Текст книги "Дзержинский"

Автор книги: Арсений Тишков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

– Совершенно серьезно, господин ротмистр, – ответил Юзеф.

Всех задержанных, а набралось их около сорока, отвели под усиленным конвоем в местечко Новоминск и поместили в небольшом доме на Варшавской улице. Вокруг дома драгуны выставили караул, в самом же помещении не было охраны, и во внутреннюю жизнь задержанных солдаты не вмешивались.

Воспользовавшись благоприятной обстановкой, делегаты закончили прерванную внезапным арестом конференцию. А затем стали развлекаться как могли. Стефания Пшедецкая рисовала портрет Матушевского, уверяя всех, что «у Мартина очень характерное лицо». Бывалые заключенные смастерили из хлебного мякиша шахматы и шашки, молодежь затеяла пение и танцы.

Под окнами собрались свободные от караула солдаты. Бросив игры и пение, арестанты принялись их агитировать. Антон видел, что самым большим успехом у солдат пользуется Юзеф, и ему было стыдно: как мог он, сопляк, хоть на минуту усомниться в Юзефе!

Под вечер, после работы, у домика собралась толпа рабочих. Теперь ораторы через головы солдат обращались к ним.

У раскрытого окна, служившего трибуной, выросла коренастая фигура Гаврилина.

– Господа, эскадронный идет. Вы уж тово, не подводите нас.

– Товарищи, всем отойти от окон! – скомандовал Дзержинский.

Когда Глебов подошел, вокруг дома царило спокойствие. На противоположной стороне улицы толпились местные жители, но вели себя мирно, тихо переговариваясь между собой. Часовые у фасада и позади дома при приближении командира вытягивались в положение «смирно» и лихо рапортовали.

Проверив, хорошо ли его подчиненные несут службу, Глебов отправился в гости к офицерам расположенного в Новоминске пехотного полка.

Митинг возобновился. Многих защитников престола потерял царь в этот вечер.

На другой день в Новоминск прибыли из Варшавы Юзеф Красный, Мариан Стахурский и Мария Альтер. По заданию оставшихся на свободе членов Главного правления и Варшавского комитета они должны были организовать освобождение Дзержинского.

В арестантском доме появился пекарь с полной корзинкой булок и всякой сдобы. Он нашел Мартина и шепнул, что на дне корзины у него лежит комплект пекарской одежды «для человека, который должен бежать».

– Давай сюда! – сказал Мартин, немедленно сообразив, о ком идет речь.

Через минуту Матушевский, Леопольд Доброчинский, Теодор Бресляуер, Стефа Пшедецкая, Антон Краевский и другие арестанты горячо убеждали Дзержинского воспользоваться случаем и бежать, переодевшись пекарем. Но он наотрез отказался.

Вечером к окну пробрался Красный.

– В чем дело, Юзеф? Почему не бежишь?

– Я должен отдаться той же участи, что и другие, среди арестованных много молодых, пусть никто не подумает, что мы создаем привилегии для партийных «генералов», – ответил Дзержинский.

В Варшаве всех доставили в следственную тюрьму «Павиак». Всех, кроме Юзефа. Его как опасного преступника сразу увезли в X павильон Варшавской цитадели.

Но на этот раз Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому не пришлось долго сидеть. Серым осенним днем дверь камеры открылась, и голос надзирателя возвестил:

– С вещами на выход!

«Неужели и вправду свобода?» – сердце екнуло от радости.

Нельзя сказать, чтобы освобождение явилось для Дзержинского полной неожиданностью. Уже два дня тюрьма жила слухами о том, что царь, напуганный небывалым размахом всероссийской политической забастовки, парализовавшей страну, издал манифест с обещанием разных реформ и амнистий политзаключенным. Но точного текста манифеста никто из заключенных не знал, и потому каждый жил в напряженном ожидании, коснется его амнистия или нет.

Дзержинский шел в канцелярию тюрьмы, нес нехитрый свой скарб и тоже сомневался: свобода или перевод в другую тюрьму? И только тогда поверил в свободу, когда расписался в толстой книге в том, что он, «Феликс Эдмундович Дзержинский, 1905-го года, октября 20-го сего дня, освобожден по амнистии и принадлежащие ему вещи и деньги получил сполна».

За воротами тюрьмы Феликса ждал Генрик Валецкий. Его освободили несколькими минутами раньше. Обнялись. Вспомнили побег из Верхоленска. Но предаваться воспоминаниям о прошлом не было времени. Бурное сегодня захватило их, закружило как в водовороте.

В Варшаве продолжалась всеобщая забастовка, не работали ни трамваи, ни извозчики, а улицы были запружены народом. То там, то тут выступали ораторы всевозможных политических партий и направлений. И ни одного полицейского.

Пришлось идти в город пешком. Навстречу попался рабочий с гармошкой. Он был немного навеселе, лихо растягивал мехи своей трехрядки и во весь голос пел:

 
– Царь испугался, издал манифест,
Мертвым свободу, живых под арест!
 

В следующую минуту Дзержинский уже взобрался на ближайший фонарный столб и обратился к окружавшей его толпе с горячим призывом:

– Не верьте царским подачкам! Не верьте буржуазии! У рабочих свои цели…

Тут и нашел его гонец от партийной конференции, посланный к X павильону встречать освобождаемых из тюрьмы социал-демократов.

Когда Дзержинский и другие бывшие узники появились на квартире Францишки Ляндау на улице Цегляной, в доме № 4, где проходила конференция, их встретили аплодисменты и приветственные возгласы. С трудом удалось председателю собрания Якову Гольденбергу (в подполье Станиславу) восстановить тишину. Он сказал:

– Товарищи! Предлагаю избрать председателем нашей конференции товарища Юзефа!

Первыми словами нового председателя были:

– Теперь к оружию, к оружию и только к оружию! Царю и буржуазии верить нельзя…

И эти слова вскоре оправдались: через одиннадцать дней после объявления манифеста на всей территории Королевства Польского было восстановлено военное положение с его свирепыми законами. На рабочий класс и его партию обрушились новые репрессии. «Мертвым свободу, живых под арест!»

6

Своего апогея революция достигла в декабре. Началось вооруженное восстание московских рабочих. Покрылась баррикадами Красная Пресня.

– Товарищи! Варшавский генерал-губернатор получил секретное распоряжение отправить в Москву часть войск, находящихся в Польше, – информировал членов Главного правления и Варшавского комитета Мартин.

– Будет величайшим позором, граничащим с предательством, если мы допустим это, – выразил общую точку зрения Дзержинский.

Главное правление социал-демократии Польши и Литвы призвало польских трудящихся к всеобщей забастовке солидарности с московскими рабочими. И рабочий класс Польши, бастовавший почти непрерывно вот уже около двух лет, понесший тяжелые жертвы от жестоких репрессий, вновь поднялся на борьбу. Первыми забастовали железнодорожники, затем Варшава и все другие промышленные центры Королевства Польского.

Но был район, очень важный, где забастовка запаздывала, – Домбровский угольный бассейн. Дзержинский бросился туда. В Сосновце разыскал Станислава Бобин-ского. Вопрос в упор:

– В чем дело?

– Все дело упирается в Гуту Банкову[10]10
  Ныне металлургический завод имени Ф. Э. Дзержинского.


[Закрыть]. Ты у нас не впервые, знаешь, что еще издавна повелось: нигде не бросят работу, пока не остановится Гута Банкова.

– А что же там?

– Там и наше влияние, и влияние ППС. Не только остановить завод, но даже общезаводской митинг собрать не можем.

Дзержинский, Бобинский и еще несколько местных активистов направились на завод. Дзержинский и сам не знал; что он там будет делать, в голове только настойчиво билась мысль: «Надо остановить завод».

У заводских ворот Юзеф с товарищами оказались к окончанию обеденного перерыва. Привратник наотрез отказался пропустить на завод посторонних. Дзержинский стал его уговаривать, но тут кто-то из администрации приказал закрыть ворога.

Решение пришло молниеносно. Юзеф просунул сапог в оставшуюся щель и всем телом навалился на ворота. Товарищи бросились к нему на помощь, но и к сторожу подоспело подкрепление. Несколько минут борьба шла с переменным успехом, створки ворот колебались то туда, то сюда. Запереть ворота мешала нога Юзефа. Наконец, когда сопротивление защитников ворот на какую-то секунду ослабло, под дружным натиском Юзефовой дружины они распахнулись.

– На митинг, на митинг! – звали рабочих пришедшие с Юзефом социал-демократы. Видно, призыв попал на благоприятную почву. И вскоре тысячная толпа заполнила заводской двор.

Первым говорил Бобинский. После него в поддержку забастовки выступил рабочий социал-демократ из местной организации. Все шло хорошо. Но вот на трибуну поднялся худой старик с орлиным носом и обвислыми усами.

– Какое нам, полякам, дело до кацапов? – говорил он, окидывая всех грозным взглядом из-под кустистых седых бровей. – Пусть себе больше дерутся между собой, скорее свободной станет Польша!

По толпе прошел одобрительный гул.

– Кто это? – спросил Дзержинский стоявшего рядом социал-демократа.

– Павел Венцковский, прекрасный работник, уважаемый человек и, к сожалению, эндек[11]11
  Эндек – сокращенное название членов национал-демократической партии.


[Закрыть].

Венцковского поддержал пепеэсовец. Положение становилось критическим. И тогда взял слово Дзержинский:

– Товарищи! Пан Венцковский спрашивал: какое нам дело до кацапов? Сейчас московские рабочие умирают на баррикадах не только за свою, но и за нашу свободу. А кто расстрелял первомайскую демонстрацию в Варшаве? Поляк, граф Пшездецкий! Теперь спросите сами себя: с кем же вам по пути – с русскими рабочими или с польскими панами? – Юзеф остановился, чтобы передохнуть, но продолжить речь ему не пришлось. Раздался крик: «Солдаты!» – и все увидели, как со стороны доменного цеха по двору бежит офицер с отрядом солдат.

– Спокойно! – зазвенел голос Дзержинского. – Голосую. Кто за забастовку?

Поднялся лес рук. А офицер с солдатами уже пробирался сквозь толпу к трибуне.

– Абсолютное большинство! – выкрикнул Юзеф и спрыгнул в толпу.

Поднялась сумятица. Одни бежали в свои цехи, к станкам. Другие, наоборот, к воротам, домой. Третьи оставались во дворе, ругались с солдатами, которые, образовав цепь, начали теснить всех в дальний угол двора.

Бобинский упустил Юзефа из вида.

– Сирена, где сирена? – услышал он голос Дзержинского.

«Вот молодец, только один Юзеф не забыл о сирене», – подумал Бобинский.

– Знаешь, где сирена? – схватил за рукав пробегавшего мимо молодого рабочего.

– Знаю.

И они вместе кинулись в один из заводских корпусов. И как раз вовремя, потому что вслед за ними у дверей встали часовые.

Через минуту мощный рев сирены всколыхнул воздух.

По улицам разъезжали казаки. Но со всех сторон уже призывно раздавались гудки заводов и шахт.

Прошло шесть дней после начала всеобщей политической стачки в Польше. В Варшавский комитет социал-демократии Королевства Польского и Литвы пришли печальные вести. Царские войска потопили в крови восстание московских рабочих. Всеобщая забастовка в Петербурге прекращена. Потеряла смысл и была прекращена всеобщая забастовка и в Польше.

7

На улицах Стокгольма весной 1906 года прохожие часто слышали русскую речь. Особенно много русских попадалось вблизи Народного дома. И неудивительно: сюда, на IV съезд Российской социал-демократической рабочей партии, съехались 112 делегатов с решающим голосом, представлявших 57 местных организаций, да еще 22 делегата с совещательным. Кроме них, были делегаты от социал-демократии Польши и Литвы, Бунда, Латышской социал-демократической рабочей партии, от Украинской социал-демократической рабочей партии и Финляндской рабочей партии. Словом, съехались социал-демократы из всех частей Российской империи.

Очередное заседание съезда еще не началось. В просторном фойе Народного дома, который шведские социал-демократы любезно предоставили в распоряжение своих русских товарищей, у большого окна стоял Феликс Эдмундович Дзержинский и с любопытством наблюдал за делегатами, которые прохаживались по залу или собирались группами, оживленно разговаривая и жестикулируя.

Феликс заметил, что делегаты группируются, как правило, по своим прежним фракциям: большевики с большевиками, меньшевики с меньшевиками. И та и другая фракции вышли на съезд со своими платформами, каждая яростно отстаивала свои взгляды на движущие силы революции, на тактику, по-своему оценивая обстановку.

Дзержинский уже знал, что среди делегатов съезда преобладают меньшевики. На 46 большевиков приходилось 62 меньшевика. Это неизбежно сказывалось и на принятых решениях: проходили предложенные меньшевиками. «Трудно ожидать, чтобы съезд в таких условиях выработал действительно четкую революционную линию, да и объединение будет, видно, чисто формальным, слишком велика пропасть…»

Его размышления прервал веселый голос:

– Здравствуйте, товарищ!

Перед Дзержинским стоял худощавый, крепко сбитый паренек лет двадцати двух – двадцати четырех. Вздернутый нос и пшеничный чуб надо лбом придавали лицу его задиристое выражение, но слегка прищуренные глаза доброжелательно улыбались.

– Говорят, вы из Польши, – продолжал он. – А я из Донбасса. Есть такой город Луганск, может, слышали?

– Ну как же, слышал. А я действительно из Польши. Меня зовут Юзеф Доманский, – представился Дзержинский. Паренек из Донбасса ему как-то сразу понравился, и лицо Феликса осветилось доброй улыбкой.

– А меня Володя. Владимир Антимеков, – отрекомендовался, в свою очередь, новый знакомый. – С чем же вы, товарищи поляки, пожаловали на наш съезд?

– Чтобы объединиться с российской социал-демократией.

– Ну, это известно из повестки дня. А вот с каких позиций будете объединяться? С большевистских или меньшевистских?

Это начинало походить на допрос. Дзержинский ответил сухо:

– Делегация социал-демократии Польши и Литвы ознакомлена со съездовскими документами и целиком поддерживает платформу большевиков.

– Вот это здорово. Это по-нашему, по-рабочему, – воскликнул Володя, и лицо его снова просияло.

– Прошу прощения, – перебил их беседу подошедший Варский, – пойдем, Юзеф, я представлю тебя Владимиру Ильичу.

Ленин сидел за столом президиума и что-то быстро писал в развернутом блокноте. Когда Варский и Дзержинский подошли, он встал и вышел из-за стола.

– Здравствуйте, здравствуйте, – говорил Ильич, протягивая руку Дзержинскому. – Очень рад с вами познакомиться, товарищ Юзеф!

Владимир Ильич часто председательствовал на заседаниях съезда, неоднократно выступал, и потому Дзержинский успел хорошо изучить его лицо, движения, жесты, манеру говорить. И сейчас Феликсу казалось, что знает он Ильича давно и что встретились они вовсе не впервые, а как добрые друзья после долгой разлуки.

– Ну как вам наш съезд? – спрашивал Владимир Ильич. – Меньшевики-то каковы. Мартынов договорился до открытого отрицания гегемонии пролетариата в революции! Что вы на это скажете? – Ленин слегка прищурился и немного отодвинулся, как бы для того, чтобы лучше видеть собеседника. Его поза, выражение лица – все говорило о живейшем интересе.

– Скажу, что это прямое предательство! – запальчиво, не задумываясь ни на минуту, ответил Дзержинский.

– Суровая оценка, но, пожалуй, правильная. – Ленин обратился к Барскому.

– Не знаю, понимает ли это сам Мартынов, но объективно Юзеф прав. Отдавать руководящую роль в революции буржуазии – это предательство по отношению к рабочему классу, к самой революции, – поддержал Дзержинского Варский.

– А их думская тактика? – снова вмешался в разговор Дзержинский. – Видеть в Думе какой-то «общенациональный политический центр», способный на борьбу с самодержавием, это же обман рабочего класса. Уверяю вас, Владимир Ильич, что все организованные рабочие в Польше отнеслись отрицательно к этой тактике.

– Мне кажется, что и у русских рабочих меньшевики не найдут поддержки, – продолжал он. – Я только что беседовал с товарищем Антимековым из Донбасса…

– Как, как вы сказали? Антимековым? – прервал его Владимир Ильич и вдруг весело, заразительно расхохотался. Он смеялся, весь откинувшись назад, повторяя время от времени: – А-а-антимеков… А-а-антимеков…

Затем достал платок и вытер уголки глаз.

– Не обижайтесь на меня, ради бога, дорогой Феликс Эдмундович. Так ведь вас зовут, товарищ Юзеф? Вы разговаривали с Климом Ворошиловым. Замечательный товарищ, твердый большевик! Так вот, вы, вероятно, слышали, что нас, большевиков, для краткости называют «беками», а меньшевиков – «меками». Вот Клим и придумал: раз он «бек», значит, против «меков», «Антимеков». Это же замечательно! – И Ленин снова рассмеялся. Теперь вместе с ним смеялись Дзержинский и Барский.

– Но как же все-таки быть? – спрашивал Дзержинский. – Ведь по всем важнейшим вопросам съезд принимает меньшевистские резолюции?

– Да, – подтвердил Ленин, – большевики пошли на объединение с меньшевиками под давлением низов, желающих на собственном опыте испытать возможность работы в рамках единой партии. Но большевики и не собираются складывать оружия. Наоборот, после съезда они поведут еще более острую идейную и политическую борьбу с меньшевиками как с проводниками буржуазного влияния на пролетариат…

Зазвенел звонок председательствующего, возвещая о начале заседания. Барский и Дзержинский направились в зал, к Ганецкому, который издали знаками приглашал их.

Съезд заседал две недели. В порядок дня было вынесено 15 вопросов. Тринадцатым в их числе рассматривалось объединение с национальными социал-демократическими организациями Польши и Литвы, Латышского края и Бундом.

Делегаты социал-демократии Польши и Литвы хотели, чтобы вопрос этот съезд рассмотрел в начале своей работы. Большевики поддержали, однако меньшевики, опасаясь, чтобы поляки и латыши, получив право решающего голоса, не оказали влияния на характер решений съезда, воспротивились этому.

Юзеф возмущался:

– Если бы мы с самого начала получили решающий голос, – говорил он своим товарищам по поводу резолюций, протаскиваемых меньшевиками, – то сказали бы во весь голос: «Долой такие резолюции!» 30 тысяч пролетариев Польши, уже принадлежащих к партии, доказали всей своей борьбой, что они против таких резолюций.

Но пока приходилось сидеть, слушать и молчать. Они ведь еще не были полноправными членами РСДРП.

Наконец свершилось. Социал-демократия Польши и Литвы вошла в состав Российской социал-демократической рабочей партии как «территориальная организация РСДРП, ведущая работу среди пролетариата всех национальностей ее района и объединяющая деятельность всех партийных организаций на этой территории».

Против такой формулировки первого пункта резолюции возражал бундовец. Он требовал, чтобы СДКПиЛ не занималась рабочими-евреями, предоставив эту работу исключительно Бунду.

Взял слово Дзержинский.

– Я должен заявить, – говорил он, – что социал-демократия Польши и Литвы вела и впредь будет вести работу среди рабочих всех национальностей – поляков, литовцев, евреев, русских, немцев.

Предложение бундовца было отвергнуто.

Условия слияния социал-демократии Польши и Литвы с РСДРП были подробно разработаны и состояли из 10 пунктов. Когда голосование окончилось, за столом президиума поднялся Ленин. От имени съезда он высказал искреннее пожелание, чтобы «это объединение послужило наилучшим залогом дальнейшей успешной борьбы».

Съезд окончен. Скорый поезд мчал Дзержинского, Барского и Ганецкого в Берлин. Феликс отвернулся к окну, задумался. Ленин. Простота, человечность, ясность мысли, характер борца влекли к Ильичу Дзержинского. Особенно импонировало ему в Ленине сочетание могучей теоретической мысли с талантом организатора– практика.

По свидетельству Ганецкого, Ленин с первой же встречи увидел в Дзержинском настоящего революционера-большевика.

…Прошел месяц. В маленьком курортном городке Закопане, спрятавшемся среди Карпатских гор на востоке Австро-Венгерской империи, на Каспрусях в июне 1906 года проходили заседания V съезда социал-демократии Польши и Литвы.

От имени Главного правления отчетный доклад сделал Дзержинский. Впрочем, мало кто из делегатов знал подлинное имя докладчика: он выступал на съезде как Франковский.

С гордостью докладывал товарищ Франковский съезду о бурном росте партийных рядов и укреплении влияния партии на рабочие массы.

В особый раздел доклада Юзеф выделил «Объединение с Российской социал-демократической рабочей партией». Он назвал объединение «главнейшим вопросом нашей внешней партийной политики».

Съезд единогласно одобрил слияние социал-демократии Польши и Литвы с РСДРП и высказался за созыв чрезвычайного съезда РСДРП в связи с тем, что избранный на IV (Объединительном) съезде партии ЦК, в котором преобладали меньшевики, не отражал взглядов большинства членов партии.

С чувством глубокого удовлетворения наблюдал за ходом съезда Вацлав Воровский, направленный на съезд Лениным от большевистской газеты «Вперед». Зато явное неудовлетворение выражали представители ЦК РСДРП: бундовец Леон Гольдман и меньшевик Отто Ауссем.

Секретарю Главного правления Дзержинскому съезд выразил благодарность «за неутомимую деятельность».