Текст книги "Гуль (СИ)"

Автор книги: Артем Кочеровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

… … …

– Ты точно болел? Выглядишь очень даже здоровым, – сказал Борис и потрогал меня за плечо. – Подкачался?

Изменения заметил не только Серов. Одноклассники вдруг стали больше обращать на меня внимание, хотя прежде «ботаник» не сильно их интересовал. Кучинская, с которой я разговаривал за год не больше трех раз, поинтересовалась моей болезнью, а потом спросила про домашку по алгебре. Воронская попросила показать ей справку. Я принёс ей липовую бумажку, а она разболталась и рассказала о том, как три месяца назад лежала с температурой под сорок. Но больше всего меня удивляла Москвина. Маленькая, не выглядящая на свой возраст девочка с милым личиком, узкими плечами и крохотным тельцем постоянно на меня смотрела. Нет, я, конечно, предполагал, что нравлюсь ей. Москвина всегда вела себя чуточку странно, особенно когда мы оставались наедине или сидели рядом на программировании, но в этот день она просто не спускала с меня глаз. Стоило мне в любой момент времени повернуться к ней, и я всегда заставал её врасплох. В такие моменты она вдруг очухивалась и отводила взгляд.

– Привет, – бросила Вишневская, проходя мимо меня.

– Привет, – ответил я и повернулся к Демидовой. – Привет, Маша, как вы домой тогда добрались?

– Привет, – она чуть улыбнулась и пошла к своему классу. – Нормально.

– Послушай, я подумал, может?..

– Тебе вредно много думать, Кононов, – встряла Вишневская и посмотрела на взбирающегося по канату одноклассника. – Маш, иди сюда!

На уроке физкультуры мы занимались всякой фигней. Кто-то кидал мяч в корзину, кто-то сидел на лавках и болтал, девчонки прыгали на скакалках. Так было всегда. Урок физкультуры становился серьёзным мероприятием только в дни, когда школьники бегали полосу. В остальное время – всё как всегда: физруки – себе, школьники – себе. Мы с Серовым ушли в конец зала, где он в мельчайших подробностях рассказал о том, какую щуку словил на выходных:

– Вода тихая. Стемнело, – он медленно провел ладонью, изображая водную гладь. – Отец уже удочки смотал, в машину всё сложил. Я думаю: дай последний раз брошу, – Борис забросил под баскетбольное кольцо воображаемый воблер и принялся сматывать леску. – Кручу себе и тут… Бац! Спиннинг дугой. Чуть из рук не вырвала! Я её раз, – он подсек в воздухе, – Подержал в натяжении, а потом потихоньку к себе. Тащу, а она – ни в какую. Туда-сюда, туда-сюда! Минут пятнадцать я с ней боролся. Дважды под камни уходила. В итоге папе пришлось по пояс в воду войти, но мы её достали. Во! – он показал фотку на телефоне. – А как твои выходные? Было че-нить интересное, или ты, как порядочный больной, в кровати всё время валялся?

– Тухляк.

– Ясно.

– Алё, вы меня видите, валенки?! – возле меня нарисовался Ёлкин. – Сами не занимаетесь, так другим не мешайте! Я вам две минуты махаю, чтобы от матов отошли! Слиняй, Конон!

– Ты бы нормально попросил.

– Вали давай!

Ёлкин прихватил меня за рукав и отшвырнул от матов. Я поймал равновесие и толкнул его в плечо. Сам не понял, как это произошло, но толчок получился слишком уж сильным. Ёлкин упал на задницу, откинулся на спину и проехал несколько метров по деревянному полу. Серов расставил руки и встал между нами, собираясь разнимать. Вот только Ёлкин, кажется, не спешил вставать. Он лежал на полу, постанывал и держался за плечо. Я повертел головой и понял, что свидетелями стычки стали почти все школьники обоих классов. Серов смотрел на меня чуть испуганно и с претензией. В шее кольнуло.

На выходе из спортзала я столкнулся Вишневской. Она потрогала мою руку в районе бицепса:

– Подкачался? – улыбнулась Настя, закинула туго заплетённую косу за спину и ушла, маняще виляя бедрами.

Со мной творилось что-то неладное. Вернее, чувствовал я себя как раз-таки хорошо. Но как это объяснить? Полуразложившийся труп Эгон говорил что-то о даре… Бред.

Я специально замешкался в раздевалке и дождался, пока все уйдут. Серов убеждал в столовую – перехватить пару булочек, я попросил его взять и мне.

– Семь? – спросил он. – Куда в тебя столько?.. Ладно, побежал!

Когда парни ушли, я прикрыл дверь в раздевалку, посмотрел на свои руки, а затем – по сторонам. Нашел в углу черенок от швабры, согнул его, и тот сломался. Он был тонким, да и пролежал здесь уйму времени, но я ведь должен был почувствовать хоть какое-то сопротивление? Нужно что-то ещё. Я ухватился за ручку двери в туалет и дернул в сторону. Железяка скрипнула, хрустнула и осталась у меня в руках. Заводские отверстия, с помощью которых ручка крепилась к двери гвоздями, порвались, будто были сделаны не из стали, а пластилина. Как такое возмож?.. Я схватился за ручку – ту, что была прибита изнутри. Дернул. Она удержалась. Дернул сильнее. На месте. Совпадение? Дернул в третий раз и вместо ручки вырвал дверь с петлями.

– Твою мать…, – я приладил её кое-как обратно и отошел к подоконнику, где лежали мои вещи.

Переодел футболку, штаны, закинул спортивную форму в пакет и собрал рюкзак. Хотел уходить, но не мог остановиться. Мне нужно было найти что-то, что опровергло бы мои сумасшедшие догадки. Ведь так быть не должно… В том доме не было гуля, и он не перекачивал свою гниющую гадость в меня через язык. Я схватился за вмонтированный в стену подоконник и потянул вверх. Деревяха толщиной в десять сантиметров заскрипела и затрещала. Бетонные упоры начали крошиться, трескаться и откалываться кусками. Я бы вырвал его вместе с куском стены, но прежде выломал кусок самого подоконника, который рассыпался у меня в пальцах трухой. Вот же черт!

– Что шумело? – в раздевалку ворвался Серов.

– Не знаю, – ответил я и стряхнул с рук щепки.

– Ты чего тут залип-то? Пошли! Вот, я булок взял! – сказал Борис и поднял пакет.

– Отлично… а, что это у тебя?

– Это? – Серов посмотрел на свою руку. – Да об долбанную раздачу порезался. Фигня, сейчас к медичке зайду за пластырем.

Чуть выше плеча, на мясистой руке Серова кровоточил длинный рваный порез. Красная кровь, словно насыщенная краска, стекала каплями по белому полотну незагорелой кожи. Мне захотелось посмотреть поближе. Ноги сами понесли меня, руки стали твёрдыми, а пальцы согнулись, точно когти хищника…

– Ты чего?! – спотыкаясь, Серов попятился к стене.

Глава 5. Сначала не понял, а потом как понял

– Эй-эй! Полегче!

Очнулся я, стоя впритык к Серову. Тот сел на лавку, вжался в угол и вытаращил глаза.

– Больно!

Я опустил взгляд. Мои пальцы сжимали предплечье Бориса и оставляли глубокие белые борозды.

– Прости, – я вырвал у него пакет с булками и вышел из раздевалки.

Вечером этого же дня, когда я поломал всё неломающееся в своей квартире и погнул – всё негнущееся, сомнения исчезли. Со мной что-то случилось. Этот монстр что-то сделал со мной. Передал какой-то дар? Во всяком случае он так его назвал. Но если этот дар означает – стать таким же, как он, то… В животе забурлило. Я словил себя на мысли, что в последние несколько дней ни разу не избавился от чувства голода. Сколько бы я не съедал, голод никуда не девался и даже наоборот – усиливался. Живот часто урчал, побаливал, жалуясь на пустоту внутри. Я вспомнил слова твари, называющей себя Эгон: «голодный гуль – плохой гуль».

За следующие несколько дней на переменах в школе, во время уроков, по ночам и вечерам я прочитал всё, что мне удалось найти о гулях. Существам, впервые упоминавшимся в арабской мифологии, приписывали разные качества, разные истории появления, разные способности. Я перерыл всё, но так и не нашел информации о том, как снять это проклятье, чем бы оно ни было. А хуже всего было то, что несмотря на разные мифы и сказания, все они сходились в одном: гуль – каннибал, питающийся человеческим мясом, и только оно может утолить его непомерно растущий голод.

Шли дни. Голод усиливался. Эксперименты с перееданием я прекратил. В них не было никакого смысла. Сколько бы я ни съел, обычная еда ни на каплю не утоляла голод. Она проваливалась в желудок и бесследно исчезала. Примерно через неделю я начал чувствовать запах… Всё то, что раньше его не имело и было едва заметным, вдруг стало отчетливым и… Каждый человек: соседка, продавец в магазине, пассажир в автобусе, уборщица, учитель и одноклассники, все они теперь имели свои отличительные запахи. От осознания происходящего я часто просился выйти во время уроков. Ходил в туалет и выблёвывал темно-зеленую жидкость, напоминающую болотную воду. Меня рвало от осознания… Все эти запахи были съедобными. Одни сносные, другие влекущие, третьи – манящие и сводящие с ума. Запахи, от которых во рту скапливается слюна, урчит живот, закатываются глаза…

Изменение тела на время остановилось. К счастью, на теле не появлялись язвы, с лица не сползла кожа, язык не превратился в живущий своей жизнью орган, а руки не обзавелись когтями. Но это не значило, что изменения прекратились. Теперь со мной что-то происходило внутри. Временами мне сильно болело в разных местах, а затем боль проходила и наступало умиротворение. Ночью я иногда просыпался от непонятного шевеления. Внутри будто что-то перестраивалось. Вскоре я заметил, что у меня изменился прикус, а глаза, кажется, чуть глубже утопли в череп. Впрочем, возможно, мне так лишь казалось.

Всю следующую неделю я искал спасения. Обращаться ко врачам было бессмысленно, как и говорить об этом с друзьями. Я перепробовал все возможные ритуалы по снятию порчи, проклятия и сглазов. Я использовал записи из книг по мистицизму и эзотерике, которые удалось найти в интернете. Всего за неделю моя квартира превратилась в убежище чокнутого шамана-фанатика. В ней появились вещи, которых никогда раньше не было. Много вещей. Колбы с жиром животных, волосы парнокопытных, клыки, рога, клоки шерсти, лапки, карты, свечи, много свечей. Благовония, бусы, ножи, кинжалы, коробки с землей, камни, бутылки с водой и многое другое. Каждый вечер, возвращаясь домой, я садился за книги, а потом в ночное время (мистики и эзотерики, почему-то особенно его любили) проводил обряды, ритуалы, церемонии. Каждое следующее утро я просыпался и замирал в кровати, надеясь, что сработало. И каждый раз я чувствовал голод. Голод теперь был не просто неудобством, он был напоминанием… Напоминанием о том, кем я стал.

– Привет, мам. Нет-нет, всё нормально! Просто решил позвонить. Ну и что, что никогда сам не звонил, а вот сегодня решил. Как у вас дела? Ничего у меня не случилось! Нормальный голос… Точно… У нас тоже жарко. Ага. А на работе как? Ясно. А папа? Угу… Ну да… Всё нормально! Да… Ну, давай, пока. Люблю тебя мам, пока.

Я положил трубку и бросил телефон на стиральную машину. В ванной было тепло и приятно. Я снова включил воду, чтобы слышать её шум, и на миг даже подумал, что в воде не так чувствуется голод. Хотя, наверно, это была лишь слабость. Страх или желание отступить. Но отступать я не собирался. От одной мысли, что рано или поздно я не выдержу и кого-нибудь… Я взял с борта лезвие и поднёс к руке. Голодный гуль – плохой гуль, мертвый гуль – хороший гуль. Вонзил лезвие в кожу, углубил на сантиметр и полосонул вдоль руки. Повторил три раза, опустил руку в теплую воду, откинулся и закрыл глаза.

Очнулся я через пятнадцать минут и нашел себя лежащим в крови. Вода сделалась розовой, а на разных её уровнях, точно подводные течения, колыхались бордовые, а где-то и близкие к коричневому, кровавые волны. Я посмотрел на руку. От кисти вниз к предплечью тянулись четыре тонких белых шрама.

… … …

– Тебя не узнать! – сказал Серов и пнул меня кулаком в плечо. – Ауч! – он потряс кисть. – Чего у тебя там?

Серов потрогал моё плечо и убедился, что ничего там, кроме мышц, нету:

– Ты когда успел так подкачаться?

– Само как-то, – я пожал плечами и пошел в зал.

Демидова, скрестив руки на груди и прислонившись плечом к стене, чтобы её лицо не видели, разговаривала с Вишней. Маша пожимала плечами и мотала головой. Её кто-то обидел? Вишневская что-то убедительно говорила, а затем заметила меня и помахала рукой.

– Привет, – махнул я в ответ и пошел к своему классу.

– Ну, раз ты пришёл последним, то с тебя и начнём, – сказал физрук.

– Что? – спросил я.

– Полоса сегодня, Кононов! Давай, на старт!

Кто-то ткнул меня в позвоночник. Я развернулся и увидел проходящего мимо Ёлкина. Ниже меня на полголовы, смуглый и жилистый с россыпью прыщей на лице.

– Вот сейчас мы и посмотрим, чего ты стоишь Кононов!

– Пошёл! – крикнул физрук.

Вздохнув, я толкнулся и удивился тому, как быстро набрал скорость. Перелетел через двухметровую стенку, лишь для вида коснувшись её руками. Покрышки я пропускал через одну, причем почти случайно. Ноги и сгруппированное тело несли меня вперед. Проволока – одно из самых ненавистных препятствий. Ползти по земле, перебирая руками и ногами на потеху зрителям, что может быть менее унизительным? Это препятствие я решил пройти как можно быстрее. Упал на пол, два раза толкнулся руками и, словно торпеда под водной гладью, пролетел под проволокой. Блины на журавле я перекидал за два захода, чем вызвал слишком подозрительные возгласы одноклассников. Выбил кувалдой поролоновый блок с одного удара, тот отлетел в конец зала. Перекладина, пять подтягиваний, пробежка для заминки и подъем на плавающей перекладине. Там я чуть остудил голову и притворился, что устал. Мне хватило бы и двух толчков, чтобы взлететь наверх, но я растянул их на шесть.

Физрук остановил секундомер, потряс его в руке и нажал пару кнопок, шевеля усами. Потом посмотрел на меня и почесал голову:

– Хм-м-м-м…

Иванова хотела рассмотреть цифры на секундомере за плечом физрука, но у нее не вышло. Тогда она подошла ко мне и сказала, что я очень хорошо пробежал. Я что-то ей ответил, а затем уставился на открытую полоску торса между шортами и топиком. Чуть загорелая гладкая кожа, под которой…

– Я могу идти? – спросил я у физрука.

– А?

– Если на сегодня всё, то я пойду домой, – я отошел от Ивановой подальше.

– Ага, – физрук ещё раз посмотрел на секундомер. – Конечно-конечно…, – я почти вышел из зала, когда он отвис и крикнул мне в спину. – Не слабо же ты прибавил, Кононов! Рекорд класса!

– Как рекорд?! – подскочил к физруку Ёлкин. – Сколько?!

Происходящее в школе, да и за её пределами, перестало меня волновать. Поступление, к которому я так долго готовился, учёба, карьера инженера или программиста… С недавних пор меня интересовало только одно: как можно дольше не поддаваться голоду и покончить с собой раньше, чем сорвусь. Люди не виноваты в том, что я стал таким… А кто вообще в этом виноват? Марк или Демидова, из-за которых я поперся?.. Плевать.

Находиться среди людей и особенно в школе, где свежее мясо было повсюду… О, боже… Порой я просто вставал и уходил с уроков. Я мог засмотреться на чью-то лодыжку или плечо и чувствовал, как дрожь предвкушения прокатывает по телу. Иногда мне удавалось сдерживать свои мысли, но это редко длилось долго. Голод пробуждал и тот факт, что я знал свою силу. Никто из ребят не мог мне противостоять. Если бы я захотел, то взял бы желаемое.

Их запахи усиливались, особенно девушек. Через месяц после обращения я только их и слышал.

На программирование я пришел первым и сел за компьютер. В отличие от других уроков здесь я мог прилично занять голову и меньше думать о еде. Мои одноклассники пошли в столовую, и пока в классе не было запахов, если не считать запаха Владимира Матвеевича, который просачивался под дверью в его кабинет. Я рассчитывал на десять минут тишины и спокойствия, но в класс пришла Москвина. Почти бесшумно ступая, она просочилась и села рядом со мной. Я выругался про себя и уставился в компьютер.

– Не пошел в столовую? – спросила она.

– Не-а, – ответил я, набирая какую-то ерунду. – А ты?

– Нет, – ответила она. – Мне не надо. Как и тебе.

Кивнув в знак понимания, я задал переменным целочисленный формат и хотел прописать условие, как вдруг сердце моё забилось быстрее. Не отводя взгляд от экрана, я втянул носом воздух и осознал, что от Москвиной не пахнет едой. Проглотив слюну, я медленно повернулся и увидел её чуть розоватый оттенок глаз. Москвина больше не отводила взгляд. Она сидела, уперев подбородок в кулак, и улыбалась.

– Не понял…

– Всё ты понял, Кононов.

… … …

Я стоял возле металлической двери с серебряным ободком глазка и держал палец возле звонка. Меня немного потрясывало, голова шла кругом. Палец замер в воздухе и висел напротив кнопки целую минуту. Москвина. Кто бы мог подумать, что в моём собственном классе окажется ещё один… Подушечка указательного пальца так и не прикоснулась к пластмассовой кнопке, но дверь открылась.

– Не бойся.

Крошечная девочка с черными волосами в красном гольфе смотрела на меня, чуть поджав губу. Во время всех предыдущих наших встреч Москвина стеснялась и зажималась. Вероятно, я ей нравился, хотя теперь уже не был в этом уверен. В любом случае, в этот раз я чувствовал себя скованно и даже немного боялся, а она наоборот – спокойная, расслабленная, вдумчивая. Я побаивался. Побаивался этого разговора и того, что случится дальше. Правильно ли мы поняли друг друга? Как мы вообще будем обсуждать то, во что и в собственных фантазиях поверить непросто? Вместе с тем я чувствовал свободу. Словно Москвина открыла не дверь в свою квартиру на тринадцатом этаже, а выход из лабиринта. Впереди меня ждал свежий воздух, настоящий собеседник и передышка в постоянной борьбе с голодом.

Была эта её собственная квартира, родительская или съемная, я не знал. Деньги у Москвиных водились. Я скинул кеды в прихожей и прошел в зал. Там стоял огромный кожаный диван напротив плазмы, деревянные и каменные статуэтки на полках, книжный шкаф. В потолок были встроены какие-то космические лампочки.

По дороге в эту квартиру я вспоминал о Москвиной. Оказалось, что даже будучи одноклассниками, можно совершенно друг друга не знать. Серая мышка Москвина училась на отлично, хорошо схватывала в точных науках и никогда не вызывалась к доске. Ещё я вспомнил эпизод из седьмого класса, когда Ксюша разлила на себя чай и стала жертвой насмешек о недержании. Вот и всё.

– Садись! – Москвина показал на диван.

Я сел.

Ей кто-то прислал сообщение, и она отвлеклась. Я втянул носом воздух. Здесь, где не было посторонних запахов людей, я отчетливо различил её запах. И он был… обычным. Всё перевернулось с ног на голову. Одноклассники, соседи и продавцы в магазинах пахли едой, а она – обычным человеком. Её запах было толком и не различить, если не делать это намеренно.

– Кто тебя обратил?

– Обратил? – я поправился на диване.

– Если ты всё еще думаешь, что сошел с ума, то я тебе разочарую. Ты – в полном порядке, ну… во всяком случае в плане здоровья, – Москвина подошла к журнальному столику и взяла маникюрные ножницы. – Тут ты можешь говорить смело.

Она закатала рукав и взмахнула ножницами. Я подскочил с дивана. На тонком белом предплечье появились три глубоких раны. Москвина с совершенно невозмутимым видом смотрела, как из неё сочится кровь. Через минуту Москвина подошла ко мне. Кровь остановилась. Края рваных порезов сцепились и срастались прямо на глазах.

– Так, кто тебя обратил?

Впервые за долгое время я встретил человека, который меня понял. Москвина вытирала засохшую на руке кровь, а я говорил. Я рассказал ей историю о дурацкой поездке вместе со своим братом. О том, как завязалась драка и как приехала полиция. Потом я рассказал ей про дом, девушку с ребенком, полусгнившего монстра. Пересказал, насколько помнил, его слова. Вспомнил, как он отдавал дань своим предкам.

– Почему он тебя не съел? – спросила Москвина, оттирая остатки на кисти.

Из её уст это прозвучало так спокойно, что я немного поёжился.

– Не знаю, – я пожал плечами. – Я ударил его. Он сказал, что поклялся оставлять в живых смелых.

– Мгу…, – Ксения кивнула. – Кто-нибудь ещё знает?

Я помотал головой и вдруг понял, что совершенно не знаю Москвину. Сейчас передо мной была совсем не так скромная девчонка. Она была уверенной и… другой. Не знаю, почему, но её вопрос заставил меня напрячься. Наверное, дело было в её взгляде или тоне. Она не просила разъяснений, но я сам всё выдал. Рассказал про разговор с Марком, легенду, липовую справку. Москвину это устроило, и тогда она спросила: «Помню ли я название той деревни?». Название я не помнил, но запомнил дорогу, когда утром мы возвращались с Марком.

– А что? – я наклонился к ней. – Это может мне как-то помочь? Если я вернусь к этому Эгону, то он?..

– Нет, – она помотала головой.

Потом Москвина спрашивала меня о разных деталях: как он выглядел, как меня обратил, сколько прошло времени, как сильно я чувствую голод.

– Кажется, что больше нет сил терпеть, но с каждым днём становится всё хуже. Неделю назад я хотел покончить с собой, – я показал Москвиной почти невидимые шрамы на руке, – я сегодня я мечтаю чувствовать себя хотя бы также, как чувствовал тогда.

– Это только начало, – Москвина посмотрела в окно. Её глаз дернулся.

– Начало?

И тут меня, будто током ударило. Москвина изменилась и, знала больше меня, но она была такой же несчастной жертвой.

– А как давно ты?..

– С лета, – ответила она и скрестила руки за спиной. – Семь месяцев и одиннадцать дней.

– О боже…

– Вряд ли он существует.

Москвина рассказала свою историю. Она познакомилась с парнем в интернете. Он написал первым. Они погуляли и понравились друг другу. Завязались отношения. Каникулы перед одиннадцатым классом стали лучшими каникулами в её жизни. Они ходили в поход, валялись на пляжах, смотрели кино и летали на воздушном шаре. Она рассказала, как он в первый раз её поцеловал под подъездом, когда провожал домой. Она говорила об этом с придыханием, а в голове у меня всё никак не укладывалось: передо мной стоит та самая Москвина, о которой Серов всего пару дней назад говорил: «В первую брачную ночь её жениху перепадет поцелуй в щечку, на годовщину – в губы, а секс – только в честь пятилетия».

Они встречались. Он приходил к ней в гости и познакомился с мамой. В один прекрасный вечер они задержались в парке.

– Позже он сказал, что сделал это из-за любви, – Москвина смотрела в окно и теребила штору.

– Из-за любви?!

– Он сказал, что любит меня, что хочет провести со мной всю свою жизнь, а обращение – это дар – самое дорогое, что он мог мне отдать.

– Вот же ублюдок! И вы с ним?..

– Пробыли вместе ещё несколько недель, а потом…, – Москвина вытерла щеку и помолчала несколько секунд. – Потом я поняла, во что он меня превратил, и мы расстались.

– Прости, что спрашиваю тебе об этом, – я сделал шаг к Ксюше, но остановился. – Этот парень, как он выглядел… Ну, в смысле. Если он тебя обратил, значит он… Его язык или..., – я старался подобрать нужные слова, но мысли в несколько раз опережали речь, и я выплёвывал наполовину сформированные предложения. – Может быть он знает, как избавиться от этого?

– Он не знает, -сказала Москвина.

Я видел, как тяжело ей было говорить про того парня. Боюсь даже представить, что она переживала. Человек, которому ты доверяешь, во имя любви превращает тебя в монстра, жаждущего плоти тебе подобных. Предательство похлеще, чем изнасилование. И всё же я не мог удержаться, чтобы не расспросить об этом подробно. Москвина – не глупая девчонка и, разумеется, после обращения она узнала у него много. Сам тот парень не помнил, как его обратили. Кто-то вырубил его в парке. Он очнулся и обнаружил вырванный кусок шеи, а вокруг бродила собачья свора. Они лаяли во все стороны, скулили и бросались в темноту. Он выжил, а позже почувствовал голод. Москвина сказала, что он пробыл обращенным несколько лет.

– Он пробовал мясо, – последнее слово Москвина произнесла шепотом.

Этот парень – Игнат встречал и других гулей. Один из них был некто по прозвищу Мохнатый. Старый гуль поведал ему о том, что знал сам.

– О гулях можно прочитать в интернете. Сомневаюсь, что кто-то знает истину, но Мохнатый уверен, что правда не сильно отличается от того, что пишут в древней мифологии. Он рассказал Игнату много историй: о разных гулях, о их жизнях, о способах выживания. А ещё он рассказал о видах: зародыш, гуль и альгуль.

Зародышами называли вновь обращенных, а гулями становились те, кто хоть раз утолял голод. Гули были сильнее, но и голод усиливался. Альгули – это верхушка в эволюционной цепочке. Москвина не знала, но предполагала, что альгулями становятся гули со временем. Альгули отличаются от гулей возможностью трансформации в хищный образ. А ещё они могут обращать других людей.

– Тебя обратили семь месяцев назад, и ты до сих пор не ела…

– Считаешь я на это способна?

Я окинул Москвину взглядом и сказал после небольшой паузы:

– Вряд ли...

– Хотя я и сама уже не знаю, – она попустила голову. – Иногда мне кажется, что я сойду с ума. Всё чаще хочется просто умереть.

– Слушай, – я положил руку ей на плечо. – По крайней мере нас сейчас двое. Две головы лучше, чем одна, – я сунул руки в карманы и прошелся по комнате. – Вместе мы что-нибудь придумаем! Если время не лечит, а делает только хуже, то мы просто обязаны действовать!

– Спасибо, что поддерживаешь. Мне нравится твой запал, но…

– Никаких но! – я остановил её поднятым вверх пальцем. – Пускай, ты всё перепробовала, и этот Игнат, и Мохнатый, да хоть все гули мира! Если мы обречены на вечный голод, от которого в конце концов либо умрем, либо сделаемся жрущими себе подобных, то терять нам явно нечего. Что нам ещё остаётся?!

– Наверное, ты прав, – она потерла глаза и села на диван.

Мне полегчало, да и Ксюше. Осознание того, что ты не один одинешенек в этом мире, придало мне сил. Я сел рядом с Москвиной, погладил её по спине и успокоил. Мы поговорили ещё какое-то время о школе, экзаменах, рассказали друг другу о планах на жизнь. Москвина сказала, что тоже хочет стать программистом. Затем она сходила на кухню и принесла холодного чаю. Мы выпили его, обманывая себя, будто наслаждаемся вкусом, а после я собрался домой:

– Если что-то случится или ты просто захочешь поговорить – сразу звони, – сказал я. – И не отчаивайся. Прямо сейчас я начну думать над тем, как нам излечиться!

– Пока, Тимофей.

– Пока.

Москвина закрыла дверь и ещё некоторое время стояла неподвижно, таращась перед собой. Затем она вытерла лицо платком, высморкалась, поправила волосы, взяла телефон и отправила кому-то сообщение. Пришла на кухню, телефон завибрировал – пришел ответ. Москвина улыбнулась, набрала полную грудь воздуха и медленно выдохнула. Положив телефон на стол, она открыла морозильник и взялась за ручку верхнего ящика. Глаза её сузились, а ноздри расширились. На миленьком личике выделились челюстные мышцы. Она задержала дыхание и потянула ящик. Между упаковкой пельменей и пакетами со льдом лежала человеческая рука. Москвина улыбнулась и вытащила её.

Глава 6. Ешь!

– Чего он на тебя так пялится? – спросил Серов.

– А?

– Не к добру это.

Мы с Борисом прошли мимо туалета и только тогда я обернулся. И в правду пялится. Ёлкин стоял, прислонившись спиной к стене, и провожал меня озлобленным взглядом. Кажется, это было уже не в первый раз. На входе в столовую он зацепил мой рюкзак, а возле кабинета биологии перешептывался с одноклассником и косился.

– Ты бы притормозил, – сказал Серов.

– С чем?

Борис пожал плечами, а затем вдруг повернулся и пристально посмотрел мне в глаза.

– Что с тобой происходит, Тим? Ты стал каким-то… Ты сделал рекорд на полосе и молчишь?

– А чего тут говорить? Повезло.

– Какой-то ты скрытный стал. Трубку часто не берешь. Это всё из-за Марка?

– Причем здесь Марк?!

– При том! Думаешь, я такой идиот?! Я знаю, что вы тусили на пляже. Видел фотки Вшневской в сети. Ладно меня ты не позвал, но мог хотя бы рассказать!

– Да я не думал, что это…

– Если ты теперь тусуешься с Марком и его пацанами, то так и скажи!

– Да ни с кем я не…

– Кононов!

Повернувшись на крик, я увидел махающую рукой Вишневскую. Она была одета в коричневый вязанный свитер, который якобы случайно сполз с плеч и теперь держался в большой степени на её упругой груди. Ученики проходили мимо и ломали глаза, пытаясь заглянуть внутрь. На носике у неё сидели большие очки с фиолетовыми стеклами без оправы. Она их время от времени поправляла и презрительно поглядывала на своих зрителей.

Вишневская повстречалась со всеми самыми крутыми парнями в школе. И всех их бросила. А ещё ходили слухи, что за ней ухаживал какой-то тридцатилетний мужик и их даже видели вместе в машине. Девчонки с завидным рвением распускали слухи о том, что она слаба на передок и готова за деньги на всё. Доказательств не было. Её фотки в инсте я периодически просматривал, желая найти там Демидову. Вишневская красиво одевалась, знала себе цену и имела просто потрясающую фигуру. Лично я считал, что все эти слухи вокруг неё – ни что иное, как зависть. «Вишня – самая сочная телочка в школе» – часто говорил Борис. Вокруг неё постоянно крутились пацаны и делали вид, что оказалась там случайно. Спроси у любого ученика с седьмого по одиннадцатый класс – с кем бы он хотел встречаться – и каждый девятый скажет – с Вишневской. Вот и сейчас было отчетливо видно, что большинство школьников поглазеют и выходят из школы, а некоторые в самый последний момент находят повод, чтобы задержаться. Они сбиваются в кучки, дурачатся, привлекают к себе внимание. Черт бы её побрал, что ей от меня надо?!

– Вот об этом я и говорю! – Серов одернул меня за руку. – Не хочешь со мной тусоваться – пожалуйста! Только знай: я, в отличие от Марка и его корешей, учусь с тобой в одной школе и всегда предупреждаю тебя о жопе, которая над тобой нависает, пока ты перекладываешь в голове свои целочисленный форматы, условия, интегралы-шмынтегралы! Чего бы от тебя не хотела Вишневская, побыстрее слейся, иначе кое-кто, подбивающий к ней клинья, точно тебе этого не простит, – Борис смачно хлопнул меня по спине и ушел вперед.

– Боря?! С чего ты вообще взял?!..

– Пока, Конон!

Я ускорился, чтобы догнать Серова, но тот растолкав у выхода восьмиклассников, выскочил слишком быстро. На улице бы я его точно догнал, но Вишневская, посчитавшая, что я спешу к ней, пошла на встречу.

– Чего это он так сорвался?

Вишневская, точно акула, вклинилась в поток планктона учеников. Тот косяком ушел в сторону и освободил ей проход. Виляя попой и оставляя за собой сладкий фруктовый запах, она вышла в дверь, увлекая следом меня. Мы вышли на улицу. Бесчисленные ухажеры Насти высыпались за нами следом.

– Значит ты всё-таки послушал мой совет, Кононов? – спросила она.

– А? – я привстал на носки, пытаясь разглядеть – далеко ли ушёл Борис.

– Побил рекорд класса, – она пошла вниз с лестницы, но остановилась на второй ступеньке и бросила в меня злобный взгляд.