Текст книги "Человек в саване (Уголовные рассказы)"

Автор книги: Аркадий Бухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Человек в саване
Вырезка из газеты

I

Приблизительно тридцатого октября, около пяти часов пополудни в своем доме, в центре города, была задушена только что вернувшаяся из-за границы артистка Рощинская. Незадолго до этого она вышла замуж за одного из своих поклонников, миллионера Ардельского, тратившего на любимую женщину громадные деньги. Месяца за два до этого ужасного преступления, взволновавшего все общество и обещавшего сенсационный процесс, Ардельский убился, сорвавшись в Норвегии с какой-то скалы, и Рощинская являлась наследницей массы денег и хорошего особняка.

Нашли ее под кроватью, с заткнутым ртом и со следами на шее грубых мужских пальцев. Горничная рассказывала, что она пропустила днем к своей барыне двух небедно одетых мужчин, лица которых она немного припоминает; она слышала какой-то громкий разговор, сильное топанье и мимо нее, весело разговаривая и смеясь, прошли обратно два господина, причем один из них нес в руках какой-то ящичек.

Когда пришла полиция, оказалось, что несгораемый шкаф был открыт, а деньги – исчезли. Арест горничной был совершенно ненужным шагом: она четыре года жила у Рощинской, и ее поведение во время службы явно говорило в ее пользу.

Убийц искали, ловили совершенно непричастных к делу воров; делали обыски – все было напрасно. Убийцы исчезли; о них не было ни слуху, ни духу, и только в одну из газетных редакций, где была помещена заметка о том, что это совершено анархистами, пришла коротенькая записочка, в которой неизвестный корреспондент писал, что преступление было заранее подготовлено, деньги взяты, но анархисты тут совершенно ни при чем.

II

О деле стали почти совершенно забывать; изредка то там, то здесь мелькали газетные сведения, что в пойманных преступниках стараются опознать, путем очной ставки с горничной, убийц Рощинской, но все это было глухо-глухо. А когда и розыски стали уже производить вяло и сухо, к одному из полицейских участков рано утром подъехала щегольская коляска и человек в черном теплом пальто, с взволнованным лицом, быстро шагая, вошел в прокуренную комнатку, где сидел пристав, и передал свою карточку.

– «Александр Николаевич Грульен. Коммерсант», – прочел пристав и, так как эта фамилия ничего ему не говорила, попросил рассказать, по какому делу к нему господин Грульен приехал.

Волнуясь и захлебываясь, Грульен рассказал, что он человек интеллигентный, в сверхъестественное не верит, но к ужасу своему он должен сознаться, что вот уже две недели к нему по ночам в квартиру приходит какая-то женщина в белом покрывале и бродит по всем комнатам.

– Поверьте, господин пристав, – говорил Грульен, – я знаю грань между галлюцинацией и явью. От галлюцинации нет такого ужаса. Кроме того, по утрам я часто с ужасом замечаю, что многие вещи за ночь переставлены… Помогите мне…

– Я не могу отказать вам в помощи, – с улыбкой ответил пристав, – но я совершенно не верю… Простите меня… Вам, наверное, все кажется… Если хотите, я вас направлю в сыскное, там вам…

При этих словах Грульен вдруг почему-то побледнел и поднялся со стула.

– Нет, нет, – с волнением ответил он, – не надо. Не стоит…

Очередной работы почти не было и один из помощников пристава по розыскам, Нежинов, просто из-за любопытства к этой истории, где серьезный взрослый человек жалуется на привидения полиции, согласился пойти с Грульеном к нему в дом; осмотрел квартиру, а вечером в тот же день, одевшись в штатское и захватив револьвер, снова пришел к Грульену, который жил почему-то без прислуги, и остался на всю ночь.

III

Квартира у Грульена была небольшая, всего из четырех комнат, причем почти все стояли пустыми, а сам Грульен жил в крайней, около кухни и ванной. Нежинов хорошо нарисовал себе план и спрятался в пустой платяной шкаф, стоявший в коридоре как раз напротив двери Грульена. Стоять в шкафу было очень душно и неудобно, но Нежинов терпеливо ждал; через приоткрытую дверь он видел, как Грульен лег в постель, спрятал под пишущую машинку какой-то пакет и как он пытливо и с ужасом вглядывался в темноту.

А около трех часов ночи около входной двери что-то зашуршало, послышался легкий скрип и по коридору, по направлению к комнате Грульена, задвигалась большая белая фигура с распущенными длинными волосами, с вытянутыми вперед руками. Фигура медленно дошла до комнаты Грульена и стала потихоньку отворять дверь. Теперь она стояла между дверью и шкафом, так что Нежинов был сзади нее и, обладая хорошей мускулатурой, мог в любой момент схватить ее сзади, не рискуя встретить сильного сопротивления.

Затаив дыхание, он ждал, что будет дальше.

Белая фигура открыла дверь и Нежинов увидел, как Грульен, схватившись за сердце, приподнялся на постели. Его бледное лицо пятном выделялось среди темноты.

Белая фигура вошла в комнату, и в ту же минуту Нежинов услышал сдавленный хриплый шепот:

– Отдай деньги… Где спрятал, собака… Отдай деньги… Отдай мои деньги…

Грульен протянул по направлению к белой фигуре что-то блестящее, похожее на револьвер. Не зная, что может произойти дальше. Нежинов быстро выпрыгнул из шкафа и бросился на человека, одетого в саван, и повалил его на пол. Не ожидая нападения сзади здесь, в этой пустой квартире, человек в саване сопротивлялся недолго. Грульен зажег электричество и вдвоем они быстро связали ему руки полотенцем.

Нежинов усадил его на стул, позволил по телефону в полицию и что-то сказал Грульену. Тот, повеселевший и радостный, стоял против пойманного наготове, чтобы не дать ему бежать.

Через несколько минут, когда пришла полиция, Нежинов резким движением снял с пойманного саван, и на него взглянуло довольно красивое молодое лицо. В эту-то минуту Грульен покачнулся и со стоном упал на руки одному из полицейских.

Пойманный с дикой ненавистью посмотрел на упавшего и рванулся в сторону.

Нежинов вдруг стал быстро одеваться, точно торопясь куда-то.

– Берегите этого, – сказал он полицейским, уходя, – а когда очнется этот, не упускайте его с глаз. Скорей обоих в полицию. Попались наконец-то…

IV

На другой день, в девять часов утра, Нежинов допрашивал дворника того дома, где жил Грульен.

– Когда переехал к вам?

– По книге – шестого ноября.

– Кто к нему ходил?

– Швейцар говорит, что ни одна душа.

– Кто жил рядом?..

– Ученый какой-то. Тоже один. Был у него – склянки да банки на столе.

– Скажите, давно был в этих квартирах ремонт?

– Недавно. Между этими квартирами даже одна дверь не заделана… Раньше хозяин с сыном жили. Хозяин в одной, а сын рядом… Для ребят и пробили. Не успели заделать, как господин Грульен заторопили, сдали так, просто обоями заклеили…

– Так что пройти из одной квартиры в другую можно?

– Да, конечно, можно… Только бумагу отодрать. А около дыры-то у господина Грульена второй шкаф стоит, так что дыру и задвинуть можно.

Нежинов отпустил дворника:

– Спасибо. Еще вызову вас.

Через несколько минут Нежинов уже разговаривал с Грульеном.

– У вас были деньги?

– Нет, – и Грульен побледнел. – Откуда? У меня маленький заработок…

– Напишите мне несколько слов вот здесь на бумажке. Ну хотя бы вот это…

И Нежинов протянул Грульен кусок измятой бумажки, на котором было написано, что убийство Рощинской совершено не анархистами. Эту бумажку Нежинов только что достал из редакции.

Грульен посмотрел на бумажку и вдруг бешеным движением вырвал ее из рук Нежинова.

– Мне больше ничего и не надо, – спокойно ответил тот, – прошу вас посидеть спокойнее… Введите другого.

Через полчаса какая-то женщина была введена к Нежинову и, окинув взглядом обоих арестованных, с ужасом прошептала:

– Да… Это они… Те самые…

V

– Ваше превосходительство, – докладывал Нежинов, лично вызванный к градоначальнику, – шестого ноября, то есть через шесть дней после убийства артистки Рощинской, – в доме 103 по Таврической улице снимает квартиру неизвестный человек, предъявивший паспорт французского гражданина Грульеиа. Он ведет замкнутый образ жизни.

Живет без прислуги. Никто к нему не ходит.

Редко и он выходит из дома, на него давно уже стали обращать внимание соседи и дворники, но обратиться к содействию полиции поводов ни у кого не было. Эта тайна, окружавшая неизвестного жильца, может быть, долго еще была бы не раскрыта, если бы через два с половиной месяца он не заявил полиции, что его беспокоит какое-то привидение. Что было дальше, я уже докладывал вашему превосходительству… Когда пойманный человек в саване был показан горничной несчастной артистки, она узнала и его, и арестованного под именем Грульена. Ваше превосходительство, убийцы артистки Рощинской найдены…

Убийца, который не помнит
Уголовная новелла

I

Я приезжаю в усадьбу

В полутьме большого кабинета со старинной черной мебелью, обитой кожей, я не сразу заметил доктора, и только когда сделал несколько шагов к столу, из-за него послышался резкий твердый голос:

– Ах, это вы, молодой челе век… Ну, здравствуйте…

В тоне приветствия не было той теплой нотки, с которой приветствуют приезжего, наоборот, в ней скрыто звучал холодноватый упрек, что вы нужны и вас слишком долго ждали.

– Сначала садитесь… Вот сюда.

Я послушно опустился на мягкое кресло, только сейчас почувствовав, как онемело тело от трехчасовой поездки со станции до имения доктора.

– Моя фамилия Медынин, – сказал он, так внимательно рассматривая меня, что я невольно опустил голову. – Вы, конечно, знаете, что я нашел вас по объявлению в газете, в котором вы просите дать хоть какую-нибудь работу. Так я вас понял?

– Так.

Он закурил папиросу и выпустил плотный сероватый клуб дыма, который на мгновение закрыл два сверлившие меня, пытающие взгляда.

– Вы голодали? – резко спросил он.

Этот вопрос был как-то слишком неожидан для меня, и я чувствовал, что немного покраснел.

– Да… почти, – тихо ответил я.

– Это хорошо, – почему-то задумавшись, произнес он, – это хорошо… Теперь вы хотите найти работу… Впрочем, что же я вас спрашиваю, это ясно само собой… Умеете вы вести корреспонденцию, свободно излагать на бумаге то, что нужно, писать под диктовку?..

– Умею… Я раньше работал в этой области… Мне так необходимо сейчас найти заработок, что я охотно буду очень-очень много работать…

– Работать особенно много не надо. Надо только, чтобы я остался вами доволен…

– Я постараюсь! – горячо вырвалось у меня. – Вы будете довольны.

– Ну?.. Это хорошо, – каким-то странным тоном произнес он.

Я приподнял голову и не мог не заметить пробежавшую но его губам какую-то нехорошую, жестокую улыбку.

– Ваше имя?

– Сергей Николаевич.

– Фамилия?

– Агнатов.

– Прекрасно… Итак, Сергей… Николаевич… так, кажется? Я вас задерживать больше не буду, – мягко сказал Медынин. – Вы мне передадите ваши бумаги, это уж мой порядок, и с этого дня вы у меня на службе. Я не беден и могу вам предложить те условия, какие захотите вы… Скажите мне – сколько?

– Позвольте мне сто, – робко попросил я.

– Сто? – с удивлением спросил он, и я чувствовал легкий, презрительный смешок, слышавшийся в этом вопросе, – я могу вам дать триста. Вы слышите?

– Спасибо…

– Сейчас вас отведут в нашу комнату и в течение целой недели я не допущу, чтобы вы хоть что-нибудь делали. Отдыхайте, ешьте, пейте и гуляйте… Вот обедать вам придется одному, потому что…

– Пожалуйста, пожалуйста, – перебил я Медынина.

– Дело в том, что я живу здесь… с женой и дочкой, маленькой девочкой… Мы еще не устроены совсем, хозяйства нет… Вы понимаете? И кроме того, жена больна…

– Что с ней? – из вежливости спросил я.

– Ах, да ничего… Нервы… Она какая-то ненормальная, – с досадой почти вскрикнул он и, вдруг спохватившись, добавил с улыбкой: – Ну, идите, отдыхайте… До завтра…

Лакей, который встретил меня у ворот, проводил и в маленькую, уютную, со светлыми обоями комнатку наверху. Он почти не проронил ни одного слова и, только уходя, вежливо поклонился.

– Спокойной ночи. Если я вам понадоблюсь, – позвоните.

И исчез. Так же молчаливо…

Усталость и тряская дорога взяли свое. Не раздеваясь, я прилег на маленькую кушетку и уснул крепким сном отдыха.

II

Женщина на террасе

Я не могу сказать, отчего я проснулся. Яркий лунный свет вливался через небольшое окно, и в комнате было светло, как днем. Когда я поднял голову, до меня слабо долетели какие-то неясные звуки – сначала тихие, заглушенные, потом все усиливаясь и усиливаясь – и я ясно разобрал тяжелое, надрывающееся рыдание.

Судя по тембру голоса, это плакала женщина. Я вскочил с кушетки и стал прислушиваться.

Да, это плакала женщина… Было что-то безысходное и жуткое в этих переливающихся, сдерживаемых рыданиях, которые шли откуда-то снизу, почти под самым окном. Казалось, что, рыдая кто-то звал на помощь.

Я невольно вытащил из кармана маленький браунинг, подаренный мне при прощаньи одним из друзей, подошел к двери и толкнул се.

Дверь была заперта снаружи!

Легкая дрожь пробежала у меня по телу. Я вспомнил этот неприятный огонек, бегавший в глазах у доктора Медынина, эту молчаливость лакея, а глухое рыданье вместе с нервирующим лунным светом настойчиво лилось через открытое окно и било по вискам…

Я сильнее нажал на дверь. Она не поддавалась.

– Зачем меня заперли? – мелькнуло у меня в голове. Действительно, что могло угрожать в этом доме мне, бедняку, выгнанному студенту, у которого не было ни гроша денег, ни одной ценной вещи и которого здесь только из жалости и призревают… Этот отблеск логики немного успокоил меня, и я сосредоточенно стал думать о том, как отворить дверь.

– А ключи от дивана? – почти вслух вскрикнул я. Я стал пробовать целую связку и почувствовал, как невольно обрадовался, когда один из ключей мелодично щелкнул в затворе и дверь с легким скрипом открылась.

Должно быть, этот скрип долетел до того места, откуда неслись рыдания, потому что они сразу утихли, но я притаился, с силой сжав пальцы, и рыдания раздались снова…

Я снял ботинки и, осторожно ступая в носках, стал спускаться по витой лестнице, ведущей в мою комнату. Не скрипнула ни одна ступенька, и через минуту я был в какой-то комнате с дверью, выходившей на террасу, и такой-же залитой лунным светом, как и моя.

С террасы и неслись рыданья. Вблизи они казались еще более скорбными и ужасными – в них было столько смертельной муки и отчаянного призыва, что я невольно, как вкопанный, остановился около двери на террасу и дрожащими руками схватился за косяк.

Наконец, я овладел собой и шагнул вперед. На самом конце террасы, выходившей на чистый, пустынный двор, стояла женщина, положив руки на перила и опустив на них голову. На ней был легкий ночной капот, скрывавший маленькую хрупкую фигуру, которая бессильно вздрагивала и тряслась от заглушаемых всхлипываний.

Когда у меня под ногами слабо треснула половица, женщина подняла голову и посмотрела на меня. Я успел заметить в это мгновение, что у нее тонкое, какое-то прозрачное от бледности и лунного света лицо, черные большие глаза и такие же черные, с серебристым отливом волосы – но, когда я хотел подойти к ней, она в каком-то ужасе взмахнула руками, глаза ее широко раскрылись в порыве безумного страха, и она слабо вскрикнула.

– Послушайте, – дрожащим голосом сказал я, – послушайте…

Видимо, и она что-то хотела сказать мне, но внезапность моего появления или что-нибудь другое сдавило ей горло. Я видел, как шевелятся ее тонкие губы, но не слышал ни одного звука.

– Я, кажется, напугал вас, – мягко сказал я, – я извиняюсь…

– Уйдите, – сдавленным шепотом сказала она, немного отодвигаясь назад, – что вам надо?.. – Я услышал ваш плач… Я думал…

– Кто вы? – тихо спросила она.

– Я только сегодня приехал сюда… Вам, наверное, говорил доктор…

И вдруг эти простые слова, которые, как мне показалось, должны были бы объяснить ей причину моего появления в доме, ударили ее, как раскаленным железом. Она выпрямилась, в глазах у нее появилось выражение загнанного зверька – зарница отчаяния, последней решимости и бесконечно-сверлящего страха.

– Убийца! – истерически хрипло вскрикнула она. – Убийца… Это доктор привел вас… Убийца…

Я вспомнил слова Медынина о ненормальности его жены. Сознание, что я сейчас ночью, вдвоем, на террасе этого молчаливого дома, с сумасшедшей, – холодком кольнуло сердце, и я сам испуганно посмотрел на нее.

Мы стояли друг против друга, оба полные одинаковым, волнующим каждого из нас, чувством.

– Ну, что же – бейте, бейте, – надорвано вскрикнула она, – бейте… Я больше не могу так жить… Я с ума здесь схожу у этого зверя… Лучше сразу смерть, чем эта проклятая пытка…

– Вы ошибаетесь… Подумайте, что вы говорите, – пробормотал я, – я пришел потому, что вы плакали…

– Это неправда, вы лжете!

– Клянусь вам… Честное слово! – вырвалось у меня. – Вы ошибаетесь…

– Тогда зачем вы здесь… В этой усадьбе, у Медынина… У этого убийцы, проклятой змеи…

– Он выписал меня из города на службу…

– Службу? – и мне показалось, что я в голосе ее услышал жуткий смех. – И сколько он зам заплатит за это дело?..

– За какое дело? За какое?..

– Ну, вот за это… Чтобы убить меня… Не притворяйтесь… Да не притворяйтесь вы, негодяй…

В эту минуту я не сомневался, что передо мной стоит сумасшедшая. И когда я снова взглянул на ее лицо, чтобы проверить себя, я увидел, как по щекам ее забегали слезы, а в глазах скользнули тени невыразимого отчаяния.

– Послушайте, – рыдая, сказала она, – послушайте меня…

И вдруг, откинув голову, она упала передо мной на колени и, протянув ко мне руки, зашептала.

– Послушайте… Вы такой молодой… У вас, наверное, есть мать, невеста… Зачем вы губите себя, свою совесть, свое будущее… Откажитесь от того, что он вам предлагал… Вам нужны деньги – я вам дам их – у меня есть много… Возьмите и уезжайте… А если я смогу вырваться отсюда, я найду вас там, на свободе, – и она махнула куда-то рукой, – я буду около вас ходить, как собака…

– Я ничего не понимаю, – сказал я, чувствуя, что у меня кружится голова от всего того, что я сейчас здесь увидел и услышал, на этой залитой яркой луной террасе, – я ничего не понимаю… Кто же вы здесь?

– Кто я?.. Разве он еще не говорил вам, – и в ее вопросе я снова уловил тень подозрения, – вы притворяетесь…

– Доктор говорил, что здесь… его жена… это вы?..

– Жена этой гадины? – вскрикнула она. – Нет, нет, нет… У меня нет мужа, он убил его…

– Как? – холодея, спросил я – Доктор? Что вы говорите?.. Медынин убил вашего мужа?..

– Убил, убил, – глухо отозвалась она, – не сам… Но, – и она почти вплотную подошла ко мне, – он заставил его убить себя, как он, может быть, заставит и вас убить меня… Господи, спаси, спаси меня…

Я совершенно не владел собой. Эти слова, произносимые то истерическим шепотом, то вылетающие, как рыданья, спутывали сознание, как черная холодная паутина…

– Расскажите мне… Я боюсь… Я сам боюсь…

Она поднялась с пола и пытливо посмотрела мне в лицо.

– Может быть, вы, действительно, тоже только жертва этого зверя, – тихо произнесла она, – слушайте…

– Мама… Мамочка, – донесся вдруг до нас чей-то голос из соседней комнаты, – я боюсь… кто-то ходит…

– Иду, детка… Иду, – дрогнувшим голосом ответила женщина и, обернувшись на пороге, бросила мне: – Идите скорей к себе… завтра ночью я вызову вас… Прощайте… Он ходит по дому…

Она быстро исчезла, и я, повинуясь безотчетному страху, так же крадучись, пробежал по витой лестнице в свою комнату, торопливо запер дверь своим ключом и положил его к себе.

Лицо у меня горело. Кровь приливала к вискам и сердце билось, как будто мне не хватало воздуха.

Кто эта женщина? Сумасшедшая, как говорил Медынин, и я по-мальчишески испугался этой необычной встречи с больной в лунную ночь, в незнакомом доме, окруженном лесом… Или…

Нет, я не допускал мысли, чтобы на расстоянии нескольких сот верст от большого города, в котором бьется трезвая, реальная жизнь, в усадьбе доктора Медынина гнездилось какое-то свое, ужасное, непередаваемое преступление… Ну, конечно, эта женщина страдает манией преследования, она безнадежно больна… Завтра же я сам расспрошу об этом у Медынина…

Я начинал уже засыпать, немного успокоенный трезвым рассудком, когда сквозь сон до меня явственно долетели чьи-то осторожные, медленные шаги по моей винтовой лестнице. Кто-то осторожно подымался ко мне, подошел к двери, прислушался, и я уловил звук ключа, вставляемого в скважину…

Кто-то пробовал, заперта ли моя дверь…

– Кто тут? – громко спросил я. Никто не ответил. Та же тишина. Жуткая, давящая.

– Кто тут? – еще раз спросил я.

Снова тишина, – но в это мгновение я не увидел, а вернее, почувствовал, что из замочной скважины на меня направлен чей-то пристальный, холодный и упорный взгляд…

* * *

Я не ложился спать до самого утра. Какой может быть сон, когда все, что совершалось около меня, требовало разгадки, объяснения, а рассудок окончательно был сбит с толку каждой случившейся мелочью? Утром молчаливый лакей позвал меня к Медынину.

Должно быть его, поразили моя бледность и измученный от бессонницы вид.

– Вы, кажется, плохо спали, – со скрытым беспокойством спросил он, – может быть, вам кто-нибудь мешал?

– Напротив, – с напускным равнодушием ответил я, – в доме так тихо… Я спал… Это просто с дороги…

– Ну и прекрасно… Вы любите охоту?

– Люблю… – я немного удивился от неожиданного перехода Медынина.

– Поедемте сейчас… Я вам покажу окрестности…

Мы взяли ружья со стены кабинета. На дворе уже дожидалась легкая коляска, заранее поданная лакеем – больше я не видел в доме ни одного человека из прислуги.

– Николай! – крикнул Медынин. – К шести будем…

Мы поехали. Сидя рядом, я искоса наблюдал за Медыниным. У него было какое-то особенное лицо, о котором скорее всего можно было сказать, что оно идеально правильно. Точеный египетский профиль, живые, глубоко сидящие глаза и черная острая бородка, слегка загнутая вперед, – но то впечатление, которое от него оставалось, было какое-то неопределенное, не располагавшее к доктору. Казалось, что под кожей, под густой окраской губ и под зрачками расплылась и застыла одна жестокая, насмешливая улыбка.

Доктор был сегодня в хорошем настроении. Он острил и весело рассказывал мне о своих знакомствах здесь, в этой глуши, вспоминал что-то о своей жизни, и я чувствовал, что все мои ночные страхи тают и становятся совершенно объяснимыми. Мне захотелось рассеять до конца мои сомнения и я как будто вскользь сказал, разглядывая по сторонам зелень на дороге:

– Знаете, доктор, какое смешное обстоятельство… Я сегодня ночью хотел пройти к своему пальто, в переднюю… И, представьте, никак не мог отворить свою дверь…

– Ну? – насмешливо спросил он. – И что же? Добились?

– Добился, – как бы рассеянно бросил я – и обернулся к доктору. Я не мог не заметить страшного испуга, мелькнувшего в его глазах.

– Как же? – и он схватил меня за руку. – Вы выходили из комнаты?..

– Я пошутил, доктор… Как же можно отворить дверь, которая заперта?..

– Вы ошиблись, – резко сказал он, – никто не мог запереть ее…

Он стал немного сдержаннее и суше. Мы слезли с экипажа, привязали лошадь к березке и пошли с ружьями по высокой траве… Странные ответы Медынина по поводу двери снова рождали во мне что-то похожее на жуткое любопытство, и я решил во чтобы то ни стало добиться разгадки вчерашней ночи.

– Я еще не представлен вашей жене, доктор, может быть, это моя невежливость?..

– Я вам сказал, что она больна, – сухо ответил Медынин.

– У нее нервное расстройство?..

Его, по-видимому, очень злили мои вопросы, потому что он нетерпеливо щелкнул пальцами и злобно ткнул ногой какой-то пенек.

– Она почти сумасшедшая… Я надеюсь, что здесь этот воздух и тишина помогут ей… Кроме этого, – враждебно добавил он, – почему это вас так интересует?

– Да так просто…

– Можно подумать, что вы меня в чем-то подозреваете, господин Агнатов… Уж нс думаете ли вы, что я украл эту женщину? – тем же насмешливо-враждебным тоном спросил он.

– Помилуйте, – сказал я и невольно покраснел, – как же я могу…

Он, по-видимому, заметил мое смущение и злобно хрустнул пальцами.

– Все же лучше, если не будете видеть ее… Она будет рассказывать вам разные небылицы, говорить о каком-то муже, о смерти…

Несколько минут мы шли молча… Вдруг Медынин остановился и, круто повернувшись, зашагал к оставленной повозке.

– Надоело, – кинул он на ходу, – ничего не видно. Едемте домой. Будем работать…

Я повиновался, и мы быстро поехали домой.

Дома он позвал меня в кабинет.

– Можете вы сейчас работать? Вы не устали?..

– Нет, нет… Пожалуйста…

Мы сели писать какие-то деловые письма о каких-то лесах и кирпичах. Когда было написано шесть или семь писем, Медынин улыбнулся и спросил:

– Ну, а под диктовку писать умеете? Если да, то мы сейчас займемся литературой…

Я удивленно поднял на него глаза.

– Вы удивляетесь… Что же делать здесь, в этой глуши, отдыхающему человеку, как не писать роман… Вы тоже, наверное, когда-нибудь грешили этим?..

Я вспомнил давно брошенные дневники и жалкие юношеские стихи и немного покраснел.

– Ну так вот, я почти уже заканчиваю целый роман… С преступлениями, с кражами…

– И с убийствами? – с улыбкой спросил я.

Он вздрогнул, не уловив тона вопроса. Потом добавил:

– Ну конечно… Ну-с, я буду говорить, а вы записывайте…

– Разве мы на этой же почтовой бумаге будем писать?

– Да, – суховато ответил он, – я люблю этот формат.

Он стал диктовать, а я, торопясь и волнуясь, записывал его сухие, короткие фразы. Какой-то преступник, герой его романа, писал своей возлюбленной о том, что он хочет кого-то зарезать, потом извещал ее, что преступление совершено; какие-то брильянты, какая-то кровь и загадочные исчезновения – словом, все, что должно услащать бульварные романы… Меня ни капли все это не заинтересовало, и только, стараясь не пропустить ни одной из коротких фраз Медынина, я думал о том, как можно в чем-то подозревать, искать чего-то загадочного в этом одиноком самодуре, который платит такие деньги и тратит время на писанье ерунды…

Если бы я знал раньше, что может получиться из того, что мне казалось не заслуживающим внимания…

Когда мы кончили писать, Медынин отпустил меня к себе. Совсем уже подходя к своей комнате, я вспомнил, что забыл на одном из писем написать адрес, и вернулся назад.

Медынина в кабинете не было. Я подошел к столу и стал искать письма – их не было там. Я заглянул в корзину под столом.

Все, что я сейчас в течение трех часов писал с доктором, все это лежало изорванное на мелкие клочки. И только под пресс-папье на столе лежали два листка бумаги, исписанные моим почерком; случайно я заметил, что это из продиктованного романа, на одном из них было моей же рукой помечено: страница 13-я, на другом: 17.

– Зачем это? – тревожно мелькнуло у меня в голове. – Зачем он разорвал все, что мы с ним писали? Неужели все это делалось только для того, чтобы в чем-то обмануть меня? Значит, я нужен здесь для чего-то другого? Для чего?..

Я осторожно ушел к себе.

Вечером я не хотел ложиться спать, но вспомнил о вчерашнем запирании и лег, не раздеваясь, натянув до глаз одеяло. Около часа ночи у двери раздались те же тихие, осторожные шаги, и я снова почувствовал, что меня рассматривают. Я задышал сильнее, чтобы показаться уснувшим давно. Несколько минут продолжалось тягучее молчание, потом снова послышались шаркающие медленные шаги, на этот раз уже от двери, и я, быстро вскочив, нажал дверную ручку.

И на эту ночь я оказался запертым.

Я решил ждать. Ночь надвигалась совершенно темная, грозившая подплывающими черными дождевыми тучами. Где-то на горизонте вспыхивали далекие, слабые молнии.

Нервы, измученные за эти два дня, заставляли меня прислушиваться к каждому шороху, к каждому крику совы, доносившемуся из леса, и к писку возившихся под полом крыс.

Запертый в маленькой комнатке этого затерянного в лесу дома, среди незнакомых мне людей, я не знал, кого звать на помощь, а главное – нужно ли это… Бежать или оставаться здесь ждать, что будет дальше? Я уверял себя, что день слишком ясно показал, что, несмотря на странность доктора, ни мне, ни кому-либо другому здесь ничто не угрожало, но что-то другое, какая-то внутренняя жуть заставляла меня дрожать всем телом и сжимать в кармане маленький браунинг.

Не помню, сколько времени просидел я на кровати, не в силах оторвать взгляда от замочной скважины, которая смотрела на меня, как змее, своим пустым отверстием, как вдруг под окном, немного ниже, кто-то постучал, судя по стуку, палкой.

– Спите? – услышал я тихий голос, заставивший меня вздрогнуть: это говорила женщина, которую я видел вчера.

– Нет, – так же тихо ответил я.

– Тогда приходите сюда.

Идти ли? Если она сумасшедшая, я поступаю, как мальчишка, подвергая себя риску провести такую же тяжелую ночь, как вчера, если же нет… Ну, конечно, нет, если опять кто-то запирал двери, если кто-то следил за мной… пойду… Теперь я уже знал, как надо открывать дверь. Я нащупал спрятанный у меня в боковом кармане ключ, открыл дверь и, как вчера, оглядываясь по сторонам, прошел на террасу.

Женщина ждала уже меня там…

Увидев меня, она подбежала и горячо пожала руку.

– Спасибо, спасибо, что пришли… Здесь можно говорить… Он у себя, в своей комнате… Проклятая комната… Если бы весь этот дом кто-нибудь сжег…

Я нагнулся с террасы и посмотрел. Весь дом спал, и только одно окно было освещено красноватым, мутным светом – окно кабинета Медынина. На фоне темной стены дома, среди ночной тьмы и тишины, оно казалось окровавленным мутным глазом, подсматривающим за ночью. Должно быть, и на меня оно действовало так же, как и на эту женщину – я вздрогнул и отвернулся.

– Вы разговаривали сегодня… с ним?

– Да.

– Он говорил вам обо мне? – в тоне ее вопросов было что-то властное и настойчивое.

– Да.

– Что же он вам говорил… Говорите, ради Бога… Он говорил, что я сумасшедшая? Да? Ну, да?.. Отвечайте же!

– Да.

– Ну, конечно… – и она улыбнулась так горько, что несознаваемая, непонятная жалость кольнула сердце, – если бы это было так… Ну, а вы верите этому? Вы сами…

Теперь, находясь рядом с ней, я не знал, что думать. Предо мной стоял совершенно здоровый человек, убитый только одной навязчивой опасностью и страшными догадками, которые эти два дня повисли и надо мной.

– Нет… Я не верю…

Она с благодарностью взглянула на меня.

– Спасибо… Мне легче от этого… Ведь я одна здесь…

– А ваша дочь?.. – спросил я.

Что-то конвульсивное пробежало по ее лицу, и она закрыла глаза руками.

– Девочка… Бедная девочка, – прошептала она, – неужели этот зверь убьет и ее… Господи..

– Да говорите же! – почти вскрикнул я.

[III]

Она начала рассказывать. За эти пять минут, пока я слушал ее, много мыслей промелькнуло у меня в голове, но теперь, после всего, что произошло со мной после, со стыдом я должен сознаться, что главная мысль была та, что предо мной сумасшедшая, и я совершаю преступление, заставляя ее рассудок напрягаться и мучиться…