Текст книги "Jackpot подкрался незаметно"

Автор книги: Аркадий Арканов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

VII

Вовец и Колбаско покинули торжественную тусовку в районе одиннадцати вечера. Оба были под газом, но еще не совсем.

– Ноги моей больше не будет! – бурчал Вовец. – Они нас за людей не считают… Хотя б из уважения могли позвать за главный стол.

– Главный стол – для випа, – уважительно сказал Колбаско.

– Для чего? – не понял Вовец.

– Для випа… Вип – ви ай пи. Это английское сокращение – особо важная персона…

– А мы, значит, не ви ай пи? – не унимался Вовец. – Я, значит, неизвестно кто? Хер с бугра?.. Я известный публицист! А ты, между прочим, знаменитый поэт… Ноги моей больше не будет!..

– Поэтом можешь ты не быть, но виайпином быть обязан! – выпалил Колбаско. – Ничего каламбурчик? Прямо сейчас придумал!..

– Говно! – сказал Вовец. – Уж точнее – поэтом можешь ты не быть, но хунвейбином быть обязан…

– А причем здесь хунвейбин? – спросил Колбаско. – Бедейкер же не китаец…

– А причем здесь Бедейкер? – не понял Вовец. – Я просто беру на себя смелость заявить, что твой каламбур – говно!

Но Колбаско уже завелся и начал фонтанировать:

– А вот еврейский диалог! Тоже только что придумал!.. Идут два еврея, и один другого спрашивает: «Скажите, ви ай пи?» А другой отвечает: «Ай пи. А ви?» А первый говорит: «Уви… Я тоже ай пи…»

Вовец остановился.

– Хочу пи-пи, – сказал он и стал мочиться на фонарный столб.

– Оштрафуют, – озираясь, сказал Колбаско…

– Имею право, – ответил Вовец. – У меня простатит…

– Жил на свете просто Тит, у него был простатит, – продекламировал Колбаско. – Как, а?..

– Телом чахл и калом бур, вот и вышел каламбур, – ответил Вовец…

– Это Маяковский, – уточнил Колбаско.

– А то я не знаю, – обиделся Вовец, – ты мне еще скажи, что «Муму» написал Достоевский…

– «Муму» написал не Достоевский, а Тургенев, – уверенно сказал Колбаско.

– Идиот! – обращаясь к небу, взвыл Вовец.

– А «Идиот» – Достоевский, – спокойно и с достоинством отреагировал Колбаско.

– Дегенерат! – уже совсем вышел из себя Вовец.

– Не знаю. Не читал, – тоном победителя закрыл дискуссию Колбаско.

Некоторое время они шли молча, сосредоточенно пытаясь сохранять равновесие. Возле памятника Лошади Пржевальского к ним подошла, живописно хромая на обе ноги, черноволосая девочка лет десяти, в узбекском халатике и попросила с таджикским акцентом:

– Дяденьки, подайте сто рублей… У меня мамка беременная… Кормить нечем, сама – полиомиелитная…

– Пошла отсюда, пока по жопе не получила! – рявкнул публицист.

Девочка, забыв про полиомиелит, ловко отбежала метров на десять и крикнула:

– Сам козел! Сука рваная!.. Сдохнешь скоро!..

– Совсем обнаглели, – сказал Вовец.

– Да, – согласился Колбаско. – У них здесь группировка. ОМОН – Организация Мухославских Объединенных Нищих. Хозяин – цыган, главный спонсор Руслана Людмилова…

– Небось ви ай пи? – язвительно спросил Вовец.

– Еще какой! – уважительно произнес Колбаско. – Одна такая девчушка в день по полторы штуки собирает… Вся твоя пенсия.

– Кстати, где она? – испуганно остановился Вовец и полез в карман брюк. Вынув жиденькую пачку сторублевок, он пересчитал и успокоился. – Хоть приносят вовремя…

Взглянув на деньги, Колбаско сосредоточенно задумался, что-то прикидывая в уме, и вдруг сказал с оттенком легкой провокации:

– А слабо тебе одолжить пятьсот рублей для одного дела?.. Отдам с процентами…

Вовец сунул деньги в карман брюк и отказал известным неприличным жестом.

– Верное дело, нутром чувствую, – заклянчил Колбаско.

Вовец повторил неприличный жест.

– Если сфартит, наживемся, – не унимался Колбаско. – Штуку можем наварить… А то и две… Или три…

Взгляд его устремился куда-то вдаль, а вся хрупкая телесная субстанция понеслась в сторону недавно открывшегося в Мухославске очередного казино с названием «Жар-птица»… Субстанция подлетает к игральному автомату, сторублевая бумажка с возбуждающим жужжанием исчезает в прорези купюроприемника; указательный палец правой руки нажимает на клавишу, на вращающемся барабане мелькают какие-то фигурки, фрукты, домики… Бур-люм-бур-люм-бур-люм-бур-люм… Стоп!.. На дисплее застывают три клетки… Бур-люм-бур-люм-бур-люм-бур-люм… Двери клеток открываются, и на экране начинают порхать три желто-красно-синие птицы с хищными горбатыми клювами… Бур-люм-бур-люм-бур-люм… Птицы застывают, как на насесте, на центральной линии… Звучит «Полет Валькирий» из оперы Вагнера «Валькирия», и бегут по нарастающей цифры… Бур-люм-бур-люм-бур-люм-бур-люм… Стоп!.. 1 780 382… Джекпот!.. Спешит менеджер, сбегаются завсегдатаи и поздравляют Колбаско, не скрывая зависти…

– Что с тобой? – спрашивает Вовец.

– Одолжи мне пятьсот рублей! – почти кричит Колбаско. – Я чувствую!..

Вовец прекрасно знает об этой Колбаскиной страсти и изуверски спрашивает:

– А если просрёшь?

– Не просру!

– А если?

– Отдам с ближайшего гонорара.

– Ладно, – сдается Вовец, – но за это ты проводишь меня до дома.

– Хоть на край света!

Вовец медленно отсчитывает пять сторублевок, протягивает их другу, и Колбаско, держась за Вовца, уволакивает его в темень переулка…

Возле подъезда Вовец сказал:

– Всё. А теперь верни деньги…

– Не понял, – изумился Колбаско.

– А что тут непонятного? Я тебе одолжил деньги, чтобы ты проводил меня до дома. Ты проводил меня до дома, и теперь верни деньги. Логично?

– В таком случае, – жестко выговорил поэт, – я верну тебе деньги, если ты проводишь меня до «Жар-птицы». Логично?

– Но выпивка за твой счет, – добавил Вовец.

– За счет «Жар-птицы», – уточнил поэт.

Рекламная жар-птица над входом в казино переливалась и искрилась всеми возможными и невозможными цветами, исчезала где-то вверху, оставляя кометный хвост, и снова возвращалась на место.

В казино входили люди двух сортов – молчаливые, сосредоточенно-трезвые или веселые, в меру подвыпившие мужчины в сопровождении молодых женщин полулегкого поведения. Возбужденные мужчины, перед тем как войти, подстегивали себя, обращаясь друг к другу: «Порвем?» И сами себе отвечали уверенно: «Порвем!»

Посетители проходили через рамку. По обе стороны рамки стояли двухметрового роста охранники в черных костюмах.

Колбаско прошмыгнул через рамку, не издав ни одного подозрительного звука и, указав на Вовца, сказал:

– Это со мной.

Вовец торжественно поведал, что ничего металлического при нем нет и даже вставные зубы – пластмассовые. Но едва он вошел в рамку, раздался резкий высокий звук.

– Оружие? – спросил охранник.

– Мое оружие – слово! – гордо ответил Вовец.

– Ключи? – спросил охранник.

– Потерял! – гордо ответил Вовец.

– Телефон? – спросил охранник.

– Двести тридцать восемь пятьсот двенадцать! – отчеканил Вовец.

– Я имею в виду мобильник, – уточнил охранник.

– Послушай, за кого они меня принимают? – возмущенно обратился Вовец к поэту.

Публициста отвели в сторону и стали предметно обшаривать металлоискателем. Где-то в районе лобка металлоискатель издал характерный писк.

– Думаете, он у меня железный? – захохотал Вовец и расстегнул молнию.

– У него молния из металла, – сказал охранник коллеге.

– Пропусти его, – приказал коллега.

– Это попрание прав человека! – возмутился Вовец, когда они прошли в игровой зал. – Ноги моей больше не будет!..

Они вошли в огромный зал, по всему периметру которого стояли, как часовые, сверкающие всеми мыслимыми и немыслимыми огнями игральные автоматы. Зал был пуст. Лишь в дальнем углу сидел за автоматом сгорбленный старичок. Они подошли ближе. Старичок пытался засунуть в щель мятые, полурваные купюры разного достоинства. Когда ему это удавалось, он бил по одной из клавиш, и на дисплее появлялись прыгающие и квакающие лягушки и жабы. Старичок завороженно смотрел на этот танец будущего благополучия и приборматывал: «Давайте, лягушечки, давайте, миленькие мои жабоньки, давайте, мои маленькие…» Он бормотал это, пока вращались на дисплее барабаны. Когда раздавалось сухое безнадежное «клац» и барабаны останавливались в ожидании очередной порции финансовой подкормки, старичок начинал шипеть: «Чтоб вы сдохли, земноводные вонючие! Падлы стоеросовые! Пидарасы зеленые!..» И он снова запихивал в щель очередную купюру и снова бил по клавише: «Давайте, лягушечки, давайте, миленькие, давайте, маленькие мои…» Клац. «Чтоб вы сдохли, земноводные вонючие! Падлы стоеросовые! Пидарасы зеленые!..»

– Что это с ним? – спросил Вовец.

– Это Степан Савельевич, – тихо и уважительно сказал Колбаско, – бывший директор зоопарка… Внесен в Книгу рекордов Гиннесса… Восемьдесят четыре часа не отходил от автомата…

– Мафусаил пошел на побитие? – отреагировал Вовец.

– Ему на самом деле тридцать восемь лет, – уточнил Колбаско. – Просто долго не дающий автомат сильно старит…

– А что он хочет поймать?

– Джекпот! – таинственно произнес Колбаско. – Оптимальная выдача!

– Джекпот – это сокращенно Джек-Потрошитель, – засмеялся Вовец, довольный собственной шуткой.

– Типун тебе на великий могучий свободный русский язык, – испуганно отшатнулся Колбаско и перекрестился.

– А почему в зале только один директор зоопарка? – спросил Вовец.

– Это зал для пипла, – ответил Колбаско. – Настоящие игроки в «випе»… Пошли…

Перед дверью в «вип» стоял двухметровый охранник.

– Мы в «вип», – гордо отчеканил поэт. – У меня разрешение от хозяина. А это со мной.

– Да идите, вас никто не держит, – зевнул охранник и открыл дверь.

Вип-зал напоминал аэропорт, забитый пассажирами из-за многодневной задержки рейсов. Зал буквально кишел китайцами. В прокуренном воздухе звенело сплошное «янь! инь! юнь! мяо!», сквозь которое иногда прорывалась неописуемая матерная ругань с кавказским акцентом и русским многообразием.

– Почему так много китайцев? – изумился Вовец.

– А ты в Китае был? – спросил Колбаско.

– Нет.

– Так там еще больше…

К ним подошла длинноногая девушка в бикини.

– Что-нибудь закажете? – спросила она с улыбкой.

– Дарлинг! – сказал поэт. – Принеси-ка нам по двести грамм «Платинового стандарта».

– У вас карточки или за наличный расчет? – поинтересовалась девушка.

– Это мой гость! – грозно сказал Колбаско, указав на Вовца.

– А вы чей гость? – спросила девушка вежливо, но безразлично.

– Ты что, новенькая? – заорал Колбаско. – Я гость хозяина.

– Пойду спрошу у пит-босса, – сказала девушка и исчезла в китайской массе. Через короткое время она появилась с подносом, на котором стояли два стакана с водкой.

– То-то же, – гордо выдохнул Колбаско.

– Пит-босс разрешил принести вам «Гжелку», – доложила девушка, – но сказал, что это в последний раз. Вы уже и так задолжали.

– Совсем оборзели, – буркнул поэт, протягивая публицисту стакан…

Они выпили, давясь и морщась, и Колбаско стал протискиваться к своему любимому автомату с тремя птицами, а Вовец направился в туалет.

У входа в туалет стояла длинная очередь китайцев. Вовец пристроился за последним. Китаец повернулся к нему и, показав на очередь и отодвинув Вовца чуть назад, сказал:

– Янь инь тюнь пянь…

– Что пьянь? – не понял Вовец.

– Моя не пила пьянь! – замахал руками китаец. – Моя сань тинь пунь!

– Дунь, – миролюбиво сказал публицист.

Китаец дунул.

– Теперь плюнь, – попросил Вовец. Китаец плюнул.

– Фунь! – приказал Вовец, ничего не имея в виду.

Но китаец пукнул.

– Вонь! – брезгливо поморщился Вовец.

– Хань Вонь? – спросил китаец. – Твоя иссет Хань Вонь?.. Сейцяса! Сейцяса!.. Хань Вонь! Хань Вонь!

Через мгновенье откуда-то появился еще китаец и, протянув руку Вовцу представился: – Я Хань Вонь. А вы кто?

– Вовец, – вежливо поклонился публицист.

– Осенно приятно, – закивал китаец. – Вовеса! Сиказите, сто Хань Вонь будет за вами. Хоросё?

– Хоросё, – покорно согласился Вовец.

Когда он через сорок минут, выйдя из туалета, разыскал автомат с тремя птицами, Колбаско бил по клавише и причитал:

– Давайте, птичечки, давайте, маленькие, давайте, миленькие мои…

Барабаны завертелись, забурлюкали и, клацнув, замерли…

– Чтоб вы сдохли, порхатые вонючие! – заорал Колбаско. – Падлы горбоносые! Пидарасы говнокрылые!..

Вовцу показалось, что за эти сорок минут Колбаско постарел…

– Я пошел домой, – уже с трудом управляя языком, – сказал Вовец. – Давай бабки, которые я тебе одолжил…

– Ты что, серьезно?! – чуть не подавился Колбаско. – Я же на них играю!

Но Вовец настаивал:

– Ты их здесь засадишь, а мне жить не на что!

– Не засажу! Сегодня точно не засажу!

– А если ты сдохнешь за этим автоматом? – не уступал Вовец.

– Не сдохну! – клялся Колбаско. – Не сдохну!.. Ну хочешь, я сейчас завещание напишу!

– Ты что же, хочешь, чтоб я ждал твоей смерти? – заорал Вовец. Глаза его сделались бешеными, и он ткнул Колбаско в грудь.

Верзила, выполняющий предписание не допускать в «випе» конфликтов и драк, взял Вовца за плечи и поволок к выходу.

– Ноги моей больше не будет! – вырывался публицист. – Белого коня пришлете!..

VIII

Матерясь и проклиная все на свете, Вовец как мог добрался до дома, вошел в подъезд и сказал сам себе:

– Вот сяду сейчас в лифт и уеду куда глаза глядят…

Но лифт не работал.

К начавшемуся предутреннему просветлению ночи он наконец ввалился в квартиру. Чужие деревянные ноги абсолютно не слушались. Приходилось поочередно передвигать их обеими руками.

В комнате горел свет. На старом диване напротив работающего телевизора сидя храпела супруга. Вовец плюхнулся на стул и, тяжело дыша, заворчал:

– Совсем охамела… Ни тебе добрый вечер, ни поужинать…

Он вытащил из кармана смятые купюры полученной сегодня пенсии и, пересчитав, с ужасом обнаружил нехватку пятисот рублей…

– Странно, – подумал он вслух. – Куда они делись? Ведь я сегодня никуда не выходил… И не пил вроде бы… На почте обманули?.. Но ведь я сегодня никуда не выходил… Я получаю полторы тысячи, так?.. А здесь тысяча, так?.. Вот если бы я получал две тысячи, то оставалось бы полторы, так?.. И все равно не хватало бы пятисот рублей… Вот она, забота о пенсионерах… Не пойду голосовать… Ноги моей больше не будет… Белого коня пришлют…

Его размышления прервал бодрый, знакомый до боли голос Бананы Хлопстоз: «Компания „Хрен-тиви“ продолжает показ совместного испано-украинского сериала „Богатые тоже хочуть“. Напоминаем содержание предыдущих серий. Оксана понимает, что, с одной стороны, ее все время любит Хулио. И ей это нравится. Но, с другой стороны, ее любят Хесус Нечипоренко из Андалусии и Степан Кошмарио Крузейро из Мелитополя. И ей это не нравится. Смотрите развязку этого любовного четырехугольника…»

Камера панорамирует с только что отлюбившего Оксану Хулио, влезающего в синие шаровары, на тяжело дышащего Вовца и переходит на бескрайнее маковое поле. В стоге мака курят Степан Кошмарио Крузейро и Хесус Нечипоренко, передавая друг другу запретную пахитоску.

– Слухай, амиго, ты шо, сдурел, в натуре? Ты шо, не бачишь, шо Оксана втюхалась по самые брови в этого отморозка Хулио?

– А Хулио?

– А шо Хулио? Ему по тамбурину!

– Шо-то я, Крузейро, не догоняю.

– Я с тебя тащусь, Хесус!.. Короче, как балакають у нас в Андалусии, она его типа того, хочеть… Усёк?

– Мы с тобой, Крузейро, менты из Интерпола, в натуре, и наше дело – прищучить эту наркобаронессу…

Вовец впадает в забытье… Откуда-то издалека доносятся до него причитания Оксаны: «Нэнько Розария! Если я узнаю, что у Хулио мезальянс с Хесусом, я либо покончу в себя, либо наложу себе в руки!..»

Вовец с трудом открывает глаза на заключительных аккордах сериала и видит проплывающие снизу вверх по экрану титры: Русский перевод Дездемоны Тбилисян.

– Пихает свою дочурку где только можно, – зло бурчит Вовец, плюет в экран и выключает телевизор. Потом он поднимается со стула и, шатаясь, подходит к старинному зеркалу, доставшемуся ему по наследству от покойной матери.

Он смотрится в зеркало, и что-то настораживает его. Вовец рукавом протирает зеркало… Всё на месте… Отражается диван со спящей женой, стол, на столе – смятые купюры, дверь на балкон… И все-таки что-то не так… И вдруг он понимает, что не видит в зеркале свое собственное отражение!.. А где же он?..

– Где я? – исступленно кричит Вовец. – Где я?

Он трясет за плечо спящую сидя жену:

– Где я? Где я?

Но ее разбудить невозможно…

– Где я? Где я?..

И в этот момент откуда-то снизу, из-под балкона, слышит он отчетливое конское ржание. Из последних сил Вовец выходит на балкон и, опершись животом на перила, смотрит вниз. И на сером асфальте утреннего пустынного двора рядом с грязно-зеленым мусорным контейнером он видит неестественно белого коня с белой развевающейся гривой и белым хвостом. Конь призывно ржет и нетерпеливо бьет копытом по асфальту…

– Прислали-таки! – восхищенно шепчет Вовец. – Прислали!

Он медленно перевешивается через перила и летит вниз, распугивая своим криком черных ворон:

– Прислали!.. Прислали белого коня!.. Прислали!.. Присла…

Больше ноги его в Мухославске не было…

IX

Чем больше окрашивался талант беспощадного сатирика Гайского в политические цвета, чем беспощаднее защищал он правых от левых, а левых от правых, чем нахальнее становилось его материальное благосостояние, тем страшнее было ему признаваться самому себе в угасании главного физиологического инстинкта, обоснованного еще Фрейдом, предававшегося анафеме в советские времена и окончательно узаконенного в поп-эстраде.

Если раньше даже небольшой фрагмент женской голени, словно случайно мелькнувший в разрезе платья, манящий многообещающими колготками, как наживка для голодной рыбы, вызывал в нем бурный всплеск необузданных эмоций, прилив крови ко всем заинтересованным органам и желание проникнуть в эту таинственную бесконечность, в ту самую точку, в которой пересекаются, вопреки законам геометрии, две сексуальные прямые, то теперь даже призывный обрез обтягивающей юбочки, разделяющий бедра на две равные части, рождал лишь сухую констатацию фактов и унылое – «Да. Ну и что?..»

Да. Это женские ноги. А это синтетические, телесного цвета колготки. Ну и что?..

Да. Под колготками модные трусики, едва прикрывающие выбритый лобок, уходящие задней перемычкой глубоко-глубоко между ягодиц и врезающиеся в анальное отверстие. Ну и что?

Да. Под трусиками женский половой орган, выполняющий и мочевыделительную функцию. Ну и что?

Да. Это контурируются сквозь тонкую маечку соски молочных желез. Ну и что?

Да. Это губы, обнажающие порой нездоровые и даже искусственные зубы. Ну и что?

Да. Это уши. Два наружных проявления органа слуха с некогда опьяняющими мочками. Ну и что?..

Беспощадный сатирик никогда не был обласкан представителями девичьего или женского пола. На его страстные токования откликались максимум один-два раза в год практически никем не востребованные особи. Порой, увы, и за деньги. Но Гайский твердо был убежден, что эта недодача интимной близости объяснялась исключительно тем, что все завидовали его таланту и, если была возможность хоть этим доставить ему неприятность, они эту возможность использовали. «Не дают», потому что завидуют. Эта формула была для Гайского аксиомой. Но только он один знал всю глубину такой физиологической безысходности…

Теперь, когда, казалось бы, в этом смысле все облегчилось, сатирика мучил вопрос: а не признак ли это грядущей старости? О том, что возраст проникал во все дыры, Гайский, разумеется, не думал.

Эта потребность вернуть утраченное и привела рыцаря средств массовой информации с анонимным визитом к знаменитому не только в Мухославске целителю-проктологу.

Целитель в своей лечебной практике исходил из того, что базовый источник здоровья человека находится не в продолговатом мозгу, не в полушариях, ведающих теми или иными процессами, не в мочках ушей, не в ступнях, не в разных химерных точках, обожествляемых китайскими иглоукалывателями, а в единственном месте, стыдливо прикрываемом всем человечеством в течение тысячелетий, звучащем на всех языках постыдно-скабрезно, являющемся неприличным адресом, по которому отправляют друг друга конфликтующие между собой люди. Местом поклонения и стимулятором излечения от всех без исключения недугов для целителя являлось заднепроходное отверстие… Anus!.. Здоровый anus – здоровый дух! Теорема, не требующая доказательств.

Мухославская интеллигенция, бизнесмены и представители властных структур называли его почтительно заднепроходцем. По парадоксальному стечению обстоятельств, фамилия заднепроходца была Передковский.

Среди пациентов, отбоя от которых не было, контрольный пакет, безусловно, принадлежал посетителям мужского ночного клуба «эГЕЙское море», куда нет-нет да и заглядывал Гайский, но исключительно в роли беспощадного сатирика…

Выслушав жалобы Гайского на недополучение от жизни столь желанных физиологических наслаждений, Передковский попросил его раздеться и принять позу, аналогичную изображенной на картине, висящей над столом. Передковский гордился этим методом обозначения позы, что позволяло ему избегать непонятного «положения Тренделенбурга», унизительного «коленопреклоненного положения», путаного геометрического «встаньте на четыре точки», наконец, грубого «встаньте раком». В данном случае все было просто – пациент смотрел на картину, примеривался и принимал нужное положение.

Гайский уже было обозначил необходимую позу, как вдруг его взгляд остановился на светящейся окружности, похожей на циферблат часов с цифрами и какими-то знаками…

– Что это? – спросил он.

– Это креативная схема анального отверстия, – таинственно ответил Передковский. – Окружность разделена на двенадцать зон, каждая из которых отвечает за нормальную функцию определенной части жизнедеятельности организма. На двенадцати часах – центр мыслительно-мозговой активности. На двух часах – зона питания и обмена веществ. На четырех часах – деловая активность… Ваша проблема располагается в районе половины шестого…

– Утра или вечера? – поинтересовался Гайский.

– В зависимости от того, когда вы чувствуете наибольшую несостоятельность вопроса, – уточнил целитель.

– К сожалению, круглосуточно, – вздохнул сатирик.

– Будем диагностировать и лечить, – деловито сказал Передковский. – А чтобы вы не сосредоточивались на производимых мной манипуляциях, я дам вам для ознакомления мою статью, теоретически и философски обосновывающую мою методику…

Он положил перед Гайским развернутый в нужном месте журнал и углубился в исследование. Гайский же углубился в статью:

СВЕТ В КОНЦЕ ТОННЕЛЯ

Все горести, болезни и конфликты в нашем внешне цивилизованном мире происходят оттого, что люди в течение поступательного развития сами себя закабалили оковами заблуждений и условностей. Они гордятся мерзким и украшают все низменное. Они топчут идеалы и ханжески презирают все по-настоящему возвышенное и прекрасное. Они пожирают все бегающее, летающее, растущее и плавающее. Они нарушают природный баланс, все более изощренно культивируя по сути варварский процесс поглощения, делая его важнейшей частью любого праздника – от дня рождения и свадьбы до международного саммита на самом высоком уровне. В процессе надругательства над природой мы одновременно зашлаковываем собственный организм, сокращая и без того скудное количество времени, отведенного нам на пребывание в райском месте вселенной, именуемом Землей. И если бы не великий дар самоочищения, человечество давно прекратило бы свое существование.

Так почему мы бесстыдно украшаем так называемые праздничные столы, произносим пышные, порой лицемерные тосты и здравицы, принимаем за трапезой судьбоносные, порой преступные решения, а великий процесс самоочищения стыдливо прячем в утлых кабинках, разделяя на условные, навязшие в глазах и ушах «М» и «Ж», лишая народ радости общения в животворном потоке самоосвобождения от мерзости?

Так не правильнее ли будет упрятать моменты поедания в отдельные, скрытые от постороннего глаза места, чтобы лишить человека возможности кичиться своим варварством и самому определять меру своей преступности перед окружающим миром?

А предметы для очищения, неспроста нежно именуемые писсуарами и унитазами, вынести на скверы и площади, украсить их цветами и лепнинами, чтобы люди, сбросившие оковы условностей, могли в любой момент привстать или присесть, приветствуя друг друга, приглашая к мирному диалогу не только на основе родства или взаимосимпатий, но и на уровне самых представительных международных форумов!

…Камера панорамирует с обнаженных ягодиц сатирика на орудующие между ними руки Передковского в красных резиновых перчатках.

– Тебе не больно, Анхелита? – спрашивает овладевший ею полицейский.

– Нет… Наоборот, – говорит Гайский, продолжая читать статью.

– Вот и хорошо, – деловито говорит полицейский. – Если кто-нибудь узнает о нашей с тобой связи, тебе конец!

– Я кохаю тебя, люба моя! – стонет Анхелита. – А ты?

– И я тебя кохаю, – говорит полицейский, пряча пистолет в кобуру.

Гайский заканчивает изучение статьи:

«Поэтому именно область анального отверстия ответственна буквально за все функции живого человеческого организма. Устарело известное латинское изречение „Per aspera ad astrum!“. Да здравствует новый лозунг – „Per anus ad astrum!“».

Сатирик закрывает журнал и думает: «Теперь понятно, почему у нас все делается через жопу…»

– Ну вот и ладно, – говорит Передковский, снимая красные резиновые перчатки. – Как я и предполагал, налицо снижение активности побудительных импульсов в зоне вашей заинтересованности и, как следствие, вялая наполняемость кровеносных сосудов, депрессирующая процесс эректильности и ведущая к падению libido до уровня практически ниже нуля.

– Я смогу жить? – упавшим голосом спросил Гайский.

– Безусловно.

– Я… в другом смысле…

– А в другом смысле – будем лечить.

Заднепроходец достал из холодильника коробочку и вынул из нее нечто, похожее на среднего размера сосиску.

– Это свечи моего изобретения, – сказал он. – В их состав входят вытяжки из спермы австралийского кролика и пятнистого мексиканского осла. «Виагра» отдыхает. Пусть вас не смущает размер, привыкнете. Я дал этим свечам грандиозное название. Самодвижущий бренд! «Фауст-патрон»!.. Как?

– Снаряды с этим названием были на вооружении германской армии во Второй мировой войне, – неуверенно произнес сатирик.

– Вот именно! – подхватил заднепроходец. – Это оружие настоящего мужчины! А Фауст – символ омоложения! Вы читали Гёте?

«Всё к одному», – подумал Гайский, вспомнив, что на азербайджанском языке слово «гёт» переводится как «задница»…

– Введете патрончик, – заключил Передковский, – и через час позвоните по этому телефону и попросите Аню. 23–30–30.

– Зачем? – поинтересовался Гайский.

– Это моя ассистентка… С вас сто пятьдесят баксов. Если поможет, донесете еще сто. Если нет – верну вам двадцать пять… Только не переусердствуйте со снарядами. Последствия мало изучены, а потому непредсказуемы.

…Сатирик примчался домой, забежал в туалет. С трудом зарядил «фауст-патрон» и стал ждать, глядя в окно на проходивших мимо всех без исключения женщин. За час он насчитал двести восемьдесят шесть женщин разного возраста, но ни одна из них не вызвала никаких эмоций, кроме унылой констатации: «Да. Ну и что?»

И тут Гайский вспомнил про ассистентку Передковского. Он набрал нужный номер и попросил Аню.

– Это Гайский, – сказал он.

А в ответ послышалось маняще-зазывное:

– О-о-о!.. Вы могли и не называться… Ваш голос способен свести с ума кого угодно… Неужели это не сон?.. О-о-о!.. Подожди… я разденусь… вот так… Ну давай!.. Освободи мое тело от кипящей лавы страсти!.. Ну же!..

– Что я должен сделать? – спросил сатирик.

– Прочти что-нибудь свое, – простонала ассистентка.

– Тебе нравится мое творчество? – оживился сатирик.

– О-о-о!.. Не мучь меня… Читай! Читай!..

Гайский находит на столе свежий номер газеты «Накося – Выкуси!», в котором опубликован его ответ на его же статью в предыдущем номере под заголовком «Есть мнение», и читает:

– «Есть другое мнение…»

– Не надо другое! – стонет ассистентка. – Свое читай! Свое!

– И то мнение, и противоположное мнение, – поясняет сатирик, – оба моих мнения.

– Не мучь! – стонет ассистентка.

И Гайский читает:

– «Когда до выборов мэра остаются считанные недели, пора внести ясность в представления жителей нашего города по поводу того, кто же претендует на эту ответственную должность в свете только что принятого президентом судьбоносного решения…»

– О-о-о!.. Как хорошо! Не останавливайся! О-о-о!..

– «Человек, которого изберут мухославцы, обязан будет сделать так, чтобы наши люди стали наконец процветать еще больше, чем они процветают сегодня…»

– А-а-а!.. Еще! Еще!.. О-о-о!..

– «Один из претендентов имеет окончание „ян“ в своей фамилии…»

– О-о-о!.. Еще раз!.. Еще!..

– «Один из претендентов имеет окончание „ян“ в своей фамилии…»

– О-о-о!.. Волшебно! Только не торопись Хулио!.. Еще!.. Еще!.. Анхелита! Любимая! Ты должна знать, что один из претендентов… О-о-о!.. Ты меня сводишь с ума своим претендентом!.. А-а-а!.. Не останавливайся!

– Ты должна знать, что «один из претендентов, имеющий окончание „ян“ в своей фамилии, выливает ведра компромата на честнейшего человека, обвиняя его в иудаизме и семитизме, к чему честнейший человек не имеет ни малейшего отношения. А кто же на самом деле тот, кто выливает ведра компромата на честнейшего человека? Торгаш! Спекулянт, связанный с криминалом, австралийскими воротилами и чеченской мафией!..»

– Ну еще! Еще чуть-чуть!..

– «И весь мухославский электорат должен это знать!» Ты слышишь меня, Анхелита?..

– О-о-о!.. Слышу, Хулио! Слышу! Но я не Анхелита… О-о-о!.. Ну давай же!..

– Но я тоже не Хулио! – изумленно кричит Гайский и все понимает: из открытого окна соседней квартиры слышен идущий по телевизору сериал…

– Ну где же ты, родной?.. Почему ты остановился?.. Не мучь меня!.. Читай!

– «Так пусть же мэром нашего города станет не Тифлисян, не Ереванидзе, не Бакулиев, а Ктоследует!..» Тебе понравилось, Анечка?

– Да! Да!.. Но мне мало!.. Еще читай! Еще!

– Но моя статья кончилась…

– Читай! Читай, что хочешь!.. О-о-о!.. Я убью тебя!.. Читай же!

Гайский берет лежащий на столе томик Гоголя и читает то, что попало ему на глаза:

– «С досадою закусив губы, вышел он из кондитерской и решился, против своего обыкновения, не глядеть ни на кого и никому не улыбаться. Вдруг он стал как вкопанный у дверей одного дома; в глазах его произошло явление неизъяснимое: перед подъездом остановилась карета; дверцы отворились; выпрыгнул, согнувшись, господин в мундире и побежал вверх по лестнице. Каков же был ужас и вместе изумление Ковалева, когда он узнал, что это был собственный его нос!..»

– Вот!.. Во-о-от! Все!.. Я рухнула!.. О-о-о!.. Ты гений!.. Гений!.. О-о-о!..

Ассистентка вешает трубку, а Гайский вслух спрашивает сам себя:

– Так я не понял, кто гений – я или Гоголь?

И в этот момент он чувствует где-то в малом тазу едва заметное, давно забытое шевеление и урчание. Он бежит в туалет и заряжается еще одним «фауст-патроном»… И это становится его ошибкой, которая вскоре приведет Гайского к непредвиденным трагическим последствиям…