Текст книги "Поцелуй бабочки"

Автор книги: Аркадий Тигай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

– Дружинница – это хорошо! – одобрительно кивает ветеран.

Похоже, что и парторг доволен.

– У меня за эту дружину уже целая неделя к отпуску заработана, – гордо сообщает Валентина и тут же понимает, что брякнула лишнее.

Одобрительное выражение сползает с лиц членов комиссии. Председатель завкома шумно прокашливается.

– Младшему вашему сколько лет? – спрашивает дама.

– Степке… тринадцать.

– Учится?

– Ага. В сорок втором ПТУ.

– А почему вы разошлись с супругом? – Вопрос раздается за Валиной спиной. Спрашивает незнакомый мужчина в очках.

– Разошлись… пил супруг, что ж мне с ним…

– А с Калининым у вас какие взаимоотношения?

Валентина умолкает. К вопросу о Лешке Калинине она не готова. Про Тодора Живкова все выучила, а про Лешку… Валентина густо краснеет. Члены комиссии ждут объяснений.

«Может, зареветь или еще рано? – думает Валя. – Господи, стыдуха какая!..»

– Обыкновенные отношения, – бормочет она.

– Что значит «обыкновенные»? Как это понимать?

– Обыкновенные… любовные… Любовник он мне, – говорит Валентина и поднимает глаза.

Тяжелым молчанием встретила идеологическая комиссия это сообщение.

Очкарик многозначительным взглядом смотрит на освобожденного секретаря, секретарь, в свою очередь, стреляет глазами в сторону Солидного, тот разглядывает что-то за окном, как бы давая понять: сами заварили кашу, сами и расхлебывайте.

– А вам известно, что Калинин женат, у него дочь… или он скрывает этот факт? – спрашивает Очкарик.

Валентина кивает – известно. Бюст предательски выпирает из-под кофточки.

– Это который Калинин, из лаборатории? – спрашивает ветеран.

– Так точно, он самый… Алексей Калинин. Мы ему в прошлом году садовый участок выделяли.

Очкарика перебивает парторг:

– Ну хорошо, Валентина Семеновна, вы все-таки прокомментируйте эту ситуацию, что у вас с Калининым – серьезно или как?

Валентина пожимает плечами.

– У Калинина спросите.

– Поедет Калинин за рубеж, мы его спросим, не сомневайтесь! А сейчас вы едете за рубеж… – напирает Очкарик. – Комиссия вправе знать, кого она рекомендует.

«Въелся, проклятый! – думает Валентина. – Что ж тебе комментировать?.. Что Лешка два года морочит голову, то приходит, то уходит…»

– Пойду я, – говорит она и начинает плакать, направляясь к выходу.

– Постойте, Митрофанова, это не разговор, – останавливает ее парторг. – Плакать не надо, мы все понимаем, не дети, но вы сами подумайте, какую рекомендацию мы вам даем? Для какого дела? Где вы будете представлять нашу страну? Какая ответственность на вас лежит?.. – Косит глазом в сторону «солидного». – Вы кадровый работник, Митрофанова, и, если хотите знать, никто и не сомневается… Но надо же навести порядок в личной жизни!

– Непременно, – подхватывает дама. – Ведь у вас дети, вы подумали об этом? Какой пример они видят перед собой: отец пьяница, мать любовников водит… А потом мы удивляемся, откуда такая молодежь.

«Точно Верка говорила: „баба засыплет“, – думает Валентина. – Надо было губы не красить…»

– …В общем, я категорически возражаю! – говорит дама.

– Это мы еще решим, – смягчает парторг.

– Я думаю, Иван Валерианович, вопрос надо решать однозначно, – настаивает дама. – Или Митрофанова прекращает свои сомнительные отношения с Калининым, или ни о какой Болгарии не может быть и речи!

С неудовольствием выслушав предложение, парторг обращается к председателю завкома:

– Виктор Федорович, почему вы молчите? Вы же выделили путевку Митрофановой… а теперь в кусты?

– Я бы довольствовался ее обещанием покончить с этим… делом… С этой связью, так сказать… Принимая во внимание многолетний стаж… и прочие заслуги… Митрофанова, вы должны пообещать… – мямлит Виктор Федорович, глазами посылая Валентине какие-то знаки.

Но Валентина уже ревет в голос и ничего не понимает.

Председатель завкома говорит еще что-то, подом долго выступает парторг и Очкарик. Секретарь возвращает ее к действительности:

– Обещаете? – спрашивает он.

– Обещаю, – шепчет Валентина сквозь слезы.

– Что обещаете?

– Больше не буду…

– Что вы как ребенок, Митрофанова: «буду – не буду»… Стыдно слушать, честное слово! – возмущается ветеран. – Можете вы сказать внятно и четко: я прекращаю эту порочащую меня связь! Категорически!

Валентина вытирает слезы.

– Прекращаю категорически… – соглашается она.

– Вот и молодец. И не нужна вам эта грязь!

– Не нужна грязь… – вторит Валентина.

Удовлетворенный ветеран откидывается на спинку стула.

– Еще вопросы будут к Митрофановой? – спрашивает секретарь.

Солидный, тот, который интересовался колхозом, поворачивается к Валентине. Говорит тихо и спокойно, так что понятно – это главный.

– С какими государствами у Болгарии общие границы?

Валентина выстреливает ответ как по писаному. Солидный удовлетворенно прокашливается.

– Молодец, видно, что подготовилась, – хвалит парторг. – Еще вопросы будут?

В приемную Валентина входит, вытирая дрожащими руками пот.

– Ну что?

– Что спрашивали?

– Пропустили?

– Ой, не спрашивайте, люди добрые…

Члены комиссии уже собирались расходиться, когда в комнате снова появляется Валентина.

– Аннулируйте! – решительно говорит она побелевшими губами. – Не согласна я!

– В чем дело, Митрофанова? – удивляется секретарь.

– Не согласна я! Аннулируйте!.. Пропади она пропадом, эта Болгария, обойдусь! – Обращается к женщине: – Все равно я Лешку не брошу, так и знай!

Выходит, хлопнув дверью.

Члены комиссии с удивлением переглядываются.

Дверь снова с шумом распахивается.

– И краситься буду! – кричит Валентина женщине. – В гробу я видела твою вонючую Болгарию! В задницу себе засунь!..

На мгновение исчезает, затем снова появляется так, что дверь едва не слетает с петель.

– Проститутка!

Последний удар двери как выстрел.

…Русский и болгарин братья навек!

ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ПОЭМА

Галя учительствовала в Золотоноше, а Иван Петрович работал директором школы в Чигирине. Встречались в области на учительских съездах раз в году, а то и реже. При этом Иван Петрович всегда оказывал Гале всевозможные знаки внимания: занимал место в зале рядом с собой, добывал дефицитные методички… Обедали и ужинали они за одним столом, как старые друзья, привлекая к себе ироничные взгляды коллег-учителей, хорошо знавших, каковы нравы на педагогических конференциях.

– Представляешь, Галина Кирилловна, что о нас думают? – говорил Иван Петрович.

– Пусть думают, – спокойно отвечала Галя. – Важно, что есть на самом деле.

На самом же деле Галя не оставляла Ивану Петровичу никаких шансов. На попытки сближения отвечала с укором:

– Иван Петрович!.. Не стыдно? Женатый человек…

Иван Петрович виновато ежился.

– Не любишь ты меня, Галина Кирилловна, – вздыхал он. – Жена ни при чем.

Годы шли, а Иван Петрович безропотно нес свою платоническую вахту возле Гали, в отличие от коллег-делегатов, не однажды предлагавших ему присоединиться к совместным «мероприятиям» с бойкими пионервожатыми. Но Иван Петрович от Гали не отходил.

– Ты, Галина Кирилловна, женщина моей мечты, – говорил он.

Со временем и Галя привыкла к мысли, что Иван Петрович – поклонник. Когда он не смог приехать в область на семинар памяти Песталоцци, почувствовала себя неуютно и одиноко. Уехала домой на день раньше срока.

Во время обеда на очередном педагогическом сборе Иван Петрович вынул из портфеля бутылку шампанского и букет.

– В чем дело? – удивилась Галя.

– Двадцать пять лет, как я увидел тебя первый раз, Галина Кирилловна.

– Неужели двадцать пять!.. – ужаснулась Валя.

Иван Петрович только закрыл глаза и молча покачал головой. А когда глаза его открылись, то в них стояли слезы и такая грусть, что у Гали сердце защемило.

– Двадцать пять лет, а ты такая же красавица, – сказал Иван Петрович.

Вернувшись в номер, Галя позвонила мужу в Золотоношу, тот отозвался сонным «Але-е…».

– Опять на кочерге? – возмутилась Галя.

– Я в порядке… – сказал муж, но по голосу было ясно, что «на кочерге».

Закончив разговор, Галя распустила волосы и подошла к зеркалу.

«Все у меня на месте, – подумала она, разглядывая себя со всех сторон. – И тут… и тут…»

Смотрела долго, потом вдруг разозлилась неизвестно на кого.

«Что я из себя строю: „супружеская честь“… Тьфу! Мужик двадцать пять лет сохнет, и ведь не какой-нибудь, а видный мужчина, директор школы, и совсем не старый».

Галя начала высчитывать, сколько может быть лет ее поклоннику, – оказалось, не больше пятидесяти пяти.

«…Значит, когда он в меня влюбился, ему и тридцати не было. Мальчишка! А то, что женат, так это даже лучше, может, у него жена костлявая. Не убудет же от меня, в самом деле?! Заодно проверю, удобно ли целоваться с новыми зубами» – так она подумала, и в тот же день встреча состоялась.

Иван Петрович сильно волновался еще в ресторане, где они ели солянку и танцевали. Потом, в номере, все время предлагал вино, но Галя сказала, что уже совсем пьяная и что если он хочет этим воспользоваться, то может начинать. В ответ Иван Петрович так сильно обнял Галю, что она чуть не задохнулась. Потом они целовались, после чего Галя, не ломаясь, сняла платье.

Иван Петрович тоже разделся, зачем-то скинул матрас с кровати на пол и бросился на Галю. Она не возражала, но… увы, увы… за годы безответной любви Иван Петрович потерял мужскую силу. Голые, они обнимались и целовались до утра. Галя замерзла, но супружескую честь так и не потеряла, зато бюгельный протез проверила.

Новые зубы проявили себя блестяще. Выдерживали самые страстные поцелуи, в которых соискатель Галиной любви, надо отдать ему должное, оказался большим специалистом.

«ЭРОТИЧЕСКИЕ ИГРЫ ПОД РУКОВОДСТВОМ ПРОФЕССОРА ВАЛЛЕНШТЕЙНА»

Так называлась книжонка, которую баба Рая извлекла из дочкиной тумбочки. На обложке фотография голого мужика, страстно обнимающего красивую и тоже совершенно голую девицу, повернутую к читателю розовой задницей.

Баба Рая открыла книжку и прочитала эпиграф:

Коснись моего тела, освободи меня от стыда, войди в меня без остатка и сорви нежный цветок наслаждений…

Жан Паоло Шилкин

«Красиво!.. – подумала баба Рая. – „Нежный цветок наслаждений“», – и перелистнула страницу.

Ничьей бабой на самом деле Раиса не является – внуков у нее нет. Единственная дочь Таня замуж не вышла, а бабой Раису называют соседи по коммуналке за старость.

В городе она живет уже больше шестидесяти лет, с тех пор как вышла замуж. От прежней деревенской жизни сохранился только ранний радикулит да привычка повязываться белым платочком круглый год.

Муж умер.

На старости лет бабу Раю скрючило и пригнуло к земле, поэтому ходит она с длинной клюкой, держа ее, как лыжную палку, перед собой. Туристический стиль дополняет рюкзак – удобно ездить в городском транспорте и стоять в очередях. Несмотря на старость, голова соображает, глаза видят – она смотрит телевизор, читает «Комсомолку».

Пятидесятилетняя дочь Таня работает много, устает. Домой приходит и падает без сил… Баба Рая самостоятельно делает по дому все, что необходимо для жизни двух одиноких женщин.

Сегодня не сделала. Таня встревожилась:

– Ты не заболела? Сейчас давление проверю, – потянулась измерять пульс.

– Отцепись… нечего глаза пялить! Что я тебе, прислуга? Вон полный холодильник, чего тебе еще? Читала я, – сказала баба Рая, отводя глаза.

– Что читала?

– Книжку.

– Какую еще книжку?

– Не скажу…

– Почему?

– Не скажу – заберешь…

Таня покраснела, полезла в тумбочку и обнаружила пропажу.

– Не стыдно тебе, мама?

– А чего стыдиться, ты же читаешь.

– Не в этом дело, просто незачем в чужих вещах рыться… Тысячу раз просила, некультурно это, я же в твоих сундуках не шарю.

– А шарь, доченька, ради бога… кто тебе не дает?..

Телевизор смотрели молча.

Перед сном, натирая Танину спину водкой с медом от радикулита, Рая сказала:

– Вот тут она, эта самая зона… – и провела рукой по дочкиной шее и плечу.

– Что еще за зона?

«Эрогенная зона» называется.

Таня захлебнулась от возмущения.

– Ты совсем уже ку-ку на старости лет!

Рая промолчала. Когда дочь улеглась, вытащила перепрятанную в буфет книжку, под неодобрительным взглядом Тани расположилась у настольной лампы, надела очки и принялась за чтение.

– О, господи! – простонала Таня, отворачиваясь к стене.

Целую неделю баба Рая дотошно, по-стариковски обстоятельно изучала советы профессора Валленштейна. Читала подряд, иногда возвращаясь к предыдущим главам. Иной раз, сидя над книжкой, подолгу качала головой: то ли изумляясь, то ли осуждая.

Раньше, еще до того времени, как на свет появилась злополучная книжонка, женщины по вечерам нередко спорили о том, как Таня будет хоронить бабу Раю, и о том, что будет после ее смерти. Дочь эти разговоры выводили из себя, а бабу Раю даже развлекали.

– …Вот лежу я мертвая, что ты будешь делать? – допытывалась она.

– Отстань.

– Нет, ты мне скажи.

– Позвоню в «неотложку».

– Вот и неправильно!.. – горячилась старуха. – Надо вызывать спецтранс, я же тебе телефон записала!.. Но увозить не давай, пока не снимут коронки.

– Прекрати, ради бога!..

– …Ни под каким видом с коронками не отдавай, там, в морге, знаешь какие ушлые… выдернут – и концов не найдешь. Что я им сделаю мертвая?!

Рая уверена, что Таня все сделает не так, как надо, и вообще сомневается – сможет ли дочь самостоятельно существовать…

– Образованная, а хуже ребенка… – ворчала старуха.

Но так было раньше. Теперь же, познакомившись с рекомендациями профессора Валленштейна, дискуссии о будущей смерти баба Рая прекратила. Многоопытный профессор целиком завладел мыслями старухи.

Однажды, проснувшись среди ночи, Таня увидела мать, погруженную в глубокие раздумья перед раскрытой книгой.

«Психиатру ее, что ли, показать?» – подумала Таня.

Домашние дела баба Рая запустила, по углам валялось нестираное белье. Цветы не поливала, кота Мартына гоняла с особой свирепостью, готовила наспех, а закончив дела, снова усаживалась за чтение. Делала это демонстративно, не стесняясь дочери. Так было ровно семь дней.

Через неделю баба Рая закончила чтение. Закрыла книжку. Вздохнула. Сказала:

– Эх, неправильно я жила! Дура я дура!» – и принялась за уборку.

О НЕКОТОРЫХ ОСОБЕННОСТЯХ В ПОВЕДЕНИИ ФРАНЦУЗСКИХ БУЛЬДОГОВ

Пасмурный февральский день. Коммерческий директор фирмы «Уют» Федор Константинович Озеров и кандидат педагогических наук Людмила Петровна Воронец зверски трахаются в сто шестнадцатом номере однозвездочного отеля «Пионер».

Ряд событий предшествовал этой встрече, главные из которых – отъезд в командировку супруги Федора Константиновича и приближение кометы Стефания, после двухтысячелетнего перерыва возвращающейся к материнскому светилу.

Итак, Жена Федора Константиновича благополучно закусывает в вагоне-ресторане поезда Петербург – Новокраматорск, а комета Стефания тем временем, минуя Марс и подлетая к перигелию, касается своим пышным хвостом траектории Земли. Мощную ионизацию верхних слоев атмосферы фиксируют ученые астрономического института имени Штернберга.

Начертанные метеоспутниками карты погоды запестрили изобарами, отмечая активизацию циклонической деятельности. По Северной Атлантике проходит штормовое предупреждение, каботажный флот направляется в порты-убежища.

Соответственно, на северо-западе России атмосферное давление резко падает. Первыми это почувствовали гипертоники. Подскакивает статистика ишемических приступов, кардиоцентр реагирует увеличением числа койкомест. В то же время люди, склонные к пониженному давлению, сами того не подозревая, испытывают необычайный прилив энергии. К их числу принадлежит Федор Константинович.

Возвращение Стефании, ионизация стратосферы, циклоническая деятельность в Северной Атлантике, атмосферные фронты в Скандинавии… все обстоятельства складываются именно таким счастливым образом, благодаря которому любовники из 116 номера уже три часа, практически без перерыва, занимаются своим весьма приятным делом всеми известными им способами. Невольный свидетель многочасовой оргии, девственная сука французского бульдога Ева, забившись в угол, с недоумением таращит глаза на причудливые сплетения тел, вздрагивая от скрипов и стонов.

Кровать сместилась на середину номера, тумбочка перевернута, из опрокинутой бутылки по полу растекается коньячная лужа. В луже плавает носок Федора Константиновича. Простыня на полу. Подушки, одеяла и детали туалета любовников рассеяны по комнате. Мокрые тела извиваются на голом матрасе.

Федор Константинович натер локти, у Людмилы Петровны прошла жесточайшая мигрень.

На исходе третьего часа, наоравшись и настонавшись до хрипоты, Людмила Петровна почувствовала непреодолимое желание сию же минуту выразить признательность любовнику, но арсенал средств, пригодных для выражения благодарности, исчерпан – все части разгоряченного тела Людмилы Петровны уже приняли участие в празднике страсти. Все без исключения.

Однако порыв чувств оказывается такой силы, что запекшиеся от многочасовой работы губы женщины неожиданно для нее восклицают:

– Федя! Родной мой!.. Если хочешь, укуси меня!

– Что-о?! – Федор Константинович приостанавливает движение.

Людмила Петровна повторяет просьбу.

– Куда укусить? – переводя дыхание, уточняет Федор Константинович.

В ответ раздается призывный стон:

– Куда хочешь!..

Что делать? Предложение звучит в форме, необязательной к исполнению, однако…

Одну, и только одну цель преследует настоящий мужчина, освобождаясь от штанов, – добиться от любимой признания его превосходства над другими.

– Ты лучше всех! – ловит счастливчик восторженный шепот избранницы. – Так, как с тобой, мне ни с кем не было! Никогда!..

Лучшие из мужчин мечтают услышать эти слова, умнейшие из женщин всегда произносят именно их.

Федор Константинович из «лучших», поэтому задумывается лишь на мгновение, после чего глотает слюну, почему-то рычит и зубами впивается в нос Людмилы Петровны… Часы бьют двенадцать.

Случилось так, что укус Федора Константиновича с точностью до секунды совпал с полуденным залпом пушки на Петропавловской крепости, но население отеля «Пионер» его не слышит. Звук выстрела перекрывает крик Людмилы Петровны. Уточняю: счастливый крик. Ошибиться невозможно – это крик страсти, поэтому никто не волнуется, не вскакивает с места и не бежит звонить в милицию. Дежурный оперативник, в вестибюле играющий в нарды со швейцаром, мечтательно вздыхает и делает неверный ход.

Превратно истолковала событие лишь девственница Ева, в ответ на голос любви разразившись нервным лаем.

Вечером того же дня дочка Людмилы Петровны жалуется по телефону подруге:

– …Я теперь не знаю, что делать с этой собакой, а если она Катьку покусает, представляешь?! Знаешь, какая у бульдогов хватка? Я уже боюсь…

Пятилетняя Катя нежно гладит лежащую на диване Людмилу Петровну, приговаривая:

– Бедная, бедная бабуля! – и осторожно целует Людмилу Петровну в нос, в то место, на котором отчетливо выделяются следы от укуса, произведенного Федором Константиновичем.

– Помогает, бабуля? – спрашивает Катя.

– Помогает.

Оклеветанная Ева мирно спит, вытянувшись на коленях Владимира Артемьевича, законного супруга Людмилы Петровны.

Комета Стефания, благополучно миновав точку перигелия, со скоростью одиннадцать километров в секунду удаляется в ледяные просторы Вселенной.

Счастливого пути!

ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ ФИТИНГОФА

Живешь, мучаешься, мудруешь по мере сил, и вот уже кажется, что-то начинаешь соображать. Сейчас же приобретаешь себе трубку и заводишь привычку, развалившись в кресле, порассуждать о том, что-де не видать неправедному Царства Божия, а добродетель как раз, наоборот вознаграждается, кстати же, и воздается каждому по делам его… Во время подобных размышлений обычно и происходит нечто такое, от чего весь твой многолетний опыт летит к чертовой матери и ты снова круглый идиот.

Вот история:

Жил человек. Не в лучшее время и не в лучшем месте, да еще и с неудачной фамилией Фитингоф, доставшейся ему от каких-то далеких предков – остзейских баронов. Неудобство фамилии заключалось в том, что земной путь художника Фитингофа как раз совпал с периодом гонений на дворян, евреев и прочих гнилых интеллигентов. К тому же еще и характер у Георгия Петровича оказался непростой – свое дворянское происхождение он не только не скрывал, но и всячески подчеркивал при помощи чистой сорочки, шляпы и галстука-бабочки, за что и был изгнан из академии художеств в двадцать втором году как «элемент, чуждый пролетарскому искусству».

«Если мы не уничтожим таких, как ты, то рабочий класс никогда не обгонит буржуазию в культурном строительстве», – в глаза Фитингофу сказал председатель АРХа, некто Спиридонов. На том и разошлись. Фитька, как называли его друзья, не снимая бабочку, занялся нешумным делом – книжной графикой. Спиридонов же, после ряда убедительных побед над буржуазной культурой, благополучно скончался в 1938 году в новгородском «домзаке» от воспаления легких.

Но не только перед трудовым народом грешен был Георгий Петрович Фитингоф. Увы, не видать Фитьке жизни вечной, ибо еще больше, чем галстук-бабочку и шляпу, любил он женщин, и они отвечали ему взаимностью.

Спокойно, господа бабники, уберите свои ухмылочки. То, что называл любовью к женщинам Георгий Петрович, ничего общего не имеет с вашей суетливой возней по поводу: «Где бы зацепить бабенку на вечер?» Фитингоф любил женщин, а не свою копеечную похоть, и был предан им всей душой и всем сердцем.

И вот еще что: да не показалось бы кому-нибудь, что был он чем-то вроде старорежимного ухажера или, не дай бог, бабьим угодником на посылках. Ничего похожего, Фитька был блестящим мужчиной. Прежде всего, он не признавал нищету. И вот чудеса – нищета обходила его. В самые тяжелые времена, когда голод, вши и унижения вытоптали целое сословие, а страну поставили в очередь за «хамской подачкой», он руки не протягивал, только худел и бледнел, однако продолжал курить длинные папиросы и носить чистую сорочку. Потом времена поменялись, в чести стали партийные нувориши. Друзья-художники бросились занимать должности в Союзах, Советах, редколлегиях… Но Георгий Петрович не стал новым дворянином. Уже будучи признанным художником, не полез в начальство, глубоко презирая всякого рода общественную деятельность. Нет, Фитингоф принципы не менял, продолжал любить только женщин и имел к тому все основания – он был умен, образован, красив, весел, иногда высокомерен, ироничен, всегда широк и ни в каком возрасте не казался старомодным. И потом, надо было видеть этих женщин… Хорошо известна разоблачающая роль, которую играют спутницы жизни многих выдающихся мужчин. Правда, что и любовь зла, и влюбленный слеп, и все же, и все же… Как правило, масть идет к масти. Так вот, следуя этому правилу, Фитька был превосходным мужчиной.

Вот истинная правда: женщины обожали его. Всю жизнь вокруг Фитьки клубился целый выводок женщин всех мастей и сословий, с каждой из которых у него были особые отношения. Один роман затухал, другой возгорался. Попутно тянулись какие-то старые многолетние связи, что не мешало ему поддерживать приятельские отношения с двумя своими бывшими супругами, а также ежегодно ездить «на побывку» в Москву к некоей даме по имени Евгения Александровна. Наконец, были у него и просто женщины-друзья плюс многолетний телефонный роман, а также целая армия поклонниц. И вся эта канитель, притом что Фитька был перманентно женат.

_____

Черт знает сколько изобретательности, сколько изворотливости требовалось, чтобы избегать скандалов, разводя по углам распаленных любовью женщин, не давая им столкнуться и вцепиться друг в друга. Да и не всегда удавалось, точнее, совсем не удавалось. Иначе говоря: жизнь у Фитьки была подобна жизни героя авантюрного романа. Тут и разлуки со стихами и клятвами в вечной любви, и слезы, и доблестные победы, и поражения… И еще многое-многое из того, чем полна жизнь легкомысленного человека: скандалы, объяснения, конфликты с оскорбленными мужьями, побеги через окна и постоянная, десятилетиями не ослабевающая женская склока за Фитькину любовь. Воистину, этот человек знал счастье разделенного чувства! И так всю жизнь.

Просвистели годы. Никаких попыток продлить молодость Фитька не предпринимал, так что старость подошла ровно ко времени и в срок. Ни детей, ни домашнего очага Георгий Петрович не нажил, зато обзавелся тростью и превратился в чудесного, моложавого и веселого старика.

Однако и состарившись, Фитька не стал праведником от немощи. Кончились прыжки из окон, а дамская круговерть вокруг только усилилась. Уже на склоне лет Георгий Петрович смертельно влюбился в пятнадцатилетнюю дочь своего близкого друга, и этот тайный, мучительный платонический роман оставил свидетельства – серию портретов гибкой девочки с безмятежным взглядом по-взрослому бесстыжих глаз. Фитька многое знал наперед.

…И грянул гром. Раскаты его принес телефонный звонок: «Фитингоф в параличе».

С утра у него болела голова. Он вышел из дома, боль усилилась. Пришлось вернуться. В квартире убиралась старая приятельница – партнерша по преферансу.

– Что-то мне не того… – сказал он, сел на стул, и тут его перекосило.

Удар оказался редкой силы. То, что в медицине называют тетраплегией. То есть в течение одной минуты из привлекательного мужчины, полного сил и здоровья, Фитька превратился в ни на что не пригодный полутруп. Безгласный, неподвижный, делающий под себя.

– …Это так страшно! Это так ужасно!.. – рыдал по телефону чей-то голос. Не то Елены Николаевны, не то Валечки, или Верочки, или Раисы… черт их разберет!

– Ну вот и все, – сказал я жене. – Один на всем белом свете, никому не нужный, парализованный старик… Конец его ужасен.

И мы приготовились к участи свидетелей трагедии последних дней жизни Фитингофа.

Много ли друзей бывает в преклонном возрасте, да и что спросишь с этой инвалидной команды? Обменявшись звонками, сообща решили, что возле умирающего Фитьки следует организовать хоть какое-то дежурство. Наивные – больной с таким диагнозом требовал постоянной, ежеминутной опеки. Тяжелый как скала, Фитингоф лежал, опутанный капельницами, катетерами и трубками, через которые происходили его последние контакты с внешним миром, и мычал что-то невразумительное.

Делать нечего, жена и теща собрали какие-то склянки и поехали «нести свой крест».

Возвратились очень скоро.

– Мы на очереди шестьдесят четвертые, – сообщили они. – Там не протолкаться.

Ничего удивительного, набежало бабья поглазеть на поверженного Фитингофа.

– Пару дней поахают фальшивыми слезами и разбегутся, как тараканы, – не сомневался я. – Что ж, у счастья короткая память.

Да? И вы так считаете? Так вот же вам: в этом тяжелейшем состоянии Георгий Петрович тянул еще без малого три года, и все это время у одра бездыханного Фитьки ни на минуту не прерывался караул обожающих его женщин. Были привлечены лучшие медицинские силы, наняты санитары, массажисты и медсестры.

Теперь, когда беспомощный Фитингоф был в полной их власти, ел с ложечки и пил из поильника, любовь женщин к нему возгорелась с новой силой, будто они только этого и ждали.

Как очевидец, свидетельствую: это была подлинная страсть, сопровождаемая бесконечными междоусобицами и интригами теперь за право вынести утку, поправить подушку, смазать пролежни или поставить клизму. В последнем, правда, не было равных Варваре Евгеньевне, делавшей это регулярно на зависть многочисленным соперницам.

_____

Целых три года полыхал этот жертвенник любви у постели Фитингофа. Затем его не стало.

И вот теперь я спрашиваю себя: что это было? Чего добивались эти женщины, чего они хотели от Георгия Петровича? Нет, не от молодого Фитьки, полного сил и здоровья, и даже не от того очаровательного пожилого джентльмена, каким он стал с годами, – тут все ясно. Но что же такое, объясните мне, страстная любовь к бездыханному обрубку, полутрупу, парализованному старику?

– Ты ничего не понимаешь в женщинах и ничего не смыслишь в любви, – говорит жена.

– Оставь, ради бога, при чем тут любовь?

Между тем перед глазами разворачивается реальная картина коллективного сошествия с ума. Ведь по всем законам Фитька, как и надлежит сентябрьской стрекозе, обязан остаться один – заброшен и забыт. Иначе зачем же мы всю жизнь укрощаем страсти, не позволяя себе ни-ни… ни на шаг?.. Да, черт побери, на закате жизни мы пожинаем плоды счастья от своих земных страданий.

– Кому они нужны, ваши страдания!.. – морщится жена.

– Что ты несешь, язычница!

Отмахивается и уходит.

Женщина – ей не постичь божественной связи между страданием и счастьем.

– Хватит трепаться! – говорит жена. – Покажи осчастливленного.

– Покажу…

Я перебираю в памяти имена великих мучеников от Авеля до наших дней, вспоминается море страданий и океан слез, но счастье, увы… По этой причине ставлю крест на собственных пророчествах и записываюсь в дураки. Кто последний?

О ГРЕХЕ

На деревенской даче у художника Кокарева пили «Столичную» новгородского разлива под грибы и болтали о грехах. Растормозились до того, что одна дама, сценаристка по специальности, призналась в совращении сына ближайшей подруги. Сидящая визави мать совращенного вернула долг подробностями своего романа с первым мужем сценаристки. Подробности, в свою очередь, неприятно задели графика Липова – нынешнего мужа подруги нахальной сценаристки, и он поведал несколько шокирующих эпизодов из своей студенческой молодости, после чего гости наперебой посыпали пикантными откровениями, а скульптор Семен Кущ рассказал такое, от чего даже у сценаристки покраснели виски.

– Ну ты, Сеня, даешь!.. – сказала она, вытирая слезы смущения. – Хоть бы Николая Ивановича постеснялся.

Восьмидесятилетний хозяин дома Николай Иванович сидел, опершись о палку, и, разомлев после двух поднесенных рюмок, слушал молодежь, одобрительно кивая.

– А что «Николай Иванович»… В свое время тоже, надо думать, позволял себе кое-что. Было дело, дядя Коля?

Польщенный вниманием культурных квартирантов, старик признался, что «дело было… правда, давно».

Гости потребовали подробности.

Старик выпил третью и беззубым ртом прошамкал фразу неожиданную:

– За границей было… В Польше.

– Вот тебе раз! Ты как же там оказался?

– В группе войск… В отдельной саперной роте, – с гордостью сказал Николай Иванович. – Мы там на хуторе стояли под городом Быдгощ, понимаешь, такое дело.

Хозяйничала на хуторе вдова, о которой Николай Иванович сказал мечтательно:

– Женщина такая!.. – и рукой описал в воздухе волну, иллюстрирующую, видимо, превосходные качества полячки. – Хорошая женщина. Пани Ядзя.

Слушатели понимающе улыбнулись. Воображению художников представился беленый хутор под соломенными крышами, армейские палатки и пани Ядзя в виде аппетитной, сговорчивой вдовушки – мечты ленивого «ходока».