Текст книги "Поцелуй бабочки"

Автор книги: Аркадий Тигай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

Звуки хора докатились до тихоновской бани, где в заточении томился Веня, отчего диссидент возбудился и на всю деревню заголосил проклятья и нецензурную брань в адрес земляков, называя их фашистами, суками погаными, падлами и почему-то пидарасами, что было явным наветом…

Как ни старались семинаристы пением заглушить вопли «узника совести» – тщетно. Венины обличения вплетались в голоса певчих, рев бычков, лай собак и вместе с этим хором далеко разносились по Валдаю, тревожа зверей в окрестных лесах.

…Крестный ход проследовал мимо церкви, туалета, писательского дома и по деревянным мосткам удалился к истоку.

Площадь опустела, лишь писатель продолжал трещать на машинке да краевед Фокин на ступенях церкви нервно перебирал бумаги.

– А ты чего тут? – удивился писатель. – Беги вручай свою петицию. Упустишь момент.

– Не упущу, – зябко потирая руки, заверил краевед. – Как в храм пойдет, тут я ему и вручу.

Писатель вздохнул каким-то своим мыслям и продолжил работу.

Пение оборвалось внезапно, и тотчас завертелись винты вертолета. Церемония окончилась, площадь заполнилась народом. Затарахтели двигатели машин, послышались команды военных и распоряжения милицейского полковника… Затем все звуки утонули в грохоте вертолета, и патриарха не стало. Ни храм, ни туалет, ни магазин с китайской вермишелью не посетил – улетел с генералами. Начальство тоже укатило на «мерседесах». Следом уехали солдаты и семинаристы. Народ разошелся по домам. Диссидента Веню выпустили из заточения, и он на несколько дней впал в беспробудное пьянство. Туалет-шале с душой вулкана остался стоять на вечные времена как немой свидетель славных дней в истории Волговерховья.

Стоит он и поныне.

«ЧУДЕН ДНЕПР ПРИ ТИХОЙ ПОГОДЕ»

Мне пятнадцать лет. За лень и неспособность выгнан из школы и теперь копаю траншеи на ударной стройке химического гиганта. Только что научился бренчать на гитаре и насвистывать с переливом. Вечером свиданка с такой же двоечницей, как и я, – «танцы, шманцы, обжиманцы…» Легкость в мыслях необыкновенная, настроение отличное!

В грязной своей спецухе тороплюсь с обеденного перерыва. Разумеется, опаздываю. За триста метров до проходной пробегаю мимо нищей старухи, тихо стонущей на крыльце магазина. Старуху бьет трясучка. Память запечатлевает дрожащую руку, протянутую за подаянием. Бегу, не сбавляя скорость. Между тем образ трясущейся старухи не выходит из головы.

– Пижон! – говорю сам себе. – В кармане бренчит куча бесполезных медяков… И что не отдать несчастной женщине? Жлоб!

– Нет, не жлоб! – отвечаю себе же. – Просто не сообразил, реакции не хватило.

Ноги тем временем продолжают работать.

– А слабо́ вернуться? – не умолкает совестливая половина души.

– Так ведь опаздываю!.. Опять начальство вонять будет…

– Будет, – соглашается совесть, – вот ты и пострадай за доброту.

Замедляю бег, начинаю договариваться. Аргументы, как обычно в подобных дискуссиях, антиханжеские:

– Подумаешь «подвиг»!..

– Тем более вернись.

– Да ведь опаздываю, мать твою!..

– А еще Достоевского читал!.. – вздыхает совесть.

– В школе проходил.

– Вот именно: «Чуден Днепр при тихой погоде…» небось помнишь?

– Помню.

– А как бедному человеку подать – так сразу тысячи отговорок. Не стыдно? Здоровый такой кобелина!..

– Ну и что? Ну «чуден Днепр…», что ж я, теперь из-за этого на работу должен опаздывать и втык получать?

При этом так распаляюсь, что сам себе объявляю ультиматум:

– В общем, вот тебе мое последнее слово, – говорю. – Если ты человек, а не жлоб – вернись!

А я уже у проходной…

И никто не видел и не оценил… Вернулся. Протягиваю в трясущуюся руку мелочь, и что же я вижу? Получив медяки, старушенция перестает трястись и стонать. Она деловито высыпает мелочь куда-то себе в лохмотья, не сказав даже «спасибо», так что каждому идиоту ясно – никакая это не несчастная старушка, а совсем наоборот – опухшая от пьянства здоровая баба… Мой же порыв оказывается не благородным, а глупее глупого.

– Вот на таких лохов они и рассчитывают, – говорю себе и уже никуда не тороплюсь.

Разумеется, опоздал и получил причитающийся по такому случаю пистон.

– Ну что, придурок? – спрашиваю своего совестливого оппонента. – Ты этого хотел?

И что же отвечает мне этот ханжа?

– Да, – говорит. – Такая у тебя планида, таков твой крест.

– Что-о-о?!

– А ты как думал? Ты, – говорит, – на работу опоздай, а может, и вовсе наплюй на нее, к чертовой матери, а копеечку нищему подай. Такое у тебя, – говорит, – историческое предназначение, иначе какой же ты после этого великий народ?

– Так ведь обман сплошной! – кричу.

– А что не обман? – злорадствует душа. – Посмотри вокруг, олух!

Обернулся я и увидел, что нет в жизни правды, а, наоборот, сплошное кидалово, где каждый норовит ободрать да объегорить! И такая тоска меня взяла!.. Наливай!

ДЕЛО БЫЛО ВО ФЛОРЕНЦИИ

На ужин подали по литру «кьянти» на четверых. Вполглотка прикончив бутылку, Геннадий Иванович и примкнувший к нему «молодой Володя» вышли из отеля, но, кроме густого тумана, не увидели вокруг себя ничего.

– Эх ма… – вздохнул Геннадий Иванович, – чего-то мне хочется, а чего, не пойму.

Хотелось выпить. За две недели иностранного туризма припасы спиртного, вывезенные из Союза, были уничтожены до капли. Матрешки, икра и занесенные в декларацию часы проданы и пропиты. Тридцать шесть долларов, выданных на две недели туризма, потрачены до последнего цента.

Между тем «трубы горят», а итальянский туман лишь усугубляет грусть. Перебрав возможные варианты, друзья пришли к выводу, что последний шанс – это чекушка «Столичной», которая, они точно знали, имеется у Лидии Теодоровны – пожилой молчаливой женщины в толстых, как иллюминаторы, очках.

Сутулая и бесформенная, Лидия Теодоровна была настолько блеклым, тусклым и серым существом, что ни одна компания из тех, на которые разбилась советская туристическая группа, путешествующая по Италии, не приняла ее к себе. Так она и высвечивала «одна всю дорогу» в неизменных босоножках и драповом пальто с облезлыми чернобурками и на теплоходе, и на экскурсиях, привлекая внимание земляков лишь безобразностью и скупостью.

– Этого «малыша» она хочет в Пизе выменять на дубленку, – сообщил Володя, – ни за что не отдаст.

– Будем посмотреть, – возразил Геннадий Иванович, как работник райкома принявший на себя руководство операцией. – Не строилось еще крепостей, которых не брали большевики. Главное в нашем деле – установить приоритеты.

План действий по захвату чекушки отрабатывался до мельчайших деталей. В «дело» была приглашена напарница Теодоровны по комнате Наташа – толстая, добродушная женщина.

– Ты ей скажи, так, мол, и так… ребята приглашают посидеть… может, в картишки сгоняем, – поучал Наташу Геннадий Иванович.

– Приведу, – пообещала Наташа.

Итак, туманным декабрьским вечером в столице Тосканы, во флорентийском отеле «Конкорд», что на Виа Генуя, в номере 314, за карточный стол уселись четверо.

– На что играть будем, девочки? – сдавая карты, спросил Геннадий Иванович. – За «так» играть – даром пальцы стирать.

Лидия Теодоровна с подозрением посмотрела на партнеров.

– Я имею в виду что? На щелбаны или еще на что-нибудь в этом духе, – строго по сценарию отыграл Геннадий Иванович (учитывая скупость и подозрительность Теодоровны, втягивать в сделку ее следовало осторожно, не путая).

– А можно на раздевание, – предложил Володя.

– Отличная мысль, молодец Владимир! – весьма натурально оживился Геннадий Иванович, – не на валюту же, действительно, играть…

Удостоверившись, что на ее кровные лиры никто не покушается, Теодоровна успокоилась, но играть на раздевание тоже не соглашалась.

– Мы же не до конца, – уговаривал ее Геннадий Иванович, – до трусов, не больше… ну что тут такого, Лидочка… Лидуня… – Он ласково погладил ее по сутулой спине.

Геннадий Иванович представлял собой тип мужчины в высшей степени привлекательный – Теодоровна подумала и согласилась.

Первым, как и договаривались, проиграл Геннадий Иванович. Лидия Теодоровна удовлетворенно хихикала, глядя на раздетого мужчину, не подозревая, какая западня втягивает ее в свои сети.

Вторым продул молодой Володя.

– Давай, молодой, сымай штаны… живо! – громко кричал Геннадий Иванович.

Смех и веселье из 314 номера разносились далеко по всему этажу отеля. В третьей партии везение изменило Лидии Теодоровне. Дважды она прикупала мелочь, а отдавала козырей. Под конец партии, с королем и двумя девятками на руках, она потянула от Геннадия Ивановича двух валетов, Володя зашел с дамы, она покрыла тузом. Володя сбросил двух тузов и вышел из игры. Оставшись с Геннадием Ивановичем, женщина подумала и пошла с валетов. Противник спокойно покрыл козырными восмеркой и дамой и поднял руки.

– Я все!..

Игра окончилась.

– Ну что ж, Лидуся, будем раздеваться, – хлопнув себя по голым коленкам, сказал Геннадий Иванович, – долг платежом красен.

Теодоровна захихикала, отрицательно качая головой. Товарищи по игре тоже посмеялись, но остались тверды.

– Лидуся… – Геннадий Иванович сделал приглашающий жест, – долг чести.

– Ну что вы, ребята…

– Лидочка, ты нас поражаешь до глубины души!.. Как же так, мы договорились… Что ж ты думаешь, мне приятно сидеть в таком виде? Вон и Владимир весь в пупырышках… Нет уж, Лидунчик, мы так не договаривались… вот сюда складывай вещички, чтобы не помялись, давай я за тобой поухаживаю… – И Геннадий Иванович встал с явным намерением помочь Лидии Теодоровне раздеться. Женщина вскочила, руками прикрывая застежки у кофты. – Лидуся! Как это понимать?

Теодоровна молчала, намертво вцепившись в кофточку.

– Значит, раздеваться отказывается? – уточнил Геннадий Иванович.

Она только сильнее сжимала кулаки. Видно было, что даже мысль о необходимости обнажиться перед мужчинами приводит Лидию Теодоровну в панический ужас.

– Tа-а-ак… что будем делать? Рассчитываться-то надо, долг чести, это же не шутки, Лидуся…

– Я – заслуженная учительница РСФСР и не буду раздеваться… – прошептала Теодоровна.

Мужчины переглянулись, напряжение усиливалось.

– Значит, такое дело, – сказал Геннадий Иванович с интонацией человека, внезапно озаренного счастливой мыслью, – я человек прямой, никаких политесов не признаю, скажу тебе, Лидия, откровенно, как член партии, – мы тебя уважаем именно как культурного человека! Я правильно говорю?

Товарищи подтвердили.

– Поэтому я так тебе скажу, – продолжил Геннадий Иванович, – отдаешь нам малыша, и расходимся по-хорошему, – и рубанул воздух кулаком, дескать, где наше не пропадало.

– Какого «малыша»? – не сразу сообразила женщина.

– Ну, какого-какого? Этого… – Геннадий Иванович щелкнул себя пальцем по горлу.

Лидия Теодоровна медленно встала. По лицу ее пошли белые и багровые пятна. Мертвая тишина установилась в комнате.

Туманная флорентийская ночь стала свидетелем того, как дрожащие руки Лидии Теодоровны принялись расстегивать кофточку, обнажая перед остолбеневшими игроками дряблую грудь и не вполне свежее дезабилье заслуженной учительницы РСФСР…

Опрокидывая стулья, заговорщики в ужасе бежали.

МОЙ МИЛЫЙ ДЯДЮШКА УЛИ

С другом моего детства Алтаном мы ездили туда каждый год. Туда, где расступается горный хребет Таар-Таа и зеленая как изумруд Омшарская долина стелется до горизонта, принимая в лучах закатного солнца длинные нефритовые тени гор и минаретов. Туда, где живет любимый дядюшка Алтана, наш милый дядюшка Улиазар – лучший из людей.

Детьми мы любили дядюшку Ули за бесконечную доброту и ласку. Когда стали взрослыми, полюбили еще и за мудрость – оказалось, что добрейший наш дядюшка знает все: про звезды на небе, про рыб в океане, про травы в полях… Но лучше всего на свете дядюшка Ули знал свою любимую Омшару.

В последние наши приезды он целыми днями сидел за компьютером, готовя к публикации сборник омшарского героического эпоса. Отвлекался лишь для того, чтобы поболтать о московских новостях и своей работе да приготовить чалкун-таг, которым угощал местную детвору.

«Каждый омшарец воин и поэт», – говорил дядюшка Ули.

То, что воины, было видно по гордой, совсем не стариковской осанке дядюшки. И по старинному ружью, висящему на стене его кабинета рядом с фотографиями университетских друзей.

На моей памяти дядюшка стрелял из этого ружья лишь трижды – когда у Алтана родился сын.

– Три выстрела знаменуют рождение омшарского мужчины, – объяснил дядюшка Ули. – Первый означает храбрость омшарца. Второй – гордость. Третий – честь омшарского воина.

– Воины – это понятно, а поэты? – подначивали мы дядюшку.

Дядюшка молча открыл книгу и прочитал:

О Омшара, моя возлюбленная!

Жена моя!

Мать моих детей – Омшара!

Суженая – Омшара!

Омшара моя, счастливая судьба —

                    изумрудная звезда Востока!..

Глаза его увлажнились.

– Ни один народ в мире не называет родину суженой. Для этого надо иметь такую родину, – сказал дядюшка Ули, окидывая взглядом изумрудную даль Таарского хребта. Помолчал и добавил: – И такой народ.

Книжку, переведенную дядюшкой Ули, я открываю на любой странице и читаю в минуты грусти:

…И тихой песни заунывный плач,

и стон полночной птицы

моя счастливая судьба – Омшара —

забыть мне не дает…

Потом появилась эта злосчастная статья в центральном литературном журнале.

«…Не понимаю провинциальную спесь омшарцев, – писал московский литератор. – С какой стати? Откуда это самоупоение? Может, омшарцы изобрели огонь? или порох? или хотя бы велосипед?..»

Автором статьи значился какой-то Александр Шарошко. Чем не угодили гордые омшарцы столичному балагуру?

После прочтения статьи дядюшка ничего не сказал – бросил журнал в угол и вышел из дома. На шумной рыночной площади он подобрал шелудивого уличного пса, привел во двор и посадил на цепь за домом.

– Тебя зовут Шарошко, – сказал дядюшка псу. – Это твое настоящее место.

Шарошко, ничего не понимая, завилял хвостом, а дядюшка Ули ушел в дом.

Без еды и питья Шарошко выл и скулил шесть суток, оглашая Омшарскую долину своими собачьими жалобами. Дядюшка Ули выходил из дома и спрашивал его:

– Не нравится, Шарошко?

Шарошко угодливо вилял хвостом, глядя на дядюшку мутными от страдания глазами.

Потом перестал выть – лежал, иногда вздрагивая опавшими боками. На седьмые сутки Шарошко издох. На закате. В предвечерних солнечных бликах, освещавших Омшарскую долину – изумрудную звезду Востока.

КАК Я СТАЛ ДИССИДЕНТОМ

Известно, что мама Сталина умерла от заражения крови. Уколола палец иглой и не смазала зеленкой. Вернее, смазала, но поздно, инфекция успела распространиться, и мать вождя умерла в страшных муках от заражения крови, болезни, как известно, неотвратимой, если вовремя не продезинфицировать царапину.

До сих пор не знаю, так ли было на самом деле, как мне, семилетнему, вдалбливали родители. Скорее всего, трагическая участь матери вождя призвана была, по их мнению, оказывать на меня воспитательное действие. В самом деле, если мать такого человека погибла, не обработав ранку, что же говорить о нас, грешных?

Так думал я, бегая по двору с другом детства Рафиком, пока не произошло следующее: Рафик упал, рассадил колено и заревел как белуга. Я, полный сострадания, успокаивал как мог. Рафик между тем, наревевшись всласть, утер сопли, зачерпнул пригоршню пыли и – о ужас! – вместо зеленки засыпал этой грязью кровавую ссадину. После чего, беспечный, припустил по улице как ни в чем не бывало.

Никакие мои увещевания на Рафика не подействовали, пример из биографии вождя вызвал лишь непочтительную ухмылку. Тогда, обидевшись за Сталина, я замолчал и стал ждать, когда Рафик умрет. Вечером я забрался на сарай, откуда хорошо был виден его дом, и, глядя на светящиеся окна, представлял, как корчится в муках друг, как раскаивается, что пренебрег моими советами, и как пытаются спасти его родители, но уже поздно.

Утром Рафик вышел во двор как ни в чем не бывало, без каких бы то ни было признаков близкой кончины, чем озадачил меня. Не умер он и через два дня, и через три… и вообще никогда. Нахально жил, не подозревая о моих переживаниях. Это как же следовало понимать: с одной стороны, безупречный авторитет Сталина, с другой – Рафик, живой и невредимый. Червь сомнения закрался в мою душу.

Обман!

Устои поколебались. С возрастом сомнения перешли в скепсис. Дальше – больше… Остановить лавину недоверия мне так и не удалось, и вот я здесь, среди вас.

Много воды утекло с тех пор, как Редьярд Киплинг написал знаменитые строки: «Запад есть запад, восток есть восток, и вместе им не сойтись».

ЧИТАЙТЕ КНИГУ МЕСЯЦА!

В «Поцелуе бабочки» всепобеждающая сила любви стирает границу между востоком и западом.

В сборнике Аркадия Тигая «Поцелуй бабочки» центральное место занимает «Китаёза» – рассказ, положенный в основу киноблокбастера «Поцелуй бабочки», главную роль в котором исполнил Сергей Безруков.

Таинственные исчезновения, шпионские игры, влиятельные бизнесмены, борьба спецслужб и жестокость международного синдиката китайской мафии, психологические кружева и вступающая в свои права любовь – в бестселлере «Поцелуй бабочки».

Аркадий Тигай – известный драматург и режиссер, среди его работ такие замечательные картины, как «Лох – победитель воды» с Сергеем Курехиным, «Горько!», «Окно в Париж», где Тигай выступил в соавторстве с Юрием Маминым. Первый же его кинематографический опыт – фильм «Король Лир» – вызвал широкий интерес на международных фестивалях и завоевал несколько престижных наград: главный приз МКФ в Тегеране, приз «Серебряный Хьюго» и диплом МКФ в Чикаго, золотая медаль МКФ в Милане.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

notes

Примечания

1

По техническим причинам разрядка заменена болдом (Прим. верстальщика)