Текст книги "Поцелуй бабочки"

Автор книги: Аркадий Тигай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

– Пока ребенок не ходит в школу, можем себе позволить жизнь на яхте, – объяснили австрийцы.

– На какие шиши?

– Сдаем квартиру в Вене…

– А работа?

Роберт и Ингрид переглянулись, видимо не очень понимая, чего я от них добиваюсь.

– Вот наша работа, – сказал Роберт, указывая на дочь.

Действительно, четырехлетняя Анюта бегло лопотала на всех средиземноморских языках, легко отличала стаксель от кливера и вообще выглядела развитым и живым ребенком. Я одобрительно погладил ее по головке, но для себя так я и не решил, хорошо это или плохо, когда два молодых образованных человека, полные сил и энергии, вместо того чтобы трудиться в народном хозяйстве родной Австрии, уходят в многолетнее плавание? И это в самом продуктивном возрасте, а как же профессиональные амбиции? Карьера, наконец?..

– Карьера никуда не денется, – заверил меня Роберт.

Нет, не все понимает моя отстроенная по русско-советским лекалам душа в жизни австрийских странников. Или это уже возраст сказывается?.. Помню, что всякий раз, как на экране телевизора появлялся хор, мой престарелый отец негодовал: «Люди в хоре глотки дерут, в то время как в стране рабочих рук не хватает – станочный парк простаивает». Привет тебе от сына, родной!

Евангелие от Иуды давно написано

Ингрид обучалась русскому языку в Москве и, как большинство зарубежных славистов, обожала Россию, в которой не была уже много лет. Единственное, чего не принимал в России организм Ингрид, – это сырую воду из-под крана. Солженицын, Бродский, Тарковский!.. Эти имена не сходили у нее с уст.

Свою любовь и частично язык она передала Роберту и Анне, и теперь, встретившись со мной, эти милые австрийцы изливали свои чувства, принимая меня чуть ли не за символ новой, свободной и возрождающейся России.

Они смотрели на меня счастливыми глазами.

– Перестройка? – спрашивали они.

– Перестройка, – подтверждал я…

– Демократия?

– Демократия-демократия… – как эхо повторял я, радуя добрых австрийцев.

Особенно счастлива была Ингрид.

– Ты понимаешь, какое это чудо? – спрашивала она. – Простой русский человек на своей собственной яхте плывет вокруг Европы! Разве можно было мечтать о таком десять лет назад?

– Нельзя, – подтвердил я.

– Мы теперь вместе! Все: Россия, Австрия, Европа!.. Весь мир!

– Вместе-вместе…

Умница Ингрид почувствовала иронию.

– Ты смеешься. Почему? Нет, почему ты смеешься?

– Я не смеюсь.

– Нет, смеешься… Хорошо, если бы Тарковский сейчас был жив, он бы вернулся в Россию? Разве не так?

– Так, Ингрид, так…

– Ты действительно так думаешь? – не успокаивалась Ингрид.

– Действительно.

Милые австрийские друзья!.. Я не стал им рассказывать, что после снятия цензуры первым с воспоминаниями о Тарковском выступил Ермаш, министр кинематографии. То есть, натурально, Иуда написал мемуары: «Мои встречи с Христом» – с этого началась наша новая жизнь. Никто даже не засмеялся – «революция» была в разгаре, пророки и мученики шли с молотка пачками и в розницу, – все были заняты.

Все нормально, Ингрид, приезжай в Россию, тебе понравится, если не будешь пить воду из-под крана. Привет Роберту. Поцелуй Анну, она, наверно, уже выросла и стала такой же красивой и умной, как мама.

Якоря не оставляем!

Покидая Мальорку, стали подтягиваться на якорном конце и поняли, что «поймали» – якорь не выбирался. Я уже готов был рубить конец и уходить, но президент уперся.

– Я за всю жизнь ни одного якоря не потерял, – заявил он.

Чтобы не портить президентскую статистику, мы корячились целый час, на виду у многолюдной Пальма-де-Мальорки оглашая бухту криками и матом. Трос тянули через две лебедки так, что старушка «Дафния» жалобно стонала и скрипела, выдирая из глубины непосильный груз. Наконец над водой появился якорь, на лапе которого висела многотонная цепь, видимо, от «мертвяка», лежащего на дне бухты. Президент торжествовал.

Грасиас Виктория Гарсия

Путь на Сардинию оказался освещен торжеством метеорологической науки. Еще перед выходом, в воскресенье, я с трудом пробился в центральную метеослужбу острова и уговорил охранника пропустить в святая святых – центр связи.

Дежурного синоптика звали Виктория Гарсия Мова. Вначале эта грустная пожилая дама удивилась, увидев меня на территории режимного предприятия. Потом внимательно слушала, пытаясь понять, чего я добиваюсь. Я предложил слова благодарности и добрую память, взамен просил долгосрочный прогноз погоды.

Я не соврал, Виктория Гарсия тоже. На всем пути от Мальорки до Сардинии все заходы ветра, усиления, затихания и штили в написанном ею прогнозе подтверждались с точностью до минут.

Признал это даже скептик президент.

Как побороть жалость к самому себе

Посреди Средиземного моря прилетела неизвестного звания пичуга и уселась на топванту. Как она тут оказалась? Откуда и куда летит одна? То ли отбилась от стаи, то ли характером не сошлась с товарищами или, как я, сторонится коллектива, сама по себе норовит?

– Вот и встретились два одиночества, – сказал я птице. – Небось нелегко в одиночку через море-океан?

Пернатая ничего не ответила. Я же, глядя на нее, погрузился в размышления об одиночестве, представляя себя в пустыне жизни, заселенной чужими, непонимающими меня людьми.

«Обидно! – сокрушался я. – Никогда не стремился вызвать сочувствие, выдавая себя за человека беспечного, легкого, не отягощенного заботами и комплексами. В жалости не нуждался, помощи не просил, друзей не напрягал даже тогда, когда можно было. Рассчитывал, что поймут и оценят кажущуюся легкость независимой души, а кто-нибудь особенно проницательный скажет: „А ведь не так прост наш Аркашка, каким прикидывается“. Увы, ни одного проницательного не нашлось. В душе защемило – один, один на всем белом свете…»

Я переживал, а одинокий собрат по судьбе сидел на краспице и не чирикал, возможно, думал о том же. Потом капнул на палубу пометом и улетел.

Делать нечего – прихватил тряпку, пошел на бак убирать. Страховочный конец, естественно, не пристегнул, поэтому двигался враскоряку, перебирая руками от леера к ванте. В этот момент попутная волна качнула яхту, нога сорвалась, я грохнулся. Содрал колено о петлю форлюка, а лицом угодил как раз в «сувенир», оставленный пернатым единомышленником… Потом долго выковыривал размазанный по палубной «нескользяшке» помет и чертыхался.

Пока чистил палубу, горечь переживаний смягчилась, пропасть одиночества показалась не такой уж глубокой, жалость к себе рассосалась.

«Рассопливился не по делу», – подумал я.

В кокпит вернулся нормальным человеком. Отсюда вывод: лучшее средство против душевного поноса – подтирание чужого дерьма. Рекомендую.

Курс на Сардинию. Вива, Италия!

(Продолжение следует.)

НАТАША

Наташа – девушка из хорошей семьи. Можно даже сказать, аристократической. В детстве она добросовестно отскучала все положенные абонементы в филармонию, Эрмитаж и почему-то в Музей-квартиру Некрасова. Прочитала всю рекомендованную литературу. Выдолбила английский, французский и к восемнадцати годам после поступления в университет решила, что пришло время влюбляться, заводить романы и все такое прочее. Тем более что изводить себя поисками не приходилось – избранник жил на соседней даче, носил имя Виталий и был внуком академика Карпинского. Тоже, стало быть, из хорошей семьи.

Роман развивался по законам классической литературы. Прогулки, катание на лодке, совместное чтение Франсуазы Крог в оригинале… Потом лето кончилось, Виталий уехал доучиваться в Лондон. Разлука и переписка довершили дело – к весне молодые люди сблизились настолько, что в письме к возлюбленной Виталий употребил обращение «дорогая Наташа!».

Не прошло и года, а молодые люди уже перешли на «ты». Следующей зимой Виталий прислал письмо с признанием в любви и официальным предложением руки и сердца. Три поколения родственников с обеих сторон замерли в предвкушении, а Наташа помчалась к подруге Ольге и в университетском коридоре поведала ей о своих сомнениях. Ошеломленная услышанным, подруга на некоторое время лишилась дара речи. Обрела с трудом.

– Я от тебя рожу, Наташка! – простонала Ольга, смахивая слезу умиления. – Двадцать лет – и чтобы ни разу не поцеловаться!.. Чем же вы занимаетесь?

– Мы много переписываемся. У меня весь стол его письмами забит, и потом… думали сначала оформить отношения.

– Страстный мужчина! – заметила Ольга.

Наташа обиделась.

– Ты смеешься, а у меня цейтнот. Через месяц свадьба, а я как дурочка целоваться не умею.

– А вот я все умею, – вздохнула Ольга. – А замуж не берут. Нет в мире гармонии.

Здесь же, в коридоре, появился план, для осуществления которого подруги направились в курилку. Тут хохот и оживление – однокурсник Митяй рассказывал что-то смешное.

– Иди сюда, – Ольга поманила Митяя пальчиком. – Есть дело.

Молодой человек повиновался.

Митяй принадлежал к редкому типу привлекательных уродов. Маленького роста, с асимметричным лицом и волосами в разные стороны. При этом ноль комплексов, готовность валять дурака ежесекундная. Невзирая на внешность, Митяй с переменным успехом ухлестывал одновременно за всеми женщинами группы, курса и факультета. Даже в деканат бегал к какой-то методистке.

– А на тебе я женюсь, – обещал он Наташе. – Буду косу каждое утро заплетать собственными руками, вот только нагуляюсь…

Бабушке Шарлотте Митяй нравился, а бабушка Вера называла его шалопаем и говорила, что «…какая-нибудь с ним еще наплачется».

– Зато и не соскучится, – парировала бабушка Шарлотта. Она сменила четырех мужей и знала предмет не понаслышке…

Однажды, поздоровавшись с Митяем, Наташа услышала, как кто-то спросил:

– …А это что еще за целка-мазурка?

О значении подобных слов Наташа могла лишь догадываться, но пренебрежительность интонации ее задела. Внутренне протестуя, она сделала педикюр и на следующий день в ответ на гривуазные подначки Митяя сказала:

– Плохо же вы меня знаете, Димитрий…

– Да?.. – Митяй задержал на ней взгляд, шевеля ушами, как слон, и ничего не ответил.

Таким был этот человек…

Теперь, подойдя к девушкам, Митяй Ольгу чмокнул, Наташе подмигнул и отвесил замысловатый реверанс.

– Не паясничай, – попросила Ольга. – Заработать хочешь?

Митяй почесал затылок.

– Только если много и за ничегонеделанье.

Ольга сунула ему под нос кукиш.

– Получишь мало, зато сразу и за приятную работу. – Вопросительно посмотрела на подругу. Наташа кивнула. – Дело такое, Наталья замуж выходит…

Митяй огорчился.

– А как же я?

– Разбежался, – фыркнула Ольга. – У нее жених в Англии учится, не то что ты, балбес. Через месяц специально приезжает на свадьбу, а у Натальи проблема… В общем, она сама тебе расскажет.

Наташа прокашлялась.

– Дело в том, Димитрий, что свадебное торжество включает в себя некоторые обряды… в частности, поцелуи между женихом и невестой…

– Кто бы мог подумать? – изумился Митяй. – Ну и какая проблема?

– Я не умею целоваться.

– Что?

– Никогда не пробовала. Вы бы могли меня проконсультировать?.. Научить, что ли. Потренировать… Что вы так смотрите, Димитрий?

Пауза затянулась, Митяй переваривал услышанное.

– И какую сумму ты предполагаешь заплатить?

– Ты, Митяй, на большие бабки не рассчитывай, – вмешалась Ольга. – Не наглей. За такую работу настоящие джентльмены еще и приплачивают.

– Справедливо, – согласился Митяй. – Ну, хоть на пиво-то добавьте, девчонки! У меня после вчерашнего!.. – Он прикоснулся к голове.

– Добавим, – пообещала Ольга.

– Две бутылки, – предупредил Митяй, глядя на часы. – В общем, ближе к делу… Вечер у меня, конечно, занят…

– Небось пьянка, бабы и преферанс до утра.

– Грубо, – обиделся Митяй. – Все знают, что моя жизнь проходит между библиотекой, филармонией и центральным лекторием. – Полистал записную книжку. – Завтра тоже под завязку…

– Филармония, конечно.

– Не угадала. Музей этнографии. Одна знакомая дама интересуется эпосом народов ханты и манси. Надо помочь… Давай сейчас, у меня пустая пара…

У Наташи кровь прилила к лицу.

Проводить учебный процесс решено было в пустой лаборатории по органике. В уставленную колбами аудиторию Наташа с Учителем проникла через боковую дверь, ключ от которой чудесным образом оказался у Митяя в кармане.

– Я тут иногда провожу консультации… – уклончиво объяснил он.

– Очки не помешают? – поинтересовалась Наташа.

Митяй ответил вопросом на вопрос:

– Плохому танцору знаешь что мешает?

– Что?

– Потом покажу, когда целоваться научишься, – пообещал Учитель, вытер губы и привлек к себе Наташу. – Главное, не зажимайся и не стискивай зубы.

Наташа с готовностью приоткрыла рот.

– Так?

Вместо поцелуя Митяй со смехом отпустил ее.

– Я что-то не так?..

– Подожди… Все так… Бред какой-то, честное слово!.. – Отсмеявшись, взял ее за руку. – Все ты умеешь, Натали, не слушай дураков. Ты делай так, чтобы было приятно, и все получится. Так приятно? – Митяй обнял девушку.

– Приятно.

– А так? – погладил ее по щеке, затем прикоснулся губами к шее. – Так хорошо?

– Хорошо.

Митяй поцеловал ее в щеку, в глаза. Наташа запрокинула голову, зажмурилась. Губы, как учил Митяй, полуоткрыты. Наконец поцелуй состоялся – настоящий, долгий, страстный.

В Наташиной голове запели ангелы, она обвила руками голову Митяя… Стены аудитории начали вращаться, Наташа ослепла, оглохла, провалилась в бездну…

Когда поцелуй закончился, она долго не могла прийти в себя. Пошатываясь, с пьяными глазами, отвела руку Митяя, готового продолжить учебу. Восстанавливая координацию, облокотилась о стойку с приборами – посыпались стеклянные колбы, потекли реки химических реактивов… Медленно Наташа приходила в сознание. Было видно, что она потрясена. Наконец Наташа начала различать предметы вокруг себя, из нерезкости появилось лицо Митяя.

– Вы!..

– Это я, Наташка, я!

– Вы зачем там языком у меня во рту?..

Митяй развел руками.

– Положено.

– Но ведь негигиенично?

– Зато приятно.

– Приятно… – согласилась Наташа. Пошатываясь, направилась к выходу. – Чудо…

– Подожди, а как же учебный процесс: зачеты, экзамены…

Наташа погрозила пальчиком.

– Я все поняла, Димитрий. Теперь я знаю…

– Что ты знаешь?

– Знаю, что меня ждет…

_____

Свадьба состоялась в мае.

Когда через грохот Мендельсона прозвучала долгожданная команда: «…в знак верности и любви молодые целуются!», Наташа успела подумать: «Не упасть бы!» – и подняла фату. Лицо жениха приблизилось. Наташа приоткрыла губы, как учил Митяй, закинула голову и приготовилась терять сознание…

Поцелуй прошел под умильные взгляды родственников и закончился аплодисментами, которые с чувством выполненного долга принял жених. Ни он, ни возбужденные гости не заметили смятения на лице невесты – чуда не произошло.

«Нет, в этом надо разобраться», – решила Наташа, повернула к себе лицо Виталия и повторила поцелуй.

Жених добросовестно подставил губы. Гости еще раз похлопали, кто-то крикнул «Горько!», и снова никакого эффекта. Ни музыки, ни головокружения, ничего, кроме разочарования.

Никто ничего не успел сообразить – Наташа вынырнула из под венца, направилась к выходу и исчезла, громко хлопнув дверью.

Свадьба расстроилась.

Скандал, как принято в интеллигентных семьях, протекал тихо, незаметно для постороннего глаза. Добиться у Наташи внятного объяснения происшедшему так и не удалось. Родственники терялись в догадках. Недоумевали все, кроме бабушки Шарлотты, которая лишь покачала головой и, закуривая «Беломор», сказала:

– Слава богу, девочка в меня…

– Что хорошего-то?.. – возмутилась бабушка Вера.

– Скучно не проживет! – отрезала бабушка Шарлотта.

Как в воду глядела.

ОНА

Она издевалась надо мной как хотела.

– Ты совсем не говоришь мне комплименты, – вдруг заявляла она. – Я тебе не нравлюсь?

Я горячо протестовал:

– Ты самая прекрасная женщина в мире!..

– Нет-нет, умоляю, пошлых комплиментов не надо. Я не это имела в виду… – Увидев в моих руках книжку, заметила: – Если хочешь произвести впечатление образованностью, читай приличных авторов.

– Например?

– Джойса, Кафку… Да мало ли.

Спустя некоторое время на полке в моей комнате обнаружила Джойса.

– Дурачок, я пошутила, – сказала она. – Зачем ты читаешь эту чепуху?

Но самыми изощренными издевательствами сопровождалась наша физическая близость. На предложение провести время в моей квартире, пока родители в кино, предупреждала:

– Только не хватай меня сразу за все места… Будь мужчиной.

Проведенные наедине драгоценные минуты утекали безвозвратно. Вынужденный таким противоестественным способом демонстрировать наличие мужской чести, я дрожал от возбуждения, не решаясь прикоснуться к любимой… За минуту до возвращения родителей она с обидой в голосе заявляла:

– Я думала, мы проведем время интереснее.

– То есть?

– Мы так редко бываем наедине…

– Но ты же сама!.. – захлебываясь от возмущения, кричал я.

– Неужели я должна была тебя соблазнять?! Ты же мужчина!

– !!!

Власть ее надо мной была безгранична, а мое добровольное рабство – без надежды на избавление. Ни прихвастнуть, ни приврать, ни приукрасить себя!.. Малейшее желание произвести впечатление пресекалось в зародыше. Невинные юношеские фантазии и те не позволялись.

– Когда я закончу институт… Если стану богатым… После того как выучу английский…

В ответ тончайшая улыбка возлюбленной.

– Ты прелесть!.. – говорила она, глядя взглядом, полным любви и снисхождения.

Взглядом, от которого меня охватывало желание то ли обнять возлюбленную, то ли убить сию же минуту. Голова кружилась, внутри что-то пульсировало, дрожало… Это была любовь.

Я постоянно что-то доказывал: что не дурак, не фанфарон, не пустомеля, не позер… Но и после предъявления убедительных доказательств моего превосходства над всеми мужчинами мира страдания не кончались – назавтра мне вновь предстояло завоевывать сердце возлюбленной. Я выворачивался наизнанку, из кожи лез вон, умирая от любви у пьедестала моей богини. Ненавистное «ты прелесть» – все, на что я мог рассчитывать в награду за собачью преданность и любовь.

Так прошла молодость. Счастье не случилось – мое рабство длилось до тех пор, пока ей не наскучила роль госпожи. Тогда она вышла замуж за другого, и свет померк в моих глазах.

Что дальше? Все, что положено было пережить, я пережил: отчаяние, одиночество, разочарование и потерю идеалов… Потом идеалы вернулись, любовь постепенно рассосалась, осталось беспокойство и желание что-то доказать. Как страстно хотелось, чтобы холодное сердце, отвергнувшее мою любовь, пожалело о содеянном!

– Ах, зачем я это сделала?! – зарыдала бы она. – Почему не вышла за него?! Зачем разбила свою жизнь?!

Кому предпочли другого, тот знаком с этой мечтой. Она не покидала меня долгие годы. Я уехал из родного города, женился, потом разошелся. Еще раз женился, потом еще… растил детей, добывал хлеб насущный, суетился, самоутверждался, искал признания, и в этих поисках забрел черт знает куда – стал артистом. Прошли годы, и к аптекарскому имени Валериан, которым меня наградили родители, добавилось звание: народный артист. Такая приключилась история, я известный артист. О своей популярности узнаю по реакции дальних родственников, чья любовь ко мне в последние годы возгорелась с неожиданной силой, значит, слава пришла. Меня узнают на улицах, по телевизору все чаще мелькает знакомая физиономия.

Вернувшись в родной город спустя двадцать лет, я выглянул в окно гостиницы и прочитал свою фамилию на афише такого размера!.. Стало ясно – час расплаты настал.

Она пришла на спектакль и все видела. Море цветов, овации, льстивые речи местного начальства, из которых следовало, что «…малая родина гордится своим лучшим сыном». Вынос подарков… Адреса, вазы, почему-то охотничье ружье.

Мы встретились после спектакля. Клянусь, я был великодушен и уже не настаивал на раскаянии – мечта, как обычно, скончалась за минуту до осуществления, едва лишь я увидел сорокалетнюю женщину, принявшую псевдоним моей богини.

– …У меня не потекли ресницы? – спросила она, вытирая сухие глаза.

– Нет.

– Видишь, я плачу.

– Вижу.

– Я плачу о своей разбитой жизни. – Настоящая слеза покатилась по ее щеке…

Свершилось!..

– Давай сядем где-нибудь, – продолжает она. – Ты мне все расскажешь… Нет, не здесь, тут запах нехороший… Боже мой, как я жалею, что была такой дурой!.. Но это ты во всем виноват, ты должен был проявить твердость…

Как вам это нравится?

На щеках любимой играет румянец.

– Какая у тебя интересная жизнь!..

В душе победные фанфары. Со вздохом возражаю: моя жизнь не так проста и безоблачна, как представляется со стороны. Демонстрирую усталый взгляд потухших глаз и грусть искушенности, которая, точно знаю, у меня хорошо получается…

– …Ты красавец! – убежденно говорит она.

– Еще чего…

– Красавец, – настаивает экс-любимая. – Настоящий супермен! Только глаза печальные…

Вот, стало быть, как выглядит осуществленная мечта!..

Она заглядывает мне в глаза.

– Что же ты молчишь?

Старательно выдерживаю кислую физиономию, собираюсь с мыслями и… начинаю хвастать. Много ли надо вдохновленному болтуну? Всего один восторженный взгляд – и меня несет: работа, кино, гастроли, театр, друзья… Держись, родная! Рассказывая о друзьях, я без запинки пробрасываю имена, от которых провинциальные барышни теряют сознание – простите милые девушки.

Богиня потрясена.

И тут я выкладываю шикарную заготовку: «…Чем меньше, родная, остается неутоленных желаний, тем острей печешь». Артисты вообще с возрастом заметно мудреют. Тексты из сыгранного репертуара полощутся в наших бедных головах – со стороны производит впечатление. Она в трансе, я в ударе.

– Неужели это правда? – говорит ее восхищенный взгляд.

– Правда, милая. – Свободен, раскован…

– Не представляю, как мне теперь жить?

Говорит совершенно искренне, честное слово! Никакой иронии. Вглядываюсь пристальнее – нет, восторг натуральный, или я уже ничего не понимаю.

– …Ты настоящее чудо!.. – медоточиво воркует любимая. И натуральные слезы. – Ты прелесть!

– Что? – Меня как током пронзает.

– Я говорю, ты прелесть!

– Издеваешься?

– Я?

Конечно издевается, черт побери, как же я сразу не заметил?! Она, мерзавка, отточила это искусство и весь вечер морочит мне голову, а я-то, балда, распушил хвост!..

– Ты огорчен?

Огорчен?! Какой же я идиот! Мало того, чтобы портрет самовлюбленного дурака был полным, начинаю оправдываться… Господи, что я несу, что доказываю! Что не собирался производить какое-то особенное впечатление, а имел в виду совсем другое… и что я не ханжа, и не сноб, и не верблюд, кажется… а если совсем откровенно, то вообще неудачник.

Она успокаивает как может. В глазах девственная чистота, но я-то вижу насмешку.

– Я не хотела тебя обидеть!..

Не верю ни единому слову! К голове приливает кровь… в висках знакомое биение…

«Спокойно! – говорю себе. – Возьми себя в руки!.. – Головокружение не прекращается. – Боже праведный, да ведь это цепи моего рабства возвращаются на свое место!»

«Нет, дорогая, я уже не тот влюбленный щенок… Прекрати! – Строго командую себе: – «Что ты дрожишь, старый дурак, прекрати немедленно!»

Влюбленная душа не слушает увещаний разума. Несчастное мое сердце! Что делать, владычица моя берет его недрогнувшей рукой, а оно, глупое, счастливо трепыхается, умирая от любви, как тысячу лет назад…

Презирайте меня, ради бога! Показывайте на меня пальцем! Издевайтесь!.. Называйте жалким актеришкой! Все кончено, я снова влюблен, уничтожен, и мое сладкое рабство продлевается на долгие годы, до самой смерти.

БАБЫ-ДУРЫ

Федорцов поставил точку, выдернул лист из пишущей машинки, произнес: «Ну вот и все…» – и повернулся к жене и дочери, которые за кухонным столом лепили пельмени.

– Вот послушайте… – сказал Федорцов и принялся читать только что сочиненное заявление: – Начальнику РЖУ номер шестнадцать Кировского района. Я, ответственный квартиросъемщик Федорцов Андрей Никитович, прошу вашего содействия в получении мною дополнительной комнаты…

Федорцов читал с выражением, удобно развалившись на стуле.

– …За время нашего проживания в этой квартире произошли следующие изменения, – продолжал он. – Из квартиры выписалась сестра матери Савина Алевтина Федоровна, а три года тому назад ушла из жизни теща Зинаида Олеговна Палёная, которая имела отдельный лицевой счет на комнату одиннадцать и шесть десятых квадратных метра, в которой…

Негромкое всхлипывание оторвало Федорцова от чтения. Он поднял глаза и увидел заплаканные лица жены и дочери. Обе безмолвно содрогались на груди друг у друга, размазывая испачканными в муке руками слезы по щекам.

– Вы чего? – не понял Федорцов.

– Мамочка!.. – простонала жена.

– Бабуленька!.. – вторила дочь.

– Что «бабуленька», вы чего сопли распустили?

– Ушла из жизни! – взвыла дочь.

Некоторое время Федорцов молча смотрел на рыдающих домочадцев, безмолвно открывая и закрывая рот, как рыба, выброшенная на берег. Жена и дочь тем временем заходились в трагедийном вдохновении.

– Вы долго еще?

Жена отмахнулась, не прекращая рыданий.

– Совсем сбрендили, – пробормотал Федорцов.

Перебирая в уме эпизоды совместной жизни, он при всем старании не мог вспомнить ничего хорошего о своей злобной, эгоистичной теще.

– Так мне читать или реветь будете? – спросил Федорцов.

– Ой мамочка, родненькая моя!.. – с новой силой заголосила жена.

Дочка тоже добавила децибел.

Казалось, что голос Федорцова производит на домочадцев возбуждающее действие.

– Сейчас-то вы чего воете? – не выдержал Федорцов. – Ну умерла, что ж, так и будете до утра заливаться?

– Не смей так говорить о маме!

– А как я говорю?..

– Потому что ты ее всегда ненавидел! – сквозь слезы простонала жена.

– Кого я ненавидел? – возмутился Федорцов. – Что ты несешь, дура?

При этих словах жена и дочь разразились такими рыданиями, что у Федорцова глаза полезли из орбит, но он себя сдержал. Некоторое время сидел, тупо глядя в угол, затем встал…

Женщины взвыли, как погребальные кликуши.

Федорцов чертыхнулся.

Порвал заявление.

Плюнул в сердцах.

Обозвал жену и дочь идиотками.

Ушел в комнату, хлопнув дверью, и включил телевизор.

МОСКВА – СОФИЯ

– …Митрофанова Валентина Семеновна, сорокового года рождения, русская, беспартийная. Образование среднее. К судебной ответственности не привлекалась… ранее за границей не была, родственников за границей не имеет, в плену, интернирована не была. Правительственных наград не имеет. Невоеннообязанная… Оформляется для туристской поездки в Болгарию…

В голове стучит кровь, руки трясутся, ладони мокрые.

«Завалят, проклятые!..» – вздыхает про себя Валентина, стоя перед комиссией.

Волнение накапливалось с утра. Вначале она долго препиралась с Веркой – что надеть.

– Комиссия – штука тонкая, – объясняла Верка. – В этом деле мелочей не бывает. Каждая деталь важна…

Подруга Верка дважды побывала в ГДР и считалась специалисткой по заграницам.

– Главное – никаких брюк. Брюки не прохонже… – объясняла она. – Нужна юбка, но не длинная… а еще лучше костюм, скромный, как у Терешковой.

– Где я тебе возьму костюм?

– Костюм ёк, – перебирая вешалки, констатировала Верка.

Остановились на коричневой юбке. Укоротили до чашечек, а вместо жакета приспособили одолженную у соседки старую кофту.

– Пусть не думают, что ты за шмотками рвешься, – сказала Верка. – И надо сделать укладку, это они любят… Но без косметики – никакого вульгарите. За бугром выпендривайся сколько влезет, а тут…

– Хоть губы чуть-чуть, что ж я лахудрой пойду…

– Пойдешь, куда денешься, если хочешь Европу повидать. И вообще, веди себя скромно, так не стой…

– Ну тебя!

– Не нукай, дура! Чего сиськи выставила. Стой ровно: пятки вместе, чтобы видно было скромную труженицу. Имей в виду, для нас в этой комиссии самое страшное – бабы. Баба сразу примеряет, нравишься ты мужчинам или нет. Если да – она тебя засыплет первой.

– А мужчины?

– Мужик тебя пожалеет, в крайнем случае. Ну, всплакнешь, если что…

– Еще чего!.. Не дождутся.

– И заревешь, не рассыплешься, для дела… Не графиня! За границу едешь!..

– Даже не верится…

Так и явилась Валентина на идеологическую комиссию в соседкиной кофте, старых туфлях, с непривычно взбитыми заначенными волосами. Только губы подвела.

Пока кадровик зачитывает документы и характеристики, из которых следовало, что Валентина является во всех отношениях женщиной достойной, устойчивой и в высшей степени активной, Валя разглядывает членов комиссии. Комсомольский секретарь и председатель завкома Бутейник когда-то работали в ее цеху; отставник Петр Маркианович тоже одно время сидел в инструменталке, потом, когда пошла мода на ветеранов, замелькал в президиумах и как-то незаметно перебрался в начальство; парторг, начальник производства… Выражения лиц у всех серьезные, смотрят строго.

Прямо напротив сидит незнакомая женщина с такой же, как у Валентины, лаковой прической.

«Вот она, вражья сила!» – думает Валентина, подбирая бюст. От волнения грудь ходит ходуном под линялой соседкиной кофтой.

– …Трудовая деятельность табельщицы Митрофановой не раз отмечалась благодарностями и денежными премиями. В коллективе Митрофанова пользуется авторитетом.

Чтение характеристики закончено, кадровик кладет бумаги на стол и снимает очки.

– Какие будут вопросы к Митрофановой?

– К работе в подшефном колхозе привлекалась? – спрашивает незнакомый солидный мужчина, сидящий у окна, но спрашивает как будто бы не ее, а парторга.

Отвечает председатель завкома:

– Обязательно привлекалась. Сколько раз вы ездили в колхоз в этом году, Митрофанова?

От волнения Валентина не сразу соображает, что надо отвечать. Голос срывается.

– В колхоз ездила…

– Сколько раз?

– Все разы, сколько привлекали.

– А конкретно?

Валентина судорожно вспоминает.

– Три или четыре раза…

– А точнее?

– Три… или четыре.

– Так три или четыре? – добивается председатель.

– Три, – едва выговаривает Валентина.

Солидный говорит «да-а…», но непонятно, с одобрением или, наоборот, осуждает.

– У меня вопрос, – говорит Петр Маркианович. – Вот тут сказано «общественно активна», а какую конкретно общественную работу вы выполняете в цеху? Или вообще?.. Расскажите.

– Я на демонстрацию хону, – неуверенно бормочет Валентина. Смотрит на членов комиссии, пытаясь понять, зачтется ли ей демонстрация.

Вид у комиссии кислый.

– И все?

Валентина напрягается, краснеет, но больше ничего придумать не может.

– Собрания посещает? – снова спрашивает Солидный у парторга.

– В обязательном порядке.

– А на собраниях выступаете или так отсиживаетесь? – допытывается ветеран.

Валентина оживляется.

– Выступаю!.. А как же… обязательно… всегда…

– Да-а… – вздыхает ветеран. – Не густо.

– Что же ты, Валя, про дружину не скажешь? – вставляет председатель завкома. – Валентина Семеновна у нас активная дружинница.

Скромная улыбка, пожатие плеч – «что считаться мелочами».