Текст книги "Японский городовой"

Автор книги: Артем Мандров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Когда раздался звук выстрела, и через миг под кормовым балконом «Азова»31 вспухло облачко разрыва, Дубасову пришлось сделать над собой усилие, и потратить целых несколько драгоценных в бою секунд на взгляд на Басаргина. Тот, более учёный и царедворец, чем боевой офицер, явно не решался что-либо предпринять. Тогда капитан поднял к глазам бинокль, чтобы бросить взгляд на «Азов». Цесаревич, со свежими пятнами крови на кителе, что-то говорил офицерам, готовясь зайти внутрь, кормовые пушки пришли в движение… повинуясь интуиции, Дубасов непререкаемым тоном рявкнул:

– Залп!

Несколько секунд ушли на передачу команды, и это избавило отчаянного капитана от бюрократической волокиты: полный залп с обоих бортов фрегата грянул одновременно с выстрелами с кормы корабля цесаревича. Цели были распределены заранее, и выдрессированные до умопомрачения наводчики сопровождали их непрерывно. Орудия ударили разом, окутав корабль облаком дыма от сгоревшего бурого пороха. Вспышки пламени испятнали береговую линию, столбы воды и клубы пыли поднялись в разных местах. Казалось, полчище демонов ворвалось в гавань Кобе, превращая её в самое опасное место, какое только было в этот миг на планете.

Совещание японских командиров закончилось. Капитаны решили, что необходимо во избежание случайных инцидентов убрать артиллерийскую прислугу от орудий, и отбыли на свои корабли. Принц Арисугава намеревался отдать приказ на своём «Такао» и отправиться к капитану над портом, чтобы убедить того убрать батареи с берега, когда вахтенный доложил, что русские крейсера снимаются с якоря. Такэхито поднялся на мостик. «Память Азова» проходил мимо, и Николай, хорошо видимый на кормовом балконе, поднял руку и помахал. Принц тоже поднял руку к козырьку, прощаясь, и в этот момент грянул пушечный выстрел, а секундой позже балкон с русским наследником заволокло дымом разрыва. Вахтенный офицер выкрикнул на одном дыхании: «Полевая батарея открыла огонь!» Сердце Такэхито замерло, несколько секунд он ещё продолжал надеяться, что всё обойдётся. Облако белого дыма сползло с кормы русского корабля, и стало видно лежащие тела и пришедшие в движение стволы орудий. Со стороны «Яйемы» донёсся звук ещё одного выстрела, а затем ударили кормовые шестидюймовки «Памяти Азова», и их выстрелы утонули в рёве полного залпа «Мономаха». Не обошлось. Аматэрасу решила испытать своих детей, руками инициативных идиотов разрушая планы и мечты умных и достойных.

Ни один снаряд из первого залпа, к изумлению Арисугавы, в «Такао» не попал. Вместо этого комендоры русского крейсера обрушили удар на развёрнутые в трёх местах полевые батареи. Жуткий грохот со стороны мола заставил Такэхито обратить внимание туда. Столбы воды, поднятые давшими промах шестидюймовыми снарядами, ещё не опали, но батарея уже прекратила своё существование. Восьмидюймовая бомба32 разорвалась среди орудий, и теперь там горела усыпанная порохом из порвавшихся картузов земля, и всё заволокло облаками дыма, подсвечивавшимися изнутри вспышками детонирующих боеприпасов.

Пушки «Памяти Азова» били вразнобой, русские явно не собирались останавливаться, и Арисугава скрепя сердце отдал команду открыть огонь. Он не хотел боя, а превосходство русских в мощи кораблей и, судя по воздействию огня «Мономаха», в выучке команд было абсолютным… но теперь оставалось только биться и умирать. По воде от выходящего из облака дыма русского крейсера протянулась цепочка пузырей, а сам корабль разворачивался, открывая «Такао» для всех орудий правого борта, которые уже ловили цель. Дубасов, подражая своему сюзерену, наносил два смертельных удара там, где хватило бы и одного.

Обе шестидюймовки «Такао» успели выстрелить первыми, и один из снарядов даже разорвался под мостиком «Мономаха», что было неожиданно и приятно. Затем Такэхито увидел черноту направленного прямо на него восьмидюймового ствола, успел вспомнить взгляд русского принца после покушения… и мир для него исчез. Два восьмидюймовых и шесть шестидюймовых снарядов, выпущенных разом с почти пистолетной дистанции, превратили небронированый кораблик в медленно погружающиеся на дно руины, а ударившая возле погреба главного калибра торпеда обратила руины в подобие извергающегося вулкана.

Полюбовавшись результатами первого залпа и отдав команду минёрам, Дубасов побежал на левое крыло мостика, чтобы перераспределить цели для орудий левого борта. Это спасло его от попадания снаряда с «Такао», а вот Басаргину не повезло. Контузия вывела его из строя, пару офицеров задело осколками, и потрёпанные штабные унесли адмирала в лазарет. Дубасов этому только порадовался – теперь никто не мешал ему воевать по-настоящему. Вернувшись назад, он убедился, что правый борт выполнил задачу, и изрешечённый снарядами, разрываемый на части детонацией собственных боеприпасов «Такао» более не существует как нечто целое. Батарея на молу также превратилась в море огня и дыма, больше целей для правого борта не было, а вот с другой стороны ещё было во что пострелять, и капитан снова отправился на левое крыло мостика.

«Яйема» уже получил несколько попаданий и густо дымил, стоявший чуть дальше миноносец обстреливался носовыми малокалиберными орудиями, и на него наводились три шестидюймовки, но капитана в первую очередь интересовало не это. Наконец ухо уловило знакомый звук в непросматриваемой части гавани, Дубасов удовлетворённо кивнул, и принялся отдавать новые распоряжения. Хаотичный и совершенно неэффективный огонь «Азова» заставлял его только морщиться, вся надежда была исключительно на его фрегат.

Рёв бортовых залпов «Мономаха» подавлял любую волю, в панике бежали даже те из артиллеристов японских полевых батарей, кто не был ранен. Они слышали жуткое заклинание, прочитанное накануне русским капитаном, и понимали: сопротивление бесполезно, и спасение лишь в бегстве. Мирные жители Кобе, кто ещё до сих пор не покинул город, теперь тоже устремились прочь, пытаясь скорее укрыться за окружавшими порт холмами, пока вселившийся в крейсер демон убивал всё живое и разрушал неживое возле воды.

Канонерская лодка «Акаги», менее года назад переданная флоту на верфи Оногама, вернулась в родной порт для корпусного ремонта. Экипаж готовил её к постановке в док, и не обращал внимания на происходившее на берегу, будучи оторван от всех новостей. Капитан ещё не вернулся со встречи с принцем Арисугавой, куда был неожиданно вызван менее часа назад, старший помощник пропадал где-то внутри, и вахтенный матрос потихоньку задрёмывал.

Внезапно раздавшиеся орудийные выстрелы заставили его вскинуть голову и начать озираться по сторонам. Среди сгрудившихся неподалёку лодок вдруг возникло какое-то движение, оттуда вырвался паровой катер, и устремился к корме канонерки. Матрос закричал, пытаясь предупредить вахтенного офицера об идиотской попытке тарана. На катере взвился русский военно-морской флаг, он резко дал реверс, замедлился и скрылся под кормой. Через пару секунд там грохнул взрыв, взметнулся столб воды, и канонерка начала оседать кормой. Катер дал задний ход, появился на виду, лёг в крутой вираж и опять ринулся к борту японского корабля, теперь к его середине. На носу его выдвигали шест с какой-то объёмистой бочкой на конце, с кормы открыли ураганный огонь из револьверов, заставляя выскакивающих на палубу японских матросов снова прятаться внутрь корабля. Катер опять дал реверс, плавно остановился под самой канонеркой, подведя под неё шест с бочкой. Второй взрыв проломил борт и дно машинного отделения, поставив крест на борьбе за живучесть и службе «Акаги» вообще, а наглый катер устремился к воротам дока, на ходу выдвигая с носа новый шест с бочкой.

Канонерка легла на борт и затонула, унеся с собой на дно больше полусотни человек, примерно одновременно со взрывом, разрушившим ворота дока. Дубасов мог быть доволен: оружие, благодаря которому он сам когда-то стал знаменитым героем, не подвело.

Когда орудие на берегу выстрелило, и разрыв снаряда скрыл фигуру ненавистного русского принца из виду, возликовавшая японская толпа начала забрасывать стоявших на причале иностранцев камнями. Это оказалось замеченным наводчиком пятиствольной пушки Гочкисса на кормовом мостике «Мономаха», и тот выпустил в людскую гущу дюжину снарядов. Толпа, прошитая стальными болванками, бросилась врассыпную, оставляя на земле три десятка убитых и искалеченных русским железом. Наводчик удовлетворённо хмыкнул, и обратил на происходящее внимание стоявшего рядом мичмана. Тот в свою очередь отправил матроса с донесением к капитану.

– Вашвыскобродь, так что их благородие господин мичман велели передать, что желтопузые макаки на берегу в нашего господина посланника камнями швырять смеють, но мы их ужо причесали из пятистволки! – матрос выполнил поручение в меру своих способностей и словарного запаса, заменив позабытые слишком заумные слова имевшимися в памяти аналогами.

– Благодарю, братец, возвращайся на место, – Дубасову перевод с нижегородского на французский не требовался: – Батарее, добавить залп по «Яйеме» что-то вяло тонет! В машину, прибавить ещё десять оборотов.

Фрегат начал нагонять шедший впереди «Память Азова», и через несколько минут признавший сближение достаточным Дубасов прокричал в рупор, обращаясь к видимому на корме мателота33 цесаревичу:

– Государь, японская сволочь напала на нашего посланника на пирсе! Мои молодцы рассеяли их огнём, но зная японские нравы – неминуемо будет погром, достанется всем европейцам! Дозвольте вернуться и забрать наших!

Николай, должно быть, что-то сказал в ответ, потому что стоявший с ним рядом Волков проорал поставленным голосом кавалерийского командира, так, что было слышно и без рупора:

– Возвращаемся оба!

«Мономах» резко лёг в разворот, «Память Азова» сделал это чуть позже и плавнее, и высунувшиеся было японцы бросились наутёк: чёрные демоны возвращались, чтобы истребить их всех до последнего, несомненно. Для такого образа мысли были все основания – находившиеся в гавани японские боевые корабли затонули, от полевых батарей остались в лучшем случае перевёрнутые изломанные орудия, а находившиеся с ними по соседству строения горели.

Осадка фрегата была слишком велика, чтобы ошвартоваться прямо у пирса, и подойдя насколько возможно близко, Дубасов приказал спустить шлюпки и высадить десант, чтобы обеспечить безопасность посольских. Одна из шлюпок тут же вернулась, и Шевич прокричал с её борта:

– Фёдор Васильевич, передайте, пожалуйста, Владимиру Григорьевичу, что находящиеся в городе иностранцы просят принять их под защиту русского оружия!

– Думаю, нам следует обсудить это с Его Высочеством, – ответил Дубасов, и приказал готовить для него разъездной ялик.

«Память Азова» тем временем тоже подходил к пирсу, и стоило ему остановиться, как на борт поднялись сначала Шевич, а затем и Дубасов. Их немедленно проводили в адмиральский зал, где уже собрались офицеры свиты и возглавивший «Азов» Энквист, и Дубасов доложил:

– Ваше Высочество, к сожалению его превосходительство Владимир Григорьевич тяжело контужен, и не смог прибыть.

– Очень жаль, передайте ему мои пожелания скорейшего выздоровления. Николай Николаевич, увы, тоже ранен, и таким образом всё командование отрядом по морской части ложится полностью на вас, Фёдор Васильевич. Сообщите пожалуйста ваши соображения.

У Дубасова, разумеется, уже всё было продумано:

– Государь, все японские корабли в гавани потоплены, а береговая оборона уничтожена. Из оставшегося японского флота для нас в ночное время могут представлять угрозу миноносцы, которые они к наступающей уже ночи подвести не успеют, а в дневное крейсера «Нанива», «Такачихо» и новейший «Чиода», наиболее вооружённые и защищённые. Всем им ходу до нас не менее двадцати пяти часов, а Павлу Николаевичу около того же или чуть более. С его приходом наше преобладание в силах станет абсолютным, и ни один японец не решится на враждебные действия. Кроме того, имеются у японцев броненосные суда «Фусо», «Конго» и «Хиэй», все три – старое ржавьё, вместе не стоящее одного «Мономаха», из них ранее чем через сутки здесь могут быть лишь последние два. В случае их появления я выйду, дам им бой и перетоплю как пакостливых кутей34. «Азову» же лучше остаться в гавани, дабы не рисковать жизнью Вашего Высочества. К следующему вечеру нам необходимо покинуть порт и выйти в море, поскольку гарантировать безопасность от вражеских миноносцев ночью, в чужой гавани и не имея своих лёгких сил, решительно невозможно. После этого нам останется наутро соединиться с Эскадрой, ну а далее мы будем действовать, как прикажете Вы, Государь.

– Благодарю вас, Фёдор Васильевич, всё ясно. Однако же в случае появления японских судов я полагаю разумным выйти им навстречу вместе под вашим командованием, чтобы в случае неблагоприятного для вас развития боя мне не оказаться застигнутым посреди лужи и со спущенными штанами.

Приведённый цесаревичем совершенно некуртуазный образ заставил всех присутствующих рассмеяться. Веселье ещё не стихло, когда в залу35 вошёл князь Барятинский, бледный и с рукой на перевязи, но донельзя решительный на вид. Лысая голова его блестела, а обширная борода грозно топорщилась. Николай выказал ему уважение, поднявшись навстречу, и офицеры поспешно сделали то же самое.

– Вы кстати, Владимир Анатольевич, садитесь к столу. Как вы себя чувствуете?

– Не чувствовал себя таким бодрым с кокандского похода, Ваше Высочество!

– Вот и отлично, тогда продолжим. Дмитрий Егорович сообщил Нам, что французская, немецкая, итальянская и китайская общины города просят принять их под защиту русского оружия. Фёдор Васильевич, сможете ли вы вновь выделить для этого десантную роту, как при моей встрече?

– Безусловно, Ваше Высочество, смогу, хотя мне придётся просить Оскара Адольфовича дать несколько более матросиков с «Азова». Ни комендоров, ни машинной команды с «Мономаха» я дать не смогу, ввиду возможно предстоящего наутро боя.

Энквист слегка побледнел, но кивнул, стоически перенеся намёк на бесполезность его корабля в состоявшемся побоище. Если бы только у него была возможность выучить свою команду так, как у Дубасова, вместо того, чтобы служить лакеем при цесаревиче… но нужно быть честным с собой, так, как Дубасов, он бы выучить команду не смог. Дубасов и Чухнин – два единственных капитана на флоте, способных выучить команду всерьёз, один силой, а другой лаской.

Николай кивнул и продолжил:

– Владимир Анатольевич, не соблаговолите ли в таком случае принять команду над десантом? Ваш опыт азиатских походов и усмирения Польши будет поистине неоценим в этом деле.

Барятинский, в первую очередь ответственный за безопасность цесаревича на суше, долю секунды колебался, но ответил:

– Почту за честь, государь!

– Отлично. Англичане помощи не просили и должны сами справиться у себя в сеттльменте, собственно японский город нас также не интересует, однако же прошу вас выделить отряд для занятия городского телеграфа. Дмитрию Егоровичу необходимо будет отправить несколько телеграмм. Хотя японские телеграфисты скорее всего разбежались, и в любом случае ненадёжны. Фёдор Васильевич…

– Думаю, я найду пару телеграфистов, Ваше Высочество!

– Прекрасно. Возглавит отряд штабс-ротмистр Волков.

Бравый офицер приосанился и подкрутил ус, лишь немногим уступающий щегольским усам Дубасова. Ники, конечно, изрядно переменился после того удара, но не забывал старых друзей своих и отца36. Цесаревич же продолжал тем временем:

– Поправьте меня, господа, однако мне кажется, это будет первый случай взятия русским флотом и десантом иноземного города на шпагу со времён славного вашего, Фёдор Васильевич, тёзки, адмирала Ушакова?

– Должно быть верно, Ваше Высочество! – сравнение со знаменитым адмиралом слишком сильно льстило Дубасову, чтобы он стал вдаваться в детали. Никто другой возражать тем более не дерзнул.

– Благодарю вас, господа. Мне ещё предстоит заняться составлением депеш двум императорам, то есть скучнейшей дипломатической казуистикой, истинным военным нимало не интересной… Эспер Эсперович, прошу вас остаться, мне понадобится консультация.

Офицеры поняли намёк и дружно поднялись, направляясь к дверям. Барятинский и Дубасов, пропущенные вперёд как старшие по чину и возрасту, обменялись выразительными взглядами. Уверенность, здравый смысл и внимание к деталям, неожиданно проявленные Николаем при ведении военного совета, произвели впечатление на них обоих.

Чай горчил. Небесный Хозяин с недоумением отставил чёрную с лёгким серебрением чашу работы Танака Тёдзиро, подождал немного, закусил пирожным и снова попробовал чай. Тот определённо горчил, за много лет Муцухито37 не мог припомнить ничего подобного. Разве перед тем, как умер отец, было что-то такое…

Воспоминание было на редкость неприятным, чаепитие оказалось безнадёжно испорчено. Император поднялся, оставив чай и сладости, и стремительным шагом направился в кабинет. Распорядитель церемонии и мастер, заваривавший чай, пребывали в тихой панике.

Можно было заняться делами, но внутренний покой был нарушен, и за что бы Муцухито ни брался – ему всё время казалось, что он делает что-то не то. Поэтому когда министр двора вошёл, неприлично громко дыша, и с поклоном подал бланк телеграммы, император испытал даже секундное облегчение. Сейчас всё прояснится.

Облегчение было недолгим. Телеграмма принца Арисугавы о нападении на русского гостя лишь усугубила расстройство императора. Главной проблемой для Японии всегда были не кровожадные и алчные варвары, мечтающие её разорвать. Главной бедой всегда были свои, родные, домотканые идиоты. Сначала они пытались от всего спрятаться, потом возжелали перемен. Перемены произошли – они оказались опять недовольны, что получилось не то и не так. Теперь их потянуло кого на старину, а кого в Европу. Аристократы сходили с ума по-своему, вводя новые титулы, но по-старинке меряясь производством риса в имениях. Самурайская партия своей тупой ненавистью к иностранцам создавала вечные проблемы, которые приходилось расхлёбывать стремительно сменяющим друг друга правительствам. Однако на этот раз они зашли слишком далеко, и разбираться с последствиями предстоит лично Государю.

Распорядившись уведомить членов Тайного Совета и Кабинет министров, император отправил телеграммы губернаторам Киото и Кобе, принцу Арисугава Такэхито на несколько возможных адресов, и принцу Арисугава Тарухито38 в его дворец в Киото. Железной дороге он повелел подготовить его личный поезд для поездки в Кобе.

Вечерний чай вновь оказался невкусен, и беспокойство продолжало терзать Муцухито. Гармония мира явно была нарушена. Члены Тайного Совета, кто был в Токио, собрались быстро, и теперь совещались, решая, чем откупаться от явно неизбежных претензий русских. Воевать с ними было и толком ещё нечем, и армия не готова, да и просто было страшно – всё-таки европейская держава… Прежде чем замахиваться на такое, предполагалось потренироваться на ком-нибудь из соседей. Шапкозакидателей, как среди газетных писак и парламентских крикунов, в Тайном Совете не было.

В это время телеграммы пошли одна за другой. Сначала губернатор Кобе уведомил, что русские удалились на свои корабли, а в городе намечаются беспорядки. Следом Арисугава Такэхито отрапортовал о прибытии в Кобе и о том, что обстановка в порту накалена до предела, и он намеревается принять меры против этого. С общего согласия, император ответной телеграммой делегировал ему все полномочия для этого.

Едва успели унести телеграмму от императора, как с телеграфного узла Нагасаки39 переслали перехваченное сообщение французского репортёра из Кобе в редакцию парижской газеты «Рассвет». Русские крейсера подверглись обстрелу береговой батареи и ответили огнём, русский наследник снова ранен. Это уже была катастрофа. Тайный Совет загудел, как разворошенное шмелиное гнездо, война теперь представлялась совершенно неизбежной, и как выпутаться, никто не понимал. Министр иностранных дел подал в отставку прямо тут же, а происшедшая накануне отставка министра внутренних дел, подчинённые которого и заварили изначально всю кашу, по приговору императора приняла вид ритуального самоубийства. Министры флота и армии под тяжким взглядом Небесного Хозяина также распорядились подготовить всё необходимое для этого.

Не успел шум в Тайном Совете улечься, как принесли новую телеграмму того же репортёра. Русские потопили все находившиеся в порту японские корабли, и никуда не ушли. Министр флота ожидал приговора Хозяина, чтобы тоже приступить к публичному вскрытию живота, но приказа не последовало. Государь ждал чего-то ещё.

Действительно, через какие-то двадцать минут принесли ещё одну французскую телеграмму. Русские высадили десант и взяли Кобе под охрану по просьбе европейских диаспор. Теперь катастрофа превратилась в нечто совершенно неслыханное, такого не было даже во времена Перри и боёв при Симоносеки.

Тайный Совет погрузился в уныние. Демоны с ней, с международной оглаской, и даже с неизбежной войной, русским тоже воевать нечем… никто не мог представить, во что всё выльется внутри страны. Парламент, пресса и общественное мнение Японии всегда отличались куда большим радикализмом, чем группа уже немолодых героев реставрации Мейдзи, монополизировавших власть после неё. Советники хотя бы понимали, что меряться силами с европейцами ещё слишком рано, но народу, уже который год ожидающему полного изгнания варваров, этого не объяснишь. Теперь же, когда нога иноземного захватчика всё-таки ступила на священную землю Японии, выкрутиться только за счёт демагогических лозунгов уже не удастся. Многие стали косо поглядывать на хитроумного Ито Хиробуми, творца конституции и покровителя свободы прессы, и кто знает, чем бы всё закончилось… если бы не принесли ещё одну телеграмму. Министр двора с поклоном подал её императору, и тот вчитался в текст, постепенно меняясь в лице. Уши Небесного Государя горели от испытываемого позора, как у мальчишки, но в то же время из груди вырвался вздох облегчения. Кто там говорил, что русский наследник – всего лишь наивный юноша? По его телеграмме сказать это было решительно невозможно…

Тайный Совет, ознакомившись с содержанием телеграммы, единодушно умолял Государя отправиться на встречу с русским наследником немедленно. Государь, разумеется, снизошёл к просьбе, и приказал держать его поезд в немедленной готовности к отправлению. Министр сообщений, несмотря на уже наступившую ночь, лично помчался проследить за этим на железной дороге. Муцухито же, вернувшись в свои покои, первым делом начертал тушью на рисовой бумаге ручной выделки пришедшее ему на ум стихотворение:

Многие думают

(что) Мир и будущее

В их власти.

На самом деле

Правит случайность.

Покончив с этим важнейшим с его точки зрения делом40, император приступил к подготовке к отъезду. Ехать предстояло всю ночь, и министр сообщений обязан был обеспечить прибытие императорского поезда в Кобе к утру, а не как обычно.

Уже свечерело, когда в гавань Осаки вошёл отряд учебных кораблей японского флота в составе броненосных корветов «Конго» и «Хиэй». Выстроенные в конце семидесятых, они изрядно устарели, и служили для обучения будущих офицеров и экипажей, мотаясь по всему Тихому океану, и доходя даже до Стамбула и Лондона. Вернувшись недавно из дальних путешествий, сейчас они совершали прогулочный по их меркам совместный рейс вдоль родных японских берегов.

Помимо них, в порту стоял новейший броненосный крейсер «Чиода». В полную противоположность старым корветам, он был лишь недавно получен Императорским флотом, и тоже находился в плавании с целью освоения экипажем. В Осаку его привели проблемы с котлами, упорно отказывавшимися работать на японском угле. Капитан «Чиоды» с группой офицеров нанёс положенный визит командиру учебного отряда, тоже собравшему своих для обмена опытом и дружеского общения, там их всех и застало принесённое с берега кошмарное известие. Русские чудовища, презрев все обычаи гостеприимства, потопили сопровождавшие их крейсера Императорского флота и подвернувшийся отряд миноносцев, бомбардировали и разрушили порт Кобе, после чего высадились на берег и разграбили город.

Поругание чести Небесного Государя было неслыханным, и позор флота тоже требовал отмщения. Среди собравшихся офицеров возникла живейшая дискуссия о надлежащем образе действий. Было почти единодушно решено (несогласные получили по нескольку сабельных ударов и лишились возможности высказывать своё мнение), что необходимо нанести упившимся крови русским удар возмездия, и предупредить их нападение на Осаку. К сожалению, сделать это немедленно оказалось невозможно – котлы «Чиоды», основной ударной силы сформировавшейся эскадры, были наполовину разобраны, и выйти в море сию секунду крейсер не мог.

Всю ночь на кораблях продолжался аврал с подготовкой их к бою, чисткой и сборкой котлов и погрузкой угля, однако поднять пары и дать ход удалось лишь наутро. К счастью, идти было недалеко.

Ещё только светало, когда императорский поезд прошёл входные стрелки. Вопреки полученным уже во время поездки сведениям о разрушении и даже сожжении города русскими, вокзал Кобе оказался в полном порядке. На перроне Небесного Государя со всеми положенными церемониями приветствовали губернатор и прочие японские чиновники. Многие из них имели довольно помятый вид – как тут же было доложено, ночью русские спасли губернаторскую канцелярию от нападения группы недовольных его угодничеством перед иностранцами самураев.

Под взглядами европейских журналистов и объективов фотокамер поблагодарив губернатора за преданную службу, император попросил проводить его для встречи с русским наследником. Тот, как оказалось, ожидал на привокзальной площади. Цесаревич сдержал своё слово, представив ситуацию как помощь в подавлении военно-полицейского мятежа и сословного бунта, и не стал сверх меры унижать «гостеприимного» Небесного Хозяина. Европейских щелкопёров и стоящих на треногах камер на площади было ещё больше, и Муцухито почувствовал себя неуютно. Русские выстроились вдоль дальней стороны площади, являя весьма живописную картину.

В центре на зарядном ящике сидел цесаревич с повязкой на голове, но с открытым лицом, окружённый офицерами в блестящих мундирах, позади них выстроились матросы с винтовками. Чуть левее стоял закрытый гроб с телом, очевидно, несчастного Арисугава Такэхито, якобы павшего в бою с мятежниками, с почётным караулом из здоровенных моряков с палашами наголо. Ещё левее стояли на коленях несколько японских артиллеристов и полицейских в живописно разорванной форме, удерживаемых на месте русскими матросами уже совершенно исполинского роста и зверской наружности. Правее русского наследника стояли кучкой представители иностранных диаспор города.

Подошёл Шевич, чтобы пригласить императора пройти для беседы с цесаревичем. Николай при приближении Муцухито поднялся, опираясь на трость. От одного взгляда на его лицо не любившему кровопролития императору сделалось нехорошо. Самурай или разбойник старых времён мог бы гордиться такими шрамами, приводящими в ужас врагов, но для царственной особы они были совершенно неуместны, и Японии предстояло многим пожертвовать, чтобы загладить вину.

Приблизившись с каменным лицом, Небесный Государь в изысканных выражениях принёс русскому наследнику извинения за досадные инциденты последних дней, и поблагодарил за помощь в подавлении мятежа. Православный епископ, прихваченный императором из Токио, переводил звучным голосом. Цесаревич в не менее изысканных выражениях принял извинения и благодарность, и заверил гостеприимного хозяина в своём искреннем расположении и нерушимой дружбе. Писаки строчили, вспыхивал магний фотокамер. Муцухито удавалось сохранять подобающее выражение лица, но взгляд его невольно падал то на шрамы Николая, то на трость, которой тот только вчера убил человека, и тошнота подкатывала к горлу. Видя, что микадо вот-вот станет дурно, Николай поблагодарил представителей прессы, и пригласил его продолжить общение на фрегате.

Переговоры не затянулись – собственно, их и не было. Разгром флота и береговой обороны в Кобе показал, что русские воспринимают ситуацию более чем серьёзно, и усугублять конфронтацию было отнюдь не в японских интересах. Курильские острова казались на фоне происшедшего небольшой платой «за помощь Японской Империи в подавлении самурайского мятежа». Императору оставалось только подписать уже подготовленные русскими бумаги, благо Тайный Совет накануне буквально умолял его любой ценой избежать войны с Россией. Император вернулся на берег, а русские корабли двинулись к выходу из гавани.

Небесный Хозяин стоял на причале, и провожал уходящие крейсера взглядом. Никто из приближённых не решался прервать раздумье Хозяина, над причалом царила тишина, лишь мерзко орали павлины из выгруженного русскими «плавучего зоопарка»41. Министр флота с болью в сердце и с предчувствием неизбежной смерти смотрел на торчащие в разные стороны из-под воды мачты «Такао» – горечь поражения смешивалась с виной за гибель одного из самых близких Хозяину людей. Принц Арисугава Такэхито был любим и при дворе, и на флоте. Тем более тяжело было видеть, что гибель принца и кораблей была напрасной – на русских крейсерах не было видно никаких повреждений, кроме полуразрушенного злополучного балкона и закопчённой стали под ним. В «Мономаха», как утверждали некоторые, тоже попал снаряд с «Такао», но на нём даже краска выглядела идеально свежей. Очевидцы врали, как всегда.

Небесный Государь закончил свои раздумья, и повелел доставить его в резиденцию губернатора. Там, расположившись на выходящей к морю террасе, он спросил чаю. После надлежащего ожидания и с положенными церемониями, чай был подан, император сделал глоток... и, поперхнувшись, с отвращением выплюнул напиток. Присутствовавшие замерли, потрясённые небывалым нарушением этикета, но взгляд Государя был неотрывно прикован к горизонту, где дымы русских крейсеров сливались с дымами каких-то других кораблей. Оттуда вдруг донеслись раскаты, похожие на звук отдалённого грома. Взгляд императора обратился на министра флота:

– Что это за звук?

– Это были залпы 17-сантиметровок наших учебных корветов.

Время шло, ещё раз раскатился далёкий гром, вслед за ним раздался рассыпчатый треск, министр вновь прокомментировал, повинуясь движению брови императора:

– Открыли огонь 4,7-дюймовки «Чиоды» и 15-сантиметровки корветов.

Треск не смолкал, пока его не перекрыл грохот, заставивший нервы сжаться в комок даже на таком расстоянии. По всему городу вдруг завыли собаки. Небесный Государь приподнял бровь, но министр флота, знавший на слух все орудия японских кораблей, не мог ничего сказать. В глубине души он надеялся, что это взорвался один из русских крейсеров, но ответ императору всегда должен быть верным, а не гадательным. Зато губернатору Кобе этот звук был прекрасно памятен, и он осмелился вмешаться: