Текст книги "Японский городовой"

Автор книги: Артем Мандров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

– Англичанка, выражаясь бессмертными словами Фёдора Ивановича Тютчева, гадит, и гадит беспрерывно… и другие, извольте видеть, подтягиваются… а Фёдор Иванович знал толк в дипломатии… И Нам понадобится такой флот, чтобы они все срать боялись, когда он в море… Пушки Мы вам дадим, и корабли выстроим… а кто научит офицеров, которые научат экипажи, которые поплывут на этих кораблях, которые Мы вооружим этими пушками? Фёдор Васильевич и вы?

– Капитан Чухнин добился замечательной выучки команды на своём «Манджуре», Ваше Высочество! – Цывинский никогда не был поклонником воспитательных методов своего капитана, и поспешил указать разошедшемуся цесаревичу другой образец.

– Вот и славно… вот встретимся и поговорим, – Николай наклонил голову и, казалось, глубоко задумался. Лишь через несколько минут Цывинский понял, что цесаревич спит, и на цыпочках отошёл в сторонку. Политическую сторону беседы он по здравом рассуждении решил оставить без внимания, не его это дело… и теперь пытался припомнить каждое слово цесаревича, относившееся к организации стрельбы. Если всё это надлежаще подвергнуть анализу, оформить и опубликовать, да ещё и со ссылкой на Высочайшее авторство, может получиться большая польза не только для Отечества и флота, но и для научного авторитета и карьеры. В честолюбии Генрих Фаддеевич если и уступал своему капитану, то совсем ненамного, только выражалось оно по-другому.

В редакциях европейских газет тем временем творилось невероятное. Между второй встречей с микадо и отплытием, Николай совершенно неожиданно пригласил на фрегат иностранных корреспондентов, задержавшихся в Кобе при звуках канонады. Сделав краткое объявление о сути произошедшего – японские мятежники ещё не все перебиты, контролируемые ими корабли совершили новое нападение и были уничтожены, а император передал в благодарность России за подавление мятежа Курильские, Цусимские острова и архипелаг Рюкю, кроме владений Сацумского князя – цесаревич предложил задавать вопросы. Корреспонденты несколько даже замялись от неожиданности, наконец француз из парижского «Рассвета», как наиболее развязный, спросил:

– Прошу меня извинить, Ваше Высочество, однако могу я спросить, что вообще сподвигло Вас встретиться с нами? Насколько я могу судить, это несколько нехарактерно для российских властей…

– Пожалуй вы правы, мсье Марэ, и мне самому вряд ли пришло бы это в голову… однако мой друг принц Георгий Греческий и капитан Дубасов уверили меня, что в наши дни в Европе даже великий человек ничего не стоит без прессы. Мне далеко до величия, но, доверяя мнению этих двух замечательных людей и желая избежать кривотолков относительно существующего положения дел между Российской империей и Японией, я счёл разумным пригласить вас всех для этой встречи.

– Благодарю Вас, сир, от лица всех журналистов мира, и в таком случае позвольте также спросить… – дальше беседа с прессой пошла гладко, на политические вопросы ответил сам цесаревич, а на военно-морские темы – известный златоуст Дубасов, отлично владевший английским и французским. После примерно десятка вопросов Николай поднялся, и встреча завершилась сама собой. Впечатлённые и очарованные корреспонденты по возвращении на берег толпой рванули на телеграф, разнося по всему миру свежайшие новости из первых рук.

Время было для этого самое лучшее – в Европе была ночь, утренние выпуски газет ещё печатались. Кто-то из редакторов втискивал новые материалы в уже свёрстанные полосы, выкидывая менее значимые, кто-то сразу отправил статьи в специальный экстренный выпуск. Наутро любой европейский обыватель мог прочитать в самых везучих газетах, имевших в Кобе корреспондентов, об японском вероломстве и жестоких заговорщиках, о доблести русских моряков, и исключительном мужестве и обходительности русского наследника. Слова про великого человека и прессу стали сенсацией, снискав Николаю симпатии газетчиков по всему миру на долгие годы. Спецвыпуски продавались лучше, чем горячие пирожки, принеся владельцам газет изрядный барыш, и тиражи основных изданий подскочили следом. Помимо информации с пресс-конференции, печатались обзоры о предшествовавших нападении ассасина и перестрелке в гавани, а также рисунки, изображавшие эти события, разной степени нелепости. Фотографиям из Оцу и Кобе предстояло ещё доплыть до редакций на почтовых пароходах.

Интонация статей, разумеется, отличалась от страны к стране. Французы, как обычно, иронизировали, но в целом были настроены абсолютно про-русски, а статьи мсье Марэ в «Рассвете» ещё долго называли апологией русского царизма. Германская пресса также всецело поддержала русских, а наиболее отчаянные газетёнки даже осмелились поставить их в пример германскому правительству, намекая на давнюю позорную историю с принцем Генрихом2. Итальянский корреспондент так живописал безупречное поведение русских матросов при защите иностранцев в Кобе и мужество русского наследника престола, что имя Николай на несколько месяцев стало самым популярным при именовании новорожденных в Италии. Остальной Европе было в общем-то плевать, но и в испанских, и в шведских газетах всё равно ощущалась симпатия к несчастномурусскому принцу, столь жестоко пострадавшему по вине коварных мятежников. Китайские щелкопёры злорадствовали вовсю, радуясь унижению и разгрому островных выскочек. Британская пресса была традиционно несколько более критична к русским и снисходительна к японцам, хотя корреспондент «Дейли Телеграф», присутствовавший в Кобе и на пресс-конференции, разнёс злобных узкоглазых в пух и прах, своим авторитетом очевидца заставляя остальных несколько менять тон статей.

Внезапно, хотя и не неожиданно, блеснул лондонский «Панч», тоже дав спецвыпуск в рисунках. На первом из них изображался Николай в костюме джентльмена, с котелком на голове и лежащей рядом тростью катающийся на лодочке по озеру, на фоне живописного берега и японских пагод. На втором рисунке на него с дерева падала макака в японском полицейском мундире, с саблей в руках. На следующем рисунке Николай был изображён стоящим в лодке без котелка, с поцарапанной бровью, а макака улетала в кусты от молодецкого удара его трости, потеряв в воздухе саблю. На четвёртом рисунке целая прорва макак обстреливала его из плевательных трубочек, прячась в кустах или приближаясь по воде в нескольких лоханях для стирки белья. На пятом макаки были разгромлены, а лохани шли ко дну или перевернулись, и наконец на шестом рисунке Николай тростью лупцевал на берегу, держа за хвост, пытающуюся убежать макаку в короне и парадном мундире, подозрительно напоминающую лицом Муцухито, а из карманов коронованной макаки разлетались всякие мелочи вроде островов, которые с улыбками подхватывали на лету и утаскивали обаятельные казачата.

Тираж этой рисованной мини-эпопеи получился феноменальным, её переиздали бесчисленное количество газет по всему миру, и даже в России она спустя время вышла несколькими тиражами под эгидой «Московского листка», с приличествующими правками, разумеется. В США её местное переиздание, хотя и неверно, считают первым комиксом в истории. Японский посол при дворе Её Величества королевы даже заявил протест против оскорбления Небесного Государя, имея в виду шестой рисунок, однако кого интересуют жалкие взвизгивания неудачников? Министр иностранных дел даже не принял его лично, а письменную ноту оставил без внимания.

В России, как обычно, с газетной информацией о событиях дело обстояло гораздо хуже. Царь лично наложил запрет на публикацию сведений о состоянии цесаревича и характере его ранений. Газетные цензоры наперебой принялись дополнительно ужесточать запреты, и в результате там, где в точных сведениях были заинтересованы больше всего, их оказалось всего менее. Информация, разумеется, просачивалась, но в основном неполная или неверная, на уровне слухов и домыслов. Известный московский репортёр и острослов Владимир Гиляровский после первых вестей о покушении в Оцу и не имея сведений о последующих событиях, блеснул эпиграммой:

Происшествием в ОцуОпечален царь с царицей.Тяжело читать отцу ,Что сынок побит полицией.Цесаревич Николай,Если царствовать придётся,Никогда не забывай,Что полиция дерётся

– и это стало самой популярной сплетней в европейской России на какое-то время.

1 15 кабельтов = 1,5 морской мили, примерно 2,8 км. На 1891 год – очень большая дистанция

2 Во время визита в Японию принц Генрих Прусский, второй сын правившего кайзера, был арестован городовым «за охоту в неположенном месте» и провёл ночь в полицейском участке

В Японии дело обстояло с точностью до наоборот. Очевидцев и участников событий было с избытком – их оказалось даже больше, чем всех жителей Оцу, Киото и Кобе, вместе взятых, считая грудных детей. Японская пресса в количестве трёхсот с лишним только крупных газет, появившаяся как явление меньше двадцати лет назад, слыхом не слыхивала о цензуре и была по-настоящему независима. Как не зависящей от партий и олигархов, ей приходилось подстраиваться под мнение читателей, а не навязывать им своё. Население же Японии, за исключением коллаборационистов в Нагасаки, кормящихся от иностранных эскадр, и влачащих жалкое существование нацменьшинств на Хоккайдо и Рюкю, страстно желало одного – изгнания иностранцев, и по возможности их последующего порабощения.

При таких обстоятельствах, направленность газетных статей была очевидной. Если в вечерних выпусках в Киото от двадцать девятого апреля, то есть в день первого покушения, ещё просматривалась симпатия к Николаю и неловкость за происшествие, то утренние токийские газеты от тридцатого уже кипели негодованием из-за побоища в порту Кобе и захвата города русскими. Попытки правительства и императорского двора оказать давление на прессу и смягчить её риторику не имели успеха – попросту говоря, чем агрессивнее были статьи в газете, тем лучше она продавалась. Жуткие подробности, высосанные «очевидцами» и даже реальными беглецами из Кобе из пальца, расходились по всей стране, разжигая костёр народного негодования. Однако это было только начало.

Императорский поезд покинул Кобе после второй встречи с Николаем, направляясь в Токио, когда газеты разродились полуденными спецвыпусками. Неслыханное унижение страны Ямато! Славная гибель эскадры японского флота в неравной борьбе с русскими бронированными исполинами! Русские аннексировали Курилы, Цусиму и Рюкю, замкнув Японию в кольце подконтрольных им территорий! Цвет японского юношества погиб, был сожжён заживо, сражаясь с беспощадными агрессорами!!! Страна буквально взорвалась от горя и праведного гнева.

Тайный Совет заседал непрерывно с того момента, когда его собрал император, Советники лишь ненадолго покидали зал, чтобы вздремнуть полчаса или подкрепить силы чаем и закусками. До поры японские политические тузы не обращали внимания на газетную визготню, однако к обеду игнорировать происходящее стало уже невозможно – в столице начались народные волнения. Обстановка по всей стране накалялась, начинались погромы иностранцев, ситуация выходила из-под контроля.

При таких обстоятельствах императорский поезд доставил Небесного Государя, а также иностранных дипломатов и журналистов в столицу. Государь отправился к себе во дворец, дипломаты – по своим посольствам, а журналисты бросились кто привычно – на телеграф, а кто порассудительнее – в порт, покупать билеты на ближайший пароход прочь из Японии.

К вечеру обстановка в столице накалилась до предела. Русский посланник Шевич, решившийся отправиться в японское министерство иностранных дел для обсуждения передачи свежеполученных из рук микадо островов, подвергся нападению группы патриотично настроенных бывших самураев. Немолодой дипломат, однако, оказал отчаянное сопротивление, при виде мечей без колебания пустив в ход револьвер системы «бульдог»1, лежавший в его жилетном кармане. Первый из нападавших был убит выстрелом в сердце, второй получил пулю в живот и в страшных мучениях умер на соседней улице, до которой сумел доползти, оглашая окрестности жуткими стонами. Третьему уже поваленный на землю посланник прострелил колено и бедро, и уцелевшие четвёртый и пятый с огромным трудом утащили его с собой, заливая улицы кровью из перебитой артерии. На земле позади них осталось изрубленное тело старика, доказавшего, что русская дипломатия способна внушать не меньший ужас, чем жерла русских пушек.

Нападению следом подверглось и русское посольство, причём его штурмовала многотысячная толпа. Весь персонал посольства и члены находившихся в нём семей дипломатов погибли, здание было сожжено дотла и практически разрушено до основания, став причиной обширного пожара в прилегающих кварталах.

Это уже без малейших сомнений была война, ни одна европейская держава не спустила бы подобного никому, тем более азиатам. Получившие сведения о происшедшем наиболее авторитетные Советники отправились к императору, чтобы сообщить ему, что всё было напрасно. Детали их беседы и слова, сказанные в ответ Государем, остаются неизвестными до сих пор, однако наутро было объявлено, что император Мейдзи скончался от пережитого при встрече с русским наследником унижения, и Страна Восхода Солнца отныне находится в состоянии войны с Российской империей. Соответствующие уведомления были направлены телеграфом в Петербург и другие европейские столицы, а также назначенному регентом при одиннадцатилетнем новом императоре Ёсихито принцу Арисугава Тарухито, по совместительству начальнику штаба Императорской армии. Ещё раньше, ночью, получил телеграмму от Совета и Иноуэ Ёшика, командующий Флотом Готовности – основным боевым соединением Императорского флота.

Контр-адмирал барон Иноуэ Ёшика мог считать себя одним из патриархов японского флота. Все те, кого сейчас называли надеждой и опорой, ещё жидко пачкали пелёнки, когда он уже бился с британцами при Кагосиме и был тяжело ранен. Ни одна битва Войны Босин2 не обошлась без него, он был знаком с великим Сайго, и сыграл ключевую роль в открытии Кореи для японского влияния. Сейчас он командовал Флотом готовности, главным соединением боевых кораблей Японии... но время его уходило, ещё год-два, и его сменят нынешние, молодые да ранние, продвигаемые сверху и изо всех сил карабкающиеся наверх сами. Всё, что ему останется тогда – это управлять тыловыми базами и с почётом восседать в палате пэров, пока новое поколение желторотых флотоводцев командует свежепостроенными эскадрами.

Ёшика уже внутренне смирился с этим – цель у всех, от Небесного Государя и до последнего матроса, одна, и он никогда ни словом, ни делом не пойдёт против неё. Однако что-то пошло не так у других и в другом месте, и сейчас сорокапятилетний патриарх напрягал наработанную за тридцать лет войн интуицию и мозги своих штабных работников, чтобы подготовиться к предстоящей судьбе, и не подвести Империю.

Сведения, поступающие из Кобе, были отрывочны, но барону Иноуэ не стоило особых усилий свести их воедино. Два русских корабля сокрушили флот и береговую оборону Японии в двух стремительных схватках. Показания участников и очевидцев как всегда разнились, но разум бывалого адмирала отметал второстепенное и безошибочно вычленял главное – кажется, красноволосые чужаки называют это «бритвой Оккама».

Лишь один из русских крейсеров был по-настоящему эффективен в первом бою… если это избиение вообще можно назвать боем. Два случайных выстрела, один из которых никуда вообще не попал, спровоцировали настоящую бойню. «Память Азова», корабль русского наследного принца, тоже, кажется, ни в кого не попал… но второй крейсер, будь проклят он и его колдун-капитан, сделал всю работу. Ёшика, разумеется, не верил в колдовство и демонов – современная сталь и взрывчатка сильнее любого чёрного колдовства из старых легенд. Но было всё же что-то мистическое в том, как «Мономах» расправился с тремя боевыми кораблями, а нанесённые ему повреждения бесследно исчезли наутро. Впрочем, такой магией при достатке снарядов и краски Иноуэ владел и сам.

Потопление же четвёртого корабля, новенькой канонерки, атакой среди бела дня шестовыми минами единственного катера (sic!3)вообще на первый взгляд было неописуемым позором Императорского флота, какой до сих пор испытывали лишь вконец разучившиеся воевать турки… но адмирал прекрасно понимал, что и гордые своим могуществом англичане спасовали бы перед внезапными и запредельно агрессивными действиями русских точно также. Тут вообще было над чем подумать и чему поучиться.

Во втором бою – на этот раз это был уже действительно бой – огонь «Мономаха» вновь оказался чудовищно силён. Два броненосных корвета пошли ко дну за полчаса, несчастный «Конго» – с одного залпа, превратившего его в огромный костёр. Это были устаревшие по нынешним меркам, но ещё вполне крепкие корабли, одни из самых защищённых в японском флоте, и их стремительная гибель внушала почтение к мощи артиллерии и выучке команды «Мономаха».

«Память Азова» вновь себя никак не показал на протяжении большей части боя, лишь не без ущерба вытерпев обстрел скорострелками «Чиоды»… но в последней фазе боя растерзал «Чиоду» менее чем за десять минут. Понять столь решительную смену эффективности огня было невозможно, и оставалось лишь полагаться на недостоверные сведения о том, что огнём своего крейсера управлял в этот момент сам русский наследный принц. Альтернативой было лишь предположение, что проклятый Дубасов вселил демона и во второй корабль – выжившие с «Хиэй» якобы слышали, как он что-то выкрикивал в разгар боя… но Ёшика всё-таки не верил в колдовство, и предпочитал считать, что дело в изменившейся организации огня.

Адмирал дорого дал бы за сведения о том, как именно русский принц командовал, и охотно применил его методу у себя… но увы, это было пока невозможно. Что же, оставалось только подготовить корабли и спланировать предстоящее сражение, чтобы Императорский флот покрыл себя славой, а не позором, как в двух происшедших схватках. На пути к этому было видно три препятствия: русские снаряды, русская броня, и капитан Дубасов. Насчёт первых двух предстояло ещё поломать голову штабу, а от третьего препятствия Ёшика рассчитывал, что его уже избавили, причём сами русские.

1 Тип карманного крупнокалиберного револьвера, предназначенного для скрытного ношения

2 Войной Босин называют боевые действия в ходе Реставрации Мейдзи, между самозваными «сторонниками императора» и вооружёнными силами сёгуната

3 Sic errat scriptum (“так и было написано», в смысле «прочитанному верить») – широко использовавшееся латинское сокращение, означающее, что прочитанное только что, несмотря на его невероятность, записано верно

Встреча отряда сопровождения цесаревича с Эскадрой Тихого океана состоялась уже ближе к вечеру, когда Николай успел отлично выспаться в пригреваемом солнцем и обдуваемом ветерком кресле на мостике «Памяти Азова». Всё это время Дубасов вёл отряд на запад на восьми узлах, постоянно меняя наблюдателей на мачтах «Мономаха», чтобы они не дай Бог не устали и не пропустили дымы на горизонте. Всё, однако, обошлось благополучно, дымы были замечены вовремя, и соединение состоялось засветло. Два фрегата перехватили курс Эскадре, сблизились с ней и остановили машины. Против ожидания, цесаревич не вызвал Назимова к себе на «Азов», а соизволил прибыть на « Адмирала Нахимова» сам, туда же явился и Дубасов.

В адмиральском салоне Николай скромно уселся в сторонке, за кофейный столик, не став мешаться с морскими офицерами, и спросил крепкого чаю с сахаром. Бесшумно помешивая сахар серебряной ложкой, он, казалось, вовсе не интересовался происходящим, предоставив Дубасову докладывать о событиях в Кобе. За спиной Николая замер Волков с трофейной катаной и громоздкой кобурой смит-вессона на поясе, в свободной позе облокотившись на спинку кресла, имея донельзя героический вид и явно гордясь этим.

Цывинский, привезённый на встречу цесаревичем, наблюдал за реакцией присутствующих. Капитаны канонерок слушали достаточно внимательно, но периодически поглядывали на Назимова, следя за его реакцией. Бауэр, присланный из Петербурга для неудавшейся замены Дубасова и успевший вопреки всему с ним подружиться, а потом оставленный при штабе Назимова, ловил каждое слово и, кажется, жалел, что его там не было. Назимов, напротив, всё более мрачнел, на середине доклада поднялся и принялся прохаживаться по кабинету. Получилось так, что лицом к нему вдоль стены стоял Дубасов и сидели Цывинский и Бауэр с Федотовым. Напротив них, спиной к своему адмиралу, сидели капитаны канонерок и «Джигита», а за спиной Назимова в свою очередь оказался цесаревич в глубоком кресле возле кофейного столика, потихоньку попивающий чай. Капитаны пароходов Доброфлота приютились на стульях в сторонке, как не вполне военные моряки, не имеющие права голоса.

Наконец Дубасов закончил, и уже порядком разозлённый Назимов дал волю гневу:

– Господин капитан первого ранга, – обращение не по имени и отчеству уже свидетельствовало о глубокой неудовлетворённости начальства: – Кто по-вашему дал вам право устраивать бойню в порту, угрожая жизни мирных жителей и имуществу иностранных компаний?

– Огонь японских пушек, очевидно, ваше высокопревосходительство, – смутить Дубасова такими мелочами было невозможно.

– Довольно было подавить открывшую огонь первой батарею, а не разрушать половину порта. Воображаю, какие статьи выйдут теперь в «Таймс» по этому поводу! Далее… – и адмирал дал волю гневу. Павел Николаевич вообще обладал властолюбивым и резким характером, которому за время командования Эскадрой приохотился давать полную свободу. Возомнившему о себе капитанишке досталось за всё, от чрезмерного расхода снарядов на полные залпы, и до провоцирования войны с Британией. Дубасов тоже не привык лезть за словом в карман, умел оттоптать мозоль любому начальству так, что оно ещё и осталось бы виновато, но сейчас помалкивал: ему было видно то, что Назимов, не имея глаз на затылке, видеть не мог, а именно лицо цесаревича. Тот пару раз пытался вставить слово в грозный монолог флотоводца, однако голос его был тих, а интонация спокойна, и завороженный звуками собственной речи адмирал этого попросту не заметил. Капитаны канонерок обернулись, внимая учиняемому разносу, однако тут им тоже открылось невидимое для Назимова, и выражения их лиц начали меняться.

Наконец и сам Павел Николаевич почувствовал: что-то не то. Дубасов, вместо того, чтобы вытянуться в струнку и есть глазами начальство, стоял расслабленно и даже едва заметно улыбался в усы. Его же собственные, эскадренные капитаны, вместо того, чтобы почтительно внимать, вели себя странно. Одни отводили глаза и даже краснели, другие же словно порывались вскочить и отхлестать его по щекам, будто он не произнёс только что внушающую трепет речь, а плюнул при всех на портрет Государя Императора, и теперь подлежит изгнанию из офицерского общества. Государя… Назимов наконец расслышал за своей спиной деликатный звон серебряной ложечки по стакану, и замолчал. Затем скрипнуло кресло, и тихий, абсолютно спокойный голос произнёс:

– Павел Николаевич, милостивый государь… – из уст того, кому предстояло стать в будущем Государем Всея Руси, такое обращение звучало поистине странно: – Простите меня, мой голос, кажется, звучит недостаточно громко и внятно после ранения, и вам меня не слышно. Повернитесь и встаньте ко мне лицом, будьте так любезны…

Назимов, на глазах бледнея, повернулся. Николай отставил стакан на столик и взял в руки трость, прислонённую до того рядом. Пальцы его принялись легко поглаживать массивный бронзовый шар набалдашника, однако адмирал этого не видел – его взгляд оказался прикован к глазам цесаревича, который удовлетворённо продолжил:

– Благодарю вас, так вам будет лучше слышно. Я хотел сказать, что Фёдор Васильевич действовал в полном соответствии с Моей волей, и по Моим требованиям. Это как будто должно снять любые претензии к его образу действий и их результатам?

Кровь прилила обратно к лицу Назимова, он привык, что все пасовали перед напором его воли, и не собирался сдаваться. Всего два месяца назад, при первом соединении Отряда с Эскадрой в Сингапуре, цесаревич и пальцем не шевельнул в защиту своего учителя Басаргина:

– Ваше Высочество, я поставлен Государем Императором блюсти интересы России на Дальнем Восто…

– Вы ошибаетесь… – тихий голос Николая заставил адмирала замолчать на полуслове: – Вы не наместник Дальнего Востока, а всего лишь командир эскадры, доверенной вам волею батюшки…

Адмирал отчаянно побагровел, желая что-то сказать, но Николай слегка приподнял трость и тихонько стукнул ею об пол:

– И мгновенно можете перестать им быть.

Назимов открыл рот, но не смог ничего выдавить, лишь захватил воздух, как выброшенная на берег рыба. Лицо его перекосило, половина его вдруг отнялась и обмякла. Адмирал пошатнулся, но никто из его капитанов не поднялся, чтобы его поддержать, а стоявший с другой стороны стола Дубасов не успел его обогнуть, и грузное тело с мягким стуком повалилось на ковёр. Дубасов стремительно подошёл к двери и пригласил ожидавшего в приёмной фон Рамбаха, тот вбежал и склонился над Назимовым.

– Доктор, что с ним? – голос Николая по-прежнему был тих и спокоен.

– Ваше Высочество, у него удар.

– Печально… похоже, мне не везёт с адмиралами. Слава Богу, что есть вы, Фёдор Васильевич, и вы пока ещё лишь капитан...

Никто кроме Волкова не рассмеялся. Вестовые по знаку Рамбаха унесли Назимова в лазарет, и Николай поднялся из кресла.

– Фёдор Васильевич, поздравляю вас командующим соединённой Эскадрой. Предлагаю назначить «Владивосток» госпитальным судном, его помещения вполне комфортабельны, в чём сам я имел возможность убедиться. Мне представляется, что имеет смысл перевезти туда Владимира Григорьевича, Николая Николаевича, Павла Николаевича, и всех тяжелораненых с «Азова». Тогда в случае, избави Бог, нового боя их жизни будут вне опасности.

– Вполне разумно, государь, так и поступим, – Дубасов прекрасно понял, что речь идёт о Басаргине, лежащем с контузией в адмиральской каюте «Мономаха», тяжело раненом капитане «Азова» Ломене, и только что отправившемся в лазарет Назимове. Очерёдность упоминания тоже говорила о многом… Назимову лучше было бы умереть немедля, пока он ещё формально вице-адмирал.

– Отлично. Я, пожалуй, останусь на «Нахимове», чтобы не стеснять своим присутствием ведущую починку команду «Азова». В остальном… командуйте, Фёдор Васильевич, а я пока пройдусь по верхней палубе и батарее. Сидите, Александр Владимирович, я уж как-нибудь сам… – остановил цесаревич уже поднявшегося командира «Нахимова». Николай не любил сцен1, и разговор с Назимовым оставил его в дурном расположении духа. Нужно было пройтись и развеяться.

Дубасов проводил «августейшего путешественника» взглядом и, убедившись по шуму из приёмной, что тот покинул адмиральские апартаменты, приступил:

– Господа капитаны… обстановка крайне сложная, и я отнюдь не уверен, что нам не придётся вступить в бой с японцами вновь, всем вместе. Во избежание пересудов, сразу и прямо скажу, что государь наследник действительно, – капитан интонацией выделил последнее слово: – принял командование батареей «Азова» в разгар последнего боя, и вне всяких сомнений, именно огнём своей батареи нанёс «Чиоде» сокрушительное поражение и принудил его к сдаче. Посему, прошу вас со всем вниманием выслушать Генриха Фаддеевича, имевшего честь получить сведения об использованных приёмах и способах стрельбы лично из Высочайших уст, и обобщившего их для нас в краткой форме. Генрих Фаддеевич, прошу вас…

Цывинский поднялся, слегка даже раскрасневшись, как девица перед встречей с женихом. Наступала репетиция его звёздного часа: ему предстояло учить капитанов стрелять по-новому. То, что для Цывинского было увлекательной научно-технической проблемой, с точки зрения Дубасова представляло первейшую заботу насущнейшей боевой подготовки. Цесаревич мог сколько угодно считать, что всё уже решено с микадо, и больше боёв быть не должно – Фёдор Васильевич со всем своим маниакальным упрямством был уверен, что главные сражения ещё впереди.

Капитаны Эскадры были поставлены происшедшим в неловкое положение, но слушали Цывинского со вниманием. Существовали, конечно, определённый порядок назначения на должность командующего соединением, ценз и многое другое, и кое-кто из них мог бы с полным правом претендовать на главенство в Эскадре вперёд Дубасова. С другой стороны, боевой опыт его неизмеримо превосходил опыт любого другого капитана, результат его командования Отрядом в бою заставлял признать его авторитет, ну и последнее по очереди, но не по важности – после «свержения»2 Назимова, свершённого государем цесаревичем недрогнувшей рукой, никто не дерзнул бы оспорить решения Николая даже в мыслях, вправе тот был принимать такие решения по закону, или нет.

1 Сцена – в данном случае, излишне драматизированное происшествие, оставляющее неприятное впечатление

2 После соединения Отряда сопровождения с Эскадрой Тихого океана в Сингапуре, среди офицеров острили о «низложении» Басаргина и «воцарении» Назимова, перехватившего общее командование. Сейчас же произошёл обратный процесс в пользу Дубасова

Побывав за последние месяцы на бесчисленном количестве судов самых разных стран и размеров, Николай волей-неволей научился ориентироваться на них безошибочно. Вот и сейчас, найти путь из адмиральских апартаментов на верхнюю палубу не составило для него труда. Рамбах отправился в лазарет с Назимовым, Волкова цесаревич послал на «Азов», чтобы организовать перевоз уцелевшей свиты и прислуги на новую «квартиру», и оказался таким образом предоставлен самому себе.

Николай уже осматривал «Адмирала Нахимова» в Сингапуре, когда Отряд впервые соединился с Эскадрой, и потом ещё несколько раз бывал на корабле с визитами. Матросы даже дали для него несколько представлений «сцен из народной жизни», однако сейчас цесаревича интересовало совсем другое. Он помнил свои впечатления от первого осмотра башен1 крейсера и его батареи, и сейчас хотел взглянуть на них по-новому, с высоты полученного в бою опыта.

В кормовой башне оказалось совершенно пусто. Николай поднялся на командирскую башенку, осмотрел прицелы орудий – однако понял, что пояснения кого-нибудь из офицеров всё-таки были бы желательны, и трогать ничего не стал. Спускаться в глубины барбета2 тем более было бессмысленно – оттуда не доносилось ни звука. Оставалось только проследовать дальше, в расположенную палубой ниже батарею.