Текст книги "Последний «бизнес»"

Автор книги: Аркадий Адамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

И Федор напился. В одиночку. Сидя в первой попавшейся пивной.

Он не стал орать и драться, нет. Когда Федор понял, что уже пьян, он тихо поднялся и, как ему казалось, печти не шатаясь, направился к выходу.

Но тут кто-то позволил себе пошутить над ним.

Пошутить, когда у Федора такое на душе! И он не стерпел. А потом…

Патруль народной дружины, в составе которого были Илья Куклев и Коля Маленький, оказался вблизи совсем не случайно. Закусочная – это объект номер один в их работе. Тут только и жди скандала.

Но на этот раз ждать даже и не пришлось.

Белобрысого невысокого парня в сером костюме и синей тенниске Илья сгреб в охапку и с помощью Коли Маленького вытащил на улицу. Парень свирепо отбивался.

– Куда его? – отдуваясь, спросил Илья.

Коля Маленький огляделся и махнул рукой в сторону соседнего сквера.

– Давай туда. На скамейке посидим.

Внезапно парень перестал сопротивляться, обмяк и покорно поплелся за ребятами.

В сквере было пусто и сыро. Над головой под порывами ветра шумели листья деревьев. Желтые головы фонарей на чугунных столбах безуспешно боролись с темнотой, она обступала плотно, со всех сторон.

Ребята усадили парня на еще влажную скамью и отдышались. Парень угрюмо молчал.

– Тебя как зовут-то? – спросил Коля Маленький.

– Федор.

– Так, Федя, рабочий человек. Выходит, развлекаешься, душеньку свою веселишь?

– Было бы от чего… веселиться.

Федор постепенно приходил в себя. И снова обрушилось на него все, от чего он пытался убежать в этот вечер: тоска, ненависть, любовь, а главное – презрение, глубочайшее презрение к самому себе, от которого хотелось выть и биться головой вот об эту скамью. Но сил не было. А тут еще эти… чего им надо от него?

И такая боль, такое отчаяние исказили его лицо, что Коля Маленький невольно присвистнул и многозначительно поглядел на Илью.

– Дела… Что с тобой, Федя, а? Видать, ты не от веселья набрался?

Федор молчал, безвольно откинувшись на спинку скамьи и опустив голову. Ему вдруг стало жалко себя, так жалко, что он даже застонал.

Коля Маленький встревожился.

– Что-то с парнем неладное, – озабоченно сказал он Илье. – Видал? Стонет.

– Может, болит чего?

Коля Маленький с досадой взглянул на приятеля.

– Душа у него болит, ясно тебе?

Он подсел к Федору и осторожно потряс его за плечо.

– Слышь, друг! Может, у тебя что случилось? На заводе какая авария или там по личной линии? Ты не таись. Мы же свои, поможем. Тоже ведь работяги.

Федор закрыл лицо руками и глухо ответил:

– Точно… авария… всей жизни моей авария…

Рукав его пиджака чуть съехал, и ребята неожиданно увидели на руке темные разводы татуировки.

Сюжет рисунка не вызвал сомнений в прошлом этого парня. Но только ли в прошлом?

Коля Маленький значительно поглядел на Илью, давая ему понять, что тут случай особый.

Потом он критически оглядел Федора. Нет, этот парень сейчас работает у станка, больше того – у токарного станка. Все это Коле Маленькому сказали руки Федора, заскорузлые, с мозолями и неотмываемыми следами масла. И ссадины на них одна совсем свежая – были как раз на тех местах, которые сбиваешь на старом токарном станке, особенно на первом году работы. Вот и рваные порезы от стружки, много порезов. Да, этот парень недавно стал к станку. Это ясно. А что было до этого?

Коля Маленький был человек наблюдательный и умел делать выводы.

– Федя, – мягко спросил он, – ты, может, кого из прежних друзей встретил? Потянуло на старое, а?

Это так неожиданно совпало с тем, что мучило сейчас Федора, что в его еще затуманенном водкой мозгу даже не вызвало удивления или страха. Наоборот, в голосе незнакомого парня было столько дружеского сочувствия, такое понимание беды, в которой оказался Федор, что исстрадавшаяся, одинокая душа его невольно открылась навстречу.

– А я не пошел, – упрямо мотнул он головой. – Вот напился и не пошел… Теперь один он там шурует…

При этих словах ребята настороженно переглянулись. Речь шла о каком-то преступлении – тут сомнений не было.

И Коля Маленький впервые, может быть, растерялся.

Баракин осторожно выломал последний кусок надпиленной доски. Глухо сыпалась штукатурка. Но это не пугало его: сторож находился далеко, у дверей магазина.

Наконец открылся темный, душный проем.

Баракин разогнул затекшую спину и взглянул на часы. Половина второго! Нормально.

Он раскрыл чемоданчик, вытащил оттуда свернутую жгутом толстую веревку и, прикрепив один конец ее к балке, другой спустил в выпиленное отверстие. Затем, подумав, он снова нагнулся к чемоданчику и достал оттуда пистолет. Щелкнув затвором, сунул его в карман.

После этого Баракин выпрямился, разминаясь, осторожно прошелся по чердаку, покрутил руками, затем опять прислушался. Все было спокойно. Тогда он потушил фонарь, пристегнул его к поясу и в кромешной тьме начал спускаться по веревке.

Подсобное помещение он как следует еще не успел осмотреть: дверь, ведущая оттуда в магазин, оказалась наполовину застекленной и была прикрыта лишь тонкой белой занавеской. Значит, сторож мог заметить свет фонаря.

Очутившись в подсобном помещении, Баракин в полной темноте снова прислушался, затем осторожно подкрался к двери и слегка отодвинул занавеску.

Большое торговое помещение магазина тонуло во мраке. Только в окна струился свет от уличных фонарей. Сторож спокойно дремал в тамбуре выходных дверей.

Баракин опустил занавеску и стал вслепую шарить вокруг себя. Через несколько минут у него в руках оказался тяжелый отрез какой-то материн. Он развернул его и, встав на стул, укрепил на двух крюках, которые нащупал над дверью.

После этого он зажег фонарь и огляделся. Вещей было много, самых разных. В дальнем углу Баракин отыскал пустые чемоданы и принялся отбирать вещи, придирчиво рассматривая их под узким лучом фонаря и время от времени настороженно прислушиваясь.

Наконец один чемодан был наполнен. Баракин запер его, оттащил в сторону и принялся за второй.

…В это время к тому самому дому в тихом, полутемном переулке, в ворота которого два часа назад юркнул Баракин, подъехала грузовая машина.

Долговязый кадыкастый Уксус опасливо огляделся по сторонам, потом взглянул на часы. Нет, он не опоздал. Только бы пронесло все благополучно. Он забился в угол кабины и принялся ждать. Его трясло как в лихорадке. Какие там пять сотен! Только страх, панический страх, еще больший, чем перед милицией, перед судом, перед самим чертом или господом богом, пригнал его сюда.

Еще задолго до того, как появился Уксус в этом переулке, в тихий и пустынный сквер на одной из центральных улиц приехал Огнев. Его вызвал по телефону Куклев.

Ребята, все трое, сидели на скамье. Коля Маленький что-то рассказывал о заводских делах. Федор вяло слушал, уронив голову на грудь. Не обратил он особого внимания и на человека, который дружески поздоровался с ним и его новыми знакомыми.

В голове у Федора еще шумело. Не хотелось ни о чем думать, не хотелось никуда идти. Но мысли, горькие, безнадежные, не давали покоя, буравили, жгли мозг. И Федор вздыхал, морщась, как от боли.

Ну что ему теперь делать? Как дальше жить? Резаный не забудет и не простит. С ним еще придется встретиться, придется сводить счеты. Что ж, Федор не трус. Не трус? А почему же тогда…

Но тут вдруг до него донеслись слова, которые заставили его прислушаться. Говорил тот, новый, что подошел недавно, говорил спокойно, задумчиво и убежденно, как будто самому себе. Но это были его, Федора, муки и сомнения, его мысли.

– Предать друга – нет, конечно, страшней дела. И этого, я вам скажу, прощать нельзя. Но бывает в жизни по-другому. Бывает, считаешь человека другом, а он оказывается врагом. Понял ты его наконец. А почему он враг? Потому, что зло в себе несет, отравляет им все вокруг. Что тогда делать?..

И тут Федор, не удержавшись, медленно, с ненавистью проговорил:

– Душить… Ногами топтать, гада…

– Душить, говоришь? – все так же задумчиво переспросил Огнев. – Это, брат, иногда страшно. Легче в сторонку отойти, чтобы он тебя больше не задевал, и помалкивать. А он тем временем…

Федор резко поднял голову и, подавшись вперед, на Огнева, возбужденно крикнул, потому что не было у него больше сил сдерживать кипевших и мучивших его слов:

– А он тем временем магазин берет!

Не давая ему опомниться, Огнев резко спросил:

– Где?

– Не знаю. Велел к одиннадцати в закусочную прийти. Теперь, конечно, один пошел. Уж он, гад, что наметил, то сделает. – В Федоре клокотала ярость.

От прежней апатии не осталось и следа. Он готов был сейчас задушить Резаного своими руками. Федор пришел в такое возбуждение, что Огнев положил ему руку на плечо и сказал:

– Спокойно, дружище, спокойно. Лучше скажи, чем интересовался этот твой бывший друг?

– О заграничном барахле толковал…

– Та-ак… – Огнев привычным жестом потер подбородок и, подумав, сказал: – Понятно. – Он пристально поглядел на взволнованное лицо Федора и с ударением добавил: – А тебе домой пора. Спать! И помни: спать можешь спокойно. И людям в глаза смотреть тоже можешь спокойно. Чист ты перед ними и перед самим собой.

– Говорить легко, – сразу погаснув, сумрачно ответил Федор.

Огнев тепло обнял его за плечи.

– А это, брат, смотря кому. Мне – нелегко. И далеко не каждому я такие слова говорю. А фамилия моя Огнев. Так что будем знакомы.

– Огнев?! – в изумлении произнес Федор, невольно отстраняясь и рассматривая своего нечаянного знакомого. – Так вот вы какой!

Спустя полчаса дежурные оперативные машины уже мчались по пустынным ночным улицам. Вся постовая служба города была оповещена.

Сигнал был короткий и досадно неконкретный: кража в каком-то магазине, где есть заграничные товары. А таких – десятки, даже сотни в большом городе.

И оперативные работники милиции метались от одного промтоварного или комиссионного магазина к другому, проверяли охрану, осматривали помещения.

Шел третий час ночи. В магазине по-прежнему было тихо. Баракин кончил набивать второй чемодан и с трудом защелкнул замки. Так. Порядком вошло. Но еще больше осталось. Баракин с сожалением осмотрел груды вещей кругом.

Он подтащил один из чемоданов к свисавшей веревке, привязал конец и, взобравшись по ней на чердак, стал подтягивать чемодан. В тусклом свете фонарика чемодан, словно нехотя, тяжело всплыл к потолку. Потом Баракин снова спустился и привязал второй чемодан. Вскоре он так же, как и первый, пополз вверх.

Но на полпути случилось неожиданное: чемодан отвязался и с грохотом рухнул вниз.

Баракин замер на чердаке, потом нащупал в кармане пистолет. Каждую минуту в подсобке мог появиться сторож.

Но время шло, а в магазине по-прежнему царила тишина. «Здорово дрыхнет старикан», – переведя дух, с облегчением подумал Баракин.

Что же делать, спуститься за вторым чемоданом или уходить с одним? Баракин минуту колебался, но победила жадность. Делать «дело», так до конца!

Он соскользнул по веревке вниз и прислушался.

Потом осторожно подкрался к двери и, погасив фонарь, отодвинул тяжелую ткань.

В ту же минуту в лицо ему брызнул яркий сноп света. Баракин увидел совсем близко перед собой бородатое, морщинистое лицо с испуганными глазами, большие, со вздутыми венами руки, державшие старенькое ружье.

Не раздумывая, он выхватил из кармана пистолет и, почти не целясь, дважды выстрелил. И сразу после двух сухих и громовых ударов наступила тишина.

За дверью – ни криков, ни стонов.

Баракин лихорадочно прикрутил чемодан и дрожащими руками ухватился за веревку. С трудом поднялся он на чердак, втащил туда чемодан.

Ох, как оттягивали ему руки эти проклятые чемоданы, когда выбирался он с ними на крышу!

Задыхаясь, чувствуя, как сердце колотится уже под самым горлом, он спустился во двор и поволок чемоданы к подъезду дома. Едкий пот заливал глаза, но остановиться Баракин не мог: страх гнал его вперед.

Но вот, наконец, и второй двор, уже видны ворота.

За ними, в переулке, должен ждать Уксус.

Баракин дышал громко, прерывисто и хрипло: воздуха не хватало. Онемели руки.

Около самых ворот он споткнулся и упал, больно стукнувшись лицом об замок чемодана. Из носа потекла кровь.

Вот такой, перепачканный в грязи и крови, всклокоченный, с синяком под глазом, он и появился около машины, упрямо волоча по земле два громадных чемодана. Уксус сам торопливо закинул их в кузов, спрятал между ящиками с каким-то грузом, потом помог залезть туда и Баракину.

Машина рванулась вперед и, набирая скорость, вынеслась на широкую улицу.

Но на первой же площади дорогу ей преградил неизвестно откуда взявшийся в такое время регулировщик. Уксус предъявил права и путевой лист.

Молодой светлоусый старшина спокойно проверил документы. Уксус, холодея от страха, наблюдал за выражением его лица, но оно оставалось невозмутимым.

– Следуйте дальше, – коротко приказал регулировщик, возвращая документы, и мельком взглянул на Уксуса.

Машина судорожно дернулась. От волнения Уксус едва удержал в руках баранку руля.

В глухом темном переулке на другом конце города Баракин, прощаясь, сунул Уксусу вместе с сотенными бумажками завернутый в тряпку пистолет.

– Храни. Потом заберу.

Он занес чемоданы во двор и, вспомнив о чем-то, бегом вернулся к машине. Уксус приоткрыл дверцу.

– Денька два-три домой носа не суй, – хрипло приказал Баракан и с усмешкой добавил: – Хотя ты и чистый в этом деле.

У Уксуса от страха перехватило дыхание, он хотел было что-то сказать, но Баракин уже исчез.

Только подъезжая к гаражу, Уксус неожиданно вспомнил об одном-единственном месте, где он, пожалуй, будет теперь в безопасности, и облегченно вздохнул.

К комиссионному магазину на улице Гоголя оперативная машина подлетела, когда уже начало светать. Это был четырнадцатый по счету магазин, в котором за эту ночь побывал лейтенант Коваленко.

Петр устало вышел из машины. Острота первых впечатлений уже прошла, волнения улеглись, начало даже закрадываться сомнение: а точен ли вообще этот сигнал о краже?

Коваленко подавил зевок и, кивнув старшине Свиридову, направился к дверям магазина. А Свиридов, уютно устроившись на заднем сиденье, закрыл глаза: последние объекты они решили осматривать по очереди.

Первое, на что обратил внимание Коваленко, это на отсутствие сторожа. «Пошел, наверно, чайку выпить в подсобку», – решил он и громко постучал. Сторож не появлялся. Коваленко постучал еще громче и требовательнее. «Заснул он там, что ли?»

Когда Коваленко нетерпеливо забарабанил в дверь уже в третий раз, из машины высунулся встревоженный Свиридов. Коваленко прильнул лицом к стеклу двери. То, что он увидел, заставило его отпрянуть назад: в торговом зале, у дверей подсобки, лежал, раскинув руки, старик сторож, рядом валялось его ружье. «Убийство!» – пронеслось в голове у Коваленко.

…Через несколько минут в магазине уже собралась вся опергруппа во главе с Огневым: еще два сотрудника, эксперт, врач, фотограф, проводник со служебной собакой. Приехал и следователь из прокуратуры.

Давно в городе не происходило таких тяжких и квалифицированных преступлений.

Люди работали сосредоточенно, обмениваясь короткими замечаниями. Постепенно во всех деталях восстанавливалась картина и время происшествия.

С момента смерти старика сторожа прошло уже около двух часов.

Пожилой толстый эксперт в выпуклых очках тщательно обследовал найденную на полу гильзу от патрона, инструменты, которыми пользовался преступник, и брошенную им на чердаке одежду. Затем, тяжело сопя, он подошел к Огневу. Тот только что спустился с чердака и отряхивал костюм.

– Ну-с, каковы первые впечатления, Алексей Иванович? – спросил эксперт.

– Неважные, – Огнев покачал головой. – Пока можно сказать только, что действовал не новичок, был он здесь один, под конец сильно нервничал. Ну да это понятно. Стрелять пришлось.

– Много взял?

– Надо полагать. Вызвали сотрудников магазина, они точно подсчитают.

К ним подошел запыхавшийся Коваленко.

– Собака через два двора вывела в переулок, доложил он. – Там его ждала грузовая машина. Следы протекторов остались.

– Хорошие? – быстро спросил эксперт.

Коваленко досадливо махнул рукой.

– Откуда хорошие? Еле разглядели.

Коваленко ушел, а старик эксперт по праву давней дружбы тихо спросил:

– Ну, а кто бы это мог быть, как полагаешь?

– Есть у меня одна мысль, – задумчиво ответил Огнев. Может статься, крестник мой один тут руку приложил. Уж больно почерк схожий. И если так, – с угрозой закончил он, – то это последнее его дело в жизни.

Глава X
СТРЕЛЯТЬ НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО

Незаметная, но крепкая дружба постепенно связала таких, казалось, разных людей, как Павел Григорьевич Артамонов и Огнев. Каждый из них открыл в другом качества, которых ему недоставало. Огнев, например, был всегда весел и жизнерадостен, легко и быстро сходился с людьми, располагал к себе, заражал своим неиссякаемым оптимизмом. И это привлекало сдержанного, суховатого Артамонова. А Огнев, в свою очередь, восхищался способностью Павла Григорьевича хладнокровно, неторопливо и до дна, до последней мелочи разобраться в любой обстановке, в любом человеческом характере.

– Ты просто как эта самая… электронная машина, – смеялся Огнев, легко и как-то незаметно переходя на «ты». Вложишь в тебя данные и получаешь абсолютно правильный ответ. К примеру, с этими парнишками ты в самую точку попал. Помяни мое слово.

– Вот если Витька Блохин придет, то да.

– Придет! Они теперь молиться на тебя будут.

– Нашел икону.

– А как ты думал? Я сам на тебя молиться готов. От них, знаешь, какая ниточка тянется?

– Тут, Алексей Иванович, дело не в ниточке. Дело в них самих.

Огнев кивнул головой.

– Верно. Об этих ребятах у меня с тобой еще будет разговор. Но и ниточка – это тоже не шутка, не забава. Она к преступлению ведет. И к какому еще!

В ответ Артамонов досадливо усмехнулся:

– И раскрывай его. Разве я против? Я только за. Но не смотри на работу нашу, работу дружин, лишь как на подспорье тебе. Не для того все это задумано.

– Инструкцию читал, знаю.

– Инструкцию… Пора, брат, и без нее кое-чего кумекать. Слава богу, не молодой. Дедом скоро станешь.

– Еще вопрос, кто раньше, – лукаво подмигнул Огнев. Дочки-то скорей замуж выходят.

– Ну, моя на парней даже не смотрит. Был, правда, один… кажется, был, но… – Павел Григорьевич нахмурился и, оборвав себя на полуслове, закончил: – Впрочем, пусть сама разбирается.

Разговор этот происходил на следующий день после того, как Павел Григорьевич побывал у Семена Блохина по кличке «Король бубен», а Огнев провел остаток ночи в комиссионном магазине на улице Гоголя, где такие страшные следы оставил его старый знакомец Иван Баракин.

Поэтому оба в тот день не очень были расположены к веселью, и внезапно вспыхнувшая шутка тут же угасла.

Зазвонил телефон, и Артамонов снял трубку. После первых же его слов Огнев заметил, что лицо Павла Григорьевича стало вдруг упрямым и еще больше нахмурилось. А через минуту Огнев догадался, что звонит секретарь райкома Сомов. Но разговор оказался странным и тревожным.

– Не могу к тебе сейчас приехать, – с расстановкой проговорил Артамонов. – Человека одного жду.

При этих словах Огнев не мог сдержать улыбки.

– И вообще, на мой взгляд, не дело это, – продолжал Артамонов. – Ты все-таки начальник районного штаба, и не грех было бы почаще появляться здесь. Вчера, например, тебя ждали. Отчет инструментального был… А я вот понял, что порядка там мало…

Павел Григорьевич угрюмо выслушал то, что ответил ему Сомов, и с той же упрямой интонацией возразил:

– А у меня впечатление, что ты надеялся на меня это дело спихнуть. Извини, другого слова не подберу. Ты лишь сводки подписываешь, которые мы для тебя здесь составляем. Бюрократизмом это пахнет… Понимаю, что не одно… есть и важнее… Но ты бы об этом сказал на бюро горкома, когда тебя начальником штаба назначили. А сейчас, скажу тебе откровенно, совестно мне перед нашими соседями из Заводского района. Посмотрел бы, как их секретарь райкома делами дружин занимается! Да и в других районах…

Сомов, как видно, ответил что-то мало приятное, потому что лицо Павла Григорьевича стало еще более замкнутым и упрямым, и он, заканчивая этот неприятный разговор, прибавил:

– Что ж, скажу и на бюро, если позовете.

Он повесил трубку и посмотрел на Огнева.

– Ну, брат ты мой, – покачал головой тот, – и наговорил же ты.

– А что, грубость сказал?

– Не то что грубость, а…

– Неправильно?

– И правильно, конечно.

– Я твою мысль понимаю, – усмехнулся Артамонов. – Дипломатичнее, мол, надо, да? Отношений не портить? Я так не привык, запомни. А Сомов – коммунист настоящий, с ним таким образом отношений не испортишь.

– Оно конечно, но…

– «Но» тут другое. Ведь, смотри, что получается. Десятки дружин в районе. Ничего не скажешь, работают. Но какой-то формализм, будь он проклят, появляется. В чем? А вот, к примеру, присылают с завода сообщение: дружину создали. Во все инстанции – победные рапорты: мол, задание выполнено, даже перевыполнено. А начинаю интересоваться – дружина-то, оказывается, только на бумаге. Числится в ней человек пятьсот, а работает по-настоящему десятая часть из них. И рапортам всем – грош цена! Это как называется?

– Ты имеешь в виду инструментальный? – спросил Огнев.

– Хотя бы.

– А я тебе скажу, в чем тут дело.

Огнев закурил и протянул пачку Артамонову. Тот отрицательно покачал головой.

– Ладно. Я тоже брошу, когда в отставку выйду. – Огнев положил на стол папиросы и, собираясь, как видно, говорить немало и обстоятельно, поплотнее уселся в кресло. – Так вот. Главное, видишь ли, в том, что скучно хлопцам улицу утюжить. Мне так однажды паренек один и заявил. С инструментального. «Девчата, – говорит, – просто смеются». И я согласен. Полностью.

– А я не полиостью.

– Ты дальше слушай. Вот подвернулось им это дело с красным уголком. Как они взялись! Любодорого смотреть. Дальше. Загорелись они тех пареньков-беглецов отыскать. И отыскали! Совсем другая жизнь пошла. А за ними, обрати внимание, и вся дружина подтягиваться начала. Почему? Урок получила. Оказывается, через халатность и неорганизованность они своих ребят под удар поставили. Видят: дело не шуточное. Вот как надо работу строить. На интересных делах, на риске, на опасности, на разгадке чего-то.

Артамонов слушал внимательно, сам пытаясь разобраться в смутных и беспокойных мыслях, которые уже не первый день осаждали его. Он чувствовал в словах Огнева лишь краешек той правды, того главного, до чего он так давно пытался докопаться, что стремился понять.

Павел Григорьевич вспомнил: действительно, загорелись ребята a красным уголком, особенно после того, как познакомились в больнице с тем раненым студентом. А потом они уже сами вызвались разыскать пропавших мальцов – это было после того, как в штаб прибежали те заплаканные, измученные женщины и рассказали, что творится у них дома. И каждый раз при этом ребята волновались, горячились и не считали потраченное время.

Так в чем же дело? Неужели прав Огнев? Неужели главное во всех этих случаях – риск, опасность, поиски? Нет. Что-то другое, куда большее, двигало ими, хотя они и сами, наверное, не осознавали это.

Что же именно?

И вдруг мелькнула догадка. Ну, конечно! Как же он раньше этого не понимал?

У Павла Григорьевича даже чуть-чуть порозовели от волнения скулы, и он машинально потянулся к лежавшим на столе папиросам.

– Не в том дело, – резко произнес он.

Огнев, угадав его состояние, с удивлением посмотрел на Артамонова. Всегда спокойный, выдержанный, Павел Григорьевич сейчас действительно волновался, хотя внешне это выразилось в таких малоприметных деталях, что заметить их мог только опытный глаз Огнева.

– И тебя проняло. Ну, давай излагай, – сказал он.

Артамонов между тем уже справился с охватившим его волнением и заговорил своим обычным невозмутимым тоном, но слова его были необычны, ибо они отражали чувства, которые неожиданно пробудились в нем. И эти слова тоже удивили Огнева, так несвойственны они были Павлу Григорьевичу.

– Видишь ли, – не спеша заговорил он, – любая человеческая беда, любое человеческое горе всегда вызывает отклик в людском сердце, если оно, конечно, открыто добру. Ну, а если эту беду, это горе причинили какие-то люди, то появляется еще и злость и желание наказать таких людей. Так вот, разгромленный красный уголок, раненый парень в больнице это именно такая беда. Пропавшие ребятишки, их заплаканные матери и неустроенные семьи – это именно такое горе. И наши хлопцы не могли не откликнуться на все это. Будь спокоен, они не сыщики, и не так уж их увлекают сами поиски, сами опасности. Они просто добрые и хорошие хлопцы и идут на что угодно, чтобы помочь людям. Вот в этом и главная причина их азарта, их беспокойства и их хороших дел. В этом, я тебе доложу, и главный смысл нашей работы. Понятно тебе? Мне, например, уже понятно.

Артамонов положил на стол пачку папирос, которую все это время вертел в руках.

– Все верно, – задумчиво согласился Огнев, потом упрямо тряхнул головой, – но к этому все-таки надо приложить и риск, и опасность, и разгадку чего-то.

Павел Григорьевич усмехнулся.

– Приложить – да. Но это, повторяю, не главное. А что касается тех рапортов и сводок, то тут, брат…

Он не успел закончить. В комнату вошли Николай Вехов и Коля Маленький.

– Не пришел еще? – спросил Николай, подходя к Артамонову.

Павел Григорьевич взглянул на часы и озабоченно покачал головой.

– М-да, четыре. А занятия в школе в половине второго кончаются. Что бы это могло значить?

В это время Коля Маленький о чем-то допытывался у Огнева. И тот, наконец, ответил:

– Магазин этот нашли. Да жаль, поздно.

– Это как понять? Ну, не тяните душу, Алексей Иванович! Кажется, народ здесь свой. Доверять можно.

– Конечно, можно, – улыбнулся Огнев. – Так вот, сегодня я еще раз с Федором толковал. Ночью-то он пьяный был, да и я спешил. Оказывается, общий наш знакомый магазин ограбил и… – он вздохнул, – сторожа убил.

– Убил?!

– Да. А путь к нему пока только один – через того самого Уксуса. А к Уксусу – через ваших ребят, вернее – через Блохина Витьку. А его-то вот и нет.

Огнев досадливо махнул рукой.

– Нет, так будет! – воскликнул Коля Маленький. – Чтоб я не родился!

Артамонов озабоченно сказал:

– Наверное, в школе что-то случилось. Родителей мы предупредили.

– А как узнать? – спросил Огнев.

– В школу надо позвонить, – ответил Николай. – Ольгу Ивановну, их классного руководителя, вызвать, или еще там учитель есть, Игорь Афанасьевич.

Коля Маленький весело отозвался:

– Его, его! Это такой старик, обсмеешься!

– Почему обсмеешься? Старик что надо, – возразил Николай и, обращаясь к Артамонову, добавил: – Он Витьку Блохина хорошо знает и с нами дома у него был. С дедом его, знаете, какие разговоры о воспитании вел? Заслушаешься!

Артамонов позвонил в школу, но никого из учителей там уже не было.

Когда Игорь Афанасьевич возвратился домой, он с удивлением обнаружил, что жена и дочь тоже дома и обедать собираются вместе с ним.

– Ну, знаете… не ожидал… – обрадованно заявил он, Усаживаясь к столу и по старой привычке засовывая салфетку за ворот. – За последние дни просто одичал. Мы же, например, с дочкой и двух слов не сказали.

– Очень много работы в библиотеке, – вздохнула Маша.

Лицо Игоря Афанасьевича неожиданно приобрело тревожное выражение, и он взволнованно сказал:

– Ты вообще преступно относишься к своему здоровью. Когда ты, наконец, пойдешь к врачу? У тебя слабые легкие, больное сердце, повышенная утомляемость. И целый день без воздуха! Надо что-то предпринимать в конце концов! Я просто не знаю, чем это все может кончиться… Ты окончательно погубишь здоровье и тогда…

– Папочка, оставь Машу в покое, – вмешалась Софья Борисовна, худенькая, энергичная и жизнерадостная женщина лет сорока пяти. – Она вполне здорова и заболеть может только от твоих причитаний.

– Сколько раз я тебе говорил! – вскипел Игорь Афанасьевич. – Во-первых, я тебе не папочка, я ей папочка! – и он ложкой указал на Машу. – Во-вторых, это не причитания. Вы обе абсолютно неразумны. Думаешь, ты очень здоровый человек? А печень?

– А! – беззаботно махнула рукой Софья Борисовна. – Подумаешь, печень!

Игорь Афанасьевич пожал плечами и развел руками.

– Ну, знаете!.. Это просто ужасно! Живу среди каких-то… каких-то варваров!

По многолетнему своему опыту Софья Борисовна поняла, что надо срочно переводить разговор на другую тему, иначе обед будет сорван.

– Папочка, – ласково и кротко сказала она, – ты бы лучше рассказал Маше о своем недавнем знакомстве. Ей это будет интересно.

С лица Игоря Афанасьевича мгновенно слетело выражение тревоги и негодования. Из-под очков разбежались к вискам лукавые морщинки. Он многозначительно поднял палец и с видом заговорщика подмигнул дочери.

– Да, да. Ей это будет интересно.

Маша удивленно посмотрела сначала на мать, потом на отца.

– Что это за знакомство, папа?

– Один молодой человек, – лукаво произнес Игорь Афанасьевич, – который, кажется, нам нравится.

Маша невольно покраснела. «Это, наверно, Валерий Гельтищев, – подумала она. – Его мать работает с папой в одной школе, и Валерий к ней зашел».

– Он мне вовсе не нравится, – возразила Маша.

– Но, но! – погрозил пальцем Игорь Афанасьевич. – Кажется, с отцом можно быть откровенной. Ты уже не маленькая и имеешь право влюбиться. Да, да, это вполне естественно. Надо только уметь разбираться в людях. А ты такая, доверчивая. И какой-нибудь негодяй… подумать страшно!..

– Папа, я же тебе говорю: я не только не влюбилась, но он мне даже не нравится.

– Ну, знаете… – Игорь Афанасьевич обиженно развел руками и пожал плечами. – Я этого не заслужил. Такое недоверие… Кажется, я не чужой тебе человек, и я тебя люблю не меньше, чем мама. Но почему-то ей…

– Папочка, – весело объявила Софья Борисовна, – не лезь в бутылку.

– Я не папочка! – Игорь Афанасьевич даже покраснел от гнева. – То есть я папочка, но не тебе! И вообще, что за выражения! Это называется научный работник? Кандидат?!

Но тут уже вмешалась Маша.

– Ты мой, мой папочка, – она нежно положила свою руку на руку отца. – И, пожалуйста, так не волнуйся. Ну, а тебе самому он понравился?

Ласка дочери действовала на Игоря Афанасьевича, как бальзам. Он мгновенно успокоился и уже совсем добродушно сказал:

– Представь, да. Он чудесный парень. Уж я кое-что понимаю в людях.

– Чудесный?

– Да, да, – подтвердил Игорь Афанасьевич. – Конечно, он не очень образован. Тут мама права. Но у него есть душа и характер. А это самое важное. Да, да, самое важное! – повторил он, с вызовом поглядев на жену. – «Пер Гюнта» он мог не читать… но я уверен, он его прочтет.

– Что?.. «Пер Гюнта»? – изумленно повторила Маша и с неожиданной тревогой спросила: – Папа, как же его зовут?

– Ах, ты уже забыла? Очень интересно! Что ж, вспоминай, – и он строго погрозил жене пальцем. – Только ты, пожалуйста, молчи.