Текст книги "Пьяный призрак и другие истории (ЛП)"
Автор книги: Arlo Bates
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)
– И все же, кажется, вам захотелось объясниться со мной. Почему?
– Не знаю, – начал он нерешительно, глядя на нее своими серыми глазами. Затем слегка покраснел и с чувством произнес: – Да, я понимаю. Вы пришли как раз в тот момент, когда я собрался уходить, потому что не мог вынести вашей печали; звучит нелепо, но она поразила меня в самое сердце.
– Не понимаю, – ответила она дрогнувшим голосом. – Полагаю, у вас на Севере тоже есть подобные музеи.
– Но только здесь я ощутил, что к горю утраты прибавилась горечь поражения. Я понял, что ни один южанин не может прийти сюда, не почувствовав, что все, испытанное ими, было напрасно; меня охватила жалость, поэтому, когда я заговорил с вами, вы были для меня своего рода олицетворением Юга – женщин Юга, прошу прощения.
Она глубоко вздохнула и гордо вскинула голову.
– Не в войне, – быстро добавил он, сопроводив свои слова жестом, которым, казалось, отметал ее гордость, показавшим ей, что он хорошо понял овладевшие ею при его признании чувства. – Я – всей душой северянин, и верю в то, что Север был прав. Я верю в дело, за которое умер мой отец. Просто сейчас я вижу, что если бы он жил на Юге, тот же самый дух привел бы его в армию Конфедератов.
– Но за что вы извиняетесь, если Север, по вашему мнению, был прав?
– За себя, за свое непонимание, за то, что все эти годы просто жил с женой, оставшейся верной Югу в своем сердце, но слишком любящей меня, чтобы поговорить. Мы, на Севере, простили, и думали, что Юг тоже должен забыть. Но сегодня я осознал, как легко прощать победителям, и как тяжело забывать побежденным.
– Вы даже сейчас не понимаете, – сказала она, понизив голос. – Побежденные могут прощать; но побежденные не могут забыть.
В зале было очень тихо; затем, словно отвечая каким-то своим мыслям, она произнесла, почти удивленно:
– И вы, северянин, это почувствовали!
Он покачал головой и слегка улыбнулся.
– Возможно, я прошу слишком многого, – ответил он, – но мне бы хотелось, чтобы вы, женщины Юга, поняли, что северяне – тоже люди.
– Да, да; но чувствовать наши страдания, видеть...
– Теперь я понимаю, что всегда видел это в глазах своей жены, – ни с чем несравнимое чувство людей, побежденных в борьбе за то, что они считали верным; но она никогда не заговаривала об этом.
– В сердце каждой женщины-южанки, – торжественно произнесла она, теперь уже без горечи, – боль нашего проигранного дела. Мы смирились с поражением, Бог видит, с какой болью; но никакая из нас не может забыть кровь, пролитую напрасно, смерть людей, которых мы любили, их унижение, и то, что борьба за великое дело свободы, увы, проиграна!
Никогда, за прошедшие годы, она не разговаривала со своими друзьями так, как разговаривала сейчас с незнакомцем, с северянином. Осознание этого вернуло ее к мысли о том, что он был мужем ее дочери.
– У вашей жены нет родственников на Юге, которые могли бы объяснить вам, что мы, местные женщины, должны чувствовать? – спросила она.
Его лицо стало холодным.
– Я никогда не видел ее родственников-южан.
– Простите любопытство старухи, – продолжала она, пристально глядя на него. – Могу ли я спросить, почему?
– Мать моей жены знать не хотела янки, за которого вышла замуж ее дочь.
– А вы – ее?
– Я никого не хотел принуждать к знакомству; не хотел, чтобы меня знали, – резко ответил он. – Я не делал ничего плохого, и не хотел просить прощения за то, что я – северянин.
Она знала, что в глубине души, уже принимает этого сильного, прекрасного человека, пусть и чуждого всем традициям ее жизни, но не была недовольна его гордостью.
– А вы когда-нибудь задумывались над тем, что должна чувствовать ее мать – потеряв свою дочь?
– Но разве у нее была необходимость отказываться от нее? Браки между Севером и Югом достаточно распространены, и только редкие из них стали причиной разрыва.
Она была совершенно уверена в том, что он не знает, ни с кем разговаривает, ни в чем заключается истинная причина ее разлуки с дочерью. Она испытывала какое-то животное внутреннее ликование, что вот, наконец, настал момент, когда она могла оправдаться; когда она могла рассказать всю ужасную историю, отравлявшую кровь, текущую в ее венах. Она гордо вскинула голову и взглянула ему прямо в глаза.
– Если у вас хватит терпения меня выслушать, – сказала она, чувствуя, как горят ее щеки, – и если вы простите меня за мое личное отношение, я расскажу вам, что случилось со мной. Мой муж был полковником армии конфедератов. Мы поженились, когда мне было семнадцать, во время короткого отпуска, который он получил после ранения в сражении за Уилдернесс. Я видела его за четыре года войны, до того, как он погиб при Файв Форксе, менее дюжины раз, и всегда мельком, – краткие обрывки исполненного страданиями счастья. Моя дочь, мой единственный ребенок, родилась после смерти отца. Мы остались без средств. Отец и муж не желали вкладывать деньги вне Юга. Они считали это предательством, и вкладывались в ценные бумаги Конфедерации даже после того, как стало очевидным: они ничего не получат назад. Они были истинными патриотами, и не могли поступить иначе, когда страна находилась в смертельной опасности.
Она замолчала; он также молчал; тяжело дыша, с пересохшим горлом, она продолжала.
– При Файв Форкс мой муж погиб в рукопашной схватке с офицером-северянином. Он сразил своего врага, но и сам получил смертельное ранение. Я молю Бога, чтобы он не знал о поражении. Он через многое прошел, и, надеюсь, заслужил это. Возможно, по ту сторону смерти он обрел утешение. Может быть, Господь послал его нашим бедным мужчинам, взамен за проигранную битву за свободу.
Она прижала руку к груди и взглянула на своего собеседника. Она увидела сострадание в его взгляде, но ни на мгновение не забыла, что разговаривает с северянином.
– Но это не битва за свободу для вас, – сказала она. – Я забылась. Я слишком долго молчала. Я просто не могла об этом заговорить, но сегодня, сегодня должна выговориться, а вы – простить меня за это.
Он опустил глаза и тихо произнес:
– Думаю, я понимаю. Вам не нужно извиняться.
– После войны, – поспешно и резко продолжила она, – я жила для своей дочери. Я жила ею и для нее. Она была похожа на своего отца.
Она задохнулась, но огромным усилием взяла себя в руки.
– Когда она стала женщиной – она по-прежнему осталась ребенком для меня; она уехала на Север и там влюбилась. Она написала мне, что выходит замуж за северянина, и назвала его имя... это был сын человека, убившего ее отца.
– Это невозможно! – воскликнул незнакомец. – Вы ошиблись. Такое случается только в плохих романах...
Она подняла руку, призывая его замолчать.
– Это был не плохой роман, это была трагедия... Трагедия, случившаяся со мной, – сказала она. – Я не буду вдаваться в подробности. Она вышла за него замуж, и с тех пор я ее больше не видела.
– Он узнал?..
– Нет. Это был мой свадебный порядок дочери, сохранить все в тайне. Это все, на что у меня хватило сил. Вы, конечно, думаете, я была плохой матерью, но...
Когда он поднял глаза, она заметила в них слезы.
– Вчера я так и сказал бы, но сегодня...
– Но сегодня? – повторила она, видя, что он замолчал.
– Сегодня, – ответил он, оглядывая зал, – сегодня я, по крайней мере, способен понять и не удивляться.
Она посмотрела на него, пытаясь прочитать то, что творилось у него в глубине сердца. Затем слегка коснулась его руки кончиками пальцев в черной перчатке.
– Идемте, – сказала она.
Она провела его через зал и остановилась возле витрины, под табличкой с выцветшей надписью, в которой лежали полковничий пояс и пистолеты.
– Они принадлежали моему мужу.
– Эти! – воскликнул он. – Вы – мать Луизы? Это невозможно!
– Это невероятно, но это – правда. И есть еще кое-что...
– Что-то еще? – повторил он. – Что... Вы имеете в виду... Что мой отец и ваш муж... Это не может быть правдой!
– Это правда! – ответила она. – В тот момент, когда это случилось, они были окружены нашими и вашими солдатами. И мне известны все подробности этой схватки, каждое ее мгновение. Один из видевших ее учился в Вест-Пойнте с обоими, он знал их, и все рассказал мне. Увидев, он попытался встать между ними, но не успел. Ваша жена вышла за вас замуж, зная, что вы – сын человека, убившего ее отца.
Северянин провел ладонью по лбу, словно пытаясь избавиться от охватившего его смятения. Веки глаз были опущены, она увидела выступившую из-под них влагу.
– Бедная Луиза! – пробормотал он. – Как она, должно быть, страдала из-за этой тайны. Бедная Луиза!
– Вы пришли сюда, – продолжала миссис Десборо, чувствуя, что ей не хватает воздуха после произнесенных им слов, но твердо решив не поддаваться порыву собственного сердца, – и даже вы тронуты этими священными реликвиями. Но что они значат для вас?
Она наполовину сознательно, наполовину инстинктивно обратилась к реликвиям за помощью, чтобы они не дали ей уступить и помириться с сыном человека, убившего ее мужа, ее героя, ее любовь.
– Они волнуют меня, – мягко ответил ее зять. – Они так глубоко волнуют меня, что это кажется неправильным. Признаюсь, до того, как вы вошли, я подумал, что если бы был южанином, воспитанным в традициях Юга, ощущающим горькое чувство поражения, они озлобляли бы меня, доводили до безумия; несмотря ни на что, я навсегда остался бы верен Югу. Война закончилась. Юг понят. Он удостоен чести за невероятную храбрость, с которой отстаивал свои убеждения. Но к чему продлевать боль? Зачем относиться к этим реликвиям так, чтобы подпитывать неверное убеждение, будто Союз – это только наша страна, а не принадлежащая на равных Северу и Югу?
– Потому что этого требуют погибшие, – быстро ответила она. – Потому что этого требует справедливость: чтобы мы помнили, какие они были доблестные и храбрые, какие благородные и верные своим убеждениям.
Он покачал головой и вздохнул. Она видела слезы в его глазах и не пыталась скрыть свои.
– Неужели вы забыли, – страстно произнесла она, – что дед вашего сына, – отец вашей жены, – был одним из достойнейших людей? Вы хотите, чтобы его вспоминали только как мятежника, потерпевшего поражение? Говорю вам, если бы мы не собрали эти реликвии, орошенные и пропитанные кровью наших павших, разве Небо не обрушилось бы на нас? На Севере вы называете этих людей мятежниками; но на Юге нет ни единой лужайки, на которой бы трава не шелестела над их могилам, и ветер не шептал бы, называя их героями и патриотами! И пусть этого не достаточно, – она обвела рукой зал, – но этот мемориал, – самый лучший, какой мы только могли воздвигнуть в их честь.
Он сделал шаг вперед и протянул к ней руки. Она не пошевелилась, и он опустил их. Немного поколебался, затем отступил.
– Наверное, все так и есть, как вы говорите, – печально произнес он. – Даже если бы я в чем-то обвинял вас, женщину Юга, то не смог бы сказать этого здесь. Но вы забываете, – добавил он, понизив голос, – что женщины Севера тоже страдали. Я рос посреди горя, оборвавшего жизнь моей матери, убившего ее. Вы считаете, что я мог бы обвинить ни в чем не повинного отца Луизы? Впрочем, мне не хочется говорить о себе, поскольку я знаю, кто вы. Я не стану вам больше мешать; но мой маленький сын, носящий имя вашего мужа, с глазами его матери, разве он в чем-то повинен перед вами? Я не поведу его сюда сам, но я могу попросить кого-нибудь привести его сегодня сюда, повидаться с вами, чтобы, вернувшись, сказать Луизе, что вы поцеловали его и дали ему свое благословение. Горе отняло у него другую бабушку.
Ей показалось, что она не сможет больше вынести ни одного произнесенного им слова. Она вся дрожала; она подняла руки, жестом умоляя его замолчать. Материнская любовь к Луизе, терзания ее одинокого сердца при одной мысли о никогда не виденном ею прежде внуке, с кровью мужа, текущей в его венах, горе прожитых лет и верность старым идеалам, терзали и рвали ее на части, подобно стае волков. Она огляделась так, словно искала возможности убежать, вырваться из ситуации, оказавшейся такой страшной. А потом увидела, что ее зять смотрит на нее с бесконечной жалостью и печалью.
– В таком случае, – сказал он, – мне остается только попрощаться.
Но она рванулась вперед, словно высвобождаясь из цепей, бросилась ему на грудь, и неизмеримо долгое, горькое прошлое хлынуло из нее потоком горячих слез.
– О, сын мой! Мой сын! – рыдая, воскликнула она.
