Текст книги "Поцелуй бабочки"

Автор книги: Аркадий Тигай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Братья-разбойники из Ловисы

На следующий день под рифленой генуей перешли в Ловису и ошвартовались у пирса с надписью «Вольво Пента». Хозяева станции два брата. Внешне ничем не примечательные, если не считать рук, размер которых превосходил все мыслимые представления о пропорциях. Ладонь такой величины свободно покрывает три октавы на фортепиано, им бы музицировать, но судьба распорядилась иначе – братья заправляли большой ремонтной базой с подъемниками, станками, электронной диагностикой, а также магазином запчастей. В роли переводчика выступала жена старшего, она же мойщик, бухгалтер и кассир. И все.

Началось с того, что «старшой» запустил двигатель и стал ощупывать его своими нечеловеческими клешнями. Понимая, что именно сейчас решается судьба путешествия, я с замиранием сердца заглядывал в глаза финского Голиафа, пытаясь прочесть в них хоть какую-нибудь мысль, но глаза не выражали ничего, кроме сосредоточенности.

«Господи! – думал я. – Неужели этот туповатый с виду финн, ни слова не понимающий по-русски, способен разобраться в двигателе, с которым не смогли справиться продвинутые „дуэтовцы“ Толя и Коля в фирменных комбинезонах?»

«Старшой» размышлял не больше минуты, потом через жену сообщил, что помпа в порядке, двигатель тоже. Просто надо его помыть.

– То есть как «помыть»? – не понял я.

– Изнутри помыть, – объяснили мне и назвали цену, немалую, с учетом срочности. Я согласился, и тогда за дело взялся «младший». Он разложил инструмент, склонился над «вольвой» и выпрямился лишь через час, когда, разобрав половину двигателя, снял головку блока. Ничего особенного, но как он это делал! Ни одного слова, ни одного лишнего движения… Я внимательно наблюдал и точно видел: «младший» даже на секунду не приостанавливался, переходя от одной операции к другой. Потрясало именно это отсутствие остановок в работе, во время которых мастер говорит себе: «Это я сделал, теперь возьмусь за это…» Ничего подобного. Казалось, что действует робот, которому вместо манипуляторов приделали живые человеческие руки. Мы с президентом глазели на работу «младшего», как змеи на дудочку заклинателя, не в силах оторваться от потрясающего аттракциона. Так и просидели весь час, даже в город не пошли.

Потом братья водой под давлением промывали каналы охлаждения, вытряхнув большое количество ржавчины и грязи. А через день, когда привезли новую прокладку головки блока, операция повторилась в обратном порядке с той же виртуозностью. Двигатель собрали, и мы двинулись в Таллинн.

О везении

Во время перехода в Таллинн я подсчитал собственный «коэффициент везучести»: двигатель вышел из строя, но не безнадежно. Трубка порвалась, но вовремя обнаружена. Пароход наехал, но мы увернулись. Шторм загнал в шхеры, но именно в то место, где можно отремонтировать двигатель… В процентах получалось пятьдесят на пятьдесят.

В Таллинне, куда мы, как и в Финляндию, зашли без визы, коэффициент подтвердился – нас впустили без паспортов, но не дальше ближайшего магазина и не больше чем на час. Те же пятьдесят на пятьдесят. Для такой затеи, как путешествие вокруг Европы, процент невелик. Следовало, как в картах, «ломать игру» – в тот же день мы ушли в Дирхами, где без виз и паспортов благополучно ошвартовались у пустынного пирса – бдительные эстонские пограничники и таможенники до этой рыбацкой деревушки, видимо, еще не добрались. Увы, одно из величайших наслаждений, а именно удовольствие от безнаказанного нарушения закона, омрачилось нестерпимой болью в зубе.

Эффект «Дуэта» – «Ренуара»

Напоминаю, что питерские «специалисты» по судовым дизелям именовались фирмой «Дуэт». Стоматологическая клиника, которую я посетил за две недели до похода, тоже тяготела к искусству – название ее было «Ренуар», и так же, как «Дуэт», она выступала на гребне моды и передовых технологий.

У входа в клинику меня встретил человек с лицом раскаявшегося убийцы, у которого на лацкане безупречного пиджака красовался жетон со странной надписью: «Даун менеджер». Заботливо облачив мои ноги в полиэтиленовые бахилы, «убийца» передал девушке, чья должность значилась уже как «секонд менеджер». Девица проводила меня в обширный вестибюль, сладчайшим голосом сказала: «Соблаговолите подождать одну минуту», – и испарилась.

Нет нужды описывать интерьер вестибюля с расписными потолками, кожаными диванами и грудами глянцевых журналов, рассыпанных по столам. Журналы призывали покупать эксклюзивные «Бенкли» и недорогие средневековые замки в Калабрии и французской Ривьере. Сидящие в креслах клиенты «Ренуара» чинно листали журналы, очевидно прицениваясь к средневековым замкам.

– Господин Тигай, вас ждут в приемной номер два, – сказал по трансляции медоточивый голос, после чего уже в сопровождении «фест менеджера» я был препровожден в кабинет.

Тут меня положили в кресло, по всей видимости снятое с космического корабля, о чем свидетельствовало бесчисленное количество рычагов и манипуляторов. Сверху запеленали салфеткой. Затем раздался мелодичный звон, кресло приняло горизонтальное положение, и надо мной склонилось лицо, закрытое маской. Запахло тонкими духами.

– Добрый день, – сказала маска. – Меня зовут Раиса Валентиновна. Откройте рот.

Осмотрев подозрительный зуб, Раиса Валентиновна сказала, что надо лечить, и назвала цену. Я бы упал, но космическое кресло не позволило. Улизнуть же из-под Раисы Валентиновны не было никакой возможности, мне уже протягивали договор с подробным описанием прав и обязанностей сторон: «Стоматологическая помощь на возмездной основе…», и так на четырех страницах. Сумма «возмездной основы» значилась в долларах. Отступать было поздно и некуда – космический трон мягко обволакивал тело.

«Черт с ними, с деньгами! – подумал я. – Зато не буду о зубах волноваться, одной проблемой меньше».

Подмахнул бумаги, и Раиса Валентиновна приступила.

Она с двумя ассистентами больше часа хлопотала вокруг моего зуба.

Мягко гудела машина, шипел слюноотсос. Раиса Валентина обменивалась с ассистентами таинственными репликами: «Дайкал… септонес… геркулайт». Особенно запомнилось мне слово «пьезон».

Потом, с толстой папкой истории моей болезни, я был представлен менеджеру по финансам. Потом платил деньги в расчетном узле, уставленном компьютерами…

Описывать дальнейшие подробности нет нужды – побывать на подобном спектакле может любой гражданин, имеющий в кармане три-четыре сотни долларов.

Вылеченный зуб заболел ровно через десять дней, за три дня до начала путешествия.

Потрясая договором, я помчался в «Ренуар», где меня встретили с удивлением.

– Во-первых, мы вас первый раз видим! – сказали мне.

– Что?

– А во-вторых, мы вам все сделали первоклассно. Вот и рентген подтверждает. – Раиса Валентиновна показала на экране монитора черно-белые разводы. – Видите, как прекрасно пройдены корневые каналы, до самого верха. И переодонт в норме, и корень чистый.

– Какой, к черту, корень! – завопил я. – Болит, а мне на полгода в море уходить.

– Плывите на здоровье!

– Так ведь болит!

– Просто после лечения у зуба повышенная чувствительность, – объяснила Раиса Валентиновна и сняла маску. Под маской оказалась прелестная молодая ведьма. – Не паникуйте, – нежно сказала она. – Надо полоскать, и все пройдет… – И проворковала еще несколько научных терминов типа «пьезон».

Дал себя уговорить, старый дурак.

И вот теперь, с бесполезным полосканием за щекой, с головой, раскалывающейся от боли, я спрашиваю себя: каким образом я, прожженный старый бобер, которого ни обмануть, ни объехать, не узнал во всех этих передовых «дуэтах» и «ренуарах» самодовольную ухмылку бессмертного Женьки Редькова? Тут тебе и «даун менеджеры», и «геркулайты», и «полный пьезон»!

Синдром Редькова

Давным-давно в наших кинематографических палестинах служил администратором некто Женя Редьков, и слыл он человеком прогрессивных взглядов, по сегодняшней терминологии «продвинутым». Себя продвинутый Женя называл почему-то Юджином, курил сигары, прикуривая от газовой зажигалки, что по тем временам считалось «круто», но администратором был, сказать по правде, никудышным: за какое бы дело ни брался, заваливал непременно по причине бездарности. Отличался, кроме прочего, вороватостью и брехливостью, но был на редкость деятелен, не ленив, бойкоязычен и весьма информирован, то есть производил впечатление не просто прогрессивного человека, но и допущенного к информации, остальным, прочим смертным, недоступной. Создавалось такое впечатление при помощи двух десятков иностранных слов, которыми Женька густо сдабривал свою трескотню, и респектабельного вида – галстук-бабочка, неизменный портфель и шляпа. Приглядевшись внимательней, правда, можно было заметить, что бабочку Юджин соорудил из куска подкладочной тряпки, а шляпа «стетсон» произведена в городе Великие Луки. По этому «самопалу» ложная респектабельность и деловитость Редькова легко распознавались, и герой представал во всей своей никчемности, не вводя в заблуждение окружающих дешевым понтом. Потому-то кинематографическая карьера Юджина закончилась довольно быстро – со студии его поперли, после чего неунывающий Редьков благополучно перескочил вместе с бабочкой, сигарой и беглым английским куда-то на тарную базу. Но так было когда-то. Ныне же, когда эпоха тотального дефицита канула в лету, узнать разодетых по фирме Редьковых, сидящих за компьютерами в евростандартных офисах, практически невозможно. Тут-то для них и начался настоящий ренессанс, и синдром Редькова накрыл страну, как пандемия гриппа.

Сегодня, пыля иностранными терминами, криворукие, бездарные Редьковы не только лечат зубы и ремонтируют двигатели, но и благополучно вредят во всех остальных областях человеческой деятельности. В последние годы Женькину фамилию я встречаю то в списке лиц, представленных к правительственным наградам, то вдруг физиономия Редькова мелькает на экране телевизора среди высокого начальства.

Последний раз я столкнулся с Юджином в самолете. Выступая уже в ранге академика, Редьков летел в Страсбург на какой-то симпозиум. Правда, что академия, действительным членом которой заделался Редьков, была сродни его прежней самопальной бабочке – что-то вроде «Академия общественных движений». Тем не менее звание свое продвинутый Женька-Юджин носил с достоинством.

– Занимаюсь консалтингом, – сообщил он мне.

– Батюшки, – охнул я. – Кого же ты консультируешь?

Юджин загадочно улыбнулся, намекая на неделикатность моего вопроса, и закурил сигару.

И так всю жизнь – Редьковы загадочно улыбаются, а я загибаюсь от боли. На переходе из Хапсалу в Роомассааре стало ясно, что дальше так продолжаться не может. Я поставил перед собой зеркало, прокалил на огне лезвие для художественных работ, прицелился, зажмурился и резанул поперек десны… потом выполаскивал гной. Почти сразу же стало легко и хорошо, боль прошла, и наступило счастье. Но ненадолго, на следующий день у вице-президента начались головокружения.

Головокружение

– Как она кружится? – мучил я его вопросами.

– Так… – Президент покрутил рукой вокруг головы. Зрачки за стеклами его очков сделались неподвижными.

– Я спрашиваю, головокружение от чего – от напряжения или вообще?

– От успеха, – пошутил президент.

Хотя здоровьем он не обделен, несмотря на восьмой десяток и чрезвычайную худобу, впереди еще несколько месяцев похода по заграницам и, разумеется, никакой медицинской страховки. Я расстроился, кажется, больше, чем от собственного зуба, но виду не подал, понаслышке зная, что в подобных ситуациях главное не сеять панику.

В списке лекарств, составленном врачом, головокружение не значилось. Я перебрал бесполезные ампулы и таблетки с надписями: голова, понос, ангина… и решил, что нош-па точно не навредит. Что-то наплел товарищу о спазмах сосудов, про себя решив, что, если до Киля не рассосется, будем что-то решать. Рассосалось.

Роомассааре

…потрясли новой шикарной мариной, на уровне международных стандартов.

В том месте, где в недалекие застойные времена шумели камышовые заросли, теперь красовались новенькие тиковые ризалиты со всеми «прибабахами» – швартовные утки, вода, электричество… Офис харбор-мастера – аккуратный домик-пряник.

– Чистая Европа, – вздохнули мы с президентом. – Как будто и не бывало тут советской власти никогда.

Под стать марине молодой бравый эстонский пограничник в новой хрустящей форме. В сопровождении двух таможенных девушек он пожаловал к нам на борт, чтобы отметить убытие, но тут «случился облом» – отмечать «убытие» из страны оказалось невозможным, поскольку в документах отсутствовало «прибытие».

Уяснив, что яхта «Дафния» давно и безнаказанно бороздит территориальные воды суверенной Эстонии, не имея на то никаких прав, щеголеватый пограничник задумался.

Я с любопытством наблюдал за тем, как добросовестный страж закона преодолеет абсурдную ситуацию. От напряжения он покраснел и принялся куда-то названивать. Выход задерживался, и тогда в помощь бедолаге пограничнику из стратегических запасов «Дафнии» была извлечена бутылка водки.

После третьей «за прекрасных дам» в голове пограничника наконец произошло ожидаемое просветление, он рубанул рукой, как бы отмахиваясь от назойливой мухи, сказал непонятно кому: «Да пошли они все!..», ляпнул печатью в кру листе, и мы благополучно отвалили.

Ну вот, а то: «Европа, Европа». Велико и безбрежно отечество наше и кончается лишь там, где кончается магическое действие… бутылки водки.

Осколок империи

К латышам в Венспилс зашли ночью. Пустая марина и склочный старик охранник, поведавший нам о нарушениях и произволе, чинимом местным клубным начальством. Сутяжный старик по старой памяти к России относился как к руководящему центру, меня с президентом, соответственно, принимая за лиц, приближенных к власть имущим. Очень просил принять меры и радовался, что своими разоблачениями насолил руководству марины. Мы записали показания и обещали содействие.

Рядом с «Дафнией» стояла пятидесятифутовая «Бавария», забитая немецкими туристами, истинными хозяевами Латвии, но объяснить это диссиденту-охраннику не представлялось возможным.

В город вышли буквально на полчаса, затоварились продуктами в ближайшем магазине и в тот же день ушли на Готланд. Ближнее зарубежье кончилось, впереди – Швеция.

Смерть матроса

Честное слово, я относился к нему как к живому существу. Нарек именем Федор, холил и лелеял. На вахту выносил буквально на руках, а отдыхал матрос Федя в отдельном рундуке, и был это очень старый и громоздкий авторулевой фирмы «Аутохелм», какие давно уже не встречаются в современных каталогах. Достался мне Федя от прежнего хозяина «Дафнии», был размером с хорошее полено и почему-то розового цвета. Впрочем, несмотря на старость, службу Федя нес исправно, рулил безупречно, что в условиях малого экипажа имело огромное значение. Пока Федя рулил, можно было заниматься парусами, навигацией, есть, пить и обмениваться колкостями с президентом…

На переходе к Пиланду Федя скончался. Тихо, без стона и жалоб – в одну прекрасную минуту перестал поворачивать румпель, и все. Попытки реанимировать лучшего матроса увенчались полным провалом. Мы остались без рулевого, следовало что-то делать – я позвонил в Питер товарищу Мишке, у которого был подобный прибор.

Спонсор Мишка

Мишка – очаровательный раздолбай. Весельчак и балагур… С него свободно можно писать портрет мифологического персонажа – какого-нибудь Сатира, тем более что с головы до пят Мишка покрыт рыжим пухом. Живет пушистый Мишка в условиях постоянного дефицита времени и денег, поэтому всегда опаздывает и зашивается в долгах. Главное занятие – борьба за благосостояние всеми доступными способами. Корабел по образованию, он работал всем на свете: краснодеревщиком, портным, строителем. Торговал недвижимостью, металлом, продуктами, транспортными услугами… Несколько раз прогорал и снова поднимался. Ездит исключительно на «мерседесах», женится на длинноногих красавицах. В один прекрасный день, при значительном стечении друзей, весельчак Мишка вдруг объявил:

– Я был агентом КГБ.

Точно помню, что в тот момент мне стоило усилий сделать вид, что ничего из ряда вон выходящего в его сообщении я не услышал. Дескать, «был и был – не о чем особенно говорить». Но Мишка настаивал именно на том, чтобы «говорить» – хотел выговориться и закрыть тему. Рассказал, как прихватили, угрожая изгнанием из института. Какую кличку дали, как он уклонялся от доносов и как свалил…

– Как это «свалил»? – спросили я Мишку. – Разве оттуда можно свалить?

– Нельзя, – подтвердил Мишка. – Но я сказал, что не буду отчитываться, звонить и вообще… расскажу всем.

– А они?

– Им это не понравилось.

Я полюбил Мишку еще больше. Подлая советская система, заточенная на то, чтобы сделать негодяями как можно большее число людей, с весельчаком Мишкой не справилась.

«Соскочил, гад!..», вероятно, негодуют на Мишку его бывшие «разработчики» в «большом доме».

Как же скверно, должно быть, чувствует себя совестливый человек в роли доносчика! Как мучился Мишка, прежде чем решил обрубить эту удавку? А сколько еще таких Мишек?.. Я знаю нескольких, но они молчат, и я молчу, понимая, что и они не подлецы, оттого что «состоят в агентах», ибо никто из них добровольно в доносчики не пошел. И я не герой, оттого что «не состою», – повезло, что не наехали по-настоящему. А как бы я себя повел, окажись под угрозой судьба детей или родителей?.. А если иголки под ногти? А если в лагерь на всю жизнь, со всеми твоими благими помыслами, высокими принципами и идеалами? Хочешь в парашный угол, к «петухам»? А если твою дочь?.. И так далее.

История помнит образцы сверхчеловеческого стоицизма, даже ценой жизней… Потому, может, и помнит, что «сверхчеловеки» наперечет, а просто «человеки» слабы, боятся смерти и боли и мечтают о счастье. Кто за это бросит в них камень? Больше чем агентов КГБ сторонюсь я этих камнеметателей. А совестливый грешник Мишка опоздает на два часа, потом приедет не в то место, о котором договорились, долг отдаст через месяц после назначенного срока, но и выручит в тяжелую минуту.

– Как я тебя выручу? – трещал в телефоне его голос. – Сам подумай, каким образом я тебе передам эту чертовую рулилку за тысячу километров?

– Не знаю…

Мишка думал не больше минуты.

– Хорошо, – сказал он. – Я пришлю на твой счет деньги. Устраивает? Когда до Киля дойдешь, деньги будут на месте, – пообещал он. – В Киле купишь рулевого и считай, что это мой спонсорский вклад в твое мероприятие.

Я прослезился. Так у меня, как у всякого нормального путешественника, появился спонсор. Президент тоже одобрил Мишкин план, уверяя, что в Киле все есть.

– А когда мы там будем?

– Этот вопрос не ко мне, – философски заметил президент, показывая на небо, покрытое тяжелыми тучами.

О горькой судьбе начальников

Кстати о небе. Европейское лето 2000 года, по свидетельству синоптиков, было на редкость холодным и дождливым. Два первых месяца похода мы не открывали тряпочный тент-«домик» и не снимали теплые куртки. Солярная печь, отремонтированная накануне отплытия очередным Редьковым, отказала на вторые сутки плавания, поэтому на стоянках я первым делом отправлялся на поиски розетки, чтобы включить электропечь. Но подключиться к берегу удавалось далеко не всегда, и тогда особенно страдал президент, поскольку спал в шикарной, но холодной кают-компании. В моей же конуре под диваном находился водогрей, работающий от дизеля и сохранявший тепло почти сутки. Теплый диван и сухая постель – такова была компенсация за тесноту жизни в ахтерпике.

Страдающий от холода и сырости президент несколько раз подъезжал ко мне с предложением обогреть кают-компанию спиртовой печью, на которой мы готовили еду, но я отказывал, не будучи уверен, что спирт можно будет свободно купить в южных странах. Впоследствии оказалось, что мои опасения были напрасны, технический спирт продавался везде в изобилии.

Описываю эти подробности для того, чтобы поделиться наблюдениями за самим собой в роли начальника, в чьей зависимости, хоть и в малой, оказался другой человек. Как незаметно и совершенно естественно у меня, спящего в тепле, появились «высшие соображения», младшему товарищу недоступные. Он-де «легкомысленно печется лишь о том, как согреть собственную задницу, в то время как неизвестно, что еще нас ждет впереди».

Если развить эту начальственную логику, то следующий текст выглядит так: «Дай волю этому легкомысленному человеку, он весь спирт изведет, не думая о последствиях, а что потом? Увы, ни на кого нельзя положиться…» Таким естественным образом мы плавно подходим к мысли о полной неспособности народа обходиться без нас, поводырей. Вот они, страдания руководителя, вот оно, бремя ответственности!

Нет-нет, никогда больше не брошу я косой взгляд в сторону этих черных лимузинов, несущихся с бешеной скоростью по осевой. Теперь-то я знаю, каково это – решать чужие судьбы, лежа на теплой койке.

Восьмиметровый встречный ветер, температура одиннадцать градусов, мелкий дождь, ночь. Печь сломана, авторулевой умер, глючит GPS. В трюме постоянно плещется лужа забортной воды, причина попадания которой в яхту остается загадкой. Курс на Готланд.

Бардак на Готланде

Утром швартуемся в гавани Вендбург. С документами под мышкой долго бродил по безлюдному берегу в поисках конторы или офиса – безуспешно. Ни охраны, ни представителей администрации, ни полиции, ни пограничников или таможенников найти не удалось. К воде и свету подключились без руководящих указаний – бардак.

Через пару часов к яхте на велосипеде подкатила девушка с косичками, похожая на пионервожатую. «Вожатая» представилась харбор-мастером, поинтересовалась, не нужно ли чего. Узнав, что необходим соляр, по телефону заказала заправщика и укатила, не поинтересовавшись даже нашими документами. О деньгах ни слова. Перед отъездом сообщила, правда, что брошенные на берегу велосипеды можно взять напрокат. Как взять? У кого? Каким образом? Где прокатная контора? Мы долго ходили вокруг велосипедов, не понимая, что делать, пока в пустой гавани не появился рыбак.

– Бери и езжай, – объяснил рыбак.

– А деньги?

– Деньги в ящик.

Рядом с велосипедами действительно обнаружился деревянный ящик со шведскими медяками на дне.

Оформление сделки заняло секунду – два доллара в ящик, – и мы покатили по шведскому проселку, мимо редко стоящих домиков. В стране, где на улицах свободно валяются велосипеды, никакие ограды, разумеется, не предусмотрены.

– Дикие люди, – констатировал президент.

Через несколько километров прочитали указатель: «Музеум». Большой поклонник искусств, президент оживился. Подъехали – точно надпись: «Эксгебишн». Зашли – выставка-продажа керамической миниатюры. Полки уставлены работами, и опять никого не докричишься: ни продавца, ни охраны.

Живую человеческую душу – заспанного официанта-латыша – нашли на противоположной стороне проселка в придорожном ресторанчике, принадлежащем вышедшему на пенсию рок-гитаристу (кто-нибудь видел рок-гитариста пенсионера?).

– Вечером приезжайте, – посоветовал официант. – Тут концерт будет халявный.

– Да тут все у вас халявное, на выставке продавца не найти…

– Хочешь что-то купить? – поинтересовался официант.

– Нет.

– Тогда зачем тебе продавец?

Что тут возразишь?

Гриша

Еще один русский приблудился к нам в этой шведской глубинке – харьковский фотограф Гриша. За бугром уже десять лет, женат на шведке. Встретившись с нами в гавани, стал зазывать в гости, обещая познакомить с женой и детьми.

Жена – скрипачка и по совместительству руководит шведским профсоюзом музыкантов, то есть крупный общественный деятель, со слов Гриши.

– Прямо-таки «крупный», – усомнились мы с президентом.

Но Гриша настаивал, что «крупный».

– Вроде вашего министра культуры. Пошли, увидите.

Президент отказался.

– Что я, чужих жен не видел?

– Так ведь министр культуры! Их Фурцева, можно сказать.

– Что мне Фурцева, – отмахнулся президент. – Я с Окуджавой тридцать лет дружил. – И остался на яхте.

А я пошел. Интересно посмотреть, как живут крутые шведы.

Дом у шведского министра оказался немного меньше предбанника в сауне одного моего знакомого оптового торговца макаронами. А в остальном симпатично, хоть и бедно – не в пример моему макаронщику. Ни тебе оленьих рогов, ни фонтана… Вместо рогов дом набит детьми – союз харьковского фотографа и шведской Фурцевой оказался весьма плодовит.

Засидевшись в гостях, опоздал к назначенному времени для заправки соляром, за что президент навтыкал мне: «Приперся в цивилизованную страну со своими совковыми привычками!»

Повинно молчал: не капитанское это дело – отвечать на упреки команды, тем более перед выходом. Вперед, на Эланд и Борнхольм!

Бессонные ночи на Борнхольме

Со времен Гамлета Дания сильно изменилась в лучшую сторону – уют и благодать. Вылизанные до блеска дома и улицы городка Аллинге будто иллюстрация к сказкам Андерсена.

Аккуратная бухточка – главное украшение города. В бухточке яхты, такие же аккуратные и вылизанные, как дома. На яхтах добропорядочные, аккуратные датчане. Тишина и покой. Дети, разумеется, не плачут, собаки не лают, – Мурлындия.

По соседству с нами, в кокпите выскобленной до блеска яхты под немецким флагом, пожилая чета. Сидя по стойке «смирно», уставились в книжки.

– Гутен таг.

– Гутен таг.

Шумная молодая компания всю ночь галдела и безобразничала на набережной.

Шипение открываемых пивных банок, звон бутылок, огоньки сигарет в темноте, визг девиц, крики, гогот, топот и пение…

Добропочтенные датские предки недорослей небось переворачивались в своих полированных гробах, глядя на то, как внуки уродуют и загаживают буквально вылизанную их вековыми стараниями страну.

Под утро, когда затихло, я вышел на пустынную набережную и в розовых лучах восходящего солнца пошел вдоль берега. Проходя мимо места ночной тусовки, остановился, пораженный: ни одного окурка, ни пивной банки, ни бутылки – стерильная чистота. Камни набережной, казалось, стали только чище, отполированные задницами юных обормотов. Остатки ночной «оргии» я обнаружил метрах в тридцати. Пластиковые бутылки в одном мусорном контейнере, пивные банки в другом, окурки в урне.

Я вернулся на яхту и заснул. И вы спите спокойно, почтенные предки молодых датских разгильдяев, – авторитетно свидетельствую: дело вашей жизни в надежных руках. Все путем…

Для тех, кто понимает

По дороге на остров Рюген обнаружился источник поступления воды в трюм. На кренах вода затекала через шпигаты кокпита по причине того, что перегруженная яхта сидела сантиметров на пятнадцать ниже ватерлинии. То есть уровень сливных отверстий, шпигатов, оказался всего в пяти сантиметрах над уровнем воды. Малейшая качка, и, вместо того чтобы уходить через шпигаты за борт, вода через них же беспрепятственно заходила в кокпит и дальше в трюм. Фактически оказалось, что мы вышли в море на лодке с высотой борта в пять сантиметров.

Я забеспокоился, надо было что-то решать.

Женский бюст как пособие для эмпирического способа познания законов природы

У президента мои волнения вызвали лишь кривую ухмылку.

– Идем, и слава богу…

– Не идем, а тонем, – втолковывал я.

– Где?

– Да вот же! – кипятился я, показывая на лужу, плещущуюся в углу кокпита.

– Этот стакан воды?! – рассмеялся президент.

– Закон Архимеда знаешь? О водоизмещении имеешь представление?

– Водоизмещение! Что ты в нем смыслишь, двоечник? Тебя же из школы выгнали за неуспеваемость!

Президент знал, что говорил, – учился я плохо, за что и вылетел из школы, оказавшись на заводе. Но именно по этой причине с законом Архимеда у меня все было в порядке, ибо я не формулы зубрил за школьной партой, а познавал жизнь на собственном опыте во всем ее многообразии. Эмпирическим путем, научно выражаясь. И на этом научном пути мои заводские подружки из электроцеха, в вечном женском соперничестве, многократно выясняли, чья грудь больше, делая это следующим способом: десятилитровый тазик до краев наполнялся водой, и девчонки по очереди опускали в него свои бюсты.

– Интересно, – хмыкнул президент. – А дальше что?

– А дальше грудь вынималась и измерялось количество перелившейся воды – вот тебе и точный объем бюста, в литрах.

Выступая в роли судьи на этих соревнованиях, я на всю жизнь усвоил закон Архимеда, твердо зная, что количество вытесняемой из тазика воды равно водоизмещению бюста. Хорошо помню абсолютную чемпионку – Веронику.

– Какой же, интересно, у чемпионки был объем? – поинтересовался президент. – В литрах.

– В литрах неизвестно: чемпионский бюст в таз не помещался. А на вид могу показать – вот такой…

Президент промолчал, но было видно, что тема глубоко задела его. А может быть, молчание президента следовало понимать как безмолвное осуждение моих глупых страхов по поводу живучести яхты?

– Не вижу проблемы, – индифферентно сказал он.

Для тех, кто понимает

Сказано: если проблему нельзя решить, с ней надо научиться жить.

Под неодобрительное молчание «команды» я полез в трюм и перекрыл вентили шпигатов кокпита. С этой минуты и до конца похода мы шли без самоотливного кокпита, практически в режиме открытой лодки. Учитывая, что объем кокпита «Дафнии» равнялся примерно двум кубометрам, в случае, если бы нас накрыла волна, яхта приняла бы до двух тонн воды… Такие невеселые подсчеты я производил в уме, пока мы шли к немецкому берегу.

Швартоваться было решено в гавани Витте на островке Хидензее, буквально в паре миль западнее острова Рюген. Но за ночь западный ветер сдрейфовал нас так, что к четырем утра, когда я приступил к рулежке, «Дафния» оказалась не у западного, а у восточного берега острова Рюген. Делать нечего, сделали поворот и пошли объезжать остров в лавировку. Утро светлое, солнышко пробивается сквозь неплотный слой высоких облаков… В это время затрещал «навтекс», и из него полезла бумажная полоса распечатки. Перед тем как уйти спать, президент оторвал ленту «навтекса» и углубился в чтение. До того момента, когда я по-настоящему осознал, что есть главное для хождения по морю, оставалось три часа.

Для «чайников»: что такое «навтекс»

«Навтекс» – глобальная сеть службы погоды на море, очень удобная для малых судов, не оснащенных мощными радиостанциями. Установленный на «Дафнии» приемник «навтекс» каждые шесть часов выдавал прогноз погоды в виде бумажной ленты с напечатанными на ней данными. Прогноз включал в себя атмосферное давление, силу и направление ветра, осадки и штормовое предупреждение, если таковое объявлялось по данному району. И так по всему европейскому побережью, исключая Россию.