Текст книги "Пьяный призрак и другие истории (ЛП)"

Автор книги: Arlo Bates

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

   – Что это? – спросила она.

   – Наверное, кристалл кварца, – ответил он. – Производит потрясающий эффект, несмотря на крошечный размер.

   Она не ответила. А затем рассмеялась, что показалось ему странным и неприятным, и захлопала в ладоши.

   – Ну, вот я и пришла, – радостно сказала она.

   Он быстро повернулся к ней. Ее лицо, казалось, претерпело изменения; незначительные, но очень странные. Она весело смеялась, даже слишком весело, и встретила его взгляд с дерзостью, – взглядом, настолько отличным от обычного взгляда Элис, что он показался ему почти наглым. Он видел, что ее позабавило его явное замешательство. В ее глазах появился озорной блеск.

   – О, конечно, ты думаешь, что я – это она; но это не так. Я намного лучше. Она, по сравнению со мной, надоедливая старушка. Я понравлюсь тебе гораздо больше.

   Кэрролл был слишком смущен, чтобы что-то сказать, но он был врачом, и не мог не задуматься о причине такой странной метаморфозы. Естественно, он подумал о гипнозе, и тут же сообразил, что Элис с удивительной быстротой погрузилась в гипнотическое состояние, едва взглянув на блестящую точку на стене дома напротив. Каков может быть результат или что означают произнесенные ею слова, он не мог даже предположить.

   – Не смотри на меня так, – продолжала девушка. – Меня зовут Дженни.

   – О, – смущенно повторил он. – Вы – Дженни?

   – Да, я – Дженни, и я стою шестерых таких глупых Элис, как та, с какой ты помолвлен.

   Он легонько взял ее за плечи и посмотрел на нее, стараясь успокоиться, а также надеясь увидеть что-то, что поможет ему разобраться с ситуацией. Ее глаза необыкновенно сияли и, казалось, светились лукавством, совершенно не характерным для Элис. Щеки раскраснелись, но не болезненным румянцем, а здоровым, усталость, так беспокоившая его, исчезла с ее лица. Когда он взглянул на нее, она дерзко вскинула голову.

   – Можешь смотреть на меня, сколько хочешь, – весело сказала она. – Мне это ничуть не неприятно. Тебе не кажется, что я выгляжу лучше, чем она?

   Он был убежден: Элис сама не понимает, что говорит, и невольно воскликнул:

   – Элис, не надо! Мне это не нравится!

   Она надула губки, ставшие еще краснее и полнее, чем он когда-либо видел, и скорчила забавную гримасу.

   – Говорю тебе, я не Элис. Поцелуй меня.

   За все долгое время их помолвки, Элис ни разу не просила его ни о чем подобном, и эта просьба задела его. Вместо того, чтобы ее исполнить, он опустил руки и отвернулся. Она пронзительно рассмеялась.

   – О, ты не хочешь меня поцеловать? Я считала вежливостью – делать то, что просит леди! Ну, если не сейчас, то когда-нибудь потом. Тебе наверняка захочется это сделать, когда ты узнаешь меня получше.

   Она отстранилась, но он схватил ее за руку.

   – Стой! – произнес он со всей решимостью, на какую только был способен. – Элис, очнись! Давай покончим с этими глупостями!

   На лице девушки появилось тревожное выражение, затем – умоляющее.

   – Не прогоняй меня! Все будет хорошо! Не проси ее вернуться!

   – Элис, – повторил он, крепко сжимая ее руку, – очнись!

   – Ты делаешь мне больно! – жалобно воскликнула она. – Очень больно! Я ухожу.

   Блеск исчез из ее глаз; неуловимые, почти неопределенные, изменения, казалось, произошли с ее фигурой, прежнее усталое выражение, подобно туману, вновь растеклось по ее лицу, – и вот уже хорошо знакомая Элис стояла перед ним, проводя рукой по глазам.

   – Что случилось? – испуганно спросила она. – Я упала в обморок?

   Он понимал, что это его взгляд, должно быть, встревожил ее, и отчаянно пытался говорить легко и непринужденно.

   – Думаю, ты была к этому близка, – ответил он как можно естественнее. – Но теперь все в порядке.

   В течение нескольких последующих дней ничего необычного не произошло. Кэрролл внимательно наблюдал за Элис и окунулся в литературу, посвященную гипнозу, какую только мог раздобыть. Он не был уверен, что после недели напряженного чтения этот вопрос стал для него яснее, чем был прежде, но он, по крайней мере, в полной мере ознакомился с набором терминов номенклатуры животного магнетизма. Он осторожно расспросил Эбби и узнал, что Элис иногда бормочет то, что старая служанка называла «заклинаниями, в то время когда становится сама не своя». Друг-специалист очень интересовался тем, что доктор Кэрролл мог рассказать ему об этом деле.

   – Очевидно, это подсознательное "я" прорывается наружу, – сказал он. – Я сталкивался с несколькими подобными случаями, но только с одним, когда пациент не был загипнотизирован кем-то другим.

   – Но что мне делать? – спросил Джордж. – Мне не нужны никакие подсознательные "я". Мне нужна девушка, которую я знаю.

   – Ей нужно поправить здоровье, – посоветовал друг. – Ты говоришь, у нее больше нет необходимости заботиться о бабушке. Ей нужен отдых. Это единственное, что я могу посоветовать. Она ведь на самом деле не больна?

   – Не знаю, как к этому относиться, – ответил Кэрролл. – Ее нельзя назвать здоровой, когда она «исчезает» так, как это случилось на днях. Говорю тебе, это было ужасно, просто ужасно!

   Шли дни, Джордж снова имел сверхъестественный опыт общения с Дженни. Элис рассматривала бабушкины вещи и, когда он окликнул ее, подошла к нему с ожерельем из стразов, скользивших у нее между пальцев.

   – Видишь, – обратилась она к нему в приподнятой манере, которую он слишком живо помнил, – разве оно не веселенькое? Я хотела надеть его, но я – в ее одежде, а она всегда одевается в унылые тона.

   Кэрролл испытал шок и попытался прийти в себя.

   – Конечно, ты одета подобающим образом, Элис, – сказал он. – Ведь прошло всего лишь полгода, как умерла твоя бабушка.

   Она скорчила веселую, насмешливую гримасу.

   – Не притворяйся, будто не знаешь, что я – Дженни, – произнесла она. – Я видела, ты узнал меня, как только услышал. Фи! Она вошла бы в комнату вот так.

   Она бросилась к двери, развернулась и приблизилась, опустив голову и полуприкрыв глаза.

   – Как поживаешь, дорогой? – приветствовала она его, так похоже изобразив голос Элис, что он невольно рассмеялся.

   Дженни тоже рассмеялась и совершила пируэт, держа ожерелье над головой.

   – Разве не замечательно? – воскликнула она, остановившись перед ним и слегка склонив голову. – Она и полминуты не может смотреть на что-нибудь яркое, чтобы не исчезнуть, – и тогда наступает мое время. Однако прежде чем снова уйти, в этот раз я помещу на видные места все блестящие вещи, какие только смогу найти.

   У Кэрролла появилось отвратительное ощущение, как будто любимая им девушка сошла с ума прямо у него на глазах; но она одновременно была совершенно другой, так что это ощущение исчезло почти сразу же после того, как возникло. Это определенно была не та Элис, которую он знал. Он не мог говорить с ней как со своей невестой, но не мог – и как с совершенно посторонним человеком. Он был слишком обескуражен и сбит с толку, чтобы понять, как ему следует вести себя, а она стояла перед ним и улыбалась ему, словно бы полностью осознавая, что происходит в его голове.

   – Тебе известно, что я сделала с ее письмом? – спросила Дженни с улыбкой, вызванной, по всей видимости, воспоминанием.

   – Да, – ответил он так, словно вопрос был задан третьим лицом.

   – Это было ужасно глупое письмо, – продолжала девушка. – Я не хочу, чтобы она тебе писала. Ты должен принадлежать мне.

   У него не было ни времени, ни необходимого хладнокровия, чтобы осознать свои чувства, но он принял факт существования Дженни, как вполне самостоятельной личности.

   – Ты для меня ничего не значишь, – сказал он. – Я помолвлен с Элис.

   – О, все в порядке. Я это знаю. Я знаю о ней все, гораздо больше, чем ты. Но, повторяю, тебе лучше жениться на мне. Я – такая же девушка, как та, с которой ты помолвлен.

   – А где Элис? – спросил он.

   – С ней все в порядке. Она где-то здесь. Наверное, спит. Я не хочу говорить о ней. Она мне никогда не нравилась.

   – Тогда расскажи о себе. Когда Элис здесь, где ты?

   – Фу, какие глупости. Я бы предпочла поговорить о том, что мы будем делать, когда поженимся. Мы сразу же поедем за границу?

   – У нас будет достаточно времени поговорить об этом, когда появится хоть какая-то перспектива нашей свадьбы.

   – На днях ты отказался поцеловать меня, – сказала Дженни, обвивая ожерелье вокруг своей шеи и наклоняясь так, что ее лицо оказалось очень близко к его лицу.

   Гнев, почти первобытный, охватил его. Он сорвал с нее ожерелье и отшвырнул в сторону. Затем, как и в прошлый раз, схватил девушку за запястья.

   – Уходи! – приказал он. – Пусть вернется Элис!

   – Ты делаешь мне больно! – воскликнула она. – Я не выношу боли! Отпусти меня!

   Он сжал ее запястья еще крепче.

   – Если ты не уйдешь, тебе будет еще больнее. Я не позволю тебе так поступать с Элис.

   Ее взгляд затуманился, веки опустились, и он ослабил хватку, осознав, что Элис вернулась.

   – Джордж, – произнесла она своим обычным голосом. – Я и не знала, что ты здесь.

   Он обнял ее с чувством, близким к истерике, и тут же постарался рассеять ее тревогу, вызванную в ней его явным волнением.

   Со временем Дженни стала появляться все чаще. Тот факт, что эта внутренняя сущность делила с Элис одно тело, казалось, облегчал ее появление. Элис становилась все более восприимчива к условиям, позволявшим Дженни появляться. Кэрроллу было ясно, что с каждым разом, когда ей удавалось овладеть сознанием, – он так выражался, полностью осознавая, к какой путанице приводит эта фраза, – она становилась все сильнее. Он тревожился все больше и больше, одновременно росло его недоумение. Иногда дело представлялось его профессиональному уму как медицинский случай, представляющий огромный интерес; иногда оно казалось ему капризом, иронией судьбы; он любил Элис, испытывал к ней жалость и был опечален происходящим. Он видел, что она совершенно не сознает грозящей ей опасности, – поскольку она ничего не знала о своем таинственном двойнике, – утраты ее собственной личности.

   Самое любопытное, что пришло ему в голову, – Дженни представляла собой личность столь же осязаемую, столь же самостоятельную, что и Элис. Он не позволял себе поощрять ее присутствие, несмотря на то, что естественное любопытство и профессиональный интерес подталкивали его к изучению ее особенностей. Он всегда стремился к тому, чтобы она как можно скорее покинула тело, в которое вторглась, – он упрямо настаивал на этом, – подобно некоему злому духу. Вскоре он понял, что ее страх перед физической болью чрезмерен; подобно ребенку, ее лучше всего заставить поступать, как он считал нужным, под страхом наказания; и он в течение длительного времени пугал ее угрозами причинить ей боль, если она не уйдет. Но шли дни, и она стала смеяться над этими угрозами, тогда он был вынужден перейти от угроз к действию. Поначалу пожатия рук вполне хватало, но крепость сжатия приходилось увеличивать, поскольку Дженни решила, что он не осмелится зайти в своих действиях далеко, и однажды он обнаружил, что сильно вывернул девушке руку, в своих стараниях изгнать «злого духа». Мысль о том, что он может ранить Элис, пришла к нему так внезапно, что он сдался бы, если бы в этот момент его невеста не «вернулась». Как бы там ни было, он чувствовал себя так скверно, что, сославшись на неотложное дело, поспешил покинуть дом.

   Со временем он стал испытывать и другие чувства, что было для него гораздо хуже. Он начал ощущать сильное влечение к этой смеющейся девушке, бросавшей ему вызов, смотревшей на него глазами Элис, но полными радости; которая искушала его губами Элис, такими зовущими, такими очаровательными; которая обладала телом его невесты, но, вдобавок, теми грацией и соблазнительностью, какие напрочь отсутствовали у Элис. Он начал ощущать желание, за которым сразу же следовали стыд и презрение к самому себе. Он понимал, что обманывает Элис, оказавшись во власти болезненного и сбивающего с толку парадокса; он оскорблял ее самым унизительным образом, поддаваясь чувственной привлекательности той, которая завладевала ее телом. Дженни была настолько самостоятельной, одновременно отличаясь от Элис и отождествляясь с ней, что он пришел в полное замешательство. Дело было не только в том, что разум отказывал ему в логическом решении, ему не подсказывали решения даже чувства. Дженни не являлась образцом этики и морали. Он испытывал отвращение к самому себе за то, что позволил ей затронуть его, но, чисто по-человечески, его мужская натура не могла остаться равнодушной к ее чарам; и эта невозможность отделить чувства к Элис от чувств к Дженни, или хотя бы примирить их, приводила его в состояние душевного смятения, столь же болезненного, сколь и безнадежного.

   Он был так встревожен, что Элис не могла не заметить его беспокойства, и он нисколько не удивился, когда однажды вечером она сказала:

   – Джордж, что происходит? Ты так беспокоишься из-за меня?

   Он много времени готовился к этому вопросу, но теперь не знал, как на него ответить.

   – А почему ты думаешь, что что-то случилось?

   – Я это вижу, и уверена, что причина тому – мои обмороки.

   Она часто заговаривала о своих припадках, и Джордж был даже рад этому, – тому, что она не подозревает ничего худшего обычной потери сознания.

   – Конечно, я обеспокоен твоим здоровьем, но...

   – Ты просто не хочешь сказать мне, в чем дело, – спокойно продолжала она, с серьезностью, показывавшей, что она долго думала над этим. – Возможно, мне лучше ничего не знать, и в этом вопросе я полностью тебе доверяю; но я вижу, что ты обеспокоен, и это, в свою очередь, беспокоит меня.

   Он принял решение.

   – Видишь ли, Элис, – сказал он, – правда заключается в том, что тебе нужно уехать из Бостона, полностью сменить обстановку и климат. Ты хорошо переносишь море, морской круиз вполне подойдет. Я хочу, чтобы мы поженились на следующей неделе, после чего я увезу тебя в Италию.

   – Джордж, ты не можешь этого сделать!

   – Я это сделаю.

   – Даже если бы я была полностью здорова, я просто не готова.

   – Какая разница? Если ты хочешь выздороветь, тебе нужно делать все, чтобы выздороветь. Если я говорю своим пациентам, что им нужно сменить обстановку для восстановления здоровья, я ожидаю, что они исполнят мои рекомендации.

   Она стала очень серьезной, в ее глазах появилась бесконечная печаль.

   – Дорогой Джордж, – сказала она, – я не могу выйти за тебя замуж, будучи твоей пациенткой. Тебя не должна обременять больная жена.

   – Я и не собираюсь жениться на больной, – весело ответил он. – Это было бы слишком плохой рекламой, и именно поэтому я настаиваю на том, чтобы увезти тебя за границу. Выбирай день: среда, четверг или пятница, потому что в субботу мы отплываем.

   Он не стал слушать возражений, назначил свадьбу на четверг и тут же занялся приготовлениями к отъезду. Он заручился поддержкой кузины Элис, весьма прагматичной особы, и, поскольку Эбби также горячо поддержала его решение, чувствовал, что Элис будет готова. Он почти не виделся с ней, до вечера воскресенья, когда обнаружил, что та находится в состоянии сильного волнения.

   – Я и в самом деле не в своем уме, – сказала она. – Как ты думаешь, что я натворила?

   – Мне все равно, если только ты не изменила своего решения относительно четверга.

   – Мне следует поступить именно так. О, Джордж, я не имею права...

   – Все уже решено, – решительно перебил он. – Что же такого ужасного ты натворила?

   Она достала платье из голубого шелка.

   – Разумеется, я не могла появиться на свадьбе в черном, и собралась надеть вот это платье. Взгляни.

   Оно было разрезано спереди сверху донизу.

   – Наверное, я сделала это сегодня. О, Джордж, это ужасно!

   Впервые за все время их затянувшейся помолвки, ставшее для нее периодом тяжелых испытаний, она не выдержала и горько заплакала. Он взял ее руки в свои и попытался успокоить. Он сказал, что ему все известно, что все с ней будет в порядке, и просил только, чтобы она не волновалась и доверяла ему, – и тогда ее ожидает счастливое и благополучное избавление от всех неприятностей и тайн. Она поддалась его уговорам; на самом деле, было очевидно, что у нее просто нет сил сопротивляться ему, даже если бы она ему не верила. Она склонила голову ему на плечо и позволила пуститься в описание маршрута, который он тщательно продумал, и настолько заинтересовалась, что, казалось, забыла о своей беде.

   Когда он собрался уходить, она спросила его, что сказать портнихе, которая наверняка что-то заподозрит, если ей не объяснить причину заказа нового платья. Он взял его, подошел к письменному столу и плеснул на него чернилами.

   – Вали все на меня, – весело сказал он. – Я был так неуклюж, что залил его чернилами и порвал. Все мужчины – такие глупые.

   Она рассмеялась, и он ушел, чувствуя, что с радостью придушил бы Дженни, если бы она оказалась в другом теле, а не в теле его невесты. Он был раздражен, однако позже состоялась встреча, повергшая его едва ли не в ярость. Эбби, открыв ему дверь во вторник, снова с таинственным видом провела его в гостиную.

   – Мисс Элис писала сама себе, сэр.

   Она протянула ему запечатанный конверт, адресованный Элис. Он взял его чисто механически и, задаваясь вопросом, как ему обойти эту новую уловку злонамеренно изобретательной Дженни, заметил, что почерк странно отличается от обычного почерка Элис.

   – Она отдала его тебе, чтобы ты отнесла его на почту? – спросил он.

   – Оно было среди других писем. Я заметила его и не отправила вместе с остальными.

   – Спасибо, – сказал он. – Ты поступила совершенно правильно.

   Он спросил себя, позволит ли предвидение Дженни обнаружить, что он уничтожил письмо, предназначавшееся Элис; затем улыбнулся, поняв, что начинает думать о ней почти как о сверхъестественном демоне; наверное, решил он, будет лучше всего оставить письмо там, где Элис сможет его найти. Через пару дней Элис спросила:

   – Джордж, а кто такая Дженни?

   С этими словами она протянула ему неподписанную записку: «Джордж любит Дженни». Время, которое потребовалось ему для чтения, дало ему шанс успокоиться.

   – Ты написала это сама, – тихо ответил он. – Разве ты не узнаешь свою манеру письма и свой почерк? Немного странно, но если пишешь, не сознавая этого, обычно так и бывает.

   – Значит, я – сомнамбула! – воскликнула она, розовея.

   – В этом нет ничего страшного, – ответил он. – Ты обещала доверять мне во всем, что касается твоего здоровья. Я все знаю, и даже если ты напишешь самой себе еще сорок записок, пусть это тебя не тревожит.

   Она вздохнула и попыталась улыбнуться.

   – Я постараюсь не волноваться, – сказала она. – Но я – трусишка, потому что не прогнала тебя. Интересно, почему я выбрала Дженни в качестве имени возлюбленной?

   – Понятия не имею; не очень-то благозвучное имя, – ответил он, надеясь, что Дженни его услышит. – Во всяком случае, говорю тебе от всего сердца, ты для меня – единственная женщина на свете.

   Он не видел Дженни до вечера накануне свадьбы. Ему казалось, что та избегает его, в особенности, когда Элис сказала, что слишком занята, чтобы увидеться с ним. Тем не менее, в среду он получил записку. Почерк был так похож на почерк Элис, и вместе с тем так отличен; ему было крайне неприятно ее получить, а ее содержание не принесло ему успокоения.

   «Ты полагаешь, что избавился от меня, сказав Элис, будто она – сомнамбула? Как бы не так! Впрочем, мне это все равно, поскольку, как только мы поженимся, я собираюсь избавиться от нее навсегда. Я не хотела выходить замуж в этом уродливом платье, и, как видишь, не выйду. Ты плохо поступаешь по отношению ко мне. Но, возможно, припомнишь, что я гораздо сильнее люблю тебя, чем она, потому что я испытываю к тебе настоящее чувство, а она – воображаемое. Надеюсь, ты тоже полюбишь свою маленькую женушку Дженни».

   Доктор Кэрролл чувствовал, что он понемногу начинает сходить с ума. Он не мог ответить на записку, поскольку для этого ему нужно было бы написать Дженни, таившейся где-то в глубине существа Элис. Он понимал, что напряжение вскоре скажется на нем самом, и он просто не сможет оказать помощь Элис, поэтому решил, что настало время для самых решительных действий. Однако проблема заключалась в том, чтобы определить эти самые решительные действия, и он размышлял над ней до конца дня, проконсультировавшись также со специалистом. Но, даже идя в тот вечер по Уэст-Сидар-стрит, он не был уверен, что сможет осуществить свой план. Эбби, открыв дверь, сказала, что мисс Элис отдала строгий наказ его не впускать.

   – Когда это случилось? – спросил он.

   – Еще утром, сэр, когда она передавала мне записку, чтобы я отослала ее вам. Она была странной, сэр. Она взяла кэб и отправилась по магазинам, и вернулась с большой коробкой. Потом она задремала, и сейчас она в полном порядке.

   – Я поднимусь наверх, Эбби. Мне необходимо увидеть ее.

   Когда он вошел в комнату, Элис поднялась ему навстречу.

   – Я боялась, что ты не придешь, – сказала она. – Сегодня я вела себя странно, я знаю; в моей комнате появилась коробка от портнихи, которой я прежде не видела; на ней написано, что ее нельзя открывать до завтра. О, Джордж, я так напугана и несчастна! Я знаю, что должна прогнать тебя и не позволить тебе на мне жениться.

   – Прогони меня, если тебе от этого станет легче. Но я не уйду. Сядь в кресло, я хочу тебе кое-что показать.

   Она села на указанное им место. Он пошевелил угли, чтобы огонь разгорелся, и оставил кочергу в камине. Затем вынул из кармана шар из посеребренного стекла, размером с апельсин, и начал перебрасывать с ладони на ладонь. С полминуты она молча смотрела на него. Затем раздался смех, возвестивший о приходе Дженни.

   – Значит, ты захотел меня увидеть? – воскликнула она. – Я знала, что когда-нибудь это случится.

   – Да, – согласился он. – Я действительно очень хотел тебя увидеть, прежде чем пойду на риск причинить вред Элис.

   – Ты все еще думаешь об Элис? – надула губки Дженни. – Я надеялась, что ты обладаешь большим здравым смыслом. Послушай, – продолжала она, наклонившись вперед, – неужели тебе не приходит в голову, что я понравлюсь тебе больше? Твоя проблема в том, что ты считаешь, – ты связан с ней обязательством, и не смеешь его нарушить. Никогда бы не подумала, что ты такой трус!

   Он взглянул на прекрасное создание, склонившееся к нему, и не мог не признать в глубине своего сердца, что физически она привлекательнее Элис, что она пробуждает в нем чувства, какие не пробуждала ни одна другая женщина. В ней было все, привлекавшее его в Элис, за исключением некоторых духовных качеств, но одновременно – очарование, которые он чувствовал очень остро. Он не мог ясно определить для себя, имеется ли у него право или основание отвергать эту форму личности его невесты, этой потенциальной Элис, которая в некотором роде задела его больше, чем Элис настоящая. Он действовал, повинуясь инстинкту, непоколебимому внутреннему убеждению, что сознание Элис имеет неотъемлемое право оставаться ее собственностью, и он, как честный и мужественный человек, обязан это право защитить. Отчасти это было вполне естественно для врача, но в большей степени это была пуританская преданность идее справедливости. Чем больше он поддавался очарованию Дженни, тем сильнее чувство справедливости требовало прекращения, если это было возможно, такого угнетения чужого сознания навсегда. Ради Элис и себя самого он был полон решимости пойти на крайние меры.

   – Ты вольна говорить, что хочешь, – с серьезной вежливостью произнес он в ответ на ее насмешку. – Я позвал тебя, чтобы сообщить: завтра я женюсь на Элис и больше не позволю тебе овладевать ее существом.

   – Таково твое желание? И как же ты собираешься это сделать?

   Он взглянул в ее глаза, искрящиеся озорным вызовом, на ее дерзко скривившиеся алые губки, и заколебался. Затем, испытывая отвращение к самому себе за мгновенную слабость, повернулся к огню и вытащил из углей раскаленную кочергу.

   – Думаю, это мне поможет, – сказал он.

   Она сжалась и побледнела, но не сдалась.

   – Ты меня не обманешь, – сказала она. – Ты не причинишь вреда своей драгоценной Элис. Ты не сможешь обжечь меня без того, чтобы не обжечь ее.

   – Пусть лучше так, чем оставить ее под контролем такого маленького дьявола, как ты.

   На мгновение глаза их встретились, затем она опустила голову. С жалобным вскриком она упала на колени и протянула к нему сжатые руки.

   – Почему ты не можешь позволить мне остаться? – она почти рыдала. – Почему ты не хочешь дать мне шанс? Ты не представляешь, какой хорошей я буду! Я буду делать все, что ты захочешь. Я знаю тебя так же хорошо, как она, и я сделаю тебя счастливым. Почему я не имею такого же права на жизнь, как и она?

   Он почти поддался на ее слова. Он инстинктивно чувствовал, что единственный способ добиться своего – не слушать. В его мозгу промелькнула мысль о том, что она, возможно, и в самом деле обладает точно таким же правом на это тело, как и Элис; ему показалось, что он убивает странное существо, стоящее перед ним на коленях с горящими глазами и дрожащими губами. Ему пришлось отвернуться, чтобы не видеть ее.

   – Я не желаю тебя слушать, – упрямо произнес он. – У нас с Элис не будет никаких проблем. Видит Бог, если ты вернешься, когда мы будем вместе, я обожгу тебя горячим железом; как только мы с ней поженимся, я буду все время следить за ней.

   – Если ты женишься на мне, тебе нужно будет помочь мне избавиться от нее, – сказала Дженни, по-видимому, столько же для себя, сколько для него.

   Он не произнес ни слова; он просто поднес раскаленную кочергу так близко к ее щеке, что она должна была почувствовать ее жар. Она вскрикнула от страха и отдернула голову. Затем на ее лице появилось вызывающее выражение, алые губы скривились в насмешке; мгновение, – и перед ним на коленях стояла Элис.

   Трудный разговор, необходимость успокоить Элис, привело Кэрролла в состояние, мало способствующее сну. Всю ночь он размышлял о странных обстоятельствах случившегося, утешая себя, как только возможно, надеясь, что отпугнул Дженни навсегда. Он размышлял над библейскими историями об одержимости демонами и задавался вопросом, не мог ли в них какую-либо роль играть гипноз; он размышлял о будущем, пытаясь представить, время от времени, что могло бы случиться, если бы он предпочел Дженни Элис. Он выглядел изможденным, когда Эбби открыла ему дверь на следующее утро, и побледнел еще сильнее, когда старая служанка коротко произнесла:

   – Она снова странная.

   Кэрролл заскрежетал зубами. Он с трудом ответил на приветствия нескольких друзей, собравшихся в гостиной, тотчас же направился к камину, развел в нем огонь и сунул кочергу между прутьями решетки. Пришел священник, вскоре на лестнице послышался шелест платья невесты. Затем, опираясь на руку кузины Гейлорд, в дверях появилась фигура в белом. На лбу Кэрролла выступил холодный пот. Он понял, что это – еще одна отчаянная попытка Дженни выйти за него замуж. Он вспомнил ее последние слова прошлым вечером и понял, что она, должно быть, имела в виду. Он посмотрел ей прямо в глаза, после чего повернулся к решетке. Когда он наклонился, чтобы поднять кочергу, невеста замерла, вся дрожа, ухватившись рукой за дверной косяк, как бы ища поддержки. Джордж, не сводя с нее глаз, взял кочергу и направился к Элис. Что могут подумать о нем собравшиеся, в ту минуту ему было все равно. Он чувствовал, что он победил; по крайней мере, он женился на Элис, а не на Дженни.

   Насколько мог судить Кэрролл, Дженни никогда более не вторгалась в сознание Элис. Поправка здоровья, многочисленные интересы и бдительность ее мужа вернули миссис Кэрролл ее нормальное состояние. У них родилась дочь, но время от времени, с замершим дыханием, отец ловит себя на мысли, что в ее лице и манерах так поразительно много от Дженни.

ДОКТОР ПОЛНИЦКИЙ

   – Так вы думаете, – сказал доктор Полницкий, с улыбкой, скорее саркастической, – что в самом деле вкусили горечь жизни?

   – Я ничего подобного не утверждаю, – тут же возразил я. – Я не придаю этому слишком большого значения, но, признайтесь, что оказаться переброшенным через голову лошади и налететь на сук, который оставил рваную рану на бедре длиной в шесть дюймов, – в этом мало чего забавного.

   – Совершенно с вами согласен, – ответил он. – В этом действительно мало забавного.

   – В самый разгар охотничьего сезона, – продолжал я, – да еще в доме друга. Кроме того, человеку всегда трудно избавиться от чувства, будто все втайне думают: несчастный случай – целиком его вина, а сам он – записной неудачник. Даже лорд Элдон, добрейший человек, не склонный шутить, может подумать...

   – Глупости, – резко перебил меня доктор. – Лорд Элдон не дурак, и понимает, что в этом нет вашей вины, и вы – не неудачник. Вы воспринимаете все так всерьез только потому, что, очевидно, плохо знаете жизнь.

   Доктор был настолько выдающимся человеком, что на грубость его слов не следовало обращать внимания; семейный врач лорда Элдона заболел, и когда со мной произошел несчастный случай, был приглашен он; он неустанно заботился обо мне, и я к нему искренне привязался. Вскоре мы очень сблизились, а поскольку мой хозяин и его семья были вынуждены срочно отправиться к замужней дочери, по причине ее внезапной болезни, для доктора стало обычным делом проводить со мной вечера, – я выздоравливал очень медленно, – которые в противном случае были бы невыносимо утомительны.

   – Осмелюсь сказать, что большую часть своей жизни провел в тепличных условиях, – в тон ему ответил я, – но провести месяц так, как провел его я, окажется серьезным испытанием для любого.

   Он улыбнулся, потом лицо его посерьезнело.

   – Осмелюсь сказать, вы вправе считать меня занудой, – сказал он, – но я не могу не думать о том, что вижу каждый день. В течение нескольких лет я пытаюсь сделать хоть что-то для бедняков здесь, особенно для рабочих из Фризетона. Если бы вы имели представление о том, что я видел... Но, в конце концов, вы бы не поняли этого, даже если бы я вам рассказал.

   – Я знаю, – ответил я, – что вы посвятили себя бескорыстному служению этим несчастным.

   – Прошу прощения, – сказал он с некоторым напряжением, – но, с вашего разрешения, мы не станем говорить никаких комплиментов.

   – Но, – продолжал я, – лорд Элдон и другие не раз выражали свое удивление тем, что вы, с вашими необычайными талантами и способностями, похоронили себя...

   – Я говорил не о себе, – нетерпеливо перебил он, – а о своих бедных пациентах. Если бы вы знали, как безропотно переносят они свои страдания, это могло бы научить вас кое-чему.