Текст книги "Японский городовой"

Автор книги: Артем Мандров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

К этому моменту артиллеристы «Мусаси» открыли счёт попаданиям, поразив затянутый дымом от собственного залпа «Память Азова» двумя 12-сантиметровыми снарядами, попавшими почти одновременно. На шеститысячетонный фрегат, выдержавший накануне несколько десятков попаданий почти таким же калибром, это не произвело особого действия. Его артиллеристы пока только пристреливались, на «Мономахе» Цывинский тоже пока подбирал дистанцию и момент залпа, а вот на «Нахимове» веселье уже шло вовсю. «Цукуси» дал залп из обоих десятидюймовок и обоих 4,7-дюймовок разом, резко накренившись от отдачи на противоположный борт, и едва не черпнув воду портами среднекалиберных орудий. Как ни странно, но один из 4,7-дюймовых снарядов при этом попал в цель, вероятно, потому, что ствол неверно нацеленного орудия поднялся от сотрясения. Прошив небронированный борт под левым клюзом «Нахимова», снаряд исчез где-то внутри, но это осталось практически незамеченным – пожара он не вызвал. Ответный залп носовой башни русского гиганта прошёл выше цели.

Котельная и машинная команды «Котака» тем временем выкладывались как никогда в жизни, стараясь вывести свой кораблик в его первую настоящую торпедную атаку. Низкий, едва ли на метр возвышающийся над водой силуэт скользил, разрезая волны глубоко зарывающимся носом, облако густого дыма застилало всё позади фонтанирующей искрами единственной трубы, скорость превысила восемнадцать узлов, чего за последний год не удавалось добиться даже на испытаниях, и командир миноносца в нетерпении стиснул поручень – до дистанции гарантированного попадания оставался какой-то кабельтов, полторы минуты хода. Выпустив носовые торпеды, можно будет повернуть, и четырёхторпедный залп бортовых аппаратов отправит на дно кого угодно, даже броненосец.

До цели оставалось чуть больше трёх кабельтов, с борта «Нахимова» по атакующему миноносцу било всё что могло – многоствольные малокалиберные пушки, винтовки абордажных партий, даже револьверы офицеров, бесполезные ещё на такой дистанции. Залп шестидюймовой батареи заставил всех вздрогнуть, а последовавший через секунду рёв восьмидюймовок левой башни окончательно укрыл всё вокруг дымной пеленой. Стрелять, однако, никто не прекратил, наводчики скорострелок и стрелки продолжали выпускать куда-то во мглу снаряд за снарядом и пулю за пулей. Дымное облако повисло за кормой завершающего разворот крейсера, и все ждали, когда из него выскочит озаряемый вспышками вышибных зарядов низкий, скрывающийся в волнах силуэт… но никто не появился.

Адмирал Иноуэ тоже стискивал рукоять старого меча, наблюдая за отчаянной атакой бронированного миноносца. До пуска торпед оставались считанные секунды, когда едва возвышающийся над водой кораблик скрыла стена всплесков от бортового залпа «Нахимова», и среди них поднялись два исполинских, сорокафутовой высоты столба. Десять секунд спустя вздыбленная вода обрушилась вниз, облако водяной пыли рассеялось, но на поверхности больше ничего не было… миноносец исчез, как будто его никогда не существовало. Бросив к глазам висевший на шее бинокль, адмирал успел разглядеть, как на поверхности моря вспух огромный пузырь перегретого пара, затем облако растворилось в воздухе, и от погибшего за долю секунды кораблика не осталось вообще ничего.

Обстановка на поле боя продолжала меняться ежеминутно. Японская «старая» линия набрала наконец девять узлов; из устья пролива примерно на такой же скорости выходили три канонерки, оставленные охранять гавань Симоносеки, но у них не было шансов принять участие в бою – русские фрегаты уже разогнались до четырнадцати, и продолжали ускоряться, растягивая свой строй. «Мономах» стремительно настигал «Фусо», его носовые пушки уже обстреливали старый броненосец, способный ответить лишь из двух орудий. «Мусаси» пока продолжал энергично перестреливаться с «Азовом», а вот «Ямато» уже горел, хотя пока ещё и держал строй. На «Цукуси», оставшемся один на один с «Нахимовым», все, кто видели громаду русского крейсера, готовились к смерти.

Русские канонерки наконец завершили свой маневр, выстроившись строем фронта поперёк курса «Фусо», до которого пока было от них чуть меньше двух миль. Имея в носовом залпе четыре восьмидюймовки и одну девятидюймовку, канонерский отряд лишь немногим уступал бортовому залпу главного калибра «Нахимова», и грозился обрушить всю эту мощь на старый японский броненосец. Тот, имея обширную мёртвую зону по носу, куда не могло бить ни одно орудие хотя бы среднего калибра, был бессилен ответить чем бы то ни было вообще.

Адмирал Иноуэ гнал «Такачихо» вперёд, силясь настичь закончившего разворот и ускоряющегося «Нахимова», чтобы сойтись с ним в ближнем бою и выпустить в атаку свои миноносцы, пока прячущиеся от обстрела в тени крейсеров. Расстояние уже сократилось до двенадцати кабельтов, скорость японских крейсеров почти достигла шестнадцати узлов, но и русские набирали ход. Сближение происходило всё медленнее, а на русском монстре, похоже, решили подготовить японцам горячую встречу: носовая башня разворачивалась, оставив в покое корабли «старой» линии. Это означало усиление плотности русского огня в полтора раза, без учёта пока молчащей шестидюймовой батареи. Противопоставить этому было нечего: единственная носовая 26-сантиметровка «Такачихо» выстрелила пока всего два раза, безбожно промазав. Ничего удивительного в этом не было – продолжающий разгоняться крейсер трясло от вибрации работающих на пределе машин и сопротивления рассекаемой тараном воды, поднятые форштевнем брызги и всплески от русских снарядов заливали низко расположенный барбет, и о прицельной стрельбе речь не шла совершенно. Вообще чудом было, что русские, выпустившие по «Такачихо» уже больше десятка тяжёлых снарядов, ещё не влепили ему в нос один или два гостинца.

Говорят, русские – самый суеверный народ на свете, и не без основания. Если твоя жизнь – непрерывная битва за урожай против неимоверно суровой, не прощающей ошибок природы; если смерть может появиться в любой момент в лице татарских находников, своих православных разбойников, или царских сборщиков недоимок; если пережить детство – редкое везение, а дожить до старости – большое несчастье, то ты рано или поздно, в течение нескольких поколений, научишься замечать самые ничтожные знаки судьбы, и поймёшь, что нельзя делать ни в коем случае, чтобы не спугнуть удачу. Нельзя, например, даже внутренне, про себя, загадывать, что что-то произойдёт, или наоборот, радоваться, что что-то не случилось. Непременно сглазишь, и тут-то оно и стрясётся.

У японцев нет таких поверий, но сейчас адмирал Иноуэ имел дело с русскими, и это сказывалось. Стоило ему подумать о чудесном отсутствии попаданий в его крейсер, как носовая башня «Нахимова» дала залп. Снаряды были нацелены неверно, и должны были пройти немного выше и левее японского флагмана, но в этот момент капитан «Нанивы» решил оценить обстановку и, если удастся, выстрелить из носовой 26-сантиметровки. Крейсер, до сих пор прикрытый от обстрела корпусом флагмана, высунулся вправо, и два двухсотфунтовых снаряда, нёсшихся параллельно друг другу со скоростью почти полторы тысячи футов в секунду, врезались в его носовой барбет. Сила удара была чудовищной, крейсер содрогнулся, будто налетел на скалу. Брони, вопреки названию, барбет не нёс, представляя собой просто поднятую над палубой внутри стального парапета вращающуюся платформу, на которой была установлена здоровенная пушка, но механизм горизонтального наведения попытался остановить снаряды – частично успешно. Один из снарядов замедлился достаточно, чтобы взорваться. Часть подкреплений под орудием оказалась перебита, многотонная пушка с жутким скрежетом повалилась вперёд и упёрлась дулом в палубу, прогнув её. Второй снаряд унёсся дальше, пробивая одну переборку за другой, разворотил по дороге торпедный аппарат левого борта, отклонился при этом от траектории, рикошетировал от броневой палубы, влетел в угольную яму и разорвался там, выворотив наружу борт и вышвырнув в пролом содержимое защитного коффердама, набитого кокосовыми очёсками.

Капитан «Нанивы» Цунода, получив такой урок, поспешил спрятать свой крейсер назад в тень «Такачихо», продолжающего идти невредимым среди снарядных всплесков, взлетающих выше его мачт. Ему было стыдно за своё невежество и гордыню – не дело простого пехотинца высовываться вперёд, когда атаку возглавляет настоящий самурай.

Капитану «Цукуси» тоже было нестерпимо стыдно, но ситуация была сильнее его воли. Дважды за последнюю пару минут он испытывал смертельный ужас, недостойный самурая, когда его корабль стоял на грани гибели – первый раз, когда от отдачи собственного залпа едва не зачерпнул воду бортом, и второй, когда два русских восьмидюймовых снаряда пронеслись перелётом, заставив силой воздушной волны заскрежетать и покоситься дымовую трубу. Сейчас этот ужас завис и сгустился над канонеркой, капитан буквально физически ощущал, как истекают последние секунды до залпа направленной прямо на него русской батареи.

Безусловно, умереть за Императора – почётное право любого военного моряка. Но в этой гибели должна быть хотя бы тень смысла: пусть ты даже не заберёшь с собой в могилу врага, но покажешь своей образцовой смертью своё моральное совершенство. Но сдохнуть безо всякого смысла, быть походя раздавленным необоримой мощью, прихлопнутым как таракан газетой – это чересчур даже для японского моряка. Капитан вдруг повернулся и бросился к штурвалу, оттолкнул рулевого и резко крутанул колесо, выкрикивая одновременно:

– Самый полный вперёд!

Канонерка свалилась в циркуляцию в сторону врага, едва снова не зачерпывая бортом воду, а море перед ней, там, где она должны была бы находиться, продолжив движение прямо, вдруг взлетело вверх и рассыпалось каплями водяной взвеси. Шестидюймовая батарея «Нахимова» не оставляла врагу шансов, корабль спас лишь внезапный нервный срыв капитана.

Перенацелить носовую десятидюймовку никто не успел, кормовую обслуга торопливо ворочала на левый борт, что было вовсе не лёгкой задачей2. Минёры же не растерялись, успев выпустить торпеду из аппарата левого борта, но тут резкий манёвр сыграл против японцев – хрупкая 38-сантиметрового диаметра сигара не выдержала косого удара об воду, переломилась и затонула.

Поворот в сторону противника вырвал «Цукуси» из прицела левой бортовой башни «Нахимова», позволив ещё раз избежать верной гибели. Развернувшись на пятачке, выбросив безрезультатно свой единственный козырь в виде торпеды, канонерка набирала ход, торопясь остаться за кормой громадного русского корабля. На «Нахимове» на это не обратили внимания: в сектора обстрела левой батареи и башни уже вползал настигаемый «Мусаси», артиллеристы которого до сих пор азартно и почти безрезультатно перестреливались с «Азовом».

Офицерам «Мусаси» до сих пор казалось, что всё идёт довольно неплохо. 12-сантиметровкам удалось уже четырежды поразить русский фрегат, превосходящий японский корвет длиной вдвое, а водоизмещением вчетверо. В ответ тот прислал лишь два шестидюймовых снаряда, нанесших существенный, но вполне терпимый ущерб. Казалось, так может продолжаться ещё долго, и результат останется вполне ничейным, но тут капитан обратил внимание, что противостоящий ему фрегат довольно быстро его обгоняет, перенося огонь на идущий впереди пылающий «Ямато», а с кормы надвигается… лучше бы было этого не видеть.

Выбежав на крыло мостика, капитан посмотрел назад – там было пусто. «Котака» и «Цукуси», шедшие следом, исчезли без следа, и ничего удивительного в этом не было: настигавший его русский крейсер мог и в одиночку перетопить весь японский флот. Дым от его предыдущего залпа закрыл половину моря, а вид наведённых на «Мусаси» стволов восьмидюймовых башен мог заставить сжаться самое храброе сердце. Ужас, только что покинувший палубу «Цукуси», начал сгущаться над другим японским кораблём.

1 Хотя броненосец был спроектирован знаменитым Эдвардом Ридом (бывший главный конструктор британского флота), но расположение пушек главного калибра было рассчитано столь неудачно, что в любую точку по борту могла стрелять лишь одна из них, а мёртвая зона в нос и корму составляла по 60 градусов

2 «Цукуси» был слишком мал для своих тяжёлых пушек, его крупнокалиберные орудия не вращались во всём доступном диапазоне, а должны были быть высунуты между стоек возведённых над ними стальных навесов

Когда Дубасов поднялся на палубу «Нахимова» и ознакомил Николая с содержанием письма и словами японского адмирала, цесаревич испытал крайне неприятное чувство: его надули. Надули нагло и примитивно, порушив, как песочный замок, всю его тонкую игру с Муцухито, все договорённости и соглашения. Интеллект оказался бесполезен, слово чести – ложно, и теперь всё должна была решить грубая сила. Ну что же, так тому и быть. Сила – в числе крупнокалиберных орудий и скорострельности шестидюймовых батарей, и не японцам тягаться в этом с Эскадрой.

– Командуйте боем, Фёдор Васильевич, полагаюсь в этом целиком на вас, – Николай взглянул прямо в глаза Дубасова, что делать в общем-то не слишком любил. Дубасов улыбнулся в ответ:

– Благодарю за доверие, Ваше Высочество! Через два часа мы будем любоваться обломками японских кораблей, покрывающими море.

По всем правилам Николаю надлежало подняться на мостик «Нахимова» и наблюдать за ходом сражения оттуда, однако после приключений, имевших место в начале предыдущего боя, заманить его на мостик или даже в боевую рубку было решительно невозможно. Опыт прошлого боя также начисто исключал и вариант остаться в адмиральской каюте – подсчёт попаданий в «Азов» показал, что японцы целились туда совершенно намеренно. В башнях было откровенно тесновато, и места лишнему человеку просто не оставалось. То ли дело шестидюймовая батарея – там и места было в достатке, и занятие всегда найдётся. Оставаться в бою сторонним наблюдателем Николай уже бы не смог.

Появление цесаревича в батарее вызвало небольшой ажиотаж, быстро улёгшийся. Матросов однако оно изрядно подбодрило, особенно когда он прошёлся вдоль орудий, короткими фразами благодаря артиллеристов за службу. Подобные церемониальные функции никогда не относились к числу любимых Николаем, но в этом случае он счёл небесполезным их исполнить: в отличие от циничных и развращённых лейб-гусар, простые моряки относились к Высочайшему вниманию поистине благоговейно. Затем наступило затишье: фрегат лёг в поворот, башни главного калибра открыли огонь, а вот для шестидюймовок целей пока не было.

Обстановка, впрочем, менялась внезапно и непредсказуемо. Только что все лишь прислушивались к грохоту восьмидюймовых залпов, как вдруг затрещали скорострелки на верхней палубе, звякнула система целеуказания, и по полученным с мостика данным командовавший в батарее мичман распорядился разворачивать орудия для отражения минной атаки на четырёх кабельтовых. Многочисленные «номера» засуетились, ворочая пушки. Было заметно, что большинству матросов не по себе. Внезапно тот самый седоусый унтер-офицер, переходивший от орудия к орудию, проверяя наводку, сделал шаг в сторону и сказал, обращаясь к застывшему посредине батареи цесаревичу:

– Скомандуй, государь!

Подойдя к прицелу, Николай тоже почувствовал себя неуютно. Низкий, зарывающийся в волну силуэт миноносца на расстоянии неполной версты нёсся по косой наперерез продолжающему разворот фрегату, застилая всё позади себя густым дымом, и попасть в него представлялось делом вовсе нетривиальным: примерно как из движущейся по кольцу брички подстрелить подбегающую собаку. Впрочем… Николай прильнул к прицелу, оценивая ситуацию. Орудие было выставлено в целом верно, и суть была именно в том, чтобы вовремя произвести выстрел. Внезапно для самого себя цесаревич перекрестился и громко выдохнул:

– Господи, направь…

Секунды утекали, миноносец приближался, и Николай, вдруг предельно остро ощутив наступивший момент, выкрикнул:

– Пли!

Громыхнули все пять шестидюймовок левого борта, и секундой позже к ним присоединилась восьмидюймовая башня. Дым заволок всё за бортом, разглядеть японский миноносец стало невозможно, а фрегат продолжал разворот, и минуты тянулись бесконечно. Ожидать во мраке было ещё хуже, чем видеть приближение смерти воочию… но, промахнись они, торпедная атака бы уже состоялась. Лихорадочный пушечно-винтовочный огонь на палубе помаленьку затих, взрывов не было слышно… внезапно раздавшийся звонок боевой информационной системы заставил всех вздрогнуть. Поступило новое целеуказание, и артиллеристы вновь поворачивали пушки левого борта к носу: вражеский корабль ожидался на шести кабельтовых. Фугасы уже были заряжены, нужно было лишь опять поймать момент. Левая носовая шестидюймовка, для которой цель уже была доступна, открыла огонь.

Николай вновь, с уже привычным тщанием, подготовил залп, но нелепая японская канонерка умудрилась увернуться стремительным маневром в последнюю секунду, а быстро развернуть станки на бортовом штыре, чтобы снова поймать вёрткий кораблик, было невозможно. Углы обстрела батарейных орудий также не позволили дать ей вслед залп, несомненно, прикончивший бы её. Повинуясь новому указанию с мостика, орудия вновь начали ворочать на нос, откуда ожидалось появление очередного противника. Кормовая шестидюймовка правого борта методично била по накатывающимся крейсерам Иноуэ, для остальных орудий правой стороны батареи они были уже вне секторов обстрела.

В этот раз, однако, батарею опередила левая восьмидюймовая башня – к моменту, когда «Мусаси» появился в поле зрения, он уже терял ход, сильно садился разбитой кормой и клонился на правый борт. С палубы его, однако, продолжали вести энергичный и даже довольно точный огонь из всех уцелевших орудий – в нос «Нахимова» сходу попало три 4,7-дюймовых снаряда. Николай, так и не отходивший от прицела, выждал нужное время и скомандовал залп. Появившийся незаметно для него Кочубей привычно продублировал команду, орудия грохнули разом, всё за бортом опять заволокло дымом. Ответный огонь прекратился, что косвенно свидетельствовало о небезрезультатности залпа. Действительно, когда дым частично рассеялся, частично просто остался позади – стало видно, что корма японского корвета уже полностью скрылась под водой, правый борт совершенно разбит, а нос задирается вверх.

Наверху выпалили сначала носовая, а затем и левая башни, и поле зрения вновь затянули клубы дыма, медленно садящегося к воде. Через них впереди можно было разглядеть отблески какого-то зарева, и Николай решил, что это горит очередной японец, разбитый впереди идущими фрегатами и восьмидюймовыми залпами «Нахимова». Внезапный удар в корму заставил всех пошатнуться, по палубе пробежала дрожь, болью отозвавшаяся в коленях, раздались свистки боцманских дудок, призывающих аварийные партии на тушение пожара и борьбу с затоплениями.

Николай, как и большинство матросов, принялся озираться, ища, кто смог бы объяснить происходящее. Седоусый унтер, видя общую растерянность, громко заявил:

– Японские крейсера, або та канонерка вёрткая, влепили нам в корму снаряд дюймов в десять, не меньше. Ништо, наш фрегат крепкий, не потонем. Вон и кормовая башня огня не прекращает. Не боись, братцы!

Капитан «Цукуси» спас свой корабль от неминуемой гибели, но бежать с поля боя отнюдь не собирался. Батарея «Нахимова», продемонстрировавшая только что безупречность стрельбы, больше не могла ему угрожать, а башни этого чудовища были заняты другими целями, обстреливая крейсера Иноуэ и корветы «старой» линии. Казалось, вот-вот можно будет спокойно, в полигонных условиях открыть огонь, но русский корабль защищал себя самим фактом своего движения – волна, поднятая восемью тысячами тонн стали, продирающимися сквозь воду уже на пятнадцати узлах, раскачивала канонерку, не позволяя вести прицельную стрельбу. Капитану оставалось только вывести «Цукуси» в корму противнику и ожидать.

На его глазах сначала левая башня, а затем и батарея «Нахимова» залпами разворотили корму и правый борт «Мусаси», заставив до сих пор ведший равную дуэль с «Памятью Азова» корвет стремительно исчезнуть в волнах. «Ямато» горел и до того, получив бортовой залп и несколько отдельных снарядов с «Мономаха». Через две минуты левая башня «Нахимова» всадила снаряд ему в корму, пожар охватил композитный деревянно-железный корпус с обеих сторон, вынудив капитана покинуть строй и направиться к берегу: боеспособность его корабля была полностью утрачена, оставалось лишь спасать экипаж.

Японская «старая» линия практически прекратила своё существование, лишь оставшийся в одиночестве «Фусо» редкими выстрелами трёх своих пушек правого борта продолжал вести бой с уже обогнавшим его «Мономахом» и настигающим «Азовом». Броня его ещё держалась, но на «Мономахе» к этому времени перешли на бронебойные снаряды, выдержать попадание которых она уже не могла. Приближавшиеся с востока русские канонерки открыли огонь прямо в лоб старому броненосцу, пока пристреливаясь.

В этот момент командовавший кормовым орудием артиллерист сообщил капитану «Цукуси», что вполне уверен в выстреле. Приказ на открытие огня последовал незамедлительно: расстояние до «Нахимова» стремительно увеличивалось, и скоро попасть в него опять стало бы невозможно. Десятидюймовка выстрелила, заставив маленький корабль присесть в воде и ощутимо толкнув его вперёд и, к общему восторгу офицеров и канониров, снаряд попал в корму «Нахимова» выше ватерлинии и успешно разорвался. Огромный крейсер окутался дымом, а когда тот рассеялся – видимые разрушения превзошли все ожидания. Капитан выдохнул с облегчением: теперь позор отступления перед лицом превосходящего противника был искуплен, и вообще, его канонерка добилась большего, чем кто бы то ни было в японском флоте до него за все три боя. Всё-таки попадание десятидюймового снаряда – это серьёзно даже для такого большого корабля, как русский крейсер.

Адмирал Иноуэ стоял на мостике «Такачихо», опираясь на старый меч и неотрывно глядя на медленно приближающегося «Адмирала Нахимова». Уже давно его преследовало странное, иррациональное, но жуткое и предельно отчётливое ощущение: стоит ему на секунду отвлечься, отвести глаза, и русские начнут попадать. Пока восьмидюймовые снаряды ложились то справа, то слева, то впереди от его крейсера, заливали своими всплесками мостик и носовой барбет, но прямых попаданий не было, хотя расстояние уже сократилось до семи кабельтов. С кораблями второго отряда «Мономах» и «Нахимов» разделывались на такой дистанции сходу, и от его боевой линии уже ничего не осталось. Одинокий «Фусо» ещё продолжал дуэль с русским флагманом и, наверное, мог продержаться какое-то время, а «Цукуси», развернувшись, уходил прочь от громады «Нахимова», и Иноуэ даже не мог осуждать его капитана – противостояние с броненосным крейсером было для канонерки безнадёжно, и имело смысл не губить корабль и экипаж, а сохранить их хотя бы для следующих сражений. Канонерка даже не могла отвлечь на себя огонь от флагмана – их обстреливали разные башни многоглавого русского дракона.

Десятидюймовка канонерки выстрелила, и огромная яркая вспышка закрыла корму «Нахимова». Тот продолжал движение вперёд как ни в чём не бывало, но когда клубы белого дыма остались позади – стало видно, что кормовая оконечность его полностью разрушена, уступ балкона исчез, а в руинах адмиральских и офицерских помещений бушует пожар. Бурлящая за кормой вода перехлёстывала через остаток борта, заливаясь внутрь. Теперь ему придётся неизбежно сбросить скорость, и это приблизит момент, когда можно будет выпустить в атаку миноносцы. Отступление «Цукуси» теперь стало не бегством с поля боя, а тактически выверенным маневром, способствующим успеху атаки флагмана и приближающим выполнение боевой задачи, тем более что канонерка легла в разворот, намереваясь пустить в ход и носовое орудие. Предельная скорость в пятнадцать с половиной узлов позволяла ей надеяться ещё принять участие в бою.

В этот момент флаг-офицер всё-таки отвлёк внимание Иноуэ от «Нахимова», с лёгким поклоном доложив:

– Господин контр-адмирал, русский флагман поворачивает!

Адмирал оторвал взгляд от медленно нагоняемого корабля… действительно, «Мономах» оставил «Фусо» в покое и поворачивал, явно намереваясь лечь на контркурс японскому первому отряду, чтобы разойтись с ним правым бортом. Почти сразу обе восьмидюймовки его дали залп, начиная пристрелку, и всплески поднялись не дальше сотни футов от борта «Такачихо». Тут же им отозвалась кормовая башня «Нахимова», и Иноуэ понял , что преследовавшее его ощущение не было ложным: пронёсшийся вдоль борта снаряд впечатался в первый левый спонсон 15-сантиметровки. Снаряд не разорвался, отразился от стали по касательной и, кувыркаясь, врезался в волны, но многотонный удар деформировал корпусные конструкции, пушку подбросило и вырвало с места, а покалеченных артиллеристов раскидало по сторонам. Теперь бой начался для Первого отряда по-настоящему, и адмирал приказал открыть огонь из всего, чего можно. Эффективность стрельбы была, впрочем, под большим вопросом – крейсер нёсся на восемнадцати узлах вслед продолжающему разгоняться вопреки всему «Нахимову», и вибрация корпуса всё сильнее мешала прицеливанию. До ввода в бой миноносцев нужно было сблизиться с русскими хотя бы ещё на пару кабельтов.

Капитан Дубасов оставил противоборство с «Фусо» на попечение Цывинского, а сам внимательно наблюдал с крыла мостика за развитием боя в хвосте своей и японской боевой линии. «Нахимов» методично выбивал из неё одного японца за другим, и в этой спокойном, но беспощадном истреблении чувствовалась знакомая рука. «Котака» исчез бесследно, «Цукуси» обратился в бегство, «Мусаси» пошёл ко дну, а «Ямато», пылая, покинул поле боя, намереваясь выброситься на берег. Дело осталось лишь за «Фусо», но сзади «Нахимова» нагоняли крейсера и миноносцы японского «молодого» отряда, и оставлять корабль цесаревича им на растерзание Дубасов не собирался. Японцы рвутся в бой – отлично… посмотрим, как им понравится идти в атаку под бортовыми залпами всех фрегатов разом. Капитан скомандовал к повороту, оставляя «Фусо» на попечение канонерок. Если они не смогут остановить эту старую калошу и нанести ему поражение – что-то не так с этим классом кораблей вообще.

Адмирал Иноуэ продолжал гнать свои крейсера вперёд. Успех атаки висел на волоске. Его отряд продолжал настигать «Адмирала Нахимова», но медленно… слишком медленно. Котельные и машинные команды и так совершали невозможное, разогнав «Такачихо» и «Наниву» до восемнадцати узлов – но русские уже набрали шестнадцать. Сближение на два кабельтова за десять минут, это слишком медленно. Это три залпа каждой из восьмидюймовых башен «Нахимова»; это десятки шестидюймовых выстрелов русских фрегатов; это сотни маломощных, но всё равно смертоносных снарядов револьверных пушек, способных нанести хрупким тридцатиметровым миноносцам серьёзный ущерб. Это грань между выполнением задачи – и полным, позорным, безответным разгромом. Телеграмма, полученная ночью от Сайго Цугумити1, прямо требовала любой ценой уничтожить русского наследника и его корабль, потери не имели значения. Флага наследника не было поднято ни над одним из кораблей – это автоматически сделало бы его флагманом, а боем несомненно руководил Дубасов. Однако движение шлюпки русского командующего после переговоров однозначно показало, где находится Николай, теперь дело было за торпедами и огнём артиллерии. При чудовищном, почти безнадёжном неравенстве сил выполнение приказа изначально было под вопросом; сейчас разворот русской боевой линии вынуждал адмирала Иноуэ начать торпедную атаку раньше времени – миноносцы, спрятавшиеся от огня «Нахимова» за корпусами «Такачихо» и «Нанивы», оказались на виду у комендоров «Мономаха» и «Азова».

Русская боевая линия разворачивалась, «Мономах» пристреливался, а японские миноносцы по приказу Иноуэ начали ускоряться для решительной атаки. Лёгший в поворот «Память Азова» дал залп всем правым бортом с восьми кабельтов, как только японские корабли появились в секторе обстрела шестидюймовок, и совершенно неожиданно добился попадания – один из трёх японских миноносцев выбросил облако пара из дымовой трубы и вентиляционных дефлекторов, и начал терять ход. Дубасов, уже готовый привычно обрушить на «Азов» поток непечатного красноречия, вместо этого рявкнул, обращаясь к своим комендорам на верхней палубе2:

– Молодцы «азовцы»! Ребятушки, покажите, что и вы не хуже!

Разгорячённые боем и воодушевлённые предшествующими победами матросы и без того старались изо всех сил, выдавая скорострельность чуть ли не выше теоретической. Командовавший огнём Цывинский тоже лез из кожи вон, чтобы показать, что может стрелять не хуже цесаревича. Следующий залп точно лёг среди представлявших собой тесное скопление целей японских кораблей, совпав по времени с полным залпом с обоих бортов «Такачихо». Попадания с обеих сторон не заставили себя ждать.

Попадание в корму изначально не было воспринято капитаном «Нахимова» всерьёз. Вскоре, однако, присланный командиром аварийной партии матрос принёс сообщение о том, что кормовая оконечность полностью разрушена взрывом снаряда и разрывами пневматических баллонов торпед кормового аппарата, и распространение воды сдерживают только карапасная палуба и кормовой траверз. Всё, что мог сделать в ответ капитан – это послать на усиление аварийной партии ещё людей и старшего офицера. Даже замедлить ход находящегося под торпедно-артиллерийской атакой корабля было абсолютно недопустимо – это была верная гибель.

Старший офицер, осмотревшись на месте, понял, что ничего сверх уже сделанного поделать пока невозможно. Кормовая правая шестидюймовка и кормовая башня вели огонь на пределе скорострельности, выбросами дульных газов мешая выполнению каких бы то ни было работ. Хуже того, атакующие японские крейсера оттягивались всё дальше с правого борта за корму, и огню правой башни уже начинали мешать шлюпки, висящие позади неё и ограничивающие сектор обстрела. Пришедших с ним матросов старший офицер отправил туда, и вскоре баркасы и шлюпбалки полетели в море сначала по правому, а потом и по левому борту. Теперь дульные газы правой башни били непосредственно по надстройкам, разрушая их, зато огонь по японским крейсерам не ослабел – по ним по-прежнему могли стрелять две башни3. Левая башня, уже показавшая в бою выдающуюся меткость, медленно разворачивалась4 на корму на случай, если японские миноносцы попытаются зайти с левого борта. На долю быстро нагоняемого «Фусо» оставались носовая башня и носовая левая шестидюймовка. По четыре шестидюймовки с каждого борта вести огня по противнику пока, или уже, не могли.