из обеих своих восьмидюймовок. Из каземата «Фусо» выбросило струи пламени, жуткий грохот перекрыл звуки канонады и заставил вздрогнуть даже находившегося почти в миле Дубасова. Облако дыма окутало корабль, куски железа разлетелись по сторонам, а бортовая 17-сантиметровая пушка рухнула в море в паре десятков футов от форштевня «Корейца», обдав всех на его палубе водяными брызгами.

Федотов тоже скомандовал в машинное поворот налево, поставив ещё продолжающие сопротивляться японские крейсера под огонь повёрнутых на борт башен и левой стороны батареи. “Такачихо» продолжал гореть и почти остановился, из разбитых защитных коффердамов валили клубы чёрного дыма, за которыми изредка сверкали вспышки выстрелов малокалиберных орудий. На боевых марсах суетилась прислуга многочисленных картечниц Норденфельда, пытающаяся обстреливать огибающих японцев по широкой дуге «Мономаха» и «Азова».

Николай благодаря отличному биноклю разглядел это. Первый залп батареи лёг перелётом, снаряды второго, несмотря на значительную дистанцию, разорвались в надстройках. Это, однако, было не то… Николай, отстранив комендоров, сам поправил сначала горизонтальную, потом и вертикальную наводку, взял в руки запальный шнур. Матросы, под командой цесаревича отразившие две минные атаки и пустившие ко дну несколько кораблей, наблюдали за этим, крестясь и перешёптываясь. Прибежало несколько артиллеристов с переставшего стрелять правого борта, замерли офицеры свиты, а Николай закрыл глаза и, вновь наитием ощутив наступающий момент, дёрнул шнур. Пушка грохнула и откатилась, а через две секунды по палубе прокатилось громовое «Ура!», и Николай открыл глаза и поднёс к ним бинокль. Марса фок-мачты «Такачихо» больше не было, прямое попадание шестидюймового фугаса разнесло его на куски. Комендоры вопили от восторга и, если бы дело было на верхней палубе, наверное бросились бы качать цесаревича. Николай же просто стоял и улыбался, радуясь в душе, как ребёнок, выбивший фигуру из города одним броском с кона1.

Раздался металлический лязг, взрыв, крики – бой продолжался, и противник не позволял расслабляться. Николай вновь поправил вертикальную наводку, поднял к глазам бинокль и скомандовал залп. Несколько вспышек сверкнуло в кормовой части японского флагмана, и вторая его мачта тоже надломилась и повалилась за борт. Ответный огонь с объятого пламенем и уже полностью затянутого дымом крейсера наконец прекратился.

«Нанива» ещё продолжал двигаться и сопротивляться, но это длилось недолго. После удачного попадания восьмидюймового снаряда из трубы его выбросило столб пара, скорость начала падать, а потом в борт почти уже остановившегося корабля разом ударили два восьмидюймовых и несколько шестидюймовых снарядов «Нахимова», и он внезапно и резко начал погружаться кормой и валиться на бок. Через несколько минут на поверхности воды от всего японского флота остались лишь обломки и догорающий остов «Такачихо».

Абордажная партия «Мономаха» взобралась на борт японского флагмана, не дожидаясь, пока совсем утихнет пламя. Капитан (теперь уже точно, вне всяких сомнений, «пока ещё лишь капитан») едва успел подняться по скинутому сверху трапу и осмотреться, как ему доложили о приближении шлюпки с «Нахимова». Верхняя палуба была превращена в мешанину рваного железа, а внутренние помещения завалены трупами задохнувшихся в дыму, но прибраться к прибытию любопытствующего августейшего путешественника не было ни малейшей возможности… да бывалый моряк и не стал бы этого делать. Стоило дать цесаревичу увидеть настоящее лицо войны. Николай первым поднялся по тому же канатному трапу, принял протянутую для помощи руку Дубасова, выпрямился и пожал её, задержав в своей ладони:

– Благодарю вас, Фёдор Васильевич, вы сдержали своё слово. Двух часов ещё не прошло, а на воде лишь обгорелые останки японского флота.

– Всегда к Вашим услугам, Ваше Высочество, – Дубасов вернул рукопожатие: – Желаете осмотреть корабль?

Николай кивнул, сделал пару шагов, вдохнул, и вдруг резко развернулся к борту. Вонь палёного мяса и тлеющей целлюлозы, угольный чад, кислый запах перекалённой стали, вид скорченных обгоревших трупов возле разбитого орудия – к такому лицу войны уже повидавший всякого цесаревич был всё-таки не готов, и его стошнило. Поднявшийся следом Волков тоже не смог удержаться. Предусмотрительный Дубасов тотчас протянул Николаю чистый платок, а следом и маленькую фляжку коньяку. Сам он такого насмотрелся ещё в турецкую войну.

– Благодарю, Фёдор Васильевич… вы и правда всегда и во всём к моим услугам, – сделавший несколько глотков цесаревич прикоснулся к дёргающим болью шрамам на лице: – Ведите…

Дубасов провёл его на мостик, где дувший с моря ветер сносил смрад, и можно было хоть как-то дышать. Правая сторона мостика была снесена начисто, центральная часть вздыбилась проломами, среди которых лежали частью обгоревшие, частью просто разорванные на куски тела. Николай вдохнул, закашлялся и произнёс:

– Так вот он какой, запах победы в морской баталии…

– Сухопутная победа пахнет не лучше, Ваше Высочество – кровью, сгоревшим порохом, и содержимым кишок.

– Да, батюшка же побывал на фронте в последнюю турецкую кампанию, и понюхал войну, как и вы… Вероятно, поэтому он так её и боится…

– А вы после всего этого, Ваше Высочество? – что-то в интонации цесаревича заставило Дубасова задать этот бестактный вопрос.

– А мне теперь кажется, что лучше пусть войны с нами боятся наши враги… боятся пуще адского пламени. Ведь это мы с вами, и наши матросы, могли бы сейчас лежать обгоревшими на палубах… – Николай указал рукой на ещё продолжающий вяло дымиться «Нахимов» с развороченной кормой, прекрасно видимый с мостика: – И я клянусь, что сделаю всё, чтобы такого не случилось. Нерешительность, напускное дружелюбие и стремление избежать войны во что бы то ни стало, я теперь уверен в этом – плохая защита, если уж даже эти недоделанные макаки решились покушаться на меня, и бросить вызов нашему флоту. Коли так – пусть нас лучше защищает наше умение и отвага, пушки, и ужас наших врагов.

Николай замолчал, испытывая некоторую неловкость от напыщенности своих слов. Дубасов также почёл за лучшее промолчать, и они вновь обвели взглядами руины мостика. Возле одного из трупов лежал закопчённый старый меч в ножнах, и приглядевшийся капитан поднял его и протянул Николаю:

– Это останки японского адмирала, барона Иноуэ, и его меч, Ваше Высочество.

Цесаревич попытался вытянуть клинок из ножен, и не смог. Несколько секунд он вертел его в руках, затем ещё раз обвёл мостик взглядом, и вдруг протянул оружие обратно капитану:

– Положите его пока назад, Фёдор Васильевич… и прикажите привезти сюда Вадима Дмитриевича2 и господина Гриценко3, пусть они сделают несколько фотографий и зарисовок. Фотографии надо будет передать в газеты, пусть все увидят, чем заканчивается нападение на наши корабли. После этого меч ваш по праву, как и честь победы в этом сражении. А я, пожалуй, пойду пока, отдохну...

1 Игра в городки, популярная русская забава

2 В. Д. Менделеев, сын знаменитого химика, офицер фрегата «Память Азова», внештатный фотограф экспедиции

3 Художник экспедиции

Незадолго до заката русские корабли развернулись и ушли на юг, так и не войдя в пролив. Пребывающее в смятении японское правительство наутро опубликовало весьма сдержанное коммюнике, сообщавшее, что «флот и береговая оборона Японской Империи воспрепятствовали русской Эскадре Тихого океана пройти проливом Канмон в Японское море». Русские, однако, за ночь покинули Внутреннее море и растворились в океане без следа, и риторика японцев начала в течение следующего дня меняться, через «остановили прорывавшуюся эскадру» и вплоть до «в ожесточённом сражении заставили русский флот отступить». Оставалось сделать ещё буквально шаг, и хотя бы на бумаге нанести русским поражение и пустить их флот ко дну.

Картину, однако, испортил невесть откуда взявшийся спецвыпуск парижского «Рассвета». Хотя всё телеграфное сообщение Японии с внешним миром к тому времени подвергалось цензуре по законам военного времени, а иностранные корреспонденты были взяты под стражу «для обеспечения их безопасности» (для иностранцев в Японии и правда стало очень небезопасно), мсье Марэ неведомым образом умудрился ускользнуть, и теперь переслал в свою редакцию сообщение о небывалом побоище у восточного входа в Симоносекский пролив. Госпиталь Симоносеки, по его словам, был переполнен ранеными и обгоревшими японскими моряками, а берега пролива завалены остовами сгоревших кораблей, и усеяны обломками и сотнями трупов, среди которых до сих пор не найдено ни одного белого. Русских моряков и корабли выжившие японцы называют не иначе как неуязвимыми демонами.

В Японии поднялся переполох, как оно обычно бывает у азиатов, пойманных на наглом вранье. Полиция сбилась с ног, разыскивая французского корреспондента и его помощников на телеграфе, но всё было бесполезно. Следующая статья мсье Марэ наутро сообщала о до сих пор не прекращающихся погромах иностранцев в Японии, пострадавшие якобы исчислялись тысячами, а среди жертв оказались и французские консультанты-кораблестроители с японских верфей, и прусские военные инструкторы, и обитатели британских сеттльментов. Хуже того, упоминалось, что испанский посланник в Токио был убит возглавляемой полицейскими толпой во время прогулки вместе с супругой, и японские власти прикладывают отчаянные усилия, чтобы это скрыть.

Это разом превратило международное положение Японии из чрезвычайно плохого в совершенно отчаянное. Японского посланника в Британии вызвали в Форин Офис и отчитали как мальчишку, требуя гарантировать неприкосновенность британских подданных и их имущества. Посланников в Париже и Берлине вызвали для дачи объяснений, французы объявили о заморозке постройки японских крейсеров на их верфях, а испанское правительство в крайне жёстких выражениях потребовало подтвердить или опровергнуть факт нападения на своего дипломата. Страна Восхода Солнца оказалась внезапно на грани войны с ещё одной европейской державой, пусть и не относящейся более к числу Великих, но имеющей неподалёку и колонии, и базы, и флот.