Текст книги "Операция 'Кеннеди'"

Автор книги: Аркан Карив

Соавторы: Антон Носик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

VII

Я засиделся у радушного Хенделева до самого вечера. Вдруг вспомнил про Светочку, бросился звонить и – вовремя, потому что моя пассия собралась уже удариться в обидки. Но модуляции моего бархатного голоса вернули ее на верный путь и заставили вспомнить о поставленной цели, в смысле – той, которую я ей на сегодня поставил. «Я мчусь, любовь моя! – заорал я в трубку на прощанье. – Продержись еще пятнадцать минут, я уже поднимаю алые паруса!»

Выпив, я вожу быстрее и лучше, чем трезвый. Это, конечно, опасное заблуждение многих водителей, но факт, что ровно через пятнадцать минут я был на месте. Мой горбатый "призрак шоссе" страшно завизжал тормозами и остановился как вкопанный, перед подъездом одной из башен в ряду мрачной крепости, называемой город-спутник Гило. Ненавижу все эти спальные районы вокруг Иерусалима. По мне, уж лучше жить в трущобе, но – в центре, где город имеет историю, лицо и характер.

Светочка основательно намарафетилась к свиданию, благо, я предоставил ей для этого достаточно времени. Когда она, подобрав полы плаща, пристроила на сидении рядом со мной свою выразительную попку в короткой юбочке, я почувствовал, что сейчас безо всяких преамбул завалю ее тут же, в машине. И, клянусь, сделал бы это, если бы в моем "жучке" спинки кресел откидывались хотя бы назад, а не вперед. Но поняв, что даже при полном содействии со светочкиной стороны ничего у нас внутри этой жестянки не получится, я подавил в себе зверя. Не без усилия воли, заметим.

– Куда прикажешь, душа моя?

– Ой, не знаю, мне, в принципе, все равно. Ты решай.

– Решаю предложить тебе свиную отбивную в "Ми ва-ми", а потом – кегельбан в Тальпиоте. Идет?

– Классно!

В ресторане я взял Светочке вина, а себе, чтобы не понижать градуса, – водки. Говорливая Светочка развлекала меня университетскими сплетнями и байками, а я благосклонно их выслушивал. На этой стадии свидания порядочный мужчина еще оказывает партнерше требуемое приличием внимание. Получив свое, он превращается в эгоистическое животное, которому бы только покурить, да и заснуть носом к стенке... Покончив с отбивной, я откинулся на спинку стула и закурил. Как замечательно все-таки чувствовать себя in the right place with the right girl[14]14
  in the right place with the right girl – В нужном месте с нужной девушкой (англ.)


[Закрыть].

– Ну что, в боулинг?

– Ага!

Я давно заметил, что выбивание шарами кеглей определенно настраивает женщин на сексуальный лад. Как и всякий другой спорт, в котором имитируется насилие. Стрельба, например. Попадание в цель всегда имеет сексуальную коннотацию. Тира в Иерусалиме нет, поэтому в мою обязательную программу соблазнения входит кегельбан. Кроме того, я сам отлично играю и выгодно смотрюсь здесь на фоне остальных посетителей, играющих, как правило, очень любительски и неловко. Я выработал собственную силовую манеру, играю самым тяжелым шаром и пускаю его так, что даже при не очень метком ударе он сваливает кегли за счет огромного импульса. Но и промахиваюсь я редко, и обычно каждый второй мой бросок выбивает всю десятку. Светочка, оказавшаяся в кегельбане первый раз в жизни, имела явные способности. Она выбрала легкий шар, но накатывала правильно и красиво. Вообще, когда что-нибудь делается правильно, оно и выглядит красиво.

Я с удовольствием наблюдал за светочкиными движениями. Разгоряченная игрой и азартом, в своей минимальной юбке, она вызывала у меня еще более сильные эмоции, чем давеча в машине. Почему, кстати, в таких случаях говорят "заставляла чаще биться мое сердце"? Сердце тут было совершенно ни при чем. Мы сыграли четыре партии, и я с трудом увел ее оттуда.

– Светик, птичка, пойдем. Есть вещи поувлекательнее кегельбана.

– Да? Что же, например?

Ах, сколько же у нас теперь в голосе огоньков и искорок! Нет, правильно я делаю, что вожу сюда женщин.

– Это я тебе скоро объясню. И даже продемонстрирую.

– А мне понравится?

– Ты будешь плакать от восторга.

– Правда? Обещаешь?

Вначале я планировал, что, приехав домой, мы попьем кофе. Но теперь было уже ясно, что кофе отодвигается на "после". У меня даже не хватило терпения поставить какую-нибудь располагающую музыку. "Ты знаешь, – сказал я, раздевая ее, – я очень рад, что у тебя не сошел за зиму загар..."

VIII

Я собирался докурить и классически повернуться носом к стенке, когда зазвонил телефон. Почему, интересно, переспав со мной, все женщины считают своим долгом и правом отвечать на звонки, да еще таким тоном, будто они за мной замужем лет десять. «Илью? – удивилась Светочка. – А кто его спрашивает?» Нет предела наглости их сестры!

– Ну-ка, дай сюда трубку!

Светочка, кажется, подумала, что я ей сейчас врежу. Правильно подумала.

– Я слышу, любимый, ты там не скучаешь.

В голосе у Алины звучали издевка и обида одновременно. По вывернутому кодексу нашего долгого романа ей было можно, а мне нельзя. То есть мне не возбранялось, конечно, но всякий раз заносилось в графу "измена". Она ведь мне ничего не обещала, а я своих клятв в любви не отменял. Следовательно, я их нарушал.

– Мать, что у тебя за привычки телефонировать в час ночи?

– А что, я помешала?

– Уже нет, не радуйся. Я тебе, кстати, звонил сегодня, но не застал.

Светочка демонстративно сопела и надувала губки. Еще одна оскорбленная невинность.

– Извини, была занята, – голос у Алины сделался вдруг тяжелым и усталым, – Слушай, Илюшенька, я ужасно волнуюсь. Матвей исчез...

– Что значит "исчез"? Насколько я знаю, он за границей по каким-то важным делам. Разве он тебе не говорил, что уезжает?

– Говорил, конечно. Но он, во-первых, сказал, что вернется не позже четверга, а во-вторых, обещал позвонить. Сегодня пятница, суббота уже даже, а он никак не объявился. Я не знаю, что делать...

Меня вдруг разобрала злоба. Один Штирлица из себя изображает. Другая, мало того что обламывает кайф, так еще в мелодраму мне предлагает сыграть в час ночи Не спросила даже, как я сам, как мне служится.

– Слушай, с каких пор ты стала а идише маме? И вообще, что за страсти по Матвею? Ну, задержался, ну, не позвонил. Он тебе, в конце концов, не супруг, чтобы ежедневно отчитываться.

Я, конечно, перегнул палку. Этo было свинством и безвкусицей. Ревнивец хренов!

– Знаешь, Соболь, ты такой мудак, что на конкурсе мудаков займешь второе место. Знаешь, почему?

– Знаю, мать, знаю. Потому что – мудак. Ну, ты права. Ну, не кипятись. Я, между прочим, ужасно надеялся тебя сегодня увидеть...

– Так приходи.

Я покосился на Светочку. Кажется, ее и так, и так придется вычеркивать из маленькой черной книжечки. Жаль.

– Не исключено. Только попозже.

– Когда "попозже"? Хотелось бы знать. А то можешь застать врасплох, как я тебя.

– Ну, не знаю. Не могу тебе точно сказать. В любом случае, сначала позвоню, о'кей?

– Ладно. Как тебе служится-то? Ты вообще надолго домой?

– До воскресенья.

– Понятно. Так ты реши, чего хочешь, и как сориентируешься – звони.

– Так и сделаю.

– Целую тебя.

– Я тебя тоже. Пока.

Когда я положил трубку, Светочка со слезой в голосе потребовала немедленно отвезти ее домой. Ладно, подумал я, отвезу, а потом поеду к Алине.

Несмотря на поруганные чувства, выпить кофе на дорожку моя маленькая дурочка не отказалась. Я возился с джезвой в уголке, заменяющем мне кухню, когда опять зазвонил телефон. Обиженная Светочка даже головы в его сторону не повернула. Гарик сказал сразу, и я не успел удивиться тому, что он звонит мне в пятницу во втором часу ночи: "Погиб Матвей".

IX

Свете я дал денег на такси. Ничего не объяснял – не мог говорить. Сознание работало абсолютно четко, и никакого кома не стояло у меня в горле, но говорить я не мог. Я все готовил, подводил себя к тому, чтобы открыть рот, а он – не открывался. С ужасной отстраненностью, как бы раздвоившись, я пытался диагностировать свое состояние и, наконец, понял, что со мной происходит: я перестал думать. Мне сказали, и теперь я знал, что Матвея нет, и это, не мысль даже, – сообщение, бесформенное и не имеющее визуального образа, никуда не двигалось. Я не мог думать дальше.

Человек, к счастью, многое способен делать на одних условных рефлексах. Я завел машину и поехал к Гарику. Открыл настежь окна и слушал свист декабрьского ветра. Много позже, вспоминая эту ночную поездку, я понял, что не мог тогда двигать головой; руки и ноги делали все, что нужно для управления машиной, а головы я повернуть не мог и смотрел только прямо перед собой.

Я спустился в долину Эйн-Карема и остановился перед виллой, в которой жил Гарик. Надо было выйти из машины, но для этого у меня, кажется, не осталось уже и рефлексов. Не знаю, сколько времени я просидел совершенно неподвижно. Вдруг я увидел, что не выключил фары. "Так ведь можно и аккумулятор посадить", – подумал я с досадой. И тут, как будто кто-то схватил меня за плечи и начал сильно и безжалостно трясти.

Сначала я рыдал беззвучно, только страшно трясся и хватал ртом воздух. Потом хлынули слезы, потоки слез, я не знал, откуда столько взялось. А потом мне стало легче. Я выкурил сигарету, утер лицо бумажными салфетками, вытащил себя рывком из машины и поднялся по каменной лестнице на широкое мраморное крыльцо, уставленное цветочными горшками.

X

Открывший мне двери Гарик был в пиджаке, которого не снимал даже дома. Он не сказал ни слова, только кивнул и жестом предложил мне пройти в комнату. На журнальном столике у камина были расставлены тарелки с закуской. Посредине высилась бутылка «абсолюта». Спиной к камину сидел за столиком ответственный редактор «Вестника» Леня Комар, добрейшей души человек и алкоголик, прозванный за длинные волосы Махно. При виде меня он сделал попытку подняться, но тут же свалился обратно в кресло. Судя по всему, они сидели так уже давно и успели прилично нагрузиться. По Гарику, правда, не было видно. Но по нему никогда не видно: тринадцать лет лагерей закалили его основательно. В семидесятом году Ковалева судили за сионистскую деятельность и дали «на всю катушку», но за два года до окончания срока выпустили в обмен на освобожденного Пиночетом секретаря чилийской компартии Луиса Корвалана.

Гарик налил, и мы молча выпили.

– Вот такие, понимаешь, дела. – Гарик вздохнул и стал вставлять в мундштук сигарету. – Позвонили мне вчера из МИДа. Они получили телеграмму из израильского представительства в Гонконге.

– В Гонконге?! – опешил я. – Почему в Гонконге?

– Ну, там все это случилось...

– Погодите, погодите. А вы знали, что Матвей поехал в Гонконг?

– Нет, не знал, – Гарик перехватил мой вопросительный взгляд, откашлялся и продолжил, – Он попросил у меня несколько дней отпуска. Сказал, что, может быть, привезет хороший материал для газеты, и чтобы я ему тогда засчитал как рабочие дни. Ну я, разумеется, ответил, что, мол, посмотрим сначала, чем ты нас порадуешь, а там и решим.

– И вы не спросили, куда он едет?

– Почему не спросил, – спросил. Он ответил, что едет в Амстердам, туды-сюды... Ну, я не стал дальше допытываться. Человек взял отпуск, его дело, как им распорядиться.

– Так, Георгий Соломонович, что же в телеграмме?

– В телеграмме... – Гарик опять вздохнул и стал сосредоточено прикуривать. – В телеграмме сообщается, что израильский гражданин Матвей Станевич погиб в результате автомобильной катастрофы на полуострове... Погоди, не помню названия...

Гарик сунул руку во внутренний карман пиджака и достал сложенный вчетверо листок и очки. Надев их, он развернул листок и прочел:

– "...в результате автомобильной катастрофы на полуострове Каулун в Гонконге. Полиция ведет расследование".

– А это у вас сама телеграмма?

– Нет, это ее текст, который мне переслали из МИДа по факсу.

Леня взял в руки бутылку:

– Давайте еще по одной. Помянем.

Я посмотрел на него, пытаясь что-то припомнить. Был какой-то важный вопрос, который я хотел ему задать.

Вспомнил!

– Леня, дорогой, неужели он тебе за эти дни ничего оттуда не прислал, а? По факсу, по модему? Совсем ничего?

Комар с грустью покачал головой:

– Ничего, Илюша. Он, наверное, с собой вез... Э-эх... Ну, ладно, давайте. Не чокаясь.

Я опрокинул рюмку и полез в карман за сигаретами.

– Ты давай, мужик, закуси чем-нибудь, – сказал Гарик.

– Ага, спасибо, попозже чуть-чуть... Какая-то еще смутная мысль не давала мне покоя. Башка была как ватный шар. Но я должен вспомнить, должен... Значит, так. Комару он ничего не прислал. Алине не позвонил. Мне – тоже. В смысле, оттуда он мне не звонил, только перед отъездом, отметился на автоответчике... Идиот! Господи, что ж я за дебил такой!..

– Георгий Соломонович, где у вас компьютер?

– А что такое?

– Матвей перед отъездом обещал написать мне электронной почтой. А я, кретин, приехал домой и не проверил. Надо посмотреть, вдруг что-то есть от него в моем почтовом ящике. Где ваш компьютер?

Все вместе мы поднялись на второй этаж в кабинет Гарика. Его допотопный компьютер сильно контрастировал с роскошью виллы. Запустив звонилку, я ввел телефон "Датасерва", и через пару секунд эта хромая компания попросила пароль. Первым делом я запросил у компании "NetVision", в которой у Матвея был счет, информацию о его последнем подключении. Сервер, подумав, сообщил мне, что [email protected], в реальной жизни – Matvey Stanevich, последний раз пользовался собственным счетом в среду, 27 декабря, в 23:15 по израильскому времени, причем заходил он туда из организации dialup.hongkong.org. Имеет непрочитанную почту, добавил сервер. Что ж, в этом Матвей не одинок.

Мой собственный почтовый ящик за две недели моего отсутствия разбух от писем. Дрожа от нетерпения, я начал листать вниз страницы экрана. Есть! Письмо от Матвея! Датировано средой. Вперившись в текст, я прочел вслух:

Iluha, mne dazhe ne ploho, mne pizdec! V tom smysle, shto, kazhetsa, otygralsa huj na barabane. К pis'mu privyazan file na 50K – moj reportazh s petlej na shee. Prochti ego i vse pojmesh. Dva raza menya uzhe pytalis' ubit' – snachala na ostrove, potom v nochlezhke. Sejchas ja zavis u odnoj mestnoj damy, ty о nej prochtesh v reportazhe. Ona ко mne nezasluzhenno dobra, no, bojus', poklonniki moego zhurnalistskogo talanta najdut menya i zdes'. Poprobuju segodnya otsuda vybratsa. Inshalla, kak govoryat nashi arabskie druzja.

Ilja! Bez gromkih slov i prochej hujni: esli so mnoj shto-nibud' sluchitsa, ty dolzhen dovesti statju do pechati. Lyubl'u tebya i Alinu, bud'te bditel'ny.

– Что такое "иншалла"? – спросил Гарик рассеянно.

– Буквально "если захочет Аллах", – ответил я не оборачиваясь.

Я распаковал файл и получил его Z-модемом на компьютер Гарика. Это была огромная, написанная по-русски статья, начинавшаяся словами "Боинг авиакомпании Cathay Pacific начал снижаться, нагнув тупое рыло, прямо в океан..."

XI

На чтение статьи у нас ушел почти час. В состоянии полного шока мы спустились в гостиную и расселись по своим прежним местам. Леня поторопился наполнить рюмки. Мы оба посмотрели на Гарика. По старшинству и по должности слово было за ним. Гарик должен был высказать свое мнение и дать руководящие указания.

– Ну вот что, – Гарик поморщился и потер пальцами седые виски. – О том, что всем до поры до времени держать язык за зубами, это, я надеюсь, вы и сами понимаете. То, что прислал Матвей, – это, конечно, бомба. И хотя последствия взрыва сейчас не может оценить никто, наш долг эту бомбу взорвать. Журналистский долг и долг перед Матвеем.

Гарик поднял наполненную рюмку:

– Ну, за Матвея, за его память, пусть земля ему будет пухом.

Я почувствовал, что сейчас опять зайдусь в рыданиях. Только не здесь, сказал я себе. Здесь мы будем обсуждать деловую сторону, а плакать ты будешь в другом месте. Терпи, сука!

Я влил в себя водку и потянулся вилкой за выложенным на блюде сервелатом. Все выпитое за вчерашний день и сегодняшнюю ночь начало подкатывать к горлу. Судорожно проглотив кусок колбасы, я запил его соком и повернулся к Гарику:

– Георгий Соломонович, значит, мы с этим в воскресенье выходим?

– Хотелось бы, конечно. Но, боюсь, не получится. Придется это дело отложить до понедельника.

– Почему до понедельника?

– Такую статью мы не можем дать раньше "Мевасера", не можем поперед батьки в пекло. А Шайке Алон уехал в Каир наблюдать, как Барак с Асадом ручкаться будут. Вернется только в субботу ночью. Без него решение о публикации в "Мевасере" никто на себя не возьмет.

Гарик встал с кресла и подошел к камину. С минуту он не отрываясь смотрел на огонь, потом перевел взгляд своих колючих глаз на меня:

– Сможешь за субботу перевести статью на иврит?

– О чем разговор!

– Когда у тебя кончается увольнительная?

Смотри ты, помнит, что я в армии!

– В воскресенье и кончается...

– Я договорюсь для тебя о встрече с Шайке у него в редакции в девять утра в воскресенье. Успеешь перед армией завезти ему перевод?

– В принципе, я в девять уже должен быть на базе, но для такого дела можно и опоздать. Хоть и нежелательно. А почему так важно, чтобы именно я отвез Шайке перевод статьи? Я могу в субботу вечером забросить его вам домой, а в Тель-Авиве любого пошлете, чтобы отнес.

– Мы с Комаром с утра заняты. А посвящать в эту историю посторонних раньше времени я не хочу. Можно было бы отправить с посыльным, но это ненадежно: иди знай, к кому оно может попасть. Потом, у Шайке могут возникнуть вопросы, предложения, возражения – не знаю, что. Короче, надо, чтобы ты лично с ним все обсудил и обо всем договорился. Ну так как, сможешь?

– Будет cде.

Гарик проводил меня до дверей и вышел вместе со мной на крыльцо.

– До свидания, Георгий Соломонович, – попрощался я и начал спускаться по ступенькам. Гарик не отозвался. Я обернулся и увидел, что он стоит, засунув руки в карманы, и сосредоточенно смотрит куда-то в сторону. Наверное, даже не слышал меня. Я хотел было развернуться и идти дальше, но Гарик вдруг заговорил:

– Статью Матвея внимательно прочел?

– Да вроде – да.

– Не хочу тебя пугать, но, думаю, ты и сам понимаешь, что те, кто убил Матвея в Гонконге, охотились именно за статьей...

– Я знаю, что вы хотите сказать: что теперь они будут охотиться за мной и за вами. Я тоже подумал об этом. На самом деле, не будут. Если бы они считали, что он успел передать свой материал, им не нужно было бы его убивать. В конце концов, они же не маньяки какие-то, а... люди на службе.

– Не знаю, – Гарик нахмурился. – Может, ты и прав. Но все-равно прошу тебя: зря не подставляйся. Будь здоров!

Он резко повернулся и зашел в дом. Дверь за ним закрылась. Я остался стоять на лестнице еще с минуту, пытаясь собраться с мыслями. Посмотрел на часы: 4:37. Алина. Последний час я уговаривал себя, что можно сказать ей и по телефону. Теперь я понял, что по телефону никак не смогу. А кроме того, я должен и хочу быть сейчас с ней.

XII

В единственном окне алининой каморки горел свет. Я помолился: «Господи, хоть бы она была одна!», и нажал на кнопку звонка. Алина открыла сразу, не спросив кто. На ней было желтое кимоно, расшитое чайными розами. Она сначала посмотрела на меня отсутствующим взглядом, потом вдруг улыбнулась своей самой лучшей, самой теплой улыбкой и, протянув руку, погладила меня по щеке:

– Я уже и не ждала, что придешь. Замерз? – Она взяла меня за рукав пальто и провела в комнату. – А мне не спится чего-то. Такая, знаешь, тоска. Вот, – она махнула рукой на лежащую на диване раскрытую книгу, – Ремарка стала перечитывать, "Три товарища"...

Алина замолчала и внимательно посмотрела мне в лицо:

– Знаешь, ты ужасно выглядишь. Тебе нужны чашка кофе, рюмка бренди и женская ласка. Кажется, все это у меня найдется...

– Алина...

– Что, милый?

– Нет, ничего... Скажи, а до какого места ты дочитала?

– Ой, до грустного. Там, где Готфрида убивают, помнишь? Как хорошо, что ты пришел! Мне было так одиноко. Садись, я буду за тобой ухаживать.

Алина включила чайник и стала доставать из шкафчика посуду. Я сел на диван, закурил и подумал о том, что не должен поддаваться соблазну и проводить параллели между нами и до стерильности надуманными героями Ремарка, ведущими себя, как какие-нибудь рыцари Круглого стола. У Ремарка – сказка, утопия, а наша непотребная жизнь вряд ли подходит для описания в сентиментальном романе. Нет, не похожи мы на героев Ремарка, скорее – на персонажей Достоевского, со всеми их вывертами...

– Сколько тебе сахара? – Алина поставила рядом со мной на диване поднос с кофе и бренди. – Ах, да чего я спрашиваю, я же помню. Две ложки, правильно?

Я кивнул. Алина положила мне в стакан сахар и стала его размешивать. Не прерывая своего занятия, она спросила:

– Так ты мне расскажешь, что произошло?

Я молчал.

– Ладно, не рассказывай.

Алина продолжала размешивать в стакане давно уже растворившийся сахар и одновременно тихонько покачивалась всем корпусом. Мы оба молчали. Наконец, я почувствовал, что больше не могу этого выдержать.

– Алина...

– Не надо, Илья, милый, не надо! Я все знаю, я все поняла, я догадалась, когда ты только вошел, но мне так хотелось, чтобы это было неправдой! Чтобы этого не было! Я ведь, Илюшенька, я ведь уже два дня, как знаю, – она села на ковер перед диваном и обхватила мои колени. – Скажи мне, в среду? Ведь в среду? Я наклонил голову.

– Господи! Ну зачем я ведьма такая!

* * *

Когда у нас кончились слезы, мы заснули как были, в неловких позах на узком диванчике. Я проснулся в полдень от страшной головной боли, сухости во рту и ломоты в затекшей спине. Стараясь не разбудить Алину, я осторожно спустил ноги с дивана, встал и со стоном потянулся. Алина тут же открыла глаза.

– Знаешь, Илья, – тихо сказала она таким голосом, как будто не засыпала ни на минуту, – я думаю, что нам стоит пойти в Старый Город.

Она была права. Оставаться в четырех стенах замкнутыми друг на друга было больше немыслимо: мы просто сошли бы с ума. Надо было как-то встряхнуться, куда-то пойти. Более подходящее место, чем Старый Город, с его пестротой, шумом, толпой, трудно было придумать. Мы потеряемся в кривых вавилонах его улиц, сольемся с его базарами, дадим гортанным крикам торговцев и терпким сумбурным запахам оглушить себя так, что на время затупим, забудем, вздохнем. А передышка нам нужна.