Текст книги "Личный досмотр. Последний бизнес"

Автор книги: Аркадий Адамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

Около самых ворот он споткнулся и упал, больно стукнувшись лицом об замок чемодана. Из носа потекла кровь.

Вот такой, перепачканный в грязи и крови, всклокоченный, с синяком под глазом, он и появился около машины, упрямо волоча по земле два громадных чемодана. Уксус сам торопливо закинул их в кузов, спрятал между ящиками с каким-то грузом, потом помог залезть туда и Баракину.

Машина рванулась вперед и, набирая скорость, вынеслась на широкую улицу.

Но на первой же площади дорогу ей преградил неизвестно откуда взявшийся в такое время регулировщик. Уксус предъявил права и путевой лист.

Молодой светлоусый старшина спокойно проверил документы. Уксус, холодея от страха, наблюдал за выражением его лица, но оно оставалось невозмутимым.

– Следуйте дальше, – коротко приказал регулировщик, возвращая документы, и мельком взглянул на Уксуса.

Машина судорожно дернулась. От волнения Уксус едва удержал в руках баранку руля.

В глухом темном переулке на другом конце города Баракин, прощаясь, сунул Уксусу вместе с сотенными бумажками завернутый в тряпку пистолет.

– Храни. Потом заберу.

Он занес чемоданы во двор и, вспомнив о чем-то, бегом вернулся к машине. Уксус приоткрыл дверцу.

– Денька два-три домой носа не суй, – хрипло приказал Баракан и с усмешкой добавил: – Хотя ты и чистый в этом деле.

У Уксуса от страха перехватило дыхание, он хотел было что-то сказать, но Баракин уже исчез.

Только подъезжая к гаражу, Уксус неожиданно вспомнил об одном-единственном месте, где он, пожалуй, будет теперь в безопасности, и облегченно вздохнул.

К комиссионному магазину на улице Гоголя оперативная машина подлетела, когда уже начало светать. Это был четырнадцатый по счету магазин, в котором за эту ночь побывал лейтенант Коваленко.

Петр устало вышел из машины. Острота первых впечатлений уже прошла, волнения улеглись, начало даже закрадываться сомнение: а точен ли вообще этот сигнал о краже?

Коваленко подавил зевок и, кивнув старшине Свиридову, направился к дверям магазина. А Свиридов, уютно устроившись на заднем сиденье, закрыл глаза: последние объекты они решили осматривать по очереди.

Первое, на что обратил внимание Коваленко, это на отсутствие сторожа. «Пошел, наверно, чайку выпить в подсобку», – решил он и громко постучал. Сторож не появлялся. Коваленко постучал еще громче и требовательнее. «Заснул он там, что ли?»

Когда Коваленко нетерпеливо забарабанил в дверь уже в третий раз, из машины высунулся встревоженный Свиридов. Коваленко прильнул лицом к стеклу двери. То, что он увидел, заставило его отпрянуть назад: в торговом зале, у дверей подсобки, лежал, раскинув руки, старик сторож, рядом валялось его ружье. «Убийство!» – пронеслось в голове у Коваленко.

…Через несколько минут в магазине уже собралась вся опергруппа во главе с Огневым: еще два сотрудника, эксперт, врач, фотограф, проводник со служебной собакой. Приехал и следователь из прокуратуры.

Давно в городе не происходило таких тяжких и квалифицированных преступлений.

Люди работали сосредоточенно, обмениваясь короткими замечаниями. Постепенно во всех деталях восстанавливалась картина и время происшествия.

С момента смерти старика сторожа прошло уже около двух часов.

Пожилой толстый эксперт в выпуклых очках тщательно обследовал найденную на полу гильзу от патрона, инструменты, которыми пользовался преступник, и брошенную им на чердаке одежду. Затем, тяжело сопя, он подошел к Огневу. Тот только что спустился с чердака и отряхивал костюм.

– Ну-с, каковы первые впечатления, Алексей Иванович? – спросил эксперт.

– Неважные, – Огнев покачал головой. – Пока можно сказать только, что действовал не новичок, был он здесь один, под конец сильно нервничал. Ну да это понятно. Стрелять пришлось.

– Много взял?

– Надо полагать. Вызвали сотрудников магазина, они точно подсчитают.

К ним подошел запыхавшийся Коваленко.

– Собака через два двора вывела в переулок, доложил он. – Там его ждала грузовая машина. Следы протекторов остались.

– Хорошие? – быстро спросил эксперт.

Коваленко досадливо махнул рукой.

– Откуда хорошие? Еле разглядели.

Коваленко ушел, а старик эксперт по праву давней дружбы тихо спросил:

– Ну, а кто бы это мог быть, как полагаешь?

– Есть у меня одна мысль, – задумчиво ответил Огнев. Может статься, крестник мой один тут руку приложил. Уж больно почерк схожий. И если так, – с угрозой закончил он, – то это последнее его дело в жизни.

Глава X
СТРЕЛЯТЬ НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО

Незаметная, но крепкая дружба постепенно связала таких, казалось, разных людей, как Павел Григорьевич Артамонов и Огнев. Каждый из них открыл в другом качества, которых ему недоставало. Огнев, например, был всегда весел и жизнерадостен, легко и быстро сходился с людьми, располагал к себе, заражал своим неиссякаемым оптимизмом. И это привлекало сдержанного, суховатого Артамонова. А Огнев, в свою очередь, восхищался способностью Павла Григорьевича хладнокровно, неторопливо и до дна, до последней мелочи разобраться в любой обстановке, в любом человеческом характере.

– Ты просто как эта самая… электронная машина, – смеялся Огнев, легко и как-то незаметно переходя на «ты». Вложишь в тебя данные и получаешь абсолютно правильный ответ. К примеру, с этими парнишками ты в самую точку попал. Помяни мое слово.

– Вот если Витька Блохин придет, то да.

– Придет! Они теперь молиться на тебя будут.

– Нашел икону.

– А как ты думал? Я сам на тебя молиться готов. От них, знаешь, какая ниточка тянется?

– Тут, Алексей Иванович, дело не в ниточке. Дело в них самих.

Огнев кивнул головой.

– Верно. Об этих ребятах у меня с тобой еще будет разговор. Но и ниточка – это тоже не шутка, не забава. Она к преступлению ведет. И к какому еще!

В ответ Артамонов досадливо усмехнулся:

– И раскрывай его. Разве я против? Я только за. Но не смотри на работу нашу, работу дружин, лишь как на подспорье тебе. Не для того все это задумано.

– Инструкцию читал, знаю.

– Инструкцию… Пора, брат, и без нее кое-чего кумекать. Слава богу, не молодой. Дедом скоро станешь.

– Еще вопрос, кто раньше, – лукаво подмигнул Огнев. Дочки-то скорей замуж выходят.

– Ну, моя на парней даже не смотрит. Был, правда, один… кажется, был, но… – Павел Григорьевич нахмурился и, оборвав себя на полуслове, закончил: – Впрочем, пусть сама разбирается.

Разговор этот происходил на следующий день после того, как Павел Григорьевич побывал у Семена Блохина по кличке «Король бубен», а Огнев провел остаток ночи в комиссионном магазине на улице Гоголя, где такие страшные следы оставил его старый знакомец Иван Баракин.

Поэтому оба в тот день не очень были расположены к веселью, и внезапно вспыхнувшая шутка тут же угасла.

Зазвонил телефон, и Артамонов снял трубку. После первых же его слов Огнев заметил, что лицо Павла Григорьевича стало вдруг упрямым и еще больше нахмурилось. А через минуту Огнев догадался, что звонит секретарь райкома Сомов. Но разговор оказался странным и тревожным.

– Не могу к тебе сейчас приехать, – с расстановкой проговорил Артамонов. – Человека одного жду.

При этих словах Огнев не мог сдержать улыбки.

– И вообще, на мой взгляд, не дело это, – продолжал Артамонов. – Ты все-таки начальник районного штаба, и не грех было бы почаще появляться здесь. Вчера, например, тебя ждали. Отчет инструментального был… А я вот понял, что порядка там мало…

Павел Григорьевич угрюмо выслушал то, что ответил ему Сомов, и с той же упрямой интонацией возразил:

– А у меня впечатление, что ты надеялся на меня это дело спихнуть. Извини, другого слова не подберу. Ты лишь сводки подписываешь, которые мы для тебя здесь составляем. Бюрократизмом это пахнет… Понимаю, что не одно… есть и важнее… Но ты бы об этом сказал на бюро горкома, когда тебя начальником штаба назначили. А сейчас, скажу тебе откровенно, совестно мне перед нашими соседями из Заводского района. Посмотрел бы, как их секретарь райкома делами дружин занимается! Да и в других районах…

Сомов, как видно, ответил что-то мало приятное, потому что лицо Павла Григорьевича стало еще более замкнутым и упрямым, и он, заканчивая этот неприятный разговор, прибавил:

– Что ж, скажу и на бюро, если позовете.

Он повесил трубку и посмотрел на Огнева.

– Ну, брат ты мой, – покачал головой тот, – и наговорил же ты.

– А что, грубость сказал?

– Не то что грубость, а…

– Неправильно?

– И правильно, конечно.

– Я твою мысль понимаю, – усмехнулся Артамонов. – Дипломатичнее, мол, надо, да? Отношений не портить? Я так не привык, запомни. А Сомов – коммунист настоящий, с ним таким образом отношений не испортишь.

– Оно конечно, но…

– «Но» тут другое. Ведь, смотри, что получается. Десятки дружин в районе. Ничего не скажешь, работают. Но какой-то формализм, будь он проклят, появляется. В чем? А вот, к примеру, присылают с завода сообщение: дружину создали. Во все инстанции – победные рапорты: мол, задание выполнено, даже перевыполнено. А начинаю интересоваться – дружина-то, оказывается, только на бумаге. Числится в ней человек пятьсот, а работает по-настоящему десятая часть из них. И рапортам всем – грош цена! Это как называется?

– Ты имеешь в виду инструментальный? – спросил Огнев.

– Хотя бы.

– А я тебе скажу, в чем тут дело.

Огнев закурил и протянул пачку Артамонову. Тот отрицательно покачал головой.

– Ладно. Я тоже брошу, когда в отставку выйду. – Огнев положил на стол папиросы и, собираясь, как видно, говорить немало и обстоятельно, поплотнее уселся в кресло. – Так вот. Главное, видишь ли, в том, что скучно хлопцам улицу утюжить. Мне так однажды паренек один и заявил. С инструментального. «Девчата, – говорит, – просто смеются». И я согласен. Полностью.

– А я не полиостью.

– Ты дальше слушай. Вот подвернулось им это дело с красным уголком. Как они взялись! Любодорого смотреть. Дальше. Загорелись они тех пареньков-беглецов отыскать. И отыскали! Совсем другая жизнь пошла. А за ними, обрати внимание, и вся дружина подтягиваться начала. Почему? Урок получила. Оказывается, через халатность и неорганизованность они своих ребят под удар поставили. Видят: дело не шуточное. Вот как надо работу строить. На интересных делах, на риске, на опасности, на разгадке чего-то.

Артамонов слушал внимательно, сам пытаясь разобраться в смутных и беспокойных мыслях, которые уже не первый день осаждали его. Он чувствовал в словах Огнева лишь краешек той правды, того главного, до чего он так давно пытался докопаться, что стремился понять.

Павел Григорьевич вспомнил: действительно, загорелись ребята a красным уголком, особенно после того, как познакомились в больнице с тем раненым студентом. А потом они уже сами вызвались разыскать пропавших мальцов – это было после того, как в штаб прибежали те заплаканные, измученные женщины и рассказали, что творится у них дома. И каждый раз при этом ребята волновались, горячились и не считали потраченное время.

Так в чем же дело? Неужели прав Огнев? Неужели главное во всех этих случаях – риск, опасность, поиски? Нет. Что-то другое, куда большее, двигало ими, хотя они и сами, наверное, не осознавали это.

Что же именно?

И вдруг мелькнула догадка. Ну, конечно! Как же он раньше этого не понимал?

У Павла Григорьевича даже чуть-чуть порозовели от волнения скулы, и он машинально потянулся к лежавшим на столе папиросам.

– Не в том дело, – резко произнес он.

Огнев, угадав его состояние, с удивлением посмотрел на Артамонова. Всегда спокойный, выдержанный, Павел Григорьевич сейчас действительно волновался, хотя внешне это выразилось в таких малоприметных деталях, что заметить их мог только опытный глаз Огнева.

– И тебя проняло. Ну, давай излагай, – сказал он.

Артамонов между тем уже справился с охватившим его волнением и заговорил своим обычным невозмутимым тоном, но слова его были необычны, ибо они отражали чувства, которые неожиданно пробудились в нем. И эти слова тоже удивили Огнева, так несвойственны они были Павлу Григорьевичу.

– Видишь ли, – не спеша заговорил он, – любая человеческая беда, любое человеческое горе всегда вызывает отклик в людском сердце, если оно, конечно, открыто добру. Ну, а если эту беду, это горе причинили какие-то люди, то появляется еще и злость и желание наказать таких людей. Так вот, разгромленный красный уголок, раненый парень в больнице это именно такая беда. Пропавшие ребятишки, их заплаканные матери и неустроенные семьи – это именно такое горе. И наши хлопцы не могли не откликнуться на все это. Будь спокоен, они не сыщики, и не так уж их увлекают сами поиски, сами опасности. Они просто добрые и хорошие хлопцы и идут на что угодно, чтобы помочь людям. Вот в этом и главная причина их азарта, их беспокойства и их хороших дел. В этом, я тебе доложу, и главный смысл нашей работы. Понятно тебе? Мне, например, уже понятно.

Артамонов положил на стол пачку папирос, которую все это время вертел в руках.

– Все верно, – задумчиво согласился Огнев, потом упрямо тряхнул головой, – но к этому все-таки надо приложить и риск, и опасность, и разгадку чего-то.

Павел Григорьевич усмехнулся.

– Приложить – да. Но это, повторяю, не главное. А что касается тех рапортов и сводок, то тут, брат…

Он не успел закончить. В комнату вошли Николай Вехов и Коля Маленький.

– Не пришел еще? – спросил Николай, подходя к Артамонову.

Павел Григорьевич взглянул на часы и озабоченно покачал головой.

– М-да, четыре. А занятия в школе в половине второго кончаются. Что бы это могло значить?

В это время Коля Маленький о чем-то допытывался у Огнева. И тот, наконец, ответил:

– Магазин этот нашли. Да жаль, поздно.

– Это как понять? Ну, не тяните душу, Алексей Иванович! Кажется, народ здесь свой. Доверять можно.

– Конечно, можно, – улыбнулся Огнев. – Так вот, сегодня я еще раз с Федором толковал. Ночью-то он пьяный был, да и я спешил. Оказывается, общий наш знакомый магазин ограбил и… – он вздохнул, – сторожа убил.

– Убил?!

– Да. А путь к нему пока только один – через того самого Уксуса. А к Уксусу – через ваших ребят, вернее – через Блохина Витьку. А его-то вот и нет.

Огнев досадливо махнул рукой.

– Нет, так будет! – воскликнул Коля Маленький. – Чтоб я не родился!

Артамонов озабоченно сказал:

– Наверное, в школе что-то случилось. Родителей мы предупредили.

– А как узнать? – спросил Огнев.

– В школу надо позвонить, – ответил Николай. – Ольгу Ивановну, их классного руководителя, вызвать, или еще там учитель есть, Игорь Афанасьевич.

Коля Маленький весело отозвался:

– Его, его! Это такой старик, обсмеешься!

– Почему обсмеешься? Старик что надо, – возразил Николай и, обращаясь к Артамонову, добавил: – Он Витьку Блохина хорошо знает и с нами дома у него был. С дедом его, знаете, какие разговоры о воспитании вел? Заслушаешься!

Артамонов позвонил в школу, но никого из учителей там уже не было.

Когда Игорь Афанасьевич возвратился домой, он с удивлением обнаружил, что жена и дочь тоже дома и обедать собираются вместе с ним.

– Ну, знаете… не ожидал… – обрадованно заявил он, Усаживаясь к столу и по старой привычке засовывая салфетку за ворот. – За последние дни просто одичал. Мы же, например, с дочкой и двух слов не сказали.

– Очень много работы в библиотеке, – вздохнула Маша.

Лицо Игоря Афанасьевича неожиданно приобрело тревожное выражение, и он взволнованно сказал:

– Ты вообще преступно относишься к своему здоровью. Когда ты, наконец, пойдешь к врачу? У тебя слабые легкие, больное сердце, повышенная утомляемость. И целый день без воздуха! Надо что-то предпринимать в конце концов! Я просто не знаю, чем это все может кончиться… Ты окончательно погубишь здоровье и тогда…

– Папочка, оставь Машу в покое, – вмешалась Софья Борисовна, худенькая, энергичная и жизнерадостная женщина лет сорока пяти. – Она вполне здорова и заболеть может только от твоих причитаний.

– Сколько раз я тебе говорил! – вскипел Игорь Афанасьевич. – Во-первых, я тебе не папочка, я ей папочка! – и он ложкой указал на Машу. – Во-вторых, это не причитания. Вы обе абсолютно неразумны. Думаешь, ты очень здоровый человек? А печень?

– А! – беззаботно махнула рукой Софья Борисовна. – Подумаешь, печень!

Игорь Афанасьевич пожал плечами и развел руками.

– Ну, знаете!.. Это просто ужасно! Живу среди каких-то… каких-то варваров!

По многолетнему своему опыту Софья Борисовна поняла, что надо срочно переводить разговор на другую тему, иначе обед будет сорван.

– Папочка, – ласково и кротко сказала она, – ты бы лучше рассказал Маше о своем недавнем знакомстве. Ей это будет интересно.

С лица Игоря Афанасьевича мгновенно слетело выражение тревоги и негодования. Из-под очков разбежались к вискам лукавые морщинки. Он многозначительно поднял палец и с видом заговорщика подмигнул дочери.

– Да, да. Ей это будет интересно.

Маша удивленно посмотрела сначала на мать, потом на отца.

– Что это за знакомство, папа?

– Один молодой человек, – лукаво произнес Игорь Афанасьевич, – который, кажется, нам нравится.

Маша невольно покраснела. «Это, наверно, Валерий Гельтищев, – подумала она. – Его мать работает с папой в одной школе, и Валерий к ней зашел».

– Он мне вовсе не нравится, – возразила Маша.

– Но, но! – погрозил пальцем Игорь Афанасьевич. – Кажется, с отцом можно быть откровенной. Ты уже не маленькая и имеешь право влюбиться. Да, да, это вполне естественно. Надо только уметь разбираться в людях. А ты такая, доверчивая. И какой-нибудь негодяй… подумать страшно!..

– Папа, я же тебе говорю: я не только не влюбилась, но он мне даже не нравится.

– Ну, знаете… – Игорь Афанасьевич обиженно развел руками и пожал плечами. – Я этого не заслужил. Такое недоверие… Кажется, я не чужой тебе человек, и я тебя люблю не меньше, чем мама. Но почему-то ей…

– Папочка, – весело объявила Софья Борисовна, – не лезь в бутылку.

– Я не папочка! – Игорь Афанасьевич даже покраснел от гнева. – То есть я папочка, но не тебе! И вообще, что за выражения! Это называется научный работник? Кандидат?!

Но тут уже вмешалась Маша.

– Ты мой, мой папочка, – она нежно положила свою руку на руку отца. – И, пожалуйста, так не волнуйся. Ну, а тебе самому он понравился?

Ласка дочери действовала на Игоря Афанасьевича, как бальзам. Он мгновенно успокоился и уже совсем добродушно сказал:

– Представь, да. Он чудесный парень. Уж я кое-что понимаю в людях.

– Чудесный?

– Да, да, – подтвердил Игорь Афанасьевич. – Конечно, он не очень образован. Тут мама права. Но у него есть душа и характер. А это самое важное. Да, да, самое важное! – повторил он, с вызовом поглядев на жену. – «Пер Гюнта» он мог не читать… но я уверен, он его прочтет.

– Что?.. «Пер Гюнта»? – изумленно повторила Маша и с неожиданной тревогой спросила: – Папа, как же его зовут?

– Ах, ты уже забыла? Очень интересно! Что ж, вспоминай, – и он строго погрозил жене пальцем. – Только ты, пожалуйста, молчи.

Софья Борисовна с улыбкой тряхнула головой.

– Нет! Это уж выше моих сил, – и, обращаясь к дочери, торжественно добавила: – Ты только подумай, он встретил Николая!

Игорь Афанасьевич покраснел от возмущения.

– Ну, знаете!.. Если я прошу молчать…

Но в этот момент в дверь постучали, и из коридора донесся голос соседки:

– Игорь Афанасьевич, вас к телефону!

Маша проводила взглядом отца и, когда дверь закрылась за ним, тихо спросила:

– Мама, как же это все случилось?

…Когда Игорь Афанасьевич вернулся в комнату, Маша, улыбаясь, сказала:

– Папа, ты, оказывается, чудесный агитатор. Даже мама…

Игорь Афанасьевич строгим тоном перебил дочь:

– Прошу быстрее кончать обед. Сейчас к нам приедут.

– Кто приедет?! – одновременно воскликнули Софья Борисовна и Маша.

Игорь Афанасьевич ответил со скромной гордостью:

– Из штаба народной дружины. За консультацией.

Женщины переглянулись, не в силах сдержать улыбки.

– Папочка, – озабоченно заметила Софья Борисовна, но в глазах ее светились лукавые искорки, – мне кажется, ты становишься чересчур воинственным.

– Я попросил бы… – строго оглядев жену и дочь, начал Игорь Афанасьевич, но тут же досадливо махнул рукой. – Ах, ну давайте же скорее второе!

…Маша едва успела собрать со стола посуду и заменить скатерть, когда в передней раздалось три звонка.

Игорь Афанасьевич сам открыл дверь.

– Прошу, товарищи, прошу. Вот сюда.

Маша оглянулась и увидела Николая, сначала только Николая, хотя он и вошел в комнату последним. Первым с Машей поздоровался Артамонов, потом Коля Маленький.

– Моя супруга… Моя дочь… – церемонно представил женщин Игорь Афанасьевич. – Прошу садиться. Так чем могу быть полезен?

Николай сел на краешек стула и, не поднимая глаз, смущенно, даже как-то деловито принялся мять в руках кепку. Коля Маленький чувствовал себя свободнее и с любопытством оглядывался вокруг. Рассказал о цели их прихода Артамонов, рассказал, как всегда, коротко и деловито.

– Так, так… вот оно, оказывается, в чем дело, – кивнул головой Игорь Афанасьевич. – Понятно, – и неожиданно прибавил: – Я бы, между прочим, на его месте тоже не пришел.

– Почему? – удивленно поднял брови Артамонов.

Даже Николай оторвал взгляд от кепки. В глазах Коли Маленького зажглись лукавые огоньки, и, наклонившись к Николаю, он восхищенно прошептал:

– Сейчас он выдаст… чтоб я не родился!

– Почему? – замявшись, переспросил между тем Игорь Афанасьевич. – Дело в том… э-э, что классный их руководитель не очень… как бы это сказать?.. не очень чуток. Я Блохина встретил в коридоре… и с Ольгой Ивановной говорил… Она его, извольте ли видеть, с урока удалила. Записки он, мол, не принес и домашних заданий не выполнил. Ну, знаете… – он по привычке пожал плечами и развел руками. – Это абсолютно антипедагогично, абсолютно! Я так и сказал, и на меня, конечно обиделись.

– Эх, всю музыку нам испортила! – воскликнул Коля Маленький, но тут же осекся под строгим взглядом Артамонова.

– Досадно, – заметил Павел Григорьевич. – Весьма. Теперь вернуть доверие к нам трудно.

Игорь Афанасьевич сделал протестующий жест.

– Почему вернуть? Вы его не теряли. И я, кстати говоря, тоже. Он парень справедливый и неглупый. Идея! – вдруг обрадованно воскликнул Игорь Афанасьевич. – Или я ничего не понимаю, и тогда… тогда меня надо гнать, или я для него кое-что значу.

Он подбежал к письменному столу у окна, нашел там чистый листок бумаги и стоя торопливо набросал несколько строк.

– Вот! – Игорь Афанасьевич вернулся к Артамонову. Пусть он, Николай, сейчас же идет к Блохину. У него это получится, он умеет. И передаст эту записку. Ручаюсь, Блохпн все поймет и все, что надо, сделает. У этого мальчика при всех наследственных и благоприобретенных недостатках есть душа. Да, да, есть! – с вызовом повторил он и от волнения снял и опять надел очки.

Николай ушел, так и не успев даже двух слов сказать Маше. Он был настолько ошеломлен открытием, что Игорь Афанасьевич – отец Маши, что в первый момент, еще в штабе, чуть не смалодушничал и решил было не ходить к старому учителю. Но тут уже вмешался Артамонов.

И надо же было познакомиться с Машиными родными и побывать у нее дома именно тогда, когда в их отношениях начался разлад. Правда… Николай решился взглянуть на Машу только перед самым уходом, когда прощался, а взглянув, вдруг подметил в ее глазах смущение и какой-то новый интерес к себе.

Что бы это могло означать?

Занятый своими мыслями, он не заметил, как пришел в штаб. Там его ждал Огнев. Оказывается, он специально зашел еще раз, чтобы узнать, чем кончился визит к старому учителю.

– Очень меня эти мальцы интересуют, – пояснил он. Особенно Вктька Блохин.

Услышав, что Николай собирается к нему и даже несет письмо, Огнев задумался.

– Раз уж вы над этими парнишками такое шефство взяли, сказал он, – то надо вам о них все знать. Слушай внимательно…

Когда он кончил, Николай запальчиво сказал:

– Что ж, берем ответственность на себя! – И, вспомнив слова Артамонова, прибавил: – Народная дружина – это сила, Алексей Иванович.

Огнев усмехнулся.

– Добре. Попробую вашей силе поверить.

…Было уже около шести часов вечера, когда Николай появился, наконец, на улице Славы. У высоких ворот с длинными скамейками по бокам, как обычно, отдыхали несколько женщин.

Николай вошел в темный пустынный двор и направился к домику, где жили Блохины. В окнах его горел свет.

Дверь открыла мать Витьки.

– Дома, дома, заходите, – приветливо и грустно сказала она, узнав Николая. – Может, хоть вы его разговорите. Чистое наказание, а не парень.

Витька встретил нежданного гостя угрюмо и настороженно. Волчонком посмотрел на мать и бабку, и те молча вышли из комнаты. Дед был на заводе.

– Ну, брат, дело у меня к тебе серьезное, – сообщил Николай и, подмигнув, добавил: – Знаешь пословицу: «Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе»?

– Знаю, – на всякий случай буркнул Витька, хотя слышал ее впервые. Но намек он прекрасно понял и почувствовал неловкость: мужчина должен держать слово, что бы ни случилось.

– Так вот, – удовлетворенно продолжал Николай. – Первонаперво, вот тебе письмо, – и он протянул удивленному Витьке конверт.

Стараясь изо всех сил сохранить на лице выражение равнодушия и солидности, Витька прочел записку.

«Виктор, – писал Игорь Афанасьевич, – учти, я лично поручился за тебя перед штабом потому, что знаю тебя и верю тебе. Не осрами же меня, старика, да и себя тоже. Люди эти хорошие и справедливые, не то что некоторые. Можешь им верить, как мне.

Твой Игорь Афанасьевич».

Никогда еще в жизни не получал Витька таких писем. Он был поражен. Самый уважаемый, самый любимый им учитель, в которого Витька верил, «как в бога», – если бы Витька вообще верил в бога! – обращался к нему с такими словами, будто он взрослый, будто он лучший его друг. Выходит, и эти люди из штаба тоже его друзья? А маленькое его сердце, затравленное, испуганное и исстрадавшееся, так жаждало дружбы, теплоты и участия!..

Но ведь они, все они, не знали самого главного, самого страшного, что случилось в Витькиной жизни!

Николай как будто и не заметил, как задрожали худые Витькины руки, грязные и исцарапанные. Он спокойно, как бы между прочим, как велел ему Огнев, сказал:

– Ну, а насчет того дела не волнуйся больше. Если пойдете на откровенность – все уладим. Наше слово здесьмного значит. Народная дружина – это тебе, брат, не шутка!

– Какого дела? – замирая от страха, спросил Витька.

– Да этого, с Союзом спортивных обществ. Конфеты вы, конечно, слопали, ну, а остальное сами вернете.

«Все знают, – с ужасом и какой-то отчаянной надеждой подумал Витька. – Знают и… и неужто уладят? А может, врет? Может, нарочно?.. Выпытать все хочет, а потом…» Но Витьке так хотелось верить, так хотелось все-все рассказать…

– А пока, – невозмутимо продолжал Николай, будто и не замечая, что творится в Витькиной душе, – пока надо найти Уксуса. К нему у милиции особый счет. И ты помоги, будь другом. Где он сейчас может быть, как думаешь?

– Не знаю… честное слово вот, не знаю, – ответил Витька и, указав на свое разбитое, в запекшихся ссадинах лицо, неожиданно прибавил, как бы отметая даже мысль о том, что он может скрывать Уксуса: – Это он меня так.

– Да-а, – сочувственно покачал головой Николай. – За что же?

Глаза Витьки сузились от ненависти, и он стукнул маленьким грязным кулаком по коленке.

– Потому что гад он!..

– А разыскал-то он тебя где?

– В одном… – Витька внезапно умолк, опасливо огляделся по сторонам и, заговорщически понизив голос, закончил: в… в одном тайном месте.

– Да ну? – тоже понизил голос Николай. – И никто про него не знает?

Витька решительно мотнул головой.

– Ни.

Глаза его внезапно загорелись, и он лихорадочно прошептал:

– Хочешь, покажу? Пошли!

Николай на секунду даже опешил от неожиданности.

– Прямо сейчас?

– А чего ждать-то?

– Сейчас нельзя. За ребятами надо зайти, а они, брат, кто где, – и, уловив тревогу в Витькиных глазах, добавил: То свои ребята, надежные. Будь спокоен.

– Когда ж тогда?

– А вот сейчас сообразим.

Николай задумался. Коля Маленький должен быть уже на занятиях, его Илья еле-еле небось загнал туда. Сам Куклев, наверное, на комиссии по смотру технической грамотности, у них сегодня – кузнечный цех.

И тут вдруг Николай вспомнил, что в этом цехе уже несколько дней висит «молния» об утечке воздуха из пневматической аппаратуры. Надо срочно проверить, что сделано руководством цеха по этому сигналу. Эх, черт возьми! Ну, нет времени на все.

А Валька Жуков, пожалуй, сдержит слово, поставит вопрос на комитете.

Но как быть с Витькой? Парень пошел, наконец, на откровенность, разве можно оттолкнуть его в такой момент? Другого, может, и не будет. И потом действительно интересно, да и полезно, между прочим, узнать это тайное место.

Нет, что-то надо сделать, но на этот вечер освободить ребят от других дел. Впрочем, часа через полтора у Коли Маленького кончатся занятия, а Николай за это время успеет побывать в кузнечном цехе. Но где еще Таран и Борис?

– Вот что, друг, – сказал, наконец, Николай, – сделаем так. Сейчас, – он посмотрел на часы, – полседьмого. Встречаемся здесь, в вашем дворе, ровно через два часа. Договорились?

Витька ответил нетерпеливо и энергично:

– Ага! Буду как штык!

…Когда добрались до ограды судоремонтного завода, уже совсем стемнело. По улице разлилось голубое сияние неоновых ламп.

Витька критически оглядел своих спутников и впервые пожалел, что согласился на такое расширение состава экспедиции. Ну как они пролезут вот в эту щель? Взгляд его остановился на Куклеве.

Николая в это время тоже одолевали сомнения.

Все-таки неловко дружинникам красться в темноте по территории завода. Правда, все получилось так неожиданно, что уже нет времени действовать официальным путем. Да и не хотелось подводить Витьку, ведь он доверил им свою тайну.

Заглушая все свои сомнения, Николай бодро спросил, указывая на щель:

– Нам сюда?

– Ага, – кивнул Витька и извиняющимся тоном добавил: Только мы на таких дяденек не расчитывали.

Таран, усмехнувшись, добавил:

– В крайнем случае Илья унесет на себе ползабора. Только и всего.

– Им все шуточки, – проворчал Илья и первым стал протискиваться в узкую щель.

Забор жалобно заскрипел, потом что-то громко треснуло, и Илья, чертыхаясь, провалился в темноту, выломав плечом соседнюю доску.

– Ой, услышат же! – испуганно прошептал Витька.

Но все обошлось благополучно.

Ребята вошли во вкус и, старательно прячась за ящики и бунты канатов, последовали за Витькой.

Короткими перебежками добрались, наконец, до парохода и залегли за штабелями досок, напряженно прислушиваясь перед последним броском.

И тут Боря Нискин вдруг огорченным тоном сообщил:

– Ребята, я, кажется, потерял очки.

– Что значит кажется? – прошипел Коля Маленький. – Тебе в темноте не видно?

– Не остри, пожалуйста. Тут не до этого, – обиделся Борис.