Текст книги "Мир приключений 1961 г. №6"

Автор книги: Аркадий и Борис Стругацкие

Соавторы: Леонид Платов,Север Гансовский,Виктор Михайлов,Александр Ломм,Феликс Зигель,Бернар Эйвельманс,А. Поляков,Алексей Полещук,Б. Горлецкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 41 страниц)

ЛЖИВЫЙ БЕРЕГ

1

К ночи разъяснило. Багровая огромная луна лениво выбиралась из-за невысоких сосен.

Луна – это было некстати. В шхерах труднее остаться незамеченным при луне.

А вызов к адмиралу, несомненно, связан со шхерами.

Усов засмотрелся на небо и споткнулся. Под ноги ему подкатилось что-то круглое, хрюкнуло обиженно, зашуршало в кустах. Вероятно, еж. На Лавенсари уйма ежей.

Усов привычно поднырнул под сеть, растянутую на кольях. С силой толкнул толстую дверь и, очутившись в блиндаже, увидел свою бывшую пассажирку. Впервые по-настоящему он увидел ее – без плащ-накидки и надвинутого на лоб капюшона. Будто упал к ее ногам этот нелепый, пятнистый, с плотными, затвердевшими складками балахон, и она предстала во весь рост перед пораженным гвардии лейтенантом, – красивая, стройная, высокая. В щегольски пригнанной черной шинели, туго перетянутой ремнем. В чуть сдвинутой набок шапке-ушанке, из-под которой выбивались крутые завитки темных волос.

Вокруг нее теснились молодые летчики. Она смеялась.

«Конечно, окружена, – с неудовольствием подумал Усов. – Такая девушка всегда окружена».

Он скромно откозырял и прошел к столу адъютанта:

– Зачем вызывали?

– Со шхерами что-то опять. Десант отменили, ты же знаешь.

Усов не утерпел и обернулся. Мезенцева задумчиво смотрела на него. В руке ее белел номер флотской газеты. Прочла, стало быть, о пробоинах!

Летчиков позвали к адмиралу. Усов подошел к Мезенцевой.

– Здравия желаю, товарищ старший техник-лейтенант, – бодро сказал он. – Разрешите поздравить с благополучным возвращением.

– И вас разрешите – с потопленным транспортом!

– Ну, это Гущина надо поздравлять. Он потопил.

– Не скромничайте. Без вас бы не потопил. Вот – пишут в газете.

Они сели рядом.

– Как всегда, поднапутали товарищи корреспонденты, – сказал Усов. – Глядите-ка: «Струи воды хлестали из пробоин во все стороны, напоминая фонтаны статуи Самсона в Петергофе». Не струи. Одна струя. И не во все стороны, а вверх. И еще: «Чем стремительнее мчался усовский катер, тем выше задирался его нос, в котором зияли отверстия от пуль, и тем меньше их заливало водой». Уловка была совсем не в этом. И обратно я шел уже не на редане.

– Ничего не поделаешь. Вокруг вас уже творится легенда.

– Легенда!.. А я бы не смог так, как вы. В одиночку! Спешенным. Не ощущая дрожи своего катера под ногами…

– Вам только кажется это. Надо было бы, смогли. Человек не подозревает и сотой доли заложенных в нем возможностей… Даже такой лихой моряк, как вы. – Мезенцева посмотрела на него искоса, с лукавым вызовом.

Совсем по-другому держалась она сейчас: непринужденно и весело, охотно показывая в улыбке ровные, очень красивые зубы (рот был тоже красивый, четких, твердых очертаний).

Разговаривать, однако, приходилось с паузами, часто переспрашивая друг друга. В приемной было тесно, шумно. Мимо сновали офицеры, то и дело окликая и приветствуя Усова или Мезенцеву.

– Я ведь сама из морской семьи, – говорила Мезенцева. – Дед адмиралом был. Отец – каперангом. А братьев у меня нет. Пришлось женщине поддержать традиции семьи.

– А мы из уральских умельцев, – в тон ей ответил Усов. – Я было хотел в горные инженеры, потом в авиацию, но вышло в моряки.

– Не жалеете?

– Конечно, нет. Бот вырвался вчера на оперативный простор, отвел душу. А то все на шхерных фарватерах этих – как акробат на проволоке. Сами видели.

Она засмеялась.

Разговор вернулся к тем же ста четырем пробоинам.

– В рискованном положении, – сказал Усов, – опаснее всего усомниться в своих силах. Ну, с чем бы это сравнить?… Хотя бы с восхождением на крутую гору. Нельзя оглядываться, смотреть под ноги – только вверх и вверх!.. – Он перевел дух – почему-то очень волновался. – Есть военный термин, – продолжал он, – наращивать успех. И в жизни надо так. Непрерывно наращивать успех, приучать себя к мысли, что неудачи не будет, не может быть.

Мезенцева подсказала:

– Создавать инерцию удачи?

– Как вы понимаете всё, – благодарно сказал он. – Это просто удивительно! С полуслова. Именно – инерцию!.. Я о себе скажу. Я перед боем стараюсь вспомнить о чем-то очень хорошем. Не только о боях, кончившихся хорошо, но о самых разнообразных своих удачах. О тех личных удачах, которыми я больше всего дорожу. Такие воспоминания, как талисман…

Он вопросительно посмотрел на нее:

– Может, смешно говорю?

– Нет, отчего же смешно? Очень верно, по-моему. Успех родит успех. Создается приподнятое настроение, в котором все легче удается, чем обычно.

Блестящими глазами, не отрываясь, Усов смотрел на нее.

– Вы умная, – прошептал он. – Вы очень умная. Я даже не ожидал.

Мезенцева опять засмеялась, немного нервно. В разговоре об удаче все настойчивее пробивалась иная тема, какой-то новый, опасный подтекст.

– От адмирала уже вышли. Сейчас нас позовут. – Она сделала движение, собираясь встать, но Усов удержал ее:

– Хотите, я скажу, о ком думал в этом бою?

Интонации его голоса заставили девушку внутренне сжаться, подобраться, как для самозащиты.

– Хотите? – настойчиво повторил он, еще ближе придвигаясь к ней.

Мимо прошли два офицера. Один из них негромко сказал другому:

– Смотри-ка, Боря атакует!

– Уж он-то не промахнется, будь здоров!

Они засмеялись.

Усов не услышал этого, а если бы и услышал, наверное, не понял, – так поглощен был тем, что звучало сейчас в нем самом. Но Мезенцева услышала.

– Так вот, – продолжал гвардии лейтенант. – Я думал о вас… Нет, не отодвигайтесь! Просто думал, какая вы. И еще о том. что мы обязательно встретимся с вами. Я только не знал, когда и где. Но мы не могли не встретиться, понимаете? Иначе какой бы я был Счастливый Усов? Это прозвище мне дали – Счастливый!..

Он улыбнулся своей открытой, мальчишеской, немного смущенной улыбкой.

Однако Мезенцева не смотрела на него и не увидела этой улыбки. Она чувствовала, что от неожиданного объяснения в любви – и где – на КП! – у нее пылают щеки.

Красивой девушке, тем более находящейся постоянно среди мужчин, приходится быть настороже. В любой момент она готова дать отпор. Но до сих пор еще никто не ставил Мезенцеву в такое нелепо-унизительное положение. Стало быть, уже все видят, что Усов ее «атакует»? И как там дальше: «уж он-то не промахнется!..»

Она встала.

– Я убедилась, лейтенант, – холодно сказала она. – У вас действительно военный характер. Вы нигде и никогда не теряете времени даром.

Двери кабинета растворились, и начальник штаба, стоя на пороге, назвал несколько человек, в том числе Усова и Мезенцеву. На минуту она задержалась. Женщины, даже самые лучшие из них, уколов, не преминут еще повернуть булавку в ране. Сделала это, к сожалению, и Виктория Павловна.

– В начале нашего с вами знакомства, – сказала она, стоя вполоборота, – я решила, что вы развязный и пошлый донжуан, из тех, кто ни одной юбки не пропустит. Потом я переменила это мнение. Но, видно, правду говорят, что первое впечатление – самое верное!

И, не оглянувшись, она гордо проследовала в кабинет, а Усов остался сидеть на скамье.

– Лейтенант! – сердито позвал начальник штаба. – Не слышал, что ли? Тебя отдельно приглашать?

2

У стола адмирала стояли командир бригады торпедных катеров, летчик и Мезенцева. Вслед за начальником штаба вошел и Усов.

– Садитесь, товарищи, – пригласил адмирал. – Как вам известно, командующий флотом отменил десант. Потери были бы слишком велики, успех сомнителен. Мы должны найти и предложить другой вариант. Прошу, товарищ Мезенцева.

Щеки девушки к тому времени приобрели уже нормальную окраску. Держалась Мезенцева чрезвычайно прямо, а глуховатый голос был негромок и ровен, как всегда.

– Мое сообщение будет кратко, – сказала она, подходя к столу с картой шхер. – Пролив в этом месте защищен от ветров. Накат невелик, хотя в двадцати метрах от воды намыт бар. Но главное не в этом. Весь участок берега, где предполагалось высадить десант, оплетен тремя рядами проволочных заграждений. В сопках я насчитала две зенитные батареи, одну береговую, две прожекторные установки и семь дотов. Возможно, что дотов больше. Они очень хорошо замаскированы.

– Семь дотов, береговые и две зенитные! Ого! – Командир бригады катеров удивленно покачал головой. – И это – в глубине шхер, на таком сравнительно маленьком участке!

– Так точно! Насыщенность огнем, по моим наблюдениям, все возрастает по мере приближения к эпицентру тайны.

Мезенцева так и сказала: «эпицентру тайны».

Усов быстро вскинул на нее глаза, хотел что-то спросить, но промолчал.

– Значит, подтверждается, что там тайна? – Комбриг обращался уже непосредственно к адмиралу. – И тайна, видимо, очень важная, если ее так берегут. Как же без десанта?

– Ну, на «ура» идти резона нет. Ломиться в двери за семью запорами… Была бы там хоть маленькая щель…

Командир базы взглянул на Усова. Тот подался вперед на стуле.

– Языка бы нам, товарищ адмирал, – просительно сказал он. – Выманить фашистов из шхер, захватить языка. А я бы задирой от нас пошел.

– Как это – задирой?

– Ну, ходили раньше стенка на стенку, дрались для развлечения на льду. А мальчишки, которые побойчей, выскакивали наперед, чтобы раззадорить бойцов. Я бы потихоньку – в шхеры, потом обнаружил бы себя и с шумом назад! За мной бы погнались, выслали вдогонку катера, а тут вы со сторожевиками и «морскими охотниками». Поджидали бы в засаде у опушки шхер. И сразу – цоп!

Он быстро сомкнул ладони.

Адмирал засмеялся – Усов был его любимцем.

– Фантазер ты!.. Что же про светящуюся дорожку свою не спросишь? Мезенцева не видела ее. Зато кое-что поинтереснее видела. Ну-ка, Мезенцева!

И снова неторопливый голос:

– В первую ночь я увидела огонь на берегу. Вот тут (взмах карандашом). На следующую – чуть подальше…

– По лоции там нет маяков, – сказал начальник штаба.

– Лоция довоенная, – пробормотал Усов.

– Вот именно: довоенная. – Адмирал обернулся к летчику, который, сохраняя недовольный вид, до сих пор не проронил еще ни слова. – Каково мнение авиации?

Летчик встал и доложил, что целое утро кружил сегодня над указанным районом, но не заметил ничего даже отдаленно похожего на маяки, батареи и доты.

– Фотографировали, как я приказал?

– С трех заходов.

Летчик веером разложил на столе десятка полтора фотографий. Они складывались как гармошка, потому что были наклеены на картон, а потом еще на марлю, которая скрепляет их на сгибах.

Минуту или две все в молчании рассматривали данные аэрофотосъемки.

– То-то и оно! – сказал начальник штаба. – В таких спорах летчик – высший судья.

– Высший-то он высший, – согласился адмирал. – Только судит поспешно иной раз. Бросит взгляд свысока, поверхностный взгляд… А Мезенцева-то внизу была. Что же, по-вашему, привиделись ей все эти доты, эти маяки?…

Он вытащил из ящика лупу.

– Загадочная картинка, в общем: где заяц? А он, глядишь, прилег где-нибудь у самых ног охотника. Ну-с! – Адмирал с неожиданно прорвавшимся раздражением отодвинул от себя фотографии. – Каково мнение нашего главного специалиста по шхерам?

Усов даже не обиделся на слово «специалист» – так поглощен был изучением снимков. Стоял у стола чуть сгорбившись, приподняв плечи, хищно сузив и без того узкие глаза. Он очень напоминал сейчас кобчика или сокола, который уже разглядел добычу внизу и готов камнем упасть на нее.

– «Фон дер Гольц», – процедил он сквозь зубы.

– О! Уверен?

– Не уверен, но предполагаю.

– Что ж, очень может быть! – Адмирал с оживлением обвел взглядом своих офицеров. Начальник штаба пожал плечами. – Нет, я бы, знаете, не удивился. Его очень берегут. Все сходится. Даже фарватер оградили фонариками, а на берегу поставили маячки или манипуляционные знаки военного времени. Очень-очень похоже. Иначе говоря, тайная военно-морская база, строго засекреченная гавань в шхерах. Там и прячут своего «генерала» от авиации.

– Каждый день туда летаю, – обиженно сказал летчик и оглянулся, ища поддержки. – Этакая громадина! Броненосец береговой обороны!

Усов с неожиданным сочувствием подмигнул летчику.

– Шхеры, брат, – сказал он.

– Ясно: шхеры, – подтвердил командир бригады.

А Мезенцева, нагнувшись над снимками, пробормотала, будто про себя:

– Лживый берег…

– В самую точку, Мезенцева, – сказал адмирал. – Именно: лживый.

Усов расправил плечи, решительно одернул китель:

– Товарищ адмирал! Прошу разрешения в шхеры.

– Ого! Загорелось ретивое? Сам просишься теперь?

– Интересно же, товарищ адмирал.

– А успеешь?

– Ну, товарищ адмирал! – с достоинством сказал Усов. – Имея свои пятьдесят девять узлов в кармане…

– Дивизионный механик доложил мне: твой катер неисправен.

– К утру исправим.

– Ну, добро. Готовься в шхеры за «Фон дер Гольцем».

3

Выходя из блиндажа, Усов почувствовал, как его тронули сзади за рукав. Он обернулся. То была Мезенцева.

В темноте нельзя было рассмотреть выражения ее лица, но интонации голоса были неприветливы:

– Убиваться собираетесь? Это же чушь, бессмыслица! Нельзя иголкой в одно и то же место по сто раз тыкать. Сначала там меня высадили, потом сняли оттуда. Сегодня Ишимов целое утро летал, фотографировал. В шхерах бог знает что творится, десанта ждут. И вы еще туда претесь. Не можете несколько дней обождать? Зачем вам это?

Пропуская Мезенцеву вперед, Усов охотно пояснил:

– А воспоминания к старости приберегаю, товарищ старший техник-лейтенант. Буду, как говорится, изюм из булки выковыривать. Не все же мне о своем вульгарном, и как там еще… да, пошлом донжуанстве вспоминать. Честь имею!

Он козырнул и повернул в другую сторону.

Вот когда – с запозданием – обрел себя, снова стал прежним Усовым, который при любых обстоятельствах умел сохранить самообладание и флотский шик…

А ведь соврал, ей-богу, соврал! Спешу тут же разоблачить его – по секрету от дам. В данный момент Усов думал не столько о Мезенцевой, сколько о вражеском броненосце береговой обороны «Генерал фон дер Гольц», за которым с начала войны безуспешно охотились наши торпедные катера и авиация.

Там тоже, так сказать, была неразделенная любовь. Усов изо всех сил рвался на свидание с броненосцем, а тот всячески этого свидания избегал.

НА ПОЛОЖЕНИИ «НИ ГУГУ»

1

Гвардии лейтенант «споткнулся» в шхерах, немного не дойдя до острова, куда высаживал Мезенцеву. Да, предостерегла правильно. Разворошен чертов муравейник!

Быстро переложил руля, успел бросить механику: «У фашистов сейчас уши торчком!» – И сразу же ударили зенитки.

Взад-вперед заметались лучи прожекторов, обмахивая с неба звездную пыль. Ищут в небе самолет? Подальше бы искали!

Вдруг луч, как подрубленное дерево, рухнул на воду. Будто светящийся шлагбаум перегородил путь.

Усов мигнул три точки – «слово» следовавшему в кильватер Гущину. Тот тоже уменьшил ход.

«Шлагбаум» качнулся, но не поднялся, а, дымясь, покатился по воде.

Заметят или не заметят?

Горизонтальный факел сверкнул на берегу, как указующий перст. Заметили! Через мгновение рядом лопнул второй разрыв. Катер сильно тряхнуло.

– Попадание в моторный отсек, – бесстрастно доложил механик.

Справа высунулся из своего закоулка радист:

– Попадание в рацию, аккумуляторы садятся.

В довершение фашисты включили «верхний свет».

Над шхерами повисли ракеты, в просторечьи называемые «люстрами». Они опускались, вначале медленно, потом все быстрее и быстрее, искрами рассыпаясь у черной воды, как головешки на ветру. Неторопливо поднимались на смену им другие. («Люстры» ставятся в несколько ярусов, с тем расчетом, чтобы мишень постоянно была на светлом фоне).

Свет – очень резкий, слепящий, безрадостный. Как в операционной. Уложили, стало быть, на стол и собираются потрошить? Ну, дудки!

Две дымовых шашки полетели за корму. Старый испытанный прием! Но Усов уже не смог проворно, как раньше, «отскочить». Едва-едва «отполз» к сторонке на одном неповрежденном моторе.

Укрывшись в тени какого-то мыса, он смотрел, как палят с берега по медленно расползающимся черным хлопьям. Дурачье! Приблизился Гущин:

– Подать конец?

Пауза очень короткая. Думать побыстрей!

Без Гущина не дохромать до опушки. Но, приняв буксир, угробит и себя, и товарища. Маневренность потеряна, скорости нет. На отходе нагонят самолеты и запросто расстреляют обоих.

Что ж, в критическом положении наилучший выход – атаковать! Назад хода нет. Значит, надо прорываться дальше, укрываться где-то в глубине шхер!

Усов скомандовал:

– Уходи! Остаюсь для выполнения задания.

– Не уйду без вас.

– Васька, не дурить! Приказываю уйти! Надо! Отвлечешь огонь на себя!

Гущин понял. Донеслось, слабея:

– Есть, отвлеку!

И Усов сорвал с головы шлем с уже бесполезными ларингами. Аккумуляторы окончательно сели. Он оглох и онемел.

Второй его катер, отстреливаясь, рванулся к выходу из шхер.

– Еще бы! – с завистью пробормотал Усов. – Сохраняя свои пятьдесят девять узлов в кармане…

Собственные его «узелки», увы, кончились, развязались.

Фашисты перенесли весь огонь на Гущина. Бой удалялся.

Припав к биноклю, юнга провожал взглядом катер. Зигзагообразный путь его было легко проследить по всплескам от снарядов. Всплески, как белые призраки, вставали меж скал и деревьев. Вереница этих призраков гналась за дерзким пришельцем, тянулась за ним, наотмашь стегала пучками разноцветных прутьев. То были зелено-красно-фиолетовые струи трассирующих пуль.

– Не догнали!

Шурка с торжеством обернулся к командиру, но тот не ответил. Изо всех сил старался удержать подбитый катер на плаву. С лихорадочной поспешностью, скользя и оступаясь на палубе, матросы затыкали отверстия от пуль и осколков снарядов. В дело было пущено все, что только возможно: чопы, распорки, пакля, брезент. Но вода уже перехлестывала через палубу, угрожающе увеличился дифферент.

Оставалось последнее, самое крайнее средство:

– Запирающие закрыть!

Боцман умоляюще прижал к груди руки, в которых были клочья пакли:

– Товарищ гвардии лейтенант! Хоть одну-то оставьте!

Усов – безжалостно:

– Нет! Обе торпеды – за борт!

Во вражеских шхерах сбрасывать торпеды? Лишать себя главного своего оружия?…

– То-овсь! Залп!

Резкий толчок. Торпеды соскочили с запят, камнем пошли ко дну.

Всё! Только круги на воде. Юнга скрипнул зубами от злости. Выйди из-за мыса пресловутый «Фон дер Гольц» со своей, известной всему флоту, «скворечней» на грот-мачте, сейчас уже не с чем подступиться к нему.

Зато катер облегчен. Две торпеды весят более трех тонн. Командир прав, как всегда. Лучше удержаться на плаву без торпед, чем утонуть вместе с торпедами…

На одном моторе Усов проковылял еще несколько десятков метров и приткнулся у острова.

Недели не прошло, как высаживал на него Мезенцеву, а теперь вот и сам…

Мысленно он представил себе его очертания на карте. Изогнут в виде полумесяца. Берега обрывисты – судя по глубинам.

Вряд ли за это время сделался обитаем. Хотя…

Но рискнем!

– Боцман! Швартоваться!

И катер прислонился к обрывистому берегу.

Но едва ошвартовались, как мимо очень быстро прошли три «шюцкора». То ли они участвовали в погоне за Гущиным и сейчас возвращались на базу, то ли проверяли, все ли русские катера ушли из шхер.

Это был опасный момент. Пришлось поавралить – плечами, руками, спиной упираясь в скалу, придерживать катер. «Шюцкоры» развели сильную волну. На ней могло ударить о камни или оборвать швартовы.

Через две или три минуты «шюцкоры» вернулись. Они застопорили ход и почему-то долго стояли на месте.

Боцман пригнулся к пулемету. Усов замер подле него, предостерегающе подняв руку. Два матроса, безостановочно и торопливо вычерпывавшие до этого воду из моторного отсека, застыли, как статуи, с ведрами в руках.

Шурка зажмурился. Включат прожектор, ткнут в катер лучом! Рядом зевнул радист Чачко – он всегда зевал, когда нервничал.

Но и на этот раз пронесло.

Постояв, будто в раздумье, «шюцкоры» ушли. Видно, невероятным показалось предположение, что подбитый русский катер будет искать спасения не на выходах из шхер, а, наоборот, в глубине их. А, быть может, фашисты решили, что повреждения его не так уж велики и ему удалось уйти незамеченным.

На самом деле катер был в трагическом, почти безнадежном положении. Матросы продолжали вычерпывать воду, боцман пытался завести пластырь. Но все это могло лишь отсрочить гибель. Как уходить из шхер? С водой в отсеках, с поврежденными моторами? Не уйти!

– Вот что, Фаддеичев, – сказал вдруг гвардии лейтенант, трогая боцмана за плечо. – Придется наш катер в подлодку превращать. Другого выхода нет.

Боцман с ужасом оглянулся на своего командира. В уме ли он? Как это – катер в подлодку?

– Временно, временно, – успокоил Усов. – Пока повреждения не исправим. Тащи-ка мешки скорее! Да поживее, ты! Тонем же!

В резиновых мешках возят на катерах дополнительное горючее. Сейчас мешки были пусты.

По указанию Усова, матросы затолкали их в таранный отсек, где зловеще хлюпала вода, проворно присоединили шланг к чудом уцелевшему баллону, открыли вентиль. Сжатый воздух начал постепенно раздувать мешки и вытеснять воду из отсека.

– Ура, – шепотом сказали рядом с Усовым.

Это был юнга. Опустив уже бесполезный черпак, он завороженно следил за тем, как выравнивается катер, медленно-медленно поднимается над водой. Похоже было на волшебство. Гвардии лейтенант как бы вцепился могучей рукой в свой катер и, наперекор всему, удержал его на плаву.

– А ведь в точности, товарищ гвардии лейтенант, – восхищенно сказал боцман. – Словно систерны это. Как на подлодке. Всплыли и опять живем!

Но Усову пока было не до похвал.

– Теперь на берег все! – приказал он. – Траву, камыш волоки! Ветки руби, ломай! Да поаккуратней, без шума. И чтобы не курить!

– Маскироваться будем?

– Ага! Спрячем свой катер до утра, вот и скажем тогда: живем, мол!

Он остановил пробегавшего мимо Шурку:

– Юнга!

– Есть юнга!

– А ты остров обследуй. Вдоль и поперек весь его обшарь. По-пластунски, понял? Вернись, доложи.

Он снял с себя ремень с пистолетом и собственноручно опоясал им юнгу. Степаков и Чачко быстро подсадили его. Шурка пошарил в расщелине, уцепился за торчащий клок травы, вскарабкался по отвесному берегу.

– Поосторожнее, эй! – напутствовал Чачко.

– А вы не волнуйтесь за меня, – ответил из тьмы мальчишеский голос. – Я ведь маленький. В маленьких труднее попасть.

– Вот бес, чертенок, – одобрительно сказали на катере…

2

Юнга очутился в лесу, слабо освещенном гаснущими «люстрами». Бесшумно пружинил мох. Вдали перекатывалось эхо от выстрелов. Ого! Гущина провожают со всеми почестями – с фейерверком и музыкой, до самого порога.

Усов уйдет завтра не так – поскромнее. Шурка понял с полунамека. Важно отстояться у острова. Тщательно замаскироваться, притаиться. Втихомолку, в течение дня, исправить повреждения. И следующей ночью, закутавшись во мглу и туман, «на цыпочках» выскользнуть из шхер.

Дерзкий замысел, но такие и удаются гвардии лейтенанту.

Только бы не оказалось на острове фашистов.

Юнга сделал над собой усилие и нырнул во тьму, как в воду. Он прошел несколько шагов и остановился.

Все время ждал: кто-то кинется из-за стволов и облапит по-медвежьи. Даже не выстрелит, именно облапит. Пугающим» «кем-то» и «чем-то» полон был чужой лес.

Вспомнилось, как гвардии лейтенант говорил о страхе:

«Если боишься, иди поскорее навстречу опасности. Страх страшнее всего. Это – как с собакой. Побежишь – разорвет!»

«Вы-то, товарищ гвардии лейтенант, откуда знаете о страхе?»

«Знаю уж», – загадочно усмехнулся Шуркин командир…

Шурка решительно раздвинул кусты. Что-то чернело между стволами в слабо освещенном пространстве. Громоздкое. Бесформенное.

Валун? Дот?

Он осторожно приблизился. Не дот и не валун. Сарай! Осмелев, провел по стене рукой. Жалкий сараюшка, сколоченный из фанеры!

Подобрался к двери, прислушался. Внутри было тихо. Юнга толкнул дверь, шагнул через порог. Пистолет гвардии лейтенанта ободряюще похлопывал его по бедру.

В сарае находились только лотки для сбора ягод – с выдвинутым захватом, вроде маленьких грабель. Летом в шхерах столько земляники, брусники, черники, клюквы, что никому и в голову не придет собирать по ягодинке.

У стен стояли большие конусообразные корзины. В таких перевозят на лодке скошенную траву.

Еще одно доказательство того, что остров необитаем.

Выйдя из сарая, Шурка удивился. Почему стало темно?

А! Фашисты «вырубили» верхний свет.

Это, конечно, хорошо. Но под «люстрами» было легче ориентироваться.

Вокруг, пожалуй, даже не темно, а серо. Деревья, кустарник, валуны смутно угадываются за колышущейся серой завесой.

Только сейчас Шурка заметил, что идет дождь.

С разлапистых ветвей, под которыми приходилось пролезать, стекали холодные струйки за воротник. Конусообразные ели и нагромождения скал обступили юнгу. Протискиваясь между ними, он больно ушиб колено, зацепился за что-то штаниной, разорвал ее. Некстати подумалось:

«Попадет мне от боцмана. Всегда ругается, что я неряха».

То был «еж», злая колючка из проволоки. Полным-полно таких проволочных «ежей» в шхерах, куда больше, чем их живых собратьев. Фашисты, боясь десанта, всюду разбрасывают «ежи» и протягивают между деревьями колючую проволоку.

Шурка остановился передохнуть. Тихо. Рядом приплескивало море. С влажным шорохом падали на мох дождевые капли. Изредка один особо старательный, либо слишком нервный пулеметчик, как бы для перестраховки, простукивал короткую очередь. Впрочем, делал это без увлечения и опять словно бы задремывал.

Вскоре юнга пересек остров в узкой его части. Людей на острове не было. Ободренный, он двинулся вдоль берега.

Кое-где приходилось пробираться ползком. Вдруг Шурка отдернул руку. По-змеиному извивалась в сухой траве проволока. Не колючая проволока. Провод!

Этот участок берега минирован!

Юнга испуганно шарахнулся в сторону, подальше от провода. Гранит был гладкий, скользкий. Шурка потерял равновесие. Сам не веря тому, что происходит с ним, он скатился с пологого гранитного берега и бултыхнулся в воду.

Когда вынырнул – метрах в десяти-пятнадцати от берега, – вода вокруг была уже не темной, а оранжевой. Это осветилось небо.

Беспокойный луч полоснул по острову, суетливо зашарил-зашнырял между деревьями. Потом медленно пополз к Шурке.

В уши ему набралась вода, и он не слышал, стучат ли пулеметы, видел лишь этот неотвратимо приближающийся смертоносный луч.

Сделал сильный гребок, наткнулся на какой-то шест, наклонно торчавший из воды. А! Вешка!

Держась за шест, Шурка нырнул. Луч неторопливо прошел над ним, на мгновение осветил воду и расходящиеся круги.

Это повторилось несколько раз.

Прячась за голиком, верхушкой шеста, юнга не отводил взгляда от луча. Едва лишь тот приближался, как Шурка поспешно нырял.

В воде он немного приободрился, так как был отличным пловцом. Немного напоминало игру в пятнашки, а уж в пятнашки-то он играл лучше всех во дворе.

Лучи переместились к берегу. Они бесшумно прорубали туман, вырывали отдельные клочки пейзажа – одинокую сосну, излом гранитного обрыва.

Потом два луча скрестились над Шуркиной головой, – вот-вот упадут. Но, покачавшись с минуту, рывком убрались куда-то.

Юнга выполз на берег. Некоторое время лежал неподвижно, раскинув руки, смотря на светлые пятна, перебегавшие по небу, слушая, как перекликаются пулеметы. Затукал один, издалека ему ответили второй, третий. Похоже, будто собаки перебрехиваются ночью в глухом захолустье.

Паузы все длиннее, лай ленивее. Наконец, в шхерах снова стало тихо, темно…

Луны в небе не было. Не было и звезд. Дождь все моросил. Многозначительно перешептывались капли, раздвигая хвою.

Разведку можно считать законченной: людей на острове нет. Южный берег минирован. По ту сторону восточной протоки расположены батареи и прожекторная установка.

Так юнга и доложил Усову по возвращении на катер.

Он очень удивился происшедшим в его отсутствие переменам. Теперь это, собственно говоря, был уже не катер, а нечто вроде плавучей беседки.

– Здорово замаскировались! – похвалил юнга.

– А как же? – рассеянно ответил Усов. – Мы же хитрим, нам жить хочется…

Аврал заканчивался. Из трюма извлечены были брезент и мешковина. Ими искусно задрапировали рубку. С берега приволокли валежник, нарубили веток, нарезали камышу и травы. Длинные пучки ее свешивались с наружного борта.

Боцману не приходилось подгонять матросов. Работали без роздыха. Неотвратимо светлевшее небо подгоняло их.

До утра надо раствориться во вражеских шхерах, неприметной деталью вписаться в пейзаж!

Слушая доклад юнги, Усов одобрительно кивал, но, видимо, продолжал думать все о той же маскировке, потому что машинально поправил свисавшую с рубки ветку.

– Молодец! – сказал он. – Теперь подсушись, закуси. Обратно на свой пост пойдешь. Ты опять у нас впередсмотрящий. С вражеского берега и протоки глаз не спускать. Утром будет нам экзамен.

– Какой экзамен, товарищ гвардии лейтенант?

– А вот какой. Начнут сажать по нас из пушек и пулеметов, значит, все, срезались мы, маскировка не годится.

И он с беспокойством оглянулся на обрывистый гранитный берег, к которому приткнулся катер. Какого цвета здесь гранит? Серый – значит, хорошо. Брезент и мешковина подходят. Ну, а если красный – тогда нехорошо. На красном фоне катер будет резко выделяться серо-зеленым пятном. Не увидит его разве только крот.

3

Но юнга (как и другие матросы) ничего не знал о сомнениях своего командира. Он был бодр и весел, потому что помнил: гвардии лейтенанту всегда и все удается. Вот ведь и катер увел из-под огня, и на плаву его удержал!

Юнга ползком пересек остров и вернулся на свой пост – впередсмотрящего. Уж он-то не упустит ничего. И, если артиллеристы с береговой батареи вдруг – по каким-то своим надобностям – приготовятся переправляться через протоку, он мигом сообщит гвардии лейтенанту. Неожиданного нападения с этой стороны не будет.

Утро выдалось пасмурное. Над водой лежал туман.

Вокруг Шурки была такая тишина, что все происходящее казалось ему неправдоподобным.

Он различил вешку, за которой прятался этой ночью.

Шест торчал в тумане наклонно, как одинокая стрела.

Через несколько минут юнга посмотрел в том же направлении. Видны стали уже две стрелы, вторая – отражение первой.

Потом прорезались камыши, посреди протоки зачернел надводный камень.

Поблизости булькнуло. Что это? Весло? Рыба проснулась? Пауза. По-прежнему тихо.

Солнце появилось с запозданием. Оно было красное, как семафор, – тоже предупреждало об опасности.

Пейзаж как бы раздвигался. За медленно отваливающимися пепельно-серыми глыбами Шурка уже различал противоположный берег.

Покрывало тумана, а вместе с ним и тайны, сползало с вражеских шхер. Позолотились верхушки сосен и елей на противоположном берегу. В душном сумраке возникли поднятые к небу орудийные стволы.

Шурка торопливо завертел винтовую нарезку бинокля.

О! Не зенитки, а бревна, поставленные почти стоймя, фальшивая батарея для отвода глаз. Назначение – вводить в заблуждение советских летчиков, отвлекать внимание от настоящей батареи, которая находится поодаль.