Текст книги "Час ночи"

Автор книги: Аркадий Адамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

– Это как же меня узнают, дядя Миша?

– По багажу, и вообще, – нахмурившись, неопределённо ответил Михаил Прокофьевич. – Так вот. У того человека и остановишься. Но багаж с собой не бери. Всё упрячь в автоматические камеры на вокзале. Знаешь такие?

– Знаю, знаю.

– Ну вот. Это всё элементарно. Только гляди в оба, Николай, когда шифр набирать будешь, чтоб кто-нибудь не подглядел. В два счёта всё потом выгребут. Об этом даже в газетах писали. Ловят таких субчиков.

– Не бойся. У меня не подглядишь.

– И шифры не забудь. Были такие случаи. Тогда багаж пропал, понял? Ну а если он пропадёт… Словом, не дай тебе бог шифры забыть.

– Ага. Ладно.

– Ну а явиться тебе надо будет вот к кому.

Михаил Прокофьевич быстро вынул из внутреннего кармана пиджака записную книжечку, аккуратно вырвал оттуда страницу и золотым пёрышком каллиграфически написал несколько строк. Потом придвинул записку через стол к парню:

– Это, Николай, тебе надо будет намертво запомнить. К завтрашнему утру. И имя, и фамилию, и адрес. На это, я надеюсь, ты способен?

– Ну-ну…

– Завтра я у тебя её отберу, учти. Таких следов оставлять никогда не надо. Вообще мой тебе совет: старайся всё запоминать и ничего не записывать. Тренируй память, пока молодой. Пригодится в жизни. Так вот. В Москве ни одной живой душе этот адрес и эту фамилию не называй.

– Он что, шпион, что ли?

– Шпион не шпион, а большие деньги даром не даются. А тебе большие деньги нужны, так?

– Точно. Нужны.

Парень непроизвольно вздохнул.

– Ну вот, – продолжал Михаил Прокофьевич и указал пальцем на записку. – Этому человеку ты передашь весь груз. В обмен получишь портфель. И всё. И домой. Уже самолётом. Тебе купят билет.

– Понятно.

– Это-то всё понятно… – Михаил Прокофьевич задумчиво почесал мизинцем усы. – Непонятно другое. Видишь ли… Я буду с тобой откровенен. Чует моё сердце, что тот человек что-то задумал против меня. Но что именно, не знаю. Он хитёр как чёрт… Груз он, конечно, примет. А вот дальше… дальше гляди сам.

– Ладно. Поглядим. В случае чего я ему живо шею сверну.

– А!.. – поморщился Михаил Прокофьевич. – При чём здесь шея! Одно, во всяком случае, помни. Он, конечно, вознамерится тебя угостить обедом, выпивкой. Боже тебя сохрани! Он будет к тебе со всякими вопросами подъезжать. Молчи. Особенно про себя молчи. Кто ты, откуда – он ничего не знает и знать не должен.

– Ладно, ладно. Не враг я себе.

– Это уж точно. Теперь вот ещё что. Как я узнаю, что ты благополучно в Москву прибыл? Мне звонить или телеграфировать запрещаю. Кому же тогда?.. Вот что! Позвонишь Валентине.

– Вот это здорово! – обрадовался парень.

– Скажешь, что жив-здоров. Если всё в порядке. Ну а если не всё будет в порядке… допустим, приболел. Но лучше не болей, Николай, не советую.

– Ясное дело, дядя Миша. Зачем человеку болеть?

– Именно. И последнее. Надо нам под того человека хорошую мину подвести. Чтобы в случае чего его в клочья! Понятно? В клочья! – Он злобно сжал кулак. – Поэтому мы вот что сделаем…

Михаил Прокофьевич пригнулся к столу и, налившись краской, заговорил совсем тихо.

Глава II
НАЧАЛО ДЕЛА, КАК ВСЕГДА, ТУМАН

Ночь выдалась на редкость душной. Из распахнутых окон не ощущалось ни единого дуновения. Там, за окнами, стоял плотный и душный, как в печи, жар. Нагретый камень отдавал тяжёлому, словно сгустившемуся, воздуху весь скопленный за день зной. А яркие люминесцентные лампы дежурных помещений усиливали это пекло.

Виталий давно уже снял пиджак, ослабил ремень пистолетной кобуры, приспустил галстук и расстегнул влажный от пота ворот рубашки. И дышать было нечем. Такой жары в Москве Виталий ещё не помнил. Он уже выпил, наверное, десяток стаканов воды, чая и даже кофе. Сон пропал начисто, но жажда не проходила.

Он уже позвонил домой, поболтал со Светкой, осведомился о самочувствии тёщи – любимой тёщи, между прочим. Как ей в такую ночь тяжело, бедной! И Светка даже подозвала Анну Михайловну к телефону, и та с деланной бодростью ему сказала: «Ах, плевала я на эту жару! Подумаешь, мне всегда жарко. И не приставайте, пожалуйста!» Потом трубку снова взяла Светка.

Уже полгода прошло, как они поженились, а Виталий всё ещё не мог привыкнуть ни к своей новой жизни, ни к своей второй матери. Потому что Анна Михайловна действительно в нём души не чаяла. И сердилась, и обижалась, и заботилась, и беспокоилась – всё как со Светкой. Нет, беспокоилась она о нём ещё больше. Чего ей только не мерещилось, когда он задерживался! И она начинала звонить его старикам, – тайком от Светки, конечно. Семёна Анатольевича она стеснялась и потому, скрывая тревогу, шутливо спрашивала: «Ну где ваш сын бродит, вы мне можете сказать? И когда начинать волноваться?» На что Семён Анатольевич неизменно отвечал: «Не сейчас. Я вам, дорогая, позвоню, когда начинать». Но если трубку брала Елена Георгиевна, то Анна Михайловна давала волю своим чувствам: «Лена, это просто кошмар! Его до сих пор нет, можешь себе представить? Я иду встречать!» Никакие уговоры на неё не действовали. Неимоверно полная, очень больная, с тяжёлой одышкой, она могла до поздней ночи стоять на улице у подъезда, всматриваясь в тёмные фигуры прохожих и поминутно утирая слёзы, пока Светка чуть не насильно не уводила её домой. Там она сердилась, дулась на дочь, и всё валилось у неё из рук. Но когда появлялся наконец Виталий, Анна Михайловна преображалась. Первым делом она кидалась к телефону и, ликуя, сообщала Елене Георгиевне: «Ну вот, появился. Да. Сейчас я буду его кормить». И начиналась суета. На столе появлялись всякие вкусности. При этом Анна Михайловна не переставала кричать: «Вы мне все надоели!.. Покоя от вас нет!» – и сновала, грузно переваливаясь на отёкших ногах, в кухню и из кухни. А когда садились за стол, она заговорщически подмигивала Виталию: «Ну, Витик, ты имеешь право на разрядку. И я тоже». И Виталий доставал из шкафа уже начатую бутылку сухого вина. «Мама!» – строго говорила Светка. «Ай, брось! – отмахивалась Анна Михайловна. – Плевала я на врачей. Ерунда какая!» И тогда Светка, исчерпав все меры воздействия, с азартом присоединялась к «общему пьянству», как она выражалась.

Но в эти небывало знойные и душные дни Анна Михайловна чувствовала себя плохо. Сдавало сердце. И впервые Елене Георгиевне удалось заставить её взять бюллетень.

Виталий уже дважды в тот вечер справлялся о её самочувствии, благо серьёзных происшествий не было и дежурная оперативная группа никуда пока не выезжала.

Жара даже ночью выматывала все силы. Читать было невозможно, спать тоже, хотя по правилам во время ночного дежурства разрешалось «перехватить сна килограмма два-три», как выражался Петя Шухмин.

Спасали шахматы. Виталий и пожилой эксперт Комлев, играли партии одну за другой – лёгкие, безответственные, быстрые, со спорами, взятием ходов назад и разбором вариантов. Играли они так азартно, что даже Галина Осиповна пришла из своей комнатки посмотреть на эту забаву, не говоря уже о других членах оперативной дежурной группы, мужчинах, которые ввязывались в спор по поводу каждого хода и немилосердно подсказывали.

– Шах! – воскликнул Комлев, потирая руки. – И летит слон, ты, надеюсь, видишь? А куда деться, куда податься?..

– Ну-ну, – пробормотал Виталий, лихорадочно соображая, как можно парировать этот неприятный ход. – Слоны так просто не летают. А мой слоник… ещё поживёт. Вот так пойдём!

И Комлев в свою очередь схватился за голову:

– Ах так, значит…

– И вовсе не так! – вмешался кто-то из окружающих. – Вон пешку бить надо. И если он слона схватит, вилка конём. Лопухи!

– Ну где, где тут вилка? – заспорил другой. – Смотри, как надо. Это же слепому ясно!

– Ребята, не мешайте думать! – взмолился Комлев. – Иначе Лосев и в самом деле выиграет. А он же не умеет играть.

– Это кто не умеет играть? Это я не умею?.. Внимание! Сейчас последует гениальный ход!..

Но последовал сигнал тревоги. Это было около трёх часов ночи. Маршрутный мотоциклетный патруль обнаружил во дворе одного из домов недалеко от Рижского вокзала труп мужчины. То, что тут произошло убийство, сомнений у милиционеров не вызвало. Старший патруля так и доложил по радиотелефону дежурному.

«Убийство»! Это слово подействовало, словно спусковой крючок в сложном, готовом к бою механизме. Через минуту люди уже бежали по двору к нетерпеливо рокочущему жёлто-синему оперативному автобусику. Овчарка Джули, захваченная общим порывом, волокла своего друга проводника шага на три впереди всех других.

Взревел мотор. Автобус выскочил из ворот на залитую белым неоновым светом и дышащую неостывшем жаром пустынную улицу.

– Удивительное дело, – ворчливо сказал Комлев, закуривая и по привычке прикрывая ладонью огонёк спички. – Уже, считай, четверть века выезжаю на происшествия и чего только не нагляделся за это время, каких, можно сказать, ужасов не видел, а вот как убийство, так и сейчас не могу спокойно ехать. Ну словно близкого кого сейчас недосчитаюсь.

– Смерть – чего уж страшнее! А тут ещё насильственная, – рассудительно произнёс проводник розыскной собаки Саша Вербов.

Лежавшая у его ног Джули подняла морду и, вопросительно наклонив её набок, умнейшими своими рыжими глазами в упор посмотрела на Сашу. И тот, ощутив её взгляд, серьёзно ответил:

– Я не тебе. – И добавил, обращаясь к остальным: – А всё-таки бывает такой последний гад, что и не жалко.

– Это уж потом, когда узнаешь, какой он был гад, – возразил Виталий. – А в первый момент это просто кем-то убитый человек. Обычный человек – как ты, как я.

– Вот, кажется, ничего дороже жизни нет, так? – продолжал рассуждать Комлев.

– Идеи есть, – всё так же серьёзно возразил ему Саша Вербов. – За них на костёр шли. Долг тоже. Военный, например. У нас в погранвойсках…

– Ну это понятно, – нетерпеливо прервал его Комлев. – Я не о том. Вот ничего, кажется, дороже собственной жизни нет, а ведь как легко другого жизни лишают. И в мирное время, главное! Только и слышишь, и читаешь…

– Озверение какое-то, – вздохнула Галина Осиповна.

– Отдельные выродки, – поправил её Саша. – Надо казнить таких.

– А я бы казнь из закона изъял, – заявил Виталий. – Это тоже воспитательное воздействие окажет. Пример государства знаете какое значение имеет! И чтобы с молоком матери усваивали: жизнь человека неприкосновенна. Через пять поколений…

– А устрашение? – возразил Саша Вербов. – Других ничем иначе не проймёшь, как…

Но тут автобус с визгом, не снижая скорости на крутом повороте, влетел в полутёмный переулок. Все повалились в сторону, даже Джули вынесло на середину прохода. А машина пронеслась ещё немного и, словно упёршись в сияющий кружок ручного фонаря, направленного прямо на неё, замерла как вкопанная возле тёмного тоннеля подворотни у какого-то высокого дома с чёрными спящими окнами. По другую сторону подворотни высветился милицейский мотоцикл. Погасив фонарь, к автобусу подошёл милиционер.

Все по очереди соскочили на землю, при этом Саша Вербов едва устоял на ногах – так натянула поводок огромная Джули. Потом гуськом, предводительствуемые встретившим их милиционером, все втянулись в длинный чёрный тоннель, и на миг показалось, что никакого двора впереди нет и сам тоннель бесконечен.

Но двор был глухой, тёмный, неоглядный, заросший деревьями и кустарником, стеной подступившими к асфальтовому проезду, который еле освещался редкими жёлтыми лампочками над подъездами. Двор окружали, как незрячие молчаливые великаны, высокие, терявшиеся в чёрном небе, угрюмые дома с многоэтажьем чёрных окон. Они как будто охраняли от всего города то проклятое место, где, скрючившись, закрыв голову руками, лежал человек в пиджаке и белой рубашке.

Каждый из прибывших чётко знал свои обязанности, и, поскольку они приехали первыми и никто им пока не мешал, работа началась точно по плану.

Через минуту место, где лежал труп, было ярко освещено принесёнными из машины прожекторами на высоких штативах. В первый момент можно было подумать, что во дворе началась киносъёмка.

Сначала над распростёртым телом склонилась Галина Осиповна, но тут же горько вздохнула: человек был мёртв.

Труп тщательно сфотографировали с разных точек и расстояний – так, чтобы в кадры попало и всё пространство вокруг него до ближайших ориентиров.

К всеобщей радости Джули взяла след и уверенно повела через двор к одному из подъездов. Её путь осветили поярче, и после тщательного его обследования удалось обнаружить около ступеньки подъезда сравнительно свежий окурок точно такой же сигареты, как и те, что оказались в кармане пиджака убитого. А возле самого подъезда оказался влажный участок земли с отпечатком подошвы ботинка этого человека.

– Ну ясно. Он вышел из этого подъезда, – сказал Саша Вербов. – И закурил ещё там, на лестнице.

А подошедшая Галина Осиповна добавила:

– Его ударили сзади чем-то тяжёлым в голову. Пролом черепа у него, во всяком случае.

– Ну а как давно это случилось, по-вашему? – спросил Виталий. – Хотя бы приблизительно.

– Влажное место при такой жаре могло сохраниться, ну, часа два, не больше, – заметил Комлев. – Не ведро же воды сюда вылили.

– Я тоже думаю, что прошло часа два, – подтвердила Галина Осиповна. – Ну а точнее скажу завтра.

На лестнице Джули уже не могла удержать след: слишком много других следов и запахов перемешалось там. На площадке второго этажа она, досадливо пофыркивая, закружилась на месте, потом, не дожидаясь команды, снова поволокла Сашу вниз, опять взбежала на второй этаж, повизгивая от нетерпения и суетясь, с силой втянула в себя воздух, кажется из всех углов площадки, после чего устало села перед Сашей, преданно глядя ему в глаза и тяжело вывалив красный язык.

В связи с поздним часом опрос жильцов решили отложить на утро, хотя яркий свет и суета на дворе многих разбудили в окружающих домах.

После тщательного осмотра всего двора и тоннеля подворотни, а также всех лестничных пролётов и площадок в подъезде, откуда вышел убитый во дворе человек, оперативная группа уехала, отправив труп в морг на специально вызванной машине. В ней уехала и Галина Осиповна.

Утром Виталий уже докладывал о происшествии на очередной оперативке у Цветкова.

– Установить личность убитого пока не удалось. Документы у него не обнаружены.

– Отпечатки пальцев сняли? – спросил кто-то.

– Конечно, – пожал плечами Виталий. – Уже в проверке.

– Ну-ну, дальше, – кивнул Цветков, крутя в руках очки. – Что обнаружили в карманах?

– Всякие полезные вещи. Носовой платок с обильными следами крови, кошелёк и в нём разные купюры и монеты на сумму шестнадцать рублей семьдесят копеек. – Виталий бросил взгляд на протокол, который держал в руках.

– Выходит, денег не взяли? – насторожённо спросил Игорь Откаленко.

– А может, что другое взяли, поважнее, – возразил Петя Шухмин, больше, кажется, из желания поспорить.

– Что ещё? – сухо спросил Цветков; он был явно не в духе.

– Ещё расчёска, перочинный нож, пачка сигарет, спички, блокнотик… Всё, кажется. – Виталий снова заглянул в протокол и подтвердил: – Да, всё.

– Что в блокноте? – всё так же сдержанно спросил Цветков. – Записи есть?

– Он совсем новенький, явно только что куплен. На первой странице записаны три каких-то четырёхзначных числа, – продолжал докладывать Виталий. Он посмотрел в протокол, нашёл нужное место и прочёл: – Тысяча сто восемнадцать, три тысячи сто двадцать и семь тысяч один. Странные какие-то числа. В столбик записаны. А на последней странице телефон какой-то Вали, причём не московский – шесть цифр. И ещё завалялся в кармане пиджака старый трамвайный билет, тоже не московский. Ну и, наконец, сам костюм. Пошив Ростовской фабрики. Они, по-моему, в московские магазины не поступали. Это мы проверим.

– Может, парень и сам из Ростова? – нетерпеливо спросил Петя Шухмин.

– Легко проверить, – заметил Игорь, – Пусть там наши товарищи позвонят по этому телефону и попросят Валю. А ещё лучше подъедут к ней. Парня она опознает.

– Эти костюмы продавались не в одном Ростове, – покачал головой Виталий.

Цветков задумчиво посмотрел на него, потёр ладонью ёжик седоватых волос на затылке и неторопливо произнёс:

– Именно что. Лосев прав. Надо, видимо, так. Первое. Устанавливаем процент износа костюма, материал, фасон, артикул. А следовательно – приблизительное время продажи. Это спецы из Росглаводежды вам живо прикинут. Второе. Выясняем, куда в то время, в какие крупные города, шли из Ростова-на-Дону эти костюмы. Города нужны только крупные, с шестизначными номерами телефонов. А там всюду, в каждом городе, искать Валю. Ну как, есть коррективы?

С таким вопросом Цветков обращался всегда после какого-либо своего предложения. И все знали: он действительно ждёт коррективов и готов всегда их обсудить, готов на равных поспорить. И ещё все знали: говорить можно безбоязненно, не рискуя задеть самолюбие начальника. Их Кузьмич и в самом деле любил поспорить и послушать, как спорят другие, и даже подлить масла в такой спор.

Другое дело, что корректировать Кузьмича приходилось довольно редко. Но каждый долго потом гордился, когда это ему удавалось. А потому и мечтали об этом все молодые сотрудники отдела и старались, надо сказать, изо всех сил найти в рассуждениях Кузьмича хоть какие-нибудь слабые места, за которые можно было уцепиться.

Фёдор Кузьмич чуть насмешливо оглядел собравшихся и удовлетворённо прогудел:

– Так. Коррективов не имеется. Пойдём дальше. Первую линию мы назовём «Валя». Вторая линия будет у нас – «подъезд». Что он дал?

– Пока ничего, Фёдор Кузьмич, – ответил Виталий. – Но дать должен. Этот парень оттуда вышел, это точно.

– Ещё бы не дать! – усмехнулся Кузьмич. – Значит, так. Не вылезайте из этого подъезда, пока не найдёте, у кого он там был. Это, милые мои, поближе, чем Ростов и какая-то там Валя. Поближе и понадёжнее, я полагаю. Смикитили?

– Так точно, смикитили, – с улыбкой ответил за всех Откаленко.

Цветков обернулся в его сторону:

– Ну вот и подключайся, раз так. А ты, Лосев, – он взглянул на Виталия, – трудись дальше. Отдыхать после дежурства в другой день будешь. Пока молодой, выдюжишь – так, что ли?

– Вполне, – ответил Виталий и довольно улыбнулся. – Вот только боюсь, от тёщи попадёт, Фёдор Кузьмич.

– Ничего, она у тебя только с виду такая грозная, я уже разобрался, – ответил Цветков.

Весь их отдел во главе со своим начальником гулял на свадьбе у Виталия. Все пришли с жёнами, а Фёдор Кузьмич взял с собой и сына, десятиклассника Шурку. «Пусть посмотрит, какую невесту надо выбирать», – шутил он. «И какую тёщу», – добавил Виталий.

Между прочим, единственная трудность в тот раз возникла из-за Откаленко. Светка вздумала позвать и Аллу, его бывшую жену, Светке показалось неловко её не позвать, а Виталий был склонен пригласить друга с Леной, зная, как тому будет это приятно. Да и сам Виталий успел подружиться с этой девушкой за время их совместной прошлогодней командировки. Тогда оба столько испытали и так друг друга узнали, как в других условиях не удаётся и за год дружбы, и за десять лет тоже. И всё-таки пришлось пригласить одного Игоря Тут Светка сдалась: самый близкий друг, конечно, должен быть на свадьбе. Хотя Алла заявила ей, что придёт, только если не будет Игоря. Как всегда, она не поняла нелепости и бестактности своего требования. И Игорь был на свадьбе один. Лена с ним не пришла. Виталия-то она уже не стеснялась, но перед всеми остальными, кто знал семью Игоря – бывшую семью, вернее говоря, – ей было неловко. Да и их собственные отношения с Игорем вот уже полгода не могли почему-то определиться. То, что они любили друг друга, Виталий знал твёрдо. Но почему они не женятся? И все ребята задавались этим вопросом, хотя никто, даже бесцеремонный Петя Шухмин, не говоря уже о самом деликатном из всех, Вале Денисове, – никто не решался спросить Игоря об этом. Хотя потом Лена уже всюду бывала с ним: и на дне рождения Вали Денисова, и на первомайском вечере, и даже у Кузьмича, когда его наградили орденом в честь пятидесятилетия и присвоили внеочередное звание. Это, кстати, был редчайший случай, когда рядового сотрудника так награждали в связи с юбилеем. Но у Кузьмича, поговаривали, были заслуги, о которых и не подозревали молодые сотрудники его отдела, а сам Кузьмич был весьма скуп на подобные рассказы. Словом, и в тот вечер Лена была с ним. Но Игорь продолжал жить у своих стариков, а Лена – в своей однокомнатной квартирке на Песчаной улице.

А вот на свадьбе у Виталия Лена не была и тёщу его узнать ещё не успела. Но Игорь-то знал Анну Михайловну давно и сейчас, когда Цветков пошутил, что он уже в ней разобрался и не такая она грозная, Игорь, не удержавшись, добавил:

– А какие она книжечки издаёт, вы бы видели! Она же классный редактор. О ней даже в газете, по-моему, писали, об Анне Михайловне.

– О редакторах не пишут, – поправил его Виталий. – А между прочим, хороший редактор, мне говорили…

– Ладно, милые мои, это мы потом обсудим, – прервал Цветков. – Вернёмся к нашим делам. Значит, наметили два направления в поиске.

– Интересно, почему у того парня носовой платок был в крови? – негромко произнёс Валя Денисов.

– Что это даёт для поиска? – поинтересовался Цветков.

– Пока неясно.

– Именно что, – кивнул Цветков и повернулся к Виталию: – Но на заметку возьмите. Дальше сами с Откаленко покумекайте, что к чему. Ясно? Ну и всё, милые мои. Двигайте. У каждого дел по горло.

Все шумно поднялись со своих мест и потянулись в коридор, доставая на ходу сигареты. В кабинете Кузьмича давно уже никто не курил, даже если он и разрешал.

Придя в свою комнату, Игорь с облегчением стянул с себя пиджак и с размаху кинулся на старый, продавленный диван, забился в самый угол и привычно сунул в рот сигарету. Он всегда удивительно уютно там устраивался, словно диван был специально рассчитан на его плотную невысокую фигуру.

Ну а Виталий занял своё обычное место за столом, лениво откинувшись на спинку стула и далеко в проход между столами вытянув длинные ноги в плетёных сандалетах и ярких махровых носках. Он тоже достал сигарету, лихо щёлкнул своей прозрачной фасонистой зажигалкой, где плавал в бензине зелёный лягушонок, и заученным движением ловко кинул её Игорю. Тот одной рукой поймал её и в свою очередь прикурил. Затем таким же путём вернул зажигалку хозяину. Этот смешной ритуал повторялся у них каждый раз, когда они располагались о чём-то совместно поразмышлять.

В данном случае поразмышлять было о чём, и это оба понимали.

– Ох и длинная же дорожка к этой Вале, я тебе скажу, – недовольно заметил Виталий. – А главное, бессмысленная.

– Это почему?

– Потому что дальше Москвы мы не уйдём. Это же типичная пьяная драка. И в доме ещё началась. Потому и платок в крови. И драку мы будем раскрывать через какую-то иногороднюю Валю?

– Что ты предлагаешь? – спросил Игорь.

– Валю отставить. – Виталий решительно рубанул рукой воздух. – Навалиться сообща на подъезд. Там мы этого бедолагу живенько установим. И даже всё дело раскроем. А девчонка в другом городе наверняка к этому убийству никакого отношения не имеет.

– Как сказать…

– Ручаюсь! А если и имеет, то мы проще от этого парня на неё выйдем, чем наоборот. Мы заодно уже и все остальные его связи установим, будь спокоен.

– Сдаётся мне, ты просто лишней работы боишься, а? Ну, гусь! И как-то я тебя раньше не раскусил!

– Да, боюсь. Лишней работы всегда надо бояться. Это не только потеря времени, темпа – это уход в сторону, отвлечение внимания.

– Э, философия лентяя! Да я по этому иногороднему пути пройду быстрее, чем ты с твоим подъездом. Спорим?

– Ну-ну! Ты посмотри, что тут надо сделать. Да ты только экспертов из Росглаводежды будешь собирать неделю, не меньше. Потом связываться с фабрикой в Ростове. Потом… Словом, тебе тут на две недели работы. А я к вечеру не только парня установлю, по и преступление раскрою – если ты поможешь, конечно.

Игорь поморщился и насмешливо заметил:

– Знаешь, как у автомобилистов? Первое время они самостоятельно не ездят, а крадутся и пугаются каждой встречной машины, но приблизительно через полгода, если с ними ничего не случается, наступает момент, когда такой шкет вдруг ощущает себя великим асом и начинает носиться сломя голову, никому не уступая и норовя всех обогнать. Если и тут ничего не случается, то ещё через полгода он наконец остепеняется и начинает вести себя вполне разумно.

– Ну-ну! – угрожающе произнёс Виталий. – Скорее заканчивай свою наглую речь. Ты на что намекаешь?

– На то, что у нас люди тоже проходят через эти этапы, которые только протяженнее во времени. Ты ведь уже лет пять в розыске, да?

– И что?

– Больно ты задержался, парень, на втором этаже.

– Ох, вы сейчас у меня схлопочете, маэстро!

– Я?

Игорь вскочил с дивана и, приняв боксёрскую стойку, энергично подвигал перед собой согнутыми в локтях руками, мягко, с явным наслаждением попрыгал и вздохнул:

– Эх, давно я на ринге не работал!

– Не то работаешь, – лениво заметил Виталий, давя в пепельнице окурок сигареты.

– А что прикажете работать? – Игорь иронически усмехнулся. – Конечно, самбо?

– Именно.

– Жалкий человек! Только приблизься ко мне со своим самбо! Впрочем, в интересах дела, так и быть, сохраню тебе здоровье. Поезжай в свой подъезд, пока цел.

Игорь был в необычайно приподнятом настроении, и Виталий с удивлением и любопытством поглядел на друга. Но тот лишь вызывающе подмигнул и кивнул на дверь:

– Давай, давай. А то растечешься при такой температуре.

Жара и в самом деле отнимала последние силы. Необычайные дни стояли тем летом в Москве.

Виталий тяжело поднялся со стула, потянулся до хруста в суставах и, выйдя из-за стола, неуклюже, но довольно высоко подпрыгнул, резко взмахнув рукой, словно бил по мячу таким грохотом, что обеспокоенный Игорь заметил:

– Слушай, всё-таки существуют расчётные нагрузки. Не забывай.

– Пустяки! Одним перекрытием больше, одним меньше… – беспечно возразил Виталий и неожиданно прибавил, пытливо взглянув на Игоря: – Выкладывай, что у тебя случилось приятное, живо!

– С чего это ты взял?

– Ну-ну, не крутить! Выкладывай!

Игорь усмехнулся:

– А из тебя с годами всё-таки кое-что формируется.

– Ты только сейчас заметил? Вот Кузьмич это открытие сделал значительно раньше.

– Он скоро поймёт свою ошибку.

– Ладно. Мне надоел твой тон.

– А мне твой. Давай разбегаться. Дел много.

– Значит, ты не согласен с моим планом?

– Нет. Занимайся своим подъездом. А я буду искать Валю. И не кичись, идучи… Какая-то детская болезнь у тебя, прости.

– Ладно, – сухо ответил Виталий. Последнее замечание почему-то его особенно задело. – Кое-какие итоги мы подведём вечером, если не возражаешь.

Спустя полчаса Виталий уже был на месте. Знакомый двор в ярком дневном свете показался совсем другим. Прежде всего он был куда больше, чем казался ночью. И окружавшие дома были вовсе не тёмными и не мрачными, а солнечно-жёлтыми из-за светлой облицовочной плитки, с живописными лоджиями и балконами. Все окна были распахнуты, и ветер играл разноцветными занавесками.

Плотная стена кустарника отделяла середину двора от асфальтового проезда, где стоял Виталий. За кустарником виднелись чуть жухлые от жары кроны деревьев. Оттуда нёсся несмолкаемый гомон ребячьих голосов. «Сколько их ещё в городе! – подумал Виталий. – А ведь казалось, что всех увезли».

Он не спеша обогнул обширный двор. По пути Виталий миновал шестнадцать подъездов, не считая длинного продовольственного магазина, возле которого громоздились пустые ящики, стоял зелёный фургон и остро пахло сельдью и ещё чем-то. Затем ему попалась парикмахерская, из распахнутых окон которой веяло крепким запахом одеколона, каких-то кремов и прижжённых волос. По двору в разных направлениях сновали люди. «Оживлённый двор, – снова подумал Виталий. – И вечером, наверное, тоже. Масса народу живёт. И все окна распахнуты. Неужели никто ничего не слышал? Быть того не может. Ведь драка же произошла. Ну ладно. Начнём, пожалуй».

Виталий решительно направился к нужному подъезду, но около самых дверей передумал и, круто повернувшись, отправился разыскивать помещение ЖЭК.

Ещё через час у него уже был список всех жильцов того подъезда и самые общие сведения о них.

Квартир оказалось не так уж много для девятиэтажного дома – всего двадцать четыре. Причём в восьми из них жильцы уехали в отпуск, в двух шёл ремонт перед въездом новых жильцов и пока никто там не жил. Следовательно, оставалось четырнадцать квартир. Особые подозрения вызывали три из них: на третьем этаже, четвёртом и восьмом. В квартире третьего этажа уехали в отпуск родители, оставив дома сына-студента, который должен был ухаживать за собакой. Но тот, видимо успевал и развлекаться: в квартире каждый вечер собирались шумные компании, и соседи то и дело звонили с жалобами в ЖЭК. Впрочем, убитый парень только случайно мог оказаться в такой компании. На четвёртом и восьмом этажах отцы семей были горькие пьяницы, от одного из них недавно ушла жена с ребёнком, и там теперь происходили ежедневные попойки, нередко заканчивавшиеся драками. В другой квартире было не лучше: часто до прихода милиции жена и дети скрывались от озверевшего папаши у соседей. Вот эти три квартиры и заслуживали особого внимания. В остальных было тихо и жили как будто вполне приличные люди.

Виталий сразу в подозрительные квартиры, естественно, не пошёл, а заглянул в соседние, на той же лестничной площадке. К счастью, ему повезло и жильцы там оказались дома.

В квартире, где за стенкой веселились брошенный студент и его гости, Виталия встретила пожилая пенсионная пара: высокий, полный старик на протезе, с всклокоченным венчиком волос вокруг глянцевой лысины, капризно оттопыренной нижней губой и лохматыми бровями, и маленькая щуплая старушка с вытянутым рыбьим лицом и холодными, пустыми глазами. Словом, малосимпатичная пара, но никак, естественно, не замешанная в ночном происшествии. Тем не менее взволнованы они были им до чрезвычайности, что, впрочем, тоже было вполне естественно.

И всё же Виталий, повинуясь скорее вдруг возникшей антипатии, чем какому-либо расчёту, не представился как работник милиции, а туманно объяснил, что вот, мол, пришёл в соседнюю квартиру по вызову, а там никто не открывает, что ж ему теперь делать? И довольно естественно перевёл разговор на случившееся ночью во дворе убийство.

– Да хоть узнали, кто ж он такой? – плачущим голосом спросила старушка, утирая передником сухие глаза.

– Выясняют, – авторитетно ответил Виталий. – Говорят даже, из вашего подъезда шёл. Не от вас?

– Господь с тобой! – замахала руками старушка.

– У нас, мил человек, и вообще-то туды-сюды… А вы – «от нас»… Кто сказал?.. – бестолково и сердито проговорил старик, ещё больше оттопыривая нижнюю губу. – Вот человек, туды-сюды…