Текст книги "Вечерний круг"

Автор книги: Аркадий Адамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– Завтра вечером, у фонтана, – улыбнулся Виталий. – Почти по Пушкину.

Цветков собрался было что-то сказать, но, увидев, что Откаленко повесил трубку, спросил его:

– Ну что?

– Допрос ведёт, – ответил Откаленко. – Приехать никак не может, даёт поручение вам. – Он сдержанно усмехнулся.

– Что ж, принимаем, – удовлетворённо кивнул Цветков, кажется, даже не заметив этой усмешки. – Сразу берёмся за всех троих одновременно. Я – тут, ты, Лосев, у себя, а ты, Откаленко, иди в комнату Шухмина. Они сейчас на задании все. Ты кого будешь допрашивать, Откаленко, первый решай?

– Мне только Ткачука допрашивать не с руки. А дальше всё равно.

– Наган у кого, ты говоришь, был, у Заморина?

– Да.

– Давай его мне, этого Заморина. Тебе – Кикоев, а тебе, Лосев, остаётся Ткачук.

Цветков снял трубку внутреннего телефона и набрал короткий номер.

А Виталий направился к себе, перебирая в уме то немногое, что смог сообщить ему Откаленко про Олега Ткачука по кличке Махно.

«Ты помни, – сказал напоследок Цветков, – этих двоих мы с Откаленко на первом допросе вряд ли расколем. А время нас, сам знаешь, как поджимает. Поэтому я в первую очередь от тебя сейчас результата жду. Самое главное – кто им дал в Москве подвод под квартиру Потехина, понял ты меня?» И Виталий ответил: «Понял». И вполне ощутил меру своей ответственности в этот момент.

Но что же было ещё известно о Ткачуке, что ещё мог сообщить Игорь?

Однако Виталий уже не успел больше поразмышлять на этот счёт. Раздался аккуратный стук в дверь, и она тут же распахнулась. На пороге возник конвойный милиционер.

– Арестованный Ткачук доставлен, – доложил он. – Разрешите завести?

И вот Ткачук сейчас сидел перед Виталием. Минуту Виталий молча рассматривал его. Худой, в мятом костюме. Дерзкие чёрные глаза смотрели сейчас насторожённо и чуть испуганно. Загорелое узкое лицо, густые сросшиеся брови. Ткачук развалился на стуле вызывающе небрежно, но это была скорее привычка, чем преднамеренная демонстрация. При этом Ткачук нервно ёрзал на стуле и явно не знал, как себя вести.

– Ну что ж, начнём, пожалуй, – нарушил наконец затянувшееся молчание Лосев. – Значит, Ткачук Олег Романович, так? Знаете, Ткачук, где находитесь?

– В столице нашей Родины, – как можно развязнее ответил Ткачук и уже заметно другим тоном спросил: – У вас тут курить-то можно?

– Курите. Есть чего?

– Было бы, так не спрашивал.

– А вот грубить не стоит, Ткачук. Кроме всего прочего, невыгодно это вам, учтите, вы не только в Москве, вы ещё, между прочим, в МУРе находитесь. Слышали такую фирму, надеюсь?

– Слышал, – коротко и хмуро бросил Ткачук.

– Поэтому советую вести себя поскромнее. Мы тут не только вас, мы и Директора обломаем. Он тоже здесь.

– Ну да? – испугался Ткачук. Его доставили другим самолётом, и об аресте своих соучастников он не знал ещё.

– Представьте себе, – усмехнулся Виталий. – Стараемся мести чисто, сора не оставлять. И чтобы ситуация вам была окончательно ясна, добавлю следующее. Квартирную кражу мы вам докажем легко. И без вашего признания. Признание нужно будет вам самому, чтобы срок сократить. Докажем мы это, в частности, по краденым вещам. У Терентия всё изъято, показания его на вас уже получены. Нам их скоро перешлют.

– Выходит, вы его самого-то не прихватили? – ухмыльнулся Ткачук.

– А за что? Вы продали ему вещь, он купил. Он же не знал, что она краденая?

– Знал, гад.

– Это ещё доказать надо. Подтвердите под протокол?

– Ещё чего!

– Ну вот. Потому он и гулять будет. Ещё кого-нибудь нам отдаст из таких вот дурачков. Так что пусть себе гуляет. Зато вам, Ткачук, гулять долго теперь не придётся. Потому что мы, кроме кражи, докажем ещё и вашу стрельбу на вокзале, два месяца назад. Надеюсь, не забыли?

– Какая ещё стрельба? – грубо спросил Ткачук, ёрзая на стуле.

– До этого дело ещё дойдёт. Всё по очереди. Сначала…

– А я не стрелял, понял? Не стрелял!

– Конечно, – насмешливо согласился Лосев. – Дядя стрелял. А ты слушал.

– Не знаю, кто стрелял!

– Ладно, ладно. Говорю, дойдёт дело.

– Сигарету-то дашь? – нетерпеливо спросил Ткачук.

– А я разве обещал? Или обязан? – осведомился Лосев. – Ты этот тон брось.

– Прошу же… – Ткачук отвёл глаза.

– Это другое дело. Давай закурим. И разговор у нас пойдёт деловой, надеюсь. Потому что всё ты, кажется, уже понял.

Виталий достал из кармана сигареты и протянул Ткачуку. Оба закурили.

– Так вот, Олежек, – произнёс Виталий почти мечтательно, – начнём мы всё-таки с квартирной кражи. Сразу её признаешь или тебе её доказывать надо?

– Ясное дело, доказывать.

– Пожалуйста. Что часы те ты Терентию продал, это ты отрицать не будешь, надеюсь? А они ведь с кражи, это установить совсем нетрудно.

– А я их сам, допустим, купил. Что тогда?

– И где же ты их, допустим, купил, у кого? – насмешливо спросил Лосев.

– Да там, у себя, на рынке, у неизвестного лица, – в тон ему ответил Ткачук.

– А вот у нас есть свидетели, что ты ещё в Москве, в гостинице, пытался их продать. И не один свидетель, имей в виду.

– Ну, значит, я их в Москве купил, какая разница-то? – продолжал куражиться Ткачук. – Докажи, что нет?

Виталий внимательно посмотрел на него и спросил:

– Ты так глупо будешь себя и на суде вести?

– Почему глупо? Очень даже умно.

– Ладно, – вздохнул Виталий. – Глупо или умно, это мы потом увидим. А пока скажи-ка мне. Может, Заморин тебя с пути сбил?

– Это ещё кто?

– Заморин Семён Михайлович. Кличка Директор. И ещё одного судака мы с ним вместе вытащили. Кикоев Илья Георгиевич. Кличка Арпан. Слыхал про таких?

– Слыхал… – растерянно произнёс Ткачук и, глубоко затянувшись, привстал, чтобы загасить окурок сигареты в пепельнице, которую придвинул ему Виталий.

– Вот так, Олежек. А Заморин влип крепко. У него ведь, кроме всего, ещё и наган изъят. А у тебя есть наган?

– Нужен он мне…

– А воровать тебе нужно? А дружбу водить с Замориным нужно?

Ткачук молчал.

На столе зазвонил телефон.

– Лосев? – узнал Виталий спокойный голос Цветкова. – Вот какое дело. Тут у меня сидит, значит, Заморин. Беседуем потихоньку. Квартирную кражу он, конечно, признаёт. Тем более что Терентий-то прямо показывает, что Директор ему сказал: с московской кражи шкатулка. Да и гильза там, на квартире, от его же нагана. Никуда, словом, не денешься. А вот указал им на эту квартиру, говорит, Ткачук. Сначала, правда, адрес напутали, не туда залезли. Ткачук там записку и оставил: извините, мол, бедно живёте, зря мы вас потревожили. Вот он и сейчас смеётся, Заморин. Рано, Семён Михайлович, смеётесь рано, – куда-то мимо трубки укоризненно произнёс Цветков и продолжал, снова уже обращаясь к Виталию: – Не знаю, однако, правду ли говорит Семён Михайлович. – Цветков усмехнулся. – Ткачук у них вроде дурачка на побегушках. И вдруг… Что, что? – снова мимо трубки спросил Цветков и через секунду продолжал, уже снова обращаясь к Лосеву: – Вот он говорит, Заморин, что Ткачук, оказывается, раньше их в Москву приехал, к тётке, что ли. А потом телеграмму им дал: приезжайте, хорошее, мол, дело ждёт. – И снова мимо трубки Цветков добавил: – Насчёт телеграммы, Семён Михайлович, ведь мы легко проверим, учитываете? Ну то-то. – И снова в трубку: – Вот так, Лосев. Давай дальше шуруй.

Виталий повесил трубку и посмотрел на насторожившегося Ткачука.

– Мне бы вернуться! – вздохнул Ткачук раскаянно.

Он, видно, уловил, что дела его каким-то неведомым образом повернулись весьма плохо, и на всякий случай решил манеру поведения изменить. Сейчас он уже казался тихим, скромным и простодушным.

– Чтобы вернуться, надо оглянуться, – сказал Лосев. – Вот и оглянемся давай. На дела совсем недавних дней. Дней десять назад был в Москве?

– Был. Что, уж и приехать нельзя?

– К тётке приехал?

– Ну… к тётке, – неуверенно согласился Ткачук.

– Где же она живёт, твоя тётка?

– Вы что, к ней пойдёте? Не надо.

– Надо же проверить, жил ты у неё или нет, – сказал Виталий. – Всё придётся проверить, Олежек, каждое твоё слово, учти это.

– Раз так, пишите, – вдруг перейдя на «вы», покорно согласился Ткачук.

Он начал было диктовать адрес, но Виталий придвинул к нему лист бумаги.

– Так не пойдёт. Пиши сам, – и протянул шариковую ручку.

– Пожалуйста.

Ткачук удобнее устроился у стола и примялся писать. Когда он кончил, Виталий внимательно прочёл написанное и спрятал бумагу в ящик стола.

– А теперь скажи, – снова обратился он к Ткачуку. – Знаешь, что такое криминалистическое исследование почерка?

– Ну, знаю. А что?

– А то, что мы теперь твой почерк сравним с почерком в одной записке. Там один прохвост написал: «Извините, ошиблись адресом. Бедно живёте». Не помнишь такой записки?

– Эх! – сокрушённо вздохнул Ткачук. – А вы, чего доброго, и в самом деле докажете, что я её написал. Выходит, поймал ты меня с этим адресом?

– Нет, – покачал головой Виталий. – Я просто дело ускорил. Неужто, ты думаешь, мы бы без этого не достали образец твоего почерка? Только лишнее время бы ушло. И ты бы ждал, и мы. А так к вечеру всё будет ясно. А то и сейчас. Ты записку писал?

– Я, – снова горестно вздохнул Ткачук. – Куда денешься? Наука есть наука. И зачем только я, дурак, её написал!

– Ну а как же ты всё-таки адрес-то перепутал?

– А я не путал.

– Кто ж тогда путал?

– Кто? Директор.

Ткачук сказал это и сам испугался сказанного. На этот раз вполне искренно испугался и как-то затравленно посмотрел на Виталия.

– Ты думаешь, что говоришь? – медленно и серьёзно спросил Виталий.

– А я ничего не знаю! – неожиданно закричал Ткачук. – Не знаю, понял?!

Виталий успокаивающе махнул рукой.

– Ладно, ладно. Ты лучше успокойся. Телеграмму Директору ты давал или нет? Мы ведь её всё равно найдём. Это же нетрудно, учти.

– Давал, – безнадёжным тоном ответил Ткачук и попросил: – Ещё сигареткой угостишь? Всё забыл, веришь?

– Кури. – Виталий придвинул через стол сигареты. – Значит, телеграмму ты дал. Мы её в любом случае к делу приобщить должны будем.

– Откуда ты про телеграмму-то знаешь? – хмуро спросил Ткачук, выуживая грязными пальцами сигарету, из пачки.

– Вообще-то отвечать на твой вопрос не положено, – сказал Виталий, тоже закуривая. – Но так и быть, скажу. Директор даёт на тебя показания, сейчас, вот что. Гражданин Заморин Семён Михайлович лично. Откуда же мне ещё знать?

– Ну, всё тогда, – совсем уже уныло вздохнул Ткачук.

– Нет, милый друг, ещё не всё. – Виталий покачал головой. – Ещё кое-что надо нам с тобой выяснить. Откуда у тебя взялся тот адрес? Тётка, что ли, дала?

– Ты что, очумел? – Ткачук даже опешил от неожиданности.

– Вот-вот. Кто ж тогда дал его тебе?

– Да парень один. Выпили мы с ним. Ну, он и говорит: «Был бы ты деловым мужиком, миллион бы мы с тобой заработали, не меньше. На гаде одном».

– Ты с ним где познакомился, с парнем этим?

– Да в парке.

– В парке? – насторожился Виталий, и какая-то смутная догадка вдруг зашевелилась у него в голове. – Значит, в парке, говоришь?

– Ага.

– А где именно, помнишь?

– Здоровенные аттракционы там стоят. Глаз не оторвёшь.

– А как зовут того парня, помнишь?

– Гошкой зовут.

– Так-так… А узнаешь, если покажем тебе его?

– Ясное дело. Только видеть мне его неохота.

– Ещё бы! Ты ж его крепко надул.

– Ёлки-палки! И это знаешь? – ещё больше изумился Ткачук. – Ну даёт МУР!

– Даёт, даёт, – согласился Виталий. – И ещё не то даст. А очную ставку всё же придётся вам сделать, чтобы знакомство вы оба подтвердили. Объяснишь тогда, почему с ним не поделился.

– Так я бы… Директор не дал.

– Ну вот и скажешь. Готовься.

– Выходит, вы его тоже… к ногтю? За то, что адрес дал?

– У него там тоже букетик собирается будь здоров.

Так решилась судьба Гошки Сёмкина. На свободе его оставлять было уже нельзя. В тот же вечер он был арестован.

Совсем по-другому сложился допрос, который вёл Игорь Откаленко. Перед ним сидел Кикоев. Это был невысокий, плотный парень. Прямая жёсткая чёлка иссиня-чёрных волос падала, закрывая лоб, на такие же чёрные, прямые брови; на смуглом, круглом лице маленькие, беспокойные глазки, как два уголька, то вспыхивали, то тускнели. Тонкие, совсем незаметные губы чуть перекошенного рта придавали лицу странное выражение и вызывали неясную тревогу.

Кикоев спокойно вошёл в комнату, где ждал его Откаленко, уверенно, по-хозяйски расположился на стуле и вызывающе посмотрел Игорю прямо в глаза.

– Ну что, начальник, колоть будешь? – спросил он.

Откаленко прекрасно понимал всю сложность своей задачи. По существу, против Кикоева не было серьёзных улик. Ни одной краденой вещи он не продал Терентию, он их, очевидно, где-то до поры надёжно спрятал, скорей всего у какой-нибудь своей подруги, как подсказывал Игорю опыт. И найти эти вещи вряд ли скоро удастся, если удастся вообще. Наконец, Кикоев не встречался с Гошкой Сёмкиным и не имел при себе оружия. Во время обыска на квартире, где он был схвачен вместе с Замориным, обнаружили чемодан с частью похищенных у Потехина вещей. От чемодана этого оба сразу же отказались, но вскоре было установлено, что чемодан принадлежит Заморину. Словом, улик против Кикоева не было, и его предстояло немедленно отпустить, как только кончится определяемый законом двухсуточный срок административного задержания, ибо ни один прокурор санкции на его арест при таких условиях не дал бы. Правда, некоторые надежды Откаленко связывал с одной вещью, найденной у Кикоева в момент ареста. Это был небольших размеров, плоский, весьма изящный бумажник из тиснёной кожи. В бумажнике ничего ровным счётом не оказалось, ни каких-либо бумажек, справок, квитанций, документов или денег, словом, ничего из того, что обычно находится в бумажнике. Неясно было, зачем вообще Кикоев носил его при себе. Изготовлен бумажник был в Англии, и броская золотая метка фирмы со львом и короной красовалась на самом видном месте. Впрочем, и сам по себе этот бумажник представлял немалую ценность и был, очевидно, краденым, хотя в скрупулёзно составленном самим Потехиным списке исчезнувших у него вещей почему-то не значился. Откаленко перед самым допросом Кикоева ещё раз тщательно осмотрел все его отделения, прощупал со всех сторон и, так и не придя к какому-либо выводу, сунул странный бумажник в ящик стола.

Когда Кикоев задал ему свой нахальный вопрос, Откаленко пожал плечами.

– Зачем колоть? Дружба с таким бандитом, как Заморин, вас и так подвела.

– Хороший парень, чего вы к нему привязались? – дерзко улыбнулся Кикоев, сверкнув ровными, белоснежными зубами.

– Хороший парень наган таскать не станет.

– А у него и нет его.

– Нашли, однако.

– Не его. Он разве не сказал?

– Не догадался.

– На понт взяли. Меня на это не возьмёте.

– Не собираюсь. Зачем с Замориным в Москву приехали?

– На экскурсию.

– По телеграмме от Махно? Экскурсия в чужую квартиру?

– Э, начальник, – укоризненно покачал головой Кикоев. – Или доказывай, или не говори. Телеграммы не получал. В чужой квартире не был. Сёмку знаю, Олега тоже. Не отказываюсь. И всё. За знакомство не сажают. Я наши замечательные законы знаю не хуже тебя, начальник.

Да, ситуация на допросе складывалась совершенно безнадёжная. Всё так и было, как сказал Кикоев: за знакомство не сажают. Как хозяин положения сказал. Откаленко смотрел в эти диковатые, чёрные, как угли, глаза, в которых то и дело вспыхивали наглые, вызывающе-насмешливые огоньки, и бессильная злость переполняла его. Ведь преступник сидел перед ним, опасный, дерзкий преступник. Но ухватить его было не за что, его предстояло отпустить, если… если только не дадут на него показания те двое. А телефон молчал, значит, те двое таких показаний не давали. Что же оставалось делать? Тянуть время? Начать разговор с другого конца? Лучше узнать Кикоева, спросить о родителях, о семье? Метались мысли в голове у Игоря. Редко метались они так растерянно, так нервно и суетливо, цепляясь то за одно, то за другое, сейчас, однако, одинаково бесполезное. Нет, тут надо было придумать что-то новое, найти какой-то неожиданный ход, какой-то слабый пункт, что-то… Но в голову ничего не приходило. Вот разве… А, чёрт! Надо же было продолжать допрос, пауза слишком, недопустимо затягивалась.

– Две судимости у тебя? – спросил Игорь.

– Точно, две, – охотно подтвердил Кикоев. – Больше не будет, не старайся. Сыт. И научился. Тут кое-чего, теперь варит. – Он ткнул себя пальцем в лоб. – Меня теперь, начальник, голыми руками не ухватить, понял? – продолжал куражиться Кикоев, сверкая чёрными глазами. – Чуть что, я на дно. Всё. Наших нет. Вот думаю, как отсюда меня выгонишь, я на юг подамся. Тепло, море, горы. Люблю. Пожалуй, там и останусь. – Он лениво потянулся.

Тут Игорь небрежно вынул из ящика стола бумажник и положил рядом с собой, словно приготовил его для чего-то, только время использовать ещё не настало.

В чёрных глазах Кикоева мелькнула насторожённость.

– Узнаешь? – кивнул на бумажник Откаленко.

– Вроде да, а вроде нет, – как-то криво усмехнулся Кикоев и попросил: – Поближе рассмотреть дай, точно скажу.

Он даже наклонился к столу, чтобы, взять бумажник.

Но Игорь строго сказал:

– Сидеть. Придём время, дам. Пока издали любуйся.

– Как хочешь…

Кикоев с напускным равнодушием пожал плечами. И вдруг, помолчав, сказал:

– Давай, начальник, выгоняй скорее. А то прокурору буду жаловаться.

– До прокурора у нас с тобой ещё время есть.

Игорь себя чувствовал сейчас, как когда-то в детстве, во время игры «жарко-холодно». Он вдруг заметил, как с появлением этого странного бумажника стало «теплее», явно «теплее». В допросе появился какой-то пульсирующий нерв. Кикоев почему-то забеспокоился.

Он метнул быстрый взгляд на бумажник.

– А зачем его вытащил?

– Так, – неопределённо ответил Игорь. – Чтобы полежал вот тут.

И он вдруг почувствовал, как забилось у него сердце. Становилось всё «теплее».

– «Полежал»? – хитро и зло переспросил Кикоев. – Врёшь, начальник. Ну, давай так. Не под твой замечательный протокол, конечно. Ты знаешь, у кого в квартире мы были, а?

– Знаю.

– Ни хрена ты не знаешь. Хочешь скажу? Вот этот бумажничек оттуда?

– Не-ет. Хозяин его в списочке не указал.

– Ясное дело. Не его он, понял? Я его в передней подобрал, на полу, под вешалкой. За какие-то сапоги там залетел.

– Думаешь, кто-то его уронил?

– Ага. Веришь?

– Ну и что?

– А то. Если выгонишь меня отсюда, я тебе кое-что покажу.

– Ты думаешь, чего говоришь-то?

– Ясное дело. Но если я тебе кое-что покажу, ты таких боссов накроешь, что я рядом с ними мелочью буду незаметной. Не будет у тебя расчёта со мной даже возиться. Ты за них орден получишь, а за меня шиш без масла.

– Ты лучше не обо мне, а о себе думай.

– Да на кой ты мне сдался, чтобы я о тебе думал? Ясное дело, я о себе думаю. Вот выгонишь меня – и мне больше ничего не надо. А кореши мои пусть идут, за ними хвосты тянутся. А у меня нет. Чистый я кругом. И вещичек моих никто в жизни не найдёт: ни ты, ни Директор.

– Поглядим. У меня хватка, как у бульдога. Захочу, и то не выпущу. Судорога сводит. Вот так тебе, Арпан, повезло. Ну, будешь показывать?

– Не. Раздумал, – лениво объявил Кикоев, отваливаясь на спинку стула и как-то демонстративно потягиваясь.

– Как знаешь, хотя…

И тут Игорь ничего не успел сообразить. Кикоев вдруг, как развернувшаяся пружина, кинулся к столу и схватил бумажник. Но дальше он уже ничего сделать не успел. Откаленко перемахнул через стол и всей тяжестью обрушился на Кикоева. С грохотом отлетел к стенке стул. Кикоев вывернулся из рук Откаленко и зубами впился в бумажник. Откаленко схватил его снова, но уже более грамотно, и Кикоев с воем повалился на пол, поджав колени чуть не к подбородку.

В комнату вбежал конвой.

В этот момент на столе зазвонил телефон. Игорь, тяжело дыша, поднялся с пола и снял трубку. В другой руке он сжимал вырванный у Кикоева бумажник.

Звонил Лосев.

– Что это с тобой? – спросил он. – Дышишь так?

– Потом. Ну что?

– Мой дал показания на Кикоева. Санкция обеспечена.

– Ты уже кончил?

– Только что увели. Еду на арест.

– Хорошо.

Игорь повесил трубку и повернулся к Кикоеву, который уже снова сидел на стуле и, морщась, вытирал кровь с оцарапанной щеки. Возле него стоял конвойный милиционер.

– Всё, Кикоев. Показания на вас получены. Будете говорить?

– Иди ты к… – сквозь зубы выругался Кикоев.

– Увести, – распорядился Откаленко.

Оставшись один, он снова принялся за загадочный бумажник. И сразу же, видимо, потому, что тот был изрядно помят, Игорь обнаружил секретный карманчик, прорезь которого искусно пряталась во внутреннем шве одного из отделений. Сейчас эта прорезь уродливо вылезла наружу из разорванного шва, её просто невозможно было не заметить.

В карманчике Откаленко обнаружил две записки, написанные, судя по почерку, разными людьми. Одна из записок гласила: «Боря, ты меня не бросай. Мне же 22, а твоей стерве сорок. А Вадик пусть на меня свои миллионы вытрясет, как Борода. Мы же и посмеёмся над ними, да? Целую. Твоя М.». Вторая записка оказалась деловым, зашифрованным подсчётом: «Я – 25, Б. – 20, Г. – 20, М. – 10, мелочь, услуги – 15, резерв – 10. Начиная с июня».

Откаленко задумчиво повертел в руках записки и вдруг на обороте одной из них прочёл: «Тамара. Знаменская, 14, квартира 8». Запись была сделана торопливо, коряво, видимо, каким-то другим человеком. Скорей всего её сделал Кикоев. И тогда это объясняло многое в его поведении сейчас, на допросе.

Игорь устало потёр лоб, потом, вздохнув, снова положил записки в бумажник, спрятал его в сейф и вышел из комнаты.

На следующий день в условленный час Виталий отправился на встречу с Майкой или, как следовало из наведённых справок, с Майей Сергеевной Богомоловой, которой и в самом деле было двадцать два года и работала она старшим кассиром в парковом аттракционе, далее следовал её адрес.

Впрочем, справка эта была куда более развёрнутой и включала в себя не только всякие подробности биографии Богомоловой, но и весьма определённые черты её характера.

Окончив школу, Майка очень быстро вышла замуж за младшего помощника штурмана громадного пассажирского лайнера, совершавшего дальние туристские круизы к берегам различных заморских стран. Корабль был приписан к Одесскому порту. В этом городе и жил молодой муж Майки со своими родителями. Валентин Богомолов оказался в Москве во время короткого отпуска между рейсами и случайно познакомился с Майкой. После четырёх дней безумной любви они подали заявление в загс.

Майка была изящной и чрезвычайно кокетливой девицей с отличной фигурой, смазливенькой рожицей и беззаботно-весёлым характером. Кроме сказочно-романтической профессии мужа и его красивой морской формы Майку привлекли дивные заморские вещицы, которые он ей вначале лишь показывал, а после подачи заявления и преподнёс в качестве свадебного подарка. И тут Майка была окончательно покорена. Всё это рассказала Виталию бывшая подруга Майки по школе и по дому, где Майка жила до переезда в Одессу, к мужу. Дело в том, что в загсе им пошли навстречу, учитывая профессию молодого супруга, её трудную и мужественную специфику, и расписали молодожёнов через несколько дней после подачи заявления вместо положенного месяца. Мать Майки была решительно против этого скоропалительного замужества, но дочь проявила свою обычную напористую, даже скандальную строптивость и, как водится, настояла на своём.

Надо сказать, что эти, как, впрочем, и другие малоприятные свойства Майкиного характера, можно было наблюдать уже давно, пожалуй, с первых классов школы, и даже ещё раньше. Никого, понятно, в то время это не обеспокоило, да, впрочем, вначале эти черты характера казались даже милыми, забавными, сулящими к тому же в будущем некую особую жизнестойкость и успех, так, во всяком случае, полагали растроганные родители. Но постепенно характер девочки становился всё несноснее и уже в последних классах школы начинал вызывать даже тревогу у некоторых учителей, наиболее, конечно, проницательных и дальновидных. Но теперь они были уже бессильны что-либо в этом характере изменить обычными школьными методами воздействия. Как, впрочем, бессильны были и родители. К тому же они в это время расстались. Это расставание было долгим, мучительным, а под конец и скандальным, так что обоим было вообще в это время не до дочери. И вот отец совсем исчез с Майкиного горизонта. Ну а мать, сломленная и без того нелёгкими переживаниями, выпавшими на её долю, даже не пыталась не только что-то исправить в характере дочери, в её взглядах на жизнь, но даже приглядеться к ним.

И Майка укатила с молодым мужем в солнечную, весёлую Одессу. Там она, однако, с удивлением обнаружила, что родители мужа почему-то не выказывают восторга по поводу её появления. Не в пример приятелям Валентина, которые с чисто моряцкой широтой и элегантностью ухаживали за ней. У Майки от этого приятно кружилась голова, и она сначала не обращала внимания на хмурые лица своих новых родственников, а потом, чуть позже, люто их возненавидела. Второе неприятное открытие, которое она сделала, это то, что в солнечной, весёлой Одессе люди трудились, как и всюду, и то же самое требовалось и от Майки. В интерклубе моряков нашлось место кассирши, и лучшего ничего придумать было нельзя. Пёстрый, весёлый, оглушительный хоровод вечеров, танцев, концертов, ужинов окружал её теперь каждый день.

Но постепенно, как-то даже незаметно и вполне вроде бы естественно, вползли в её жизнь и другие интересы, дела и заботы. Некоторые моряки привозили из загранрейсов всякие тряпки и прочее западное барахло, которое норовили сбыть как можно выгоднее и незаметнее. И тут в Майке раскрылись невиданные способности, проснулись дремавшие в ней опасные инстинкты. Такой расчётливости, хитрости и находчивости она и сама в себе не подозревала. Все эти свойства при других обстоятельствах могли, вероятно, оказаться весьма привлекательными и полезными для всех, но сейчас они лишь помогали Майке совершать дерзкие преступления. Постепенно она освоилась в этом тайном, грязном подполье и стала там своим человеком.

В это же время произошло и другое событие. Валентин ушёл в очередное долгое плавание, а спустя месяц или два Майка «утешилась» с одним из своих воздыхателей, которые её неотлучно окружали в клубе. Об этой связи стало известно, и возмущённые друзья Валентина рассказали всё его родителям. Произошёл грандиозный скандал, после которого Майка перебралась жить сначала к одной подруге, потом к другой. В клубе ей стало появляться всё труднее.

А вскоре Майка была арестована.

Все эти сведения о её одесском периоде жизни дотошный Валя Денисов раздобыл по поручению Цветкова из «справки по делу» с помощью ЭВМ Главного центра информации Министерства, а также переговоров по спецсвязи с одесскими коллегами по уголовному розыску.

Отбыв полтора года в колонии и выйдя наконец на свободу, Майка вернулась в Москву, к матери. С мужем и весёлой Одессой пришлось расстаться. Впрочем, Майка не унывала. Впереди у неё ещё было много времени, весёлого, беспечного, интересного, её ждало много радостей и прибыльных дел. Только бы не растеряться, только бы найти подходящее для такой жизни занятие. На первых порах Майка устроилась кассиршей в один из театров. На судимость никто не обратил внимания, молодая женщина была хороша собой, мила, застенчива и наивна. Первым желанием окружающих, особенно мужчин, было ей помочь, оградить и защитить. Майка великолепно научилась пользоваться этим обстоятельством.

Вскоре она влюбилась в администратора театра Левицкого, немолодого красавца в замшевом пиджаке, с бантом и роскошной седой прядью в тёмных, густых волосах. Связь их продолжалась недолго. Однако, когда Левицкий ушёл из театра и занял должность заведующего комплексом аттракционов в парке, он перетащил за собой и Майку: ему нужны были преданные, надёжные кадры. У опытной уже в конспирации Майки, у которой от алчности начинали порой дрожать руки, наступила новая жизнь и последовали, конечно, новые увлечения. Майка и тут стала уже опытной и циничной.

Некоторые детали из её сегодняшней жизни Виталий почерпнул в записке, обнаруженной Откаленко в секретном отделении бумажника, отобранного у Кикоева. Видимо, тот в самом деле подобрал его в передней потехинской квартиры, а потерял его там не кто иной, как Левицкий. Об этом с очевидностью свидетельствовала вторая записка, где указанные цифры складывались ровно в сто и могли обозначать распределяемые в процентах части неведомых доходов, из которых себе Левицкий отваливал наибольший процент. Неясно только было, как та, первая записка, адресованная Майкой отнюдь не Левицкому, а, видимо, Горохову, попала не по назначению.

Об этом как раз и размышлял Виталий, отправляясь в тот вечер в парк, к фонтану, на свидание с Майкой.

Виталий неторопливо прошёлся в толпе гуляющих, описав большой круг возле бассейна с фонтанами, вглядываясь в мелькавших по сторонам женщин.

Он снова обогнул фонтаны, потом ещё раз. И нетерпеливо посмотрел на часы. Неужели она его обманула и вообще не придёт?

И как раз в этот момент за его спиной раздался лукавый голос:

– Ты почему меня не узнаёшь?

Виталий поспешно обернулся. Перед ним, улыбаясь, стояла Майка. Да, она была и в самом деле хороша собой. Только лицо было чуть грубовато, а фигура приземистей, коренастей, чем ему показалось в тот раз.

– Куда пойдём? – деловито спросила Майка.

– Посидим? – предложил Виталий. – Выпьем?

– Сразу так и выпьем? – насмешливо спросила Майка. – Больно ты скор, мальчишечка. Я с чужими не пью.

– Ну, так посидим, сперва познакомимся, чтобы чужими не быть, – сказал Виталий.

– А где?

– Подальше отсюда.

– Чего это ты испугался, миленький? Я и тут такое местечко знаю, как одни будем, хочешь? – Она призывно улыбнулась.

– Ладно, – с явной неохотой согласился Виталий. – Вообще-то лучше и совсем одни. А тут ваши гаврики на каждому шагу.

– Там их нет, – махнула рукой Майка.

Она взяла Виталия под руку и увлекла за собой в сторону одной из аллей.

– Ох, ты и длинный, – не то насмешливо, не то восхищённо сказала Майка. – Каланча прямо. Трудно управлять.

– Зато мне виднее всё, – засмеялся Виталий. – Ты управляй, а я буду говорить куда и что впереди.

– Это мы сами знаем куда. Вас только отпусти.

– И тебя тоже.

– А я свободная. Не то что ты. Женатик.

– Откуда это ты взяла?

– А я ещё и не то про тебя взяла. Увидишь. Если меня человек заинтересует, я всё о нём узнаю.

– Вот и я тоже.

– А я тебя заинтересовала?

– Ага, – улыбнулся Виталий. – Здорово.

Так переговариваясь, они шли и шли по парку, сворачивая то на одну аллею, то на другую, всё дальше, туда, где парк переходил в лес. И вот наконец у самой этой границы они подошли к небольшому, уютному ресторанчику с открытой верандой.

– Вот сюда давай, – повелительно распорядилась Майка.