Текст книги "Личный досмотр. Последний бизнес"

Автор книги: Аркадий Адамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

Служба в контрразведке, трагическая гибель жены-военврача в последние дни боев в Германии, потом тяжелое ранение там же в Германии в пятьдесят третьем году, во время фашистских беспорядков в Берлине, и, наконец, отставка.

Павел Григорьевич забрал у сестры свою дочку-школьницу, поселился в этом южном приморском городе и начал новую жизнь – размеренную, спокойную, однообразную, как он сам выражался – «безответственную жизнь»: выступал по поручению райкома с лекциями и беседами, изредка писал статьи в областную газету.

Трудно свыкался Павел Григорьевич с такой жизнью, ибо под внешней суровой сдержанностью скрывался в нем беспокойный, деятельный xapaктер, страстный темперамент бойца. При таких качествах мог постепенно стать Павел Григорьевич сварливым и неуживчивым человеком, мелочно-въедливым и скандальным. Но верх взяли другие качества характера – ясный ум, сдержанность и незаурядная сила воли.

Да и Анка – бойкая, непосредственная, с веселым и упрямым нравом, порой до боли напоминавшая ему жену, Анка со своими полудетскими заботами и тайнами, огорчениями и радостями согревала ему жизнь светлым и ласковым светом.

И все же так до конца и не мог свыкнуться Павел Григорьевич с этой безмятежной жизнью, с этим пусть трижды заслуженным и потому почетным бездельем «коммуниста-надомника», как горько говорил он в минуту особенно острой тоски. Сколько раз за эти годы собирался он поступить на работу, но тут уже решающее слово было за врачами, а они в один голос заявляли «нет!», да и «гражданской» специальности у него не было, и поздно было ее приобретать.

Когда Павлу Григорьевичу передали, что его просит зайти секретарь райкома партии Сомов, это нисколько не удивило и не взволновало его: ясное дело, еще одна лекция или новый семинар, только и всего.

Но начало разговора невольно насторожило. Сомов приступил к нему подозрительно издалека, с непривычно общих и малоприятных вопросов.

– Ну так как она, жизнь? – спросил он, протирая платком стекла очков. – Не дует, не сквозит?

– Какая у меня теперь жизнь? – спокойно, с легкой горечью ответил Павел Григорьевич. – Сам знаешь, мохом порастаю, как старый пень.

– Неужто недоволен? – как будто даже удивился Сомов.

Павел Григорьевич усмехнулся.

– Ты со мной, знаешь… дипломатию не разводи. По глазам вижу, серьезное дело ко мне есть. Вот и выкладывай.

– По глазам… Не вовремя я, оказывается, очкито снял, – не в силах скрыть улыбку, проворчал Сомов. – Ну да ладно! Дело действительно серьезное. Как тебе известно, организовались в городе народные дружины. Так?

– Не у нас одних, газеты читаю, – невозмутимо откликнулся Павел Григорьевич и с легкой усмешкой спросил, подталкивая Сомова скорее раскрыть цель беседы: – Выходит, новую лекцию готовить придется?

Сомов улыбнулся.

– А ты до конца дослушай. Так вот значит – дружины! Десятки, даже сотни дружин. Дело нешуточное. Для руководства ими городской штаб создается.

В районах города – районные штабы во главе с секретарями райкомов партии. Вот и меня назначили.

Но руководить таким делом надо повседневно, оперативно, потому – новое оно и важности огромной.

Не тебе объяснять… И вот есть в горкоме партии такое мнение. Давай посоветуемся. Имеется у нас большой отряд старых коммунистов, опытных, знающих офицеров-отставников. Ценнейшие кадры! Что, если влить их в районные штабы, дать полномочия?

– Что ж, – не спеша, без колебаний ответил Павел Григорьевич, – дело это полезное, хотя и беспокойное. Я бы лично согласился.

…И вот с того дня захлестнула его волна срочных, нелегких забот: комплектование дружин, планы их работ, учеба дружинников, дисциплина. Потом то тут, то там появились «перегибы» – то администрирование и грубое принуждение вместо мер воспитания, то слюнявое уговаривание, когда нужны были решительность и сила. И тысячи дел другого рода – помещения, связь, удостоверения и значки, которых все время не хватало, литература…

Павел Григорьевич наконец-то почувствовал, как он стал опять нужен, до зарезу нужен десяткам, сотням людей, почувствовал, что по-прежнему коротки, оказывается, сутки. И, удивительное дело, прошли бессонница, головные боли, ломота в суставах по утрам, а главное – раздражающее, отравлявшее жизнь ощущение бесцельности своего, никому, казалось, не нужного уже существования, никому, кроме разве Анки.

И тут вдруг заметил Павел Григорьевич, что ей, Анке, стало интереснее с ним. Дочка теперь с особой радостью делилась своими планами и заботами, уже не детскими, а серьезными, взрослыми, и ему самому стало в сто раз интереснее вникать в них. И советы его были теперь тоже иными, к ним Анка не только прислушивалась, их она уже требовала.

Но чем больше сам Артамонов занимался делами дружин, вернее – чем шире развертывалось по городу это движение, чем больше людей втягивалось в него, тем сильнее охватывало Павла Григорьевича чувство недовольства и озабоченности. Что-то пока не ладилось, что-то не удавалось. И это «что-то» – он ясно ощущал – было сейчас самым главным, было смыслом, основной проблемой всего огромного и важного дела, в котором он участвовал.

Цель? Она ясна и правильна, она теоретически закономерна: подъем самодеятельности народа, активизация его роли и сил, передача все новых функций по управлению страной из рук государства в руки общества.

Но путь, но формы движения к этой цели, правильны ли они? Почему среди участников этого дела так много равнодушных? Почему то тут, то там живое дело подменяется бумажками – отчетами, сводками, рапортами? Почему, наконец, так много случаев, когда дружинники не являются на патрулирование? Трудно, не хватает времени? Но ведь это всего два-три раза в месяц. Скучно? Может быть. Но не это, видимо, главное. Что же тогда?

И Павел Григорьевич упорно искал и думал. Он не привык к поспешным выводам.

Вот и сегодня Павел Григорьевич с нетерпением ждал Анку. Им надо ехать на инструментальный завод. Там случилось ЧП: собираются исключать из дружины одного молодого рабочего, исключать, видимо, справедливо – за трусость и, кажется, за предательство.

Это тем более неприятно, что дружина там самая лучшая, самая активная и многочисленная. Районный штаб всегда ставит ее в пример другим. И вдруг такая история!..

Павел Григорьевич нетерпеливо расхаживал по комнате, заложив руки за спину, и то и дело поглядывал на стенные часы.

Но вот, наконец, стукнула парадная дверь. Анка!

Девушка вихрем вбежала в комнату, взволнованная, раскрасневшаяся.

– Папа! Кого сегодня исключают из дружины на инструментальном за… за предательство?

Павел Григорьевич внимательно посмотрел на нее.

Ах, папа! – Аня нервно сцепила пальцы. – Я сейчас встретила одного человека… Он мне сказал, что один человек – предатель… А этот человек…

– Постой, постой! – Павел Григорьевич невольно улыбнулся. – Один человек, потом еще один человек… Да не волнуйся так!

– Я не могу не волноваться! Как ты не понимаешь?!

– Гм… Ну, допустим, понимаю…

– Тогда скорей пойдем. Скорее, папа!..

Аня сама не догадывалась – об этом больше, может быть, догадывался даже Павел Григорьевич, – как много места в ее мыслях и мечтах занимал веседый, красивый и ловкий парень из бригады Вехова, не догадывалась потому, что каждый раз гнала от себя эти мысли и эти мечты. Аня была гордой девушкой, и ей казалось – она была даже убеждена, – что Таран ухаживает за ней просто по привычке, по капризу, так же как он, по слухам, ухаживал за многими другими девчатами. И ей хотелось наказать его за это, ей казалось, что иначе он потом обязательно посмеется над ней. Аня не верила ни одному его слову, ни одному поступку. И даже тогда, когда верила – ну как можно было не поверить, например, тогда, в красном уголке, когда они так упоительно танцевали! – считала это минутным увлечением и боялась, не хотела верить во что-то серьезное, настоящее. И еще Аня старалась уверить себя, что так же легкомысленно и цинично относится Таран ко всему в жизни. А этого в людях она не прощала, это презирала и ненавидела.

Но в то же время в Таране было что-то такое притягательное, такое хорошее и искреннее, против чего она могла бороться только, когда все кругом помогало ей, – люди, дела, волнения и хлопоты. Чувство беззащитности, охватывавшее ее, когда она оставалась одна, возмущало и оскорбляло ее.

И Аня мстила себе, говоря о Таране равнодушно, насмешливо, даже обидно. Так она как бы между прочим говорила и отцу, когда разговор у них заходил об инструментальном заводе и бригаде Вехова.

Но разговор этот заходил почему-то довольно часто.

А Павел Григорьевич был человеком опытным, наблюдательным и чутким, особенно если дело касалось его Анки…

Они приехали на инструментальный завод, когда заседание штаба дружины уже началось. В большой комнате за столом сидели Чеходар, старик Проскуряков, инженер Рогов и другие члены штаба. Тут же присутствовали и ребята из бригады Вехова, не было только Тарана.

Поодаль от всех на стуле сидел Степа Шарунин.

Лицо его покрылось красными пятнами, он, не отрываясь, смотрел в пол, теребя в руках мятую кепку.

Вся его тщедушная фигура в старом потертом пиджачке выражала предельное отчаяние и испуг.

При взгляде на Степу Аня почувствовала и облегчение и острую, режущую жалость.

Павел Григорьевич поздоровался с сидящими у стола членами штаба, добродушно кивнул ребятам и сел рядом с Чеходаром. Аню поманил к себе Николай. Ее вдруг удивили смущенные глаза, когда он смотрел на нее. Но все происходящее вокруг было так важно и необычно, что Аня тут же забыла об этом.

Говорил Чеходар:

– …Обстановку мы, таким образом, выяснили. Конечно, Шарунин вел себя трусливо, недостойно. Думаю, в этой части все ясно?

– Куда яснее, – сердито сказал Проскуряков, вертя в руках очки. – Позор, чистый позор на нашу голову.

– Из дружины придется исключать, – заметил Рогов.

– Не спешите с выводами, Дмитрий Александрович, – как можно мягче возразил Чеходар. – Парень он молодой, его воспитывать надо. Исключить всегда успеем. И потом… надо учесть и другой аспект этого инцидента. В каком же виде мы предстанем? Лучшая в районе дружина и вдруг…

Он покосился на Артамонова, но тот сидел с таким невозмутимым видом, что Чеходар при всем желании не смог уловить его реакции на свои последние слова. «Должен же он в конце концов понимать, что и сам окажется в неприглядном положении. Ведь всюду хвалит нас, ставит в пример». И, не вытерпев, Чеходар спросил:

– Как ваше мнение, товарищ Артамонов?

Все посмотрели на Павла Григорьевича, и он не спеша ответил:

– Надо выяснить картину и в другой части.

– Именно! – запальчиво вставил Коля Маленький и указал на угрюмо молчавшего Куклева. – Вот он кое-что добавит.

Тот неохотно возразил:

– Нечего мне добавлять.

– Как нечего? – взорвался Коля Маленький. – Это он просто его жалеет! – Вовсе я не жалею… – Тогда говори то, что нам сказал. Он, – Коля Маленький указал на Шарунина, знал эту тайну, знаком был. Это факт или фантастика? – грозно обратился он к Степе.

Тот молчал, взволнованно шмыгая носом и не отрывая глаз от пола.

– Отвечай, Шарунин, отвечай, – сурово сказал Проскуряков.

Но Степа продолжал молчать, только по впалым щекам его вдруг потекли слезы.

– Ну, а что бригада думает? – спросил Чеходар, взглянув на Николая, и мысленно прибавил: «Надеюсь заступитесь за товарища?» – Это вам лучше всего Борис скажет, – хмуро откликнулся Коля Маленький. – Объективнее по крайней мере.

Никто из посторонних не понял намека. Только Чеходар испытующе и чуть насмешливо посмотрел на Николая. И тот невольно потупился.

– Мы три фактора увязываем, – как можно спокойнее произнес между тем Борис Нискин, стараясь не глядеть на Шарунина. – Его знакомство с этой шпаной, бегство во время драки и то, что им, по-видимому, стал известен наш план.

Наступило тягостное молчание.

Николай с самого начала дал себе слово не вмешиваться. Ребята хотят решать без него – пусть решают. Он видел, что Чеходар пытается спустить вопрос на тормозах, не выносить сор из избы: для него главное – это не портить репутацию дружины в глазах начальства. Еще бы! Это ведь и его собственная репутация. А что от этого пострадает дело, его не волнует. Николай чувствовал, как растет в нем неприязнь к этому человеку. А тут еще и Куклев и даже Борис явно не договаривают. «Увязываем три фактоpa…» А какие выводы из этого делаем? И только Коля Маленький, который так открыто демонстрирует свое новое отношение к нему, Николаю, остается и здесь до конца непримиримым. «Что за парень!» – с невольным восхищением подумал Николай.

Молчание нарушил стоявший в дверях Огнев, он только что пришел.

– Я думаю, если Шарунин выдал план, то он должен сознаться! Ведь парень в конце концов свой. Ну, слабость, трусость проявил. Бывает… с некоторыми. Так ведь, Степа, а?

Но Степка молчал, с шумом втягивая ртом катившиеся по щекам слезы.

– Я не понимаю, – хмуро произнес Коля Маленький, – мы его уговаривать будем или судить?

Аня поглядывала на суровые, замкнутые лица ребят. «А еще товарищи! – думала она. – И Николай молчит… И Тарана нет… Почему его нет в такой момент?» Она уже собралась было спросить об этом Николая, даже наклонилась к нему, но вдруг Степа упрямо, с отчаянием произнес, не поднимая головы:

– Ничего я не выдавал, и… делайте, что хотите…

– А ребят этих ты все-таки знаешь? – поинтересовался Рогов.

– Факт это или фантастика, тебя спрашивают? – горячо подхватил Коля Маленький.

Степа упрямо молчал.

– Нехорошо ведешь себя, Степан, – покачал головой старик Проскуряков. – Стыдно мне за тебя.

Ну вот! И этот жалеет, и этот не видит, что произошло. А произошло самое худшее, что могло быть.

И Николай, не выдержав, хмуро и твердо произнес:

– Пусть не врет. Он выдал план. А это предательство. И нечего тут крутить.

Чеходар в упор посмотрел на Николая.

– У тебя есть доказательства?

– Это же ясно!

– Значит, основываешься на интуиции? – усмехнулся Чеходар. – Это, дорогой мой, мало, чтобы человека позорить. Да еще публично.

– Не надо так ставить вопрос, товарищ Чеходар, – прервал, наконец, свое молчание Артамонов. – Интуиция, между прочим, вещь не плохая. Но здесь еще и логика и кое-какие факты, – и жестко закончил: – Я согласен с Веховым. Полагаю, в дружине Шарунину не место. И пусть это нам всем уроком послужит, – и он мельком взглянул на Чеходара.

«Все понимает и рубит как надо», – подумал Николай. Аня с удивлением посмотрела на отца: вот он, оказывается, каким бывает!

С мнением Артамонова согласились все члены штаба. Только Чеходар счел нужным оговориться:

– В решении отметим, что это частный случай и честь дружины не марает.

– Ну, это как сказать, – покачал головой Артамонов.

– Позору теперь не оберешься, – мрачно констатировал Илья Куклев.

Коля Маленький шумно вздохнул и как-то неопределенно, в пространство произнес:

– Воспитываем людей, воспитываем, а они…

– Иди, Шарунин, все, – сухо сказал Чеходар.

В полной тишине Степа встал и, горбясь, направился к двери. Когда он вышел, Огнев сказал:

– Имею, товарищи, внеочередную информацию. Даже не то слово… В общем дело есть. Посоветоваться надо.

– Давай, Алексей Иванович, слушаем тебя, – с видимым облегчением ответил Чеходар. – Да проходи сюда, чего ты дверь подпираешь.

Огнев подошел к столу и сел на пододвинутый кем-то стул.

– Дело вот какое, – начал он. – Ровно десять дней назад произошла у нас в районе одна кража. Дерзкая и на первый взгляд странная. Разные у нас мнения о ней сложились. Но я лично полагаю, что дружина здесь большую помощь может оказать. Теперь расскажу все по порядку…

Но в этот момент в дверь постучались, неуверенно, боязливо.

– Кто там? – крикнул Чеходар. – Входите же!

Куклев, сидевший ближе всех к двери, встал и распахнул ее. На пороге появились две женщины и растерянно огляделись.

Одна из них, высокая, полная, в зеленой вязаной кофточке, беспокойно теребила пальцами накинутую на плечи косынку. Широкое скуластое лицо ее было взволнованно, глаза покраснели от слез.

Вторая женщина, маленькая, очень худенькая, с измученным, болезненным лицом, волновалась не меньше, чем ее спутница.

– Дядя Григорий!.. – бросилась высокая женщина к Проскурякову. – К вам мы, дядя Григорий!..

– Ксеня? – удивился тот и пояснил: – Это же Блохина, Захара Карповича невестка.

Старого и опытнейшего лекальщика Блохина на заводе знали все.

– Ну, чего ты? Что случилось-то? – обратился к женщине Проскуряков.

– Витька мой пропал, ночевать не пришел! – заплакала та. – И вот ее парень тоже, – указала она на вторую женщину. – Ума не приложим, где искать-то!.. Все обегали… В милиции были, в больницах тоже были… К вам вот люди посоветовали…

– Люди посоветовали!.. – с ударением повторил Проскуряков, обращаясь к окружающим. – Это вам не как-нибудь!

– Авторитет у дружины высокий, – многозначительно подтвердил Чеходар, покосившись на Артамонова.

– Куда же Витька ваш мог деться? – заинтересованно спросил Огнев. – Сами-то вы как думаете?

Женщина ответила не сразу. Она перестала плакать, вытерла концом косынки глаза и вздохнула.

Потом с сомнением поглядела на Проскурякова.

– Уж и не знаю, как вам сказать…

– Говори открыто, – строго сказал Проскуряков. – Свои кругом. Поймем, не бойся.

Женщина потупилась и неуверенно произнесла:

– Есть у меня одна думка… Может, он отца разыскал. У него остался. Его наш батя из дому прогнал. Повздорили…

– Постой! Что-то я тебя не пойму, – забеспокоился Проскуряков и взволнованно затеребил усы. – Захар прогнал? Сына, выходит? Да за что же это он так?

Не поднимая глаз, женщина смущенно ответила:

– Я же говорю, повздорили… Выродком его назвал. За то, что на завод работать не шел. Ну, Семен и не стерпел, она уткнулась лицом в косынку и, давясь слезами, зло проговорила: – Жизнь нам всю поломал… И Витька вот… Может… может, через то и пропал… Может, в живых уже нет…

– Ну, ну! – строго прикрикнул на нее Проскуряков. – Ты это брось! Найдем твоего Витьку! А с твоим что? – обратился он ко второй женщине.

– Пропал… – тихо ответила та. – Товарищи они. В одном классе учатся.

– А фамилия, зовут как?

– Савченко… Гоша…

– Ну и что ты думаешь об этом? – продолжал спрашивать Проскуряков.

– Ничего я не думаю… Ищу вот…

– Да говори уж, Маруся, говори… – махнула рукой Ксения и, обращаясь к Проскурякову, прибавила: – Мужик у нее сильно выпивает, дерется. Вот в тот вечер парень и сбежал.

– Верно она говорит?

– Со стороны всегда легче говорить, – сердито ответила женщина. – Больной он. Его лечить надо, а все кругом… Да чего там! – досадливо сказала она. – Не про то сейчас речь.

– А раз надо, так и лечи, – заметил Чеходар.

Женщина горестно усмехнулась:

– Чужую беду – руками разведу, дело известное.

– Ну вот что, – вздохнув, сказал Проскуряков. – Вы пока идите себе. Мы этим немедля займемся. Так, что ли? – обернулся он к товарищам.

– Ну, ясно! А как же? – взволнованно откликнулся инженер Рогов. – Святой наш долг!

– Слыхали? – Проскуряков посмотрел поверх очков на женщин. – Так что будьте спокойны.

– Ой, спасибо вам, родненькие! – снова заплакала Ксения. – Ой, спасибо!.. Пойдем, Маруся…

– Спасибо вам, – сдержанно произнесла та.

Когда женщины ушли, Коля Маленький поднялся со своего места и сказал, обращаясь к Чеходару:

– У нас к штабу просьба есть.

– Какая еще просьба?

– Мы тут посовещались, – Коля Маленький указал на Бориса и Илью Куклева, – и решили. Думаю, что бригадир нас поддержит. Поручите нам найти этих хлопцев. В лепешку расшибемся, но найдем.

– Вы сначала своего найдите, – проворчал Проскуряков, а потом уже чужих. Где Таран-то?

– А он болен, – быстро ответил Коля Маленький. – Как раз собираемся идти проведать.

– Я поддерживаю перед штабом их просьбу, – вмешался Огнев.

– Ты сначала скажи, какое у тебя дело к нам было, вспомнил Чеходар. – Что там за кража?

Огнев хмуро усмехнулся.

– Пока придется отложить. Сейчас меня интересуют те хлопцы, что пропали…

Заседание штаба закончилось поздно.

Выйдя на улицу, Николай, ни на кого не глядя, спросил:

– Ну, а что же все-таки с Васькой? Кто знает?

– Никто не знает, – ответил Коля Маленький.

– Надо в самом деле проведать, – предложил Боря Нискин.

– Ну, счастливо, мальчики, – сказала Аня.

Коля Маленький ехидно спросил:

– Папочка ждет?

– Не болтай глупости, – резко ответила Аня.

…Таран жил с матерью недалеко от завода. Ребята дошли до его дома за несколько минут.

Дверь открыла мать Тарана.

– Вася? – удивилась она. – Он давно ушел. Сказал, что в штаб, на дежурство.

Ребята переглянулись.

– Ну и ну, – присвистнул Коля Маленький. – Вот жизнь пошла. Люди пачками исчезать стали…