Текст книги "Записки герцога Лозена"

Автор книги: Арман де Лозен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Арман Луи де Лозен
Записки герцога Лозена

Предисловие

Автор этих мемуаров, герцог Лозен родился в 1747 году, умер в 1794 году. Первые годы своей жизни он провел в гостиной маркизы Помпадур, а кончил ее на плахе от руки палача, и в мемуарах его мы видим перед собой целый калейдоскоп женских лиц, наряду с описанием множества битв и сражений, в которых он участвовал.

Благодаря своему происхождению, богатству, уму и приятной внешности, он сразу занял выдающееся место при Версальском дворе и обратил на себя внимание королевы, но в скором времени его сумели очернить в ее глазах, и он немедленно перешел на сторону ее врагов и добился огромной популярности среди них.

В продолжение всей своей жизни Лозен встретил только одну вполне честную и благородную женщину, которую он, однако, ненавидел и презирал – это была его жена. Их обвенчали, когда им не было еще и двадцати лет, и они прожили вместе еще двадцать пять лет, почти не встречаясь у себя дома. Ж. Ж. Руссо с восторгом отзывается о молодой герцогине Лозен, урожденной Буффлер. Своими идеальными воззрениями на жизнь, своей чистотой и непорочностью и бесконечной своей добротой, она завоевала себе симпатии всех своих современников. Подобная добродетель не могла, конечно, придтись по вкусу молодому герцогу, жаждавшему любовных приключений, и он тотчас же после свадьбы стал изменять жене, нисколько не стесняясь, проделывал это открыто у нее на глазах. Она безропотно и терпеливо переносила все унижения, но когда он начал безумно растрачивать ее приданое в 150 000 франков, ради которых, главным образом, и женился на ней, терпение ее истощилось и она приняла решительные меры, чтобы обеспечить себе свое состояние.

Лозен, оскорбленный поступком жены, впавший как раз в это время в немилость королевы, решил искать других развлечений на поле битвы, и, благодаря своим связям добился разрешения отправиться в Америку сражаться под знаменами Вашингтона, но там военные его лавры, добытые им раньше на Корсике и на африканском берегу, сильно поблекли и он вернулся во Францию после заключения мира, на чем собственно и оканчиваются его мемуары.

В этот период жизни, в самом расцвете лет и сил, в своем блестящем гусарском мундире, аристократ с головы до ног, красивый, изящный, остроумный, одинаково хорошо владеющий шпагой и искусством красноречия, Лозен выделялся среди своих современников и пользовался огромной популярностью, благодаря также своей беззаветной храбрости, которую он не раз проявлял на поле битвы. Несмотря на это, при дворе его приняли очень холодно и так как материальное положение его было тоже далеко не блестяще, он на время совершенно удалился от света и посвятил себя всецело своим мемуарам, в которых не щадил себя и не старался казаться лучше, чем он был на самом деле. Какой-нибудь системы или предвзятого плана в его мемуарах нет, он записывал все события в таком порядке, как они ему вспоминались, и главную роль, конечно, в них играли женщины, которыми полна была его жизнь. В этих мемуарах отражается вся современная жизнь, развратная и бесстыдная, невольно вызывающая порицание всему французскому обществу, находившемуся накануне революции.

Все это относится, однако, только к первым трем четвертям мемуаров; последняя четверть является полной противоположностью первым: здесь и речи нет о любовных приключениях, о которых только и говорилось раньше.

В жизни Лозена происходит переворот: он встречается с мадам де Коаньи, перед которой потом благоговел всю жизнь, и под ее влиянием он совершенно изменяется и превращается в человека серьезного, помышляющего только о том, как бы загладить грехи своего прошлого и принести посильную помощь в деле спасения своей родины.

Как раз в этот период своей жизни, Лозен получил в наследство титул своего деда, маршала Бирона, и с этого времени начинается его активная деятельность, направленная против царствующего дома. Он близко сошелся с герцогом Орлеанским и стал его правой рукой, он принимал деятельное участие во всех происшествиях знаменитой ночи 4 августа и, по словам своих современников, 6 октября, вместе с герцогом Орлеанским и Мирабо, много содействовал возбуждению народа против обитателей Тюльери. Но, в противоположность своему другу, герцогу Орлеанскому, отправившемуся ради своей безопасности на время в Англию, Бирон до конца оставался на своем посту. Несмотря на то, что ему даже предложили теперь место коменданта острова Корсики, которого он раньше так добивался, он предпочел принести свое честолюбие в жертву дружбе и остался в Париже, где, однако, одно время держался выжидательной политики, которая многими истолковывалась не в его пользу. Тогда он, по поручению национального собрания отправился сначала в Мец, где ознакомился с настроением войска, а потом в Лондон, куда поехал вместе с Талейраном. Вернувшись обратно, во Францию, он получил в командование северную армию, после того как члены национального собрания убедились в том, что он будет беспрекословно исполнять все предписания собрания. И действительно, преданный исключительно своей идее, он старался только о том, чтобы доблестно исполнить свой долг до конца, не помышляя о собственной славе и почестях; так, например, по первому приказанию национального собрания, он беспрекословно поступил со всем своим войском в распоряжение генерала Жюстина, служившего перед тем под его начальством. Поступок этот вызвал общее одобрение со стороны его современников. Вскоре, вслед за этим, его отправили на южную границу командовать войсками, расположенными в Альпах. Он искал здесь случая отличиться, но ошибся, – враги его, боясь возрастающей его популярности, добились его перевода в Вандейский округ, где под его начальством очутились совершенно недисциплинированные войска, командование которыми являлось крайне ответственным и тяжелым делом. И тут впервые в Бироне проснулось недоверие к собственным силам и он начал разочаровываться в своих надеждах относительно блестящего будущего своего народа. Он видел вокруг себя борьбу партий, борьбу страстей, со всех сторон он был окружен шпионами; агитаторы самых различных направлений возбуждали солдат против офицеров и восстанавливали офицеров против высших властей. Каждый день почти он посылал отчаянные депеши в военное ведомство с требованием выслать ему еще солдат, доставить нужный провиант, снабдить войско оружием; ему отвечали на это постоянным отказом, ссылаясь на то, что и так уже Вандейский округ стоит очень дорого правительству. Он поспевал объезжать всегда лично весь свой округ, следил положительно за всем и выказал себя прекрасным администратором и великолепным стратегом и оставался на своем посту до конца, хотя вера его в дело была уже подорвана и жертва, принесенная им республике казалась ему напрасной, так как она не достигла своей цели. Он считал, что настало время стране успокоиться и не мог примириться с тем, что инсургенты продолжали свое разрушительное дело, которое должно было привести к гибели всю страну. Чтобы спасти ее, он предложил воспользоваться военной силой и положить конец этой междуусобной войне, но прежде надо было организовать армию и дисциплинировать войско, чтобы можно было рассчитывать на его поддержку в этом последнем решительном акте кровавой революции. Враги Бирона, преследовавшие личные цели и стремившиеся к полной анархии, воспользовались первым попавшимся предлогом, чтобы обвинить его в измене и немедленно предать суду. А между тем, трудно было найти человека, более преданного своему делу, более ненавидевшего монархический образ правления и более демократа, – чем, он. В июле месяце 1790 г. он, один из первых добровольно отказался от всех своих титулов и стал называться просто – Арман Гонто.

Явившись перед революционным трибуналом, он совершенно спокойно, даже с улыбкой, выслушал свой смертный приговор. Весь день он был тоже спокоен и ровен, так же как и на следующее утро; он спал и ел хорошо, как всегда. Лицо его нисколько не изменилось и оставалось бесстрастным и холодным до самого конца. Когда к нему вошел палач, он только что начал дюжину устриц. «Гражданин, – сказал он, – позвольте мне докончить эту дюжину, – и, подавая ему стакан вина, добавил: – выпейте этого вина, так как вам необходимо запастись мужеством при вашем ремесле», – и затем совершенно спокойно пошел на казнь. Он умер 1 января 1794 г. от руки палача, все таким же республиканцем, каким был всю свою жизнь, не осуждая ни единым словом ту новую, созидающую силу, жертвой которой он пал и не выражая никакого сожаления по поводу гибели царствующего дома, хотя некоторые современники и приписывали ему громкую фразу, будто сказанную им в защиту последнего.

В последние годы своей жизни Бирон не раз выказывал поползновение помириться со своей женой, достоинства которой он оценил только после того, как остепенился сам, но их разделяли теперь уже не только личные счеты, но и политические воззрения, так как жена его была до конца своей жизни ярой монархисткой и не могла примириться с образом мыслей своего мужа. Она окончила свою жизнь тоже на эшафоте, шесть месяцев спустя после смерти мужа, причем, говорят, произошла роковая ошибка, благодаря которой ее имя было случайно внесено в обвинительный акт, составленный уже заранее для многих.

I. 1744–1777

Личные воспоминания. – Герцог Гонто. – Отец Лозена и маркиза Помпадур. – Детство Лозена. – Его семья. – Шоазели. – Увлечения молодости. – Мадам д'Эспарбель и графиня де Стэнвиль. – Женитьба Лозена. – Разные приключения. – Леди Бенбюро.

В жизни моей было так много странных приключений, с самого детства я был свидетелем стольких важных событий, что считаю себя вправе оставить после себя мемуары для близких мне людей. Написаны они мною исключительно для них, так как потребовалась бы еще самая тщательная обработка, раньше чем они могли бы сделаться достоянием читающей публики. Я буду придерживаться только одной правды и в моем повествовании я часто буду возвращаться к одному и тому же предмету, не соблюдая постепенности, как я никогда не соблюдал ее и в моем поведении; я попеременно буду являться в них фатом, игроком, человеком политики, военным, охотником, философом, а часто – и тем, и другим – вместе.

Прежде всего, я должен сказать несколько слов своим читателям о моем отце, герцоге де Гонто. Это был в высшей степени честный, добрый и сострадательный человек, на которого вполне можно было положиться. Он не отличался большим умом или образованием, но обладал здравым смыслом, неподкупностью и в совершенстве знал все правила светских приличий и придворного этикета. Благодаря его выдержанности, его благородной и приятной манере говорить, его природной веселости и отвращению к интригам – его все любили и уважали. Довольно серьезная рана, полученная им в сражении при Эттингене, дала ему возможность выйти в отставку. В чине генерал-лейтенанта он пристроился ко двору и сделался близким другом мадам де Шатору, а следовательно, находился в постоянном общении с королем. Многочисленные услуги, оказанные им своему другу в болезни, от которой она потом и умерла, еще более расположили к нему короля. С мадам де Помпадур он сумел войти в такие же дружеские отношения, как и с ее предшественницей. Своим положением при дворе, он, однако, пользовался только для того, чтобы делать добро другим, и я положительно не встречал никогда людей, у которых было бы так мало врагов, как у моего отца.

Первые годы моей жизни протекли, таким образом, при дворе – я вырос почти на руках мадам де Помпадур. Не зная, где бы найти мне подходящего гувернера, отец мой решил взять для этой цели лакея моей покойной матери, умевшего читать и писать довольно прилично; чтобы придать ему более важности, его стали величать после этого камердинером. Впрочем, кроме того, ко мне пригласили еще всевозможных учителей, бывших тогда в моде, но мой воспитатель – его звали мосье Рох, – не был в состоянии руководить их занятиями или дать возможность извлечь пользу из их уроков.

Он ограничился тем, что выучил меня писать и научил меня читать громко и бегло, что в те времена считалось еще редкостью во Франции. Эти таланты способствовали потом тому, что я сделался почти необходим мадам де Помпадур, которая постоянно заставляла меня читать ей или писать за нее, а также иногда за короля. Мы стали после этого посещать чаще Версаль и я еще более забросил свои занятия. Впрочем, детство мое проходило так же, как у всех моих сверстников одного со мной положения – в свете нас одевали роскошно напоказ, а дома мы голодали и ходили чуть не голыми. Двенадцати лет отроду я уже поступил в гвардейский полк, причем король обещал мне скорое повышение и я уже знал, что обладаю огромным состоянием и мне предстоит самая блестящая карьера, без всякого старания с моей стороны.

Граф де Стэнвиль и мой отец женились на двух родных сестрах (моя мать была старшая и умерла при моем рождении) и это способствовало их сближению между собой. Дружеские отношения моего отца к мадам де Помпадур дали ему возможность выхлопотать своему свояку место посланника сначала в Риме, потом в Вене, затем он добился для него титула герцога Шоазеля и сделал его министром иностранных дел; благодаря своему уму и многочисленным талантам, он быстро завоевал себе симпатии маркиза, а вслед затем и расположение короля. У герцога Шоазеля была сестра в Ремиремонте; состояния у нее никакого не было и она пользовалась доходами с церковного имущества. Она обладала чисто мужским складом характера и была способна совершить великие подвиги или затевать великие интриги; брат взял ее к себе. Она была некрасива, но это не мешало ей нравиться всем и ее смело можно было назвать обаятельной женщиной. Она в скором времени приобрела огромное влияние на брата, но, чтобы придать себе еще больше веса и отклонить какие бы то ни было подозрения на свой счет, она решила выйти замуж, но так, чтобы ни в чем не стеснять себя и не зависеть от мужа. Выбор ее пал на герцога Граммона, человека бесхарактерного и жившего уже несколько лет вдали от света, в небольшом домике, близ Парижа, где он и проводил свое время среди музыкантов и девиц легкого поведения. Все это как нельзя более подходило в данном случае, так при первом признаке неповиновения со стороны герцога Граммона, его легко можно было выслать опять на прежнее место; отец мой принял горячее участие в этом деле, способствовал тому, что Граммону разрешили жить в Париже, что ему было раньше запрещено, и свадьба эта состоялась.

Мне тогда было четырнадцать лет и я был довольно красивый ребенок. Герцогиня де Граммон приняла меня под свое особое покровительство, с намерением, как я думаю, со временем подготовить себе будущего любовника, который всецело принадлежал бы ей и ни в чем бы не стеснял ее: ее влияние или, вернее, ее власть над герцогом де Шоазелем усиливалась с каждым днем; герцогиня де Шоазель, страстно любившая своего мужа, стала ревновать его, и несколько месяцев спустя, обе женщины ненавидели уже друг друга. Мой отец, со свойственной ему корректностью сумел себя поставить так, что не принял сторону ни той, ни другой, и был дружен с обеими. Я был настолько счастлив, что в этом случае последовал его примеру, но, к стыду своему, должен признаться, что в душе, следуя влечению своего сердца, я был всецело на стороне герцогини Граммон, которая была мне за это очень благодарна. Как раз в это время она отвезла меня в Меннар, к мадам де Помпадур, проводившей много времени в своем любимом замке, отличавшемся необыкновенной архитектурой и великолепными садами. У герцогини де Граммон была камеристка, мадемуазель Жюли, пользовавшаяся неограниченным доверием своей госпожи, и решившая, по-видимому, что то, что госпожа ее бережет для себя, может пригодиться и ей; она осыпала меня ласками и была очень предупредительна со мной, но не достигла своей цели, так как я был еще слишком невинен в то время, хотя, несмотря на это, охотно проводил у нее целые часы и наслаждался бессознательно ее обществом; но мосье Рох очень быстро сообразил, в чем дело, и очень решительно, хотя и спокойно, запретил мне всякое сношение с Жюли, что меня крайне огорчило. Но в скором времени случилось событие, заставившее меня если не забыть ее, то, по крайней мере, сильно развлекшее меня в моем горе. Герцог де Шоазель, получивший в это время как раз пост военного министра, выхлопотал своему младшему брату, графу Стэнвилю, чин генерал-лейтенанта и пристроил его при дворе. Состояния у него не было, но положение его брата и милостивое расположение к нему короля обеспечивали ему хорошую партию; выбор пал на м-ль де Клермон-Рейнель, обладавшую прелестным личиком и огромным состоянием, которой в то время исполнилось только что пятнадцать лет. Все это было устроено и налажено, пока де Стэнвиль находился еще в армии, где служил до этого времени, и когда настала зима, ему послан был приказ явиться ко двору и шесть часов спустя после приезда его в Париж, состоялась его свадьба. Я увидел мадам де Стэнвиль в первый раз в день ее свадьбы и она произвела на меня впечатление, которое никогда потом не могло уже изгладиться – я сразу влюбился в нее. На мой счет, конечна, стали подсмеиваться, и весть об этом дошла до нее. Она была очень этим польщена, но герцогиня де Шоазель зорко следила за тем, чтобы ее молодая невестка не увлеклась бы никем. Мадам де Граммон, не любившая своего младшего брата и опасавшаяся, чтобы молодая женщина не слишком понравилась герцогу де Шоазелю, который уже стал засматриваться на нее, ничего не имела против того, чтобы та завела себе любовника. Она в этом не видела никаких препятствий, угрожающих ее собственным планам, так как рассчитывала на то, что всегда сумеет заставить меня вернуться к ней, когда ей это будет удобно. Вследствие этого, она заметно покровительствовала нашей зарождающейся любви и часто приглашала меня к себе вместе.

Мадам де Стэнвиль объявила мне как-то, за обедом у де Шоазель, что на следующий день мы приглашены с ней оба обедать к герцогине Граммон и можем провести у нее целый день. Я был, конечно, вне себя от радости, но г. Рох, пронюхавший как-то об этом и строго следивший за моей нравственностью, захотел на другое утро непременно вести меня в церковь, так как это было воскресенье. Я стал возражать ему и мы поспорили; он пригрозил мне пожаловаться отцу, которого я очень боялся, и мне пришлось уступить, несмотря на все мое отчаяние. Он повел меня к обедне, и я от ярости и горя лишился вдруг чувств и очнулся только на паперти, окруженный какими-то старухами. Меня отвели домой и я чувствовал себя так плохо, что меня уложили в постель. Тогда меня приехала навестить герцогиня де Граммон и привезла с собой мадам де Стэнвиль. Я рассказал ей все, что произошло со мной; она рассмеялась, поехала к отцу, добилась того, что тот выбранил моего воспитателя, и получила от него разрешение увезти меня обедать к себе, чтобы окончательно способствовать моему выздоровлению. Этот день остался одним из лучших дней в моем воспоминании – я провел его почти весь наедине с избранницей своего сердца; она ясно дала мне понять, как ее трогает мое чувство к ней и охотно допускала те небольшие фамильярности, которые я, по своей невинности, позволял себе с ней. Я целовал ее руки, она клялась мне, что будет любить меня всю жизнь, и я больше ни о чем не мечтал в эту минуту.

Затем, в продолжение шести месяцев, ей пришлось высидеть дома, так как у нее сделался коклюш. Меня к ней, конечно, не пускали и мы только изредка, урывками, виделись с ней и то всегда в присутствии мадам де Шоазель. Доктора послали ее на воды в Коттере; ее отвезли туда весною, а зимой она вернулась обратно совершенно здоровая. Она стала очень много выезжать с герцогиней де Шоазель. танцевала она великолепно. Она имела огромный успех на балах, ее окружали, за ней ухаживали и ей стало неловко, что выбор ее пал на такого ребенка, как я. Она немедленно стала третировать меня свысока и увлеклась мосье де Хокур. Я ревновал, возмущался, приходил в отчаяние – ничто не помогло, она осталась безжалостной ко мне.

Мой отец в это время устроил мою свадьбу с м-ль де Буффлер, внучкой и наследницей вдовы маршала де Люксембург – а следовательно, великолепной партией.

Я был очень огорчен этим выбором отца, так как находился под влиянием герцогини Граммон, ненавидевшей, и не без причины, бабушку моей невесты и наговорившей мне много худого про нее. Решено было, что я должен познакомиться со своей будущей женой и мне приказано было явиться на бал к жене маршала де Мирпо. Я должен был придти заранее, так как м-ль де Буффлер должна была обедать у нее, и действительно, ровно в четыре часа я был уже там и увидел очаровательную особу, которая мне чрезвычайно понравилась и которую я и принял за свою невесту. Но, к несчастью, я ошибся, это была м-ль де Рот. Меня эта ошибка огорчила еще более, когда, наконец, из будуара хозяйки дома вышла м-ль де Буффлер, которая очень теряла в сравнении с очаровавшей меня девушкой.

На этом балу были также мадам и м-ль де Бово; трудно было бы найти в ком-нибудь больше грации, природного ума и прелести, чем в этой красавице. Я встречался с м-ль де Бово на всех балах, я часто видел ее также у герцогини де Граммон, которая была очень дружна с ее матерью. Я старался ей понравиться, она относилась к моему ухаживанию очень благосклонно и во всех отношениях гораздо больше подходила мне, чем м-ль Буффлер. Я решил жениться на ней и сказал об этом герцогине де Граммон, которая одобрила мое решение. Но когда я сказал об этом отцу, он отнесся ко мне очень сурово и заявил, что им уже дано слово и он сдержит его во что бы то ни стало. Я решил в глубине души, что, несмотря на это, все же не позволю женить себя насильно. Моя привязанность к м-ль де Бово очень нравилась ее матери, и, уезжая на долгое время в Лоррен, она выразила мне желание, чтобы мечты мои сбылись, и она, с своей стороны, готова способствовать браку моему с ее дочерью. М-ль де Бово даже обещала, время от времени, вспоминать обо мне. Но путешествие их длилось очень долго, а потом перед самым приездом в Париж, мадам де Бово заболела ветряной оспой и умерла. М-ль де Бово вернулась в Париж, несколько месяцев спустя и ее поместили в монастырь Пор Руаяль. Я искренно сожалел о кончине мадам де Бова и нисколько не переменил своих намерений по отношению к ее дочери, но мне хотелось узнать, как она теперь относится ко мне. Я написал ей письмо и отправил его тайком в монастырь. Привожу его здесь целиком:

«Я не хотел, мадемуазель, увеличивать ваше горе своим, но вы отдадите мне должную справедливость, допуская мысль, что я утратил столько же, как и вы. Мой отец хочет меня женить, но чем больше я думаю о той чести, которую оказывает мне м-ль де Буффлер, тем больше я сознаю, что недостоин ее, тем больше я убеждаюсь в том, что мы не подходим друг к другу. Для меня возможно только одно счастье – способствовать вашему счастью, которым вы осчастливите и меня. Я не смею просить своего отца сделать предложение от моего имени вашему отцу, пока не узнаю, не имеете ли вы чего-нибудь против этого. Дело идет о вечном союзе и мне кажется, что вы, не стесняясь, можете принять или отказать мне в моем предложении.

Я ожидаю вашего ответа с большим нетерпением и тревогой, чем если бы дело шло только о моей жизни.

С глубоким уважением и почтением остаюсь вашим преданным и скромным слугой.

Граф де Бирон».

Воспитательница м-ль де Бово прочла мое письмо, раньше чем отдать его своей воспитаннице. «По настоящему, мне не следовало бы отдавать вам этого письма, – сказала она, – но оно содержит настолько важные для вас вещи, что я не только отдаю его, но и разрешаю вам ответить на него».

М-ль де Бово прочла мое письмо, вложила его в конверт, запечатала и вернула мне обратно, не приписав ни единого слова; я был оскорблен этим поступком, которого не заслужил, и решил исполнить желание своего отца, но с тем условием, чтобы свадьба состоялась еще через два года, и до тех пор я буду пользоваться неограниченной свободой.

Я в это время увлекался актрисой в Версальском театре; ей было только пятнадцать лет, звали ее Евгения Бобур и она была еще более невинна, чем я, так как я уже прочел несколько дурных книг и искал только случая применить на практике прочитанное. Я решил просветить свою маленькую подругу, которая настолько любила меня и доверяла мне, что готова была исполнить все мои желания. Одна из подруг уступила нам свою комнату или, вернее, крошечную коморку, где она спала, так как там была только постель и два стула. Но в первое же наше свидание мы увидели огромного паука, которого мы смертельно испугались – ни она, ни я не решились убить его. Мы решили расстаться на этот раз, чтобы свидеться при более подходящих обстоятельствах, где уже не будет пауков. Мой отец узнал как-то об этой связи, испугался ее почему-то и, неделю спустя, дочь и мать были уже высланы из Парижа.

Вскоре после этого я обратил на себя внимание графини д'Эспарбес, кузины маркиза де Помпадур, хорошенькой и миловидной женщины. Она всячески выделяла меня и, наконец, мне так польстило ее внимание, что я сам влюбился в нее. Однажды, когда король ужинал в Фонтенебла с мадам де Помпадур и несколькими приближенными, я ужинал в городе с мадам д'Эспарбес и мадам д'Амблимон, другой кузиной маркизы Помпадур. После ужина, последняя удалилась к себе под предлогом, что ей надо написать письмо, а мадам д'Эспарбес, ссылаясь на сильную мигрень, прилегла. Я хотел удалиться, но она попросила меня остаться и прочесть ей небольшую комедию, под заглавием «К счастью», которую мы играли с ней как-то вместе и после которой она всегда называла меня «Мой маленький кузен».

– Послушайте, мой маленький кузен, – сказала она, несколько минут спустя, – мне надоела эта книга; садитесь ко мне на постель и мы немного поболтаем, это меня развлечет. – Она уверяла, что ей очень жарко и старалась раскрыться, как можно больше. Голова моя кружилась, я был весь как в огне, но я боялся ее оскорбить, я не решался отважиться на что-нибудь большее и целовал только ее руки, не спуская глаз с ее белой, прелестной шейки, что, казалось, очень нравилось ей. Она несколько раз уговаривала меня быть умником, чтобы подчеркнуть, что я слишком скромен, но я в точности исполнял ее советы, я покрывал ее всю поцелуями, но не решался на большее. Когда, наконец, она убедилась, что я действительно так наивен, как кажусь, она довольно холодно приказала мне удалиться. Я повиновался ей беспрекословно, но только что я вышел, я стал упрекать себя за свою скромность и обещал вознаградить себя в следующий раз, если представится подходящий случай.

Я увиделся с мадам д'Эспарбес опять в Версале, после ужина, бывшего у мадам Помпадур, я предложил ей руку, чтобы провести ее в ее апартаменты, и как только мы очутились в комнате, она хотела меня выслать вон, но я сказал ей:

– Подождите минутку, моя милая кузина; теперь еще не поздно, и если я вам не слишком наскучу, мы опять можем почитать немного.

Глаза мои блестели страстью, которой она еще не видела во мне.

– Хорошо, – ответила она, – но с тем условием, что вы будете так же скромно вести себя, как в тот раз. Пройдите в ту комнату, я разденусь, и как только лягу, я позову вас.

И действительно, несколько минут спустя, я вернулся опять к ней. Я уселся у нее на постели, не спрашивая позволения; она не противилась этому.

– Читайте же, – сказала она.

– Нет, мне так приятно вас видеть, что я не могу читать, я не разберу ни одного слова.

Я пожирал ее глазами, книга упала из моих рук и, без всякого сопротивления с ее стороны, я снял с ее шеи платочек, закрывавший ее. Она хотела что-то сказать, но я закрыл ей рот поцелуем. Рано утром она, с большими предосторожностями, проводила меня из своих комнат. Несколько часов спустя я получил от нее следующую записку:

«Как вы спали, мой маленький кузен? Видали меня во сне? Хотите снова повидаться со мной? Мне надо отправляться в Париж по поручению маркизы Помпадур; приходите ко мне пить шоколад до моего отъезда, и повторите мне снова, что любите меня».

Подобное внимание тронуло меня; мне казалось, что только я один мог вызвать к себе такое чувство, мне стало стыдно, что мадам д'Эспарбес предупредила меня, я быстро оделся и побежал к ней. Я в восторге от нее. Она сама по себе мне очень нравится, и к тому же, я чувствую себя польщенным, обладая такой женщиной. Я, конечно, был настолько честен, что никому не рассказывал об этом, но очень радовался, если кто-нибудь догадывался об этом.

В этом отношении, впрочем, она точно предугадывала мое желание и нисколько не скрывала своих отношений ко мне. Она вышила свое имя на кокарде, которую я одевал на смотр короля, и этим ясно дала понять о моей победе, которая, к сожалению, однако длилась не долго, так как, еще летом, она занялась принцем Конде. Я сердился, грозил, обижался, ничего не помогло. Она прислала мне мою отставку в следующих выражениях:

«Мне очень жаль, граф, что мое поведение приводит вас в дурное настроение духа. Но, к сожалению, я ничего не могу изменить в нем, а тем более жертвовать, ради вашей фантазии, людьми, которые мне нравятся. Надеюсь, что общественное мнение будет судить обо мне не так строго, как вы. Надеюсь также, что вы простите мне за мою откровенность то горе, которое я причиняю вам, по вашим словам. Множество причин, которые не стоит здесь перечислять, заставляют меня просить вас посещать меня не так часто, как прежде. Я слишком хорошего о вас мнения, чтобы бояться чего-нибудь со стороны такого честного человека, как вы.

Честь имею оставаться и т.д.».

Я попросил у нее еще одно последнее свидание, она согласилась на него без всякого колебания и встретила меня так спокойно, что я смутился.

– Вы хотели меня видеть, – сказала она, – в подобном случае, всякая другая на моем месте не согласилась бы на такое свидание, но я считаю себя обязанной дать вам несколько советов, так как интересуюсь вами, как своим прежним знакомым. Вы действительно, редкий ребенок! Ваши взгляды, ваши принципы совершенно не соответствуют духу времени. Верьте мне, мой маленький кузен, что недостаточно быть сентиментальным, это только смешно и больше ничего. Вы мне очень понравились, мой милый, но, право, я не виновата, что вы вообразили, что, с моей стороны это глубокая и вечная любовь. Что вам за дело до того, люблю ли я вас еще, люблю ли другого или вовсе никого не люблю? У вас много данных, благодаря которым вы всегда будете нравиться женщинам; будьте уверены в том, что, потеряв одну, вы всегда найдете другую – это лучшее средство быть всегда счастливым и довольным. Вы слишком благородны для того, чтобы стараться мне делать неприятности, и, кроме того, они ведь скорее повредят вам, чем мне. У вас нет никаких доказательств того, что произошло между нами, и вам никто и не поверит, а если и поверят, так вряд ли это заинтересует кого-либо. Если кто и знал, что я взяла вас себе в любовники, то ведь никто не стал бы думать, что я вас всегда оставлю при себе. А рано или поздно мы разойдемся, не все ли равно. Впрочем, дурное мнение о вас и недоверие к вам повредило бы вам в глазах других женщин, если бы вы вздумали мстить мне. Советы, которые я вам даю, доказывают вам, мой друг, что мое расположение к вам оказалось прочнее моей любви.